Раскинулось море широко

И ЭТО ВСЁ.

О том, что сейчас в Корее, на реке Ялу – идут тяжелейшие, кровавые бои, что русские моряки, не жалея себя, насмерть бьются с превосходящими силами японского флота – читатель никогда не узнает.

Более того.

Военный корреспондент «Berliner Tageblatt» сообщает в своем письме из Харбина о следующем возмутительном поступке одного из русских корреспондентов в Порт-Артуре.

Пользуясь гостеприимством и предупредительностью порт-артурских властей, предоставивших корреспондентам всю возможную свободу, предатель тайно сфотографировал порт-артурские укрепления и затем уехал в Шанхай, откуда передал фотографии в Японию. «Такие недостойные поступки, – говорит Гедке, – вполне оправдывают осторожность, с которою русские стали относиться к журналистам.»

Максимов молча, так – что ногти впились в ладонь – сжал кулаки… а Краснов почему-то как-то очень нехорошо посмотрел на вмиг побелевшего, как мел, Симановича…

«Господа, каждый должен исполнять свой долг… Нет, не так. Каждый – обязан исполнять свой долг. И я – не прошу вас. Я ТРЕБУЮ.

Пишите. Пишите правду, одну лишь правду и ничего, кроме правды… Я сам теперь буду вашим цензором.

А для сведения тех, кто забудет о том – что он русский… поверьте. Я найду способ ему об этом напомнить.

Повешу как собаку. Без всяких судов и аппеляций. И не думайте, что удастся кому-то отсидеться за границей, под крылышком у наших врагов. Достанем и там.»

Старейшина литературного цеха, робко прокашлявшись, спросил «А о чём нам писать?»

«Как о чём? Вот, мне сегодня поступило прошение… от учителя начальной школы, девицы Ольги Тониной. Просит дозволить ей поступление в Школу прапорщиков по Адмиралтейству… конечно, дозволю! Сама сбежит через неделю. Но, господа – каков патриотический порыв? Вот вам – тема…»

Разговор стал перетекать в конструктивное русло…

… Вице – Адмирал, начальник Главного Морского Штаба Зиновий Петрович Рожественский был счастлив… здесь и сейчас.

Было тихо, только со сливного бачка («Надо вставить фитиля вестовому!») уютно, почти неслышно капала – кап, кап… на метлахские плитки пола невская водичка…

В крохотном нужном чуланчике было по-домашнему спокойно. Пахло ёлочкой, деревянное сиденье, согретое ягодицами, было таким прочным, надёжным и устойчивым…

Мир и покой царили в душе адмирала.

Ретирада! Единственное место, где он мог укрыться от житейских и служебных бурь…

А бури вокруг бушевали нешуточные… спешно достраиваемые на верфях броненосцы «бородинской» серии надо как можно скорее оснастить… чем? да всем! Чего-чего только на них не было… практически не было ничего!

Была у Зиновий Петровича задумка – взять часть экипажей с Чёрного моря… но теперь, с этой босфорской авантюрой, навязанной ему Государем… да Господи!

Только с англичанами нам и осталось ещё сцепиться… куда ведь нам с добром!

Нам бы хоть с япошками умудрил Господь разобраться… и то был бы хлеб.

Впрочем, на всё воля Его…

Если Царь прикажет – он, Зиновий Петрович, сам поведёт в бой Эскадру! Против кого угодно! И будет драться.

С англичанами, с французами, да хоть с готтентотами!

И, если не дарует Господь одоления неприятеля – останется на мостике до последнего, в шлюпку не побежит… И так этот… Макаркин… небось, подсмеивается над ним, за глаза называя «Наш герой с „Весты“»!

Нет, нового позора Рожественский не допустит…

Тьфу, чёрт!

Прости, Господи… ведь хотел посидеть в тишине и покое, как человек… а опять вспылил нехотя…

Ладно, надо успокоиться…

Так, здесь почитать ничего нет?

Под дверь ретирады, в узкую щёлочку, шелестя, заполз лист писчей бумаги…

Недоумевающий Рожественский нагнулся, поднял его – что такое?

«Прошение. От домашнего учителя, выпускницы Педагогических курсов при С.-Петербургских женских гимназиях, девицы Щетининой, Анны Ивановны.

Согласно Высочайшего Указа… статья в „Русском Инвалиде“… великий почин… девица Тонина… прошу… Школа прапорщиков…»

Взревев, как разбуженный посреди зимы медведь, Рожественский с яростным воплем:«Сударыня! Это же бесчеловечно!! Да оставьте же Вы меня хоть на минуту в поко…» вскочил – и рванулся вперёд…

Но – запутался в приспущенных ниже колен брюках, поскользнулся на чуть влажноватой плитке и с размаху – буммс – врезался высоким, лысеющим лбом в дощатую дверь…

Задвижка не выдержала – и вылетела «с мясом»…

Дверь с грохотом, чуть не слетев с петель, распахнулась, и Зиновий Петрович просто выпал к очаровательным ножкам девицы Щетининой, восемнадцати лет…

Отвернув зардевшее лицо от созерцания белеющих вице-адмиральских ягодиц, Анна Ивановна твёрдо, тем не менее, заявила несчастному страдальцу безжалостным, звонким детским голоском:«Не отстану! Пока не удовлетворите. Я сказала. Так и будет.»

… Александр Янович нерешительно остановился, и посмотрел в зеркало… Из серебристой глубины на него взглянули чуть выпученные, водянистые, растерянно-испуганные, слегка туповатые глаза истинного прибалта…

Александр Янович не понимал… он, в общем, ничего не понимал!

Команда его «Лены» при виде Александра Яновича послушно вытягивалась во фрунт – но отчего ему казалось, что за спиной его подчинённые корчат смешные рожи?

Ведь должно же быть объяснение тому, что, когда он поднимается на мостик и, гордо поднеся к глазам тяжёлый бинокль, оглядывает панораму рейда – вахтенный офицер, кем бы он ни был, загадочно фыркая, отворачивается?

А вчера Берлинскому показалось, что вестовой матрос, подавая ему суп, тайком плюнул в тарелку…

Нет, это в конце концов невыносимо! Он – командир, у него и приказ соответствующий есть… он покажет, кто здесь хозяин!

«Вестовой! Э-э-э… чтобы такое приказать… да! Боцмана ко мне. Бегом!!»

… Старый боцман, переминаясь с ноги на ногу и прижимая к бокам большие, как лопаты, натруженные мозолистые ладони, преданно ел начальство глазами…

«Боцман… э-э-э… у нас там как, всё -эээ… благополучно?»

«Точно так, Вашвысскородь!»

«Да. Я тебе сразу говорю – я не потерплю… да. Разгильдяйство, беспорядок… да.

Не потерплю… и вот что? Я тут на катере плыл…»

«Шли, Вашвысскородь?»

«Что-ооо?»

«Так что на катере идут, Вашвысскородь…»

«Поговори у меня! Я вам дам… вы у меня все… умные какие.

Да. А борт, у тебя, боцман, облезлый…

Так что ты там, это…»

«Что прикажите, Вашвысскородь!»

«Ты это там – выкраси эту п о е б е н ь, понял!»

«Так точнА, Вашвысскородь, выкрасить п о е б е н ь! А чем прикажете покрасить?»

Александр Янович задумался… чем красят корабли, он знал как-то… неточно.

«Может… суриком?» – спросил он, неуверенно глядя на боцмана. И откуда на язык Берлинскому упал этот пресловутый сурик?

«Есть, выкрасить суриком!» – глаза боцмана радостно, предвкушающе, заблестели.

«Ну, иди…»

Вот скот… стоит приласкать этих грязных русских – и сами будут руки лизать… научиться бы только говорить на их собачьем языке…

… Через два часа весь Владивосток высыпал на набережную… На борту «Лены», обращённому к городу, огромными буквами от ватерлинии до фальшборта, кроваво-красным по чёрному, было накрашено П О Е Б Е Н Ь

…«Антон Иванович, и всё-таки я не пойму… зачем?» – в голосе Михаила Ивановича Драгомирова, совсем ещё недавно – командующего Киевским военным округом, генерал-губернатора Киевского, Подольского и Волынского, а теперь – просто – члена Государственного Совета, а ровно почетного члена Московского и Киевского университетов, почетного вице-президента конференции Академии Генерального Штаба, почетного члена Михайловской артиллерийской академии, «никчёмного, всеми забытого старика» – как с некоторым кокетством он сам себя ныне рекомендовал – звучало неподдельное изумление.

Подполковник Деникин, старший адъютант штаба Второго кавалерийского корпуса, крепкий, бритоголовый офицер, в цветущем возрасте распятого Христа, по – кавалерийски загребая носками блестящих, как зеркало сапог, молча шёл, дисциплинированно держась слева и чуть сзади высокого, сухопарого старца в черкеске с гызырями, поверх которой была накинута лохматая бурка, по скользкой дорожке, огибающей Владимирскую горку…

«Дорогой мой… поверьте мне, выжившему из ума старику… Ничего, кроме позора – из всей этой истории не выйдет…

Назначили Главнокомандующего!

Ну, хорошо! Куропаткин есть. А где Скобелев?»

«Да разве же Куропаткин плох?»

Драгомиров фыркнул:«Человек безупречной храбрости, блестяще образованный, отличный штабист и толковый администратор, Алексей Николаевич обладает всеми потребными полководцу качествами!

За исключением всего лишь одного – полководческого таланта.»

«М-да… неужели всё так плохо?»

«Да как Вам сказать, молодой человек… Мишель… я покойного Скобелева имею в виду… был, прости меня Господи – фанфарон, балаболка, никогда он не задумывался о том, что будет потом – просто брал, и делал… вот потому его и… да.

Но у него была Божья Искра! Он Видел поле боя и Чувствовал момент! И он прекрасно знал, глубоко понимал и потому мог повести за собой Русского Солдата!

Понимаете, этому научиться ну никак нельзя – это либо есть, либо этого нет…

У Куропаткина – нет.»

«Так что же с нами будет?»

«А вот что. Куропаткин – не проиграет ни одного сражения, да что там сражения – ни одного мало-мальски серьезного „дела“, всегда предпочитая дерзости „разумную осторожность“, а наступательному порыву – стояние в обороне, а то и вовсе… „отход на заранее подготовленные позиции“.

В результате – проиграет войну. Dixi!»

«А Вы кому-нибудь об этом…»

«Кому? Государю? Который меня… МЕНЯ… в богадельню… старик-с! Выживший из ума… пулемёты Драгомирову не нравятся! Да Драгомиров никогда не выступал против пулемётов!

Кто только эти гадости про меня распускает… сволочи.

А потом… Это ведь Я Полевой Устав разработал, это Я составил „Опыт руководства для подготовки частей к бою“ (и эта работа выдержала несколько изданий!) и написал „Солдатскую памятку“ (издавалась двадцать шесть раз).

Что же – скажет мне Государь, ты – старый хрен, всю жизнь Армию к войне готовил – а как до Дела – вопишь – всё пропало, туши свет! Да ведь Устав надо было так составлять, чтоб действуя по нему, любая обезьяна могла научиться побеждать…

Да как объяснишь… Куропаткин – не обезьяна! Он – умён!

Да только от его ума – будет Русской Армии большое горе…

Как там в тех проклятых стихах:

От вод малайских до Алтая

Вожди с восточных островов

У стен поникшего Китая

Собрали тьмы своих полков.

О Русь! забудь былую славу:

Орел двуглавый сокрушен,

И желтым детям на забаву

Даны клочки твоих знамен…»

«Это кто же такое написал?»

«Соловьёв, историк… аж в 1894 году… пророк… мать его за ногу!»

«Вот ведь что любопытно, Ваше Превосходительство… отчего все творения господ рафинированных интеллигентов носят в отношении будущего России характер – апокалиптический?

Почему никто не напишет – про крест над Святой Софией или про русскую Галицию с Транссильванией?»

«Вот Вы бы и написали… Вы ведь ещё семь лет назад в „Разведчике“ дебютировали?»

«Да как-то… неловко! Не поймут.»

«Вот и я про то же… Написал я как-то разбор романа „Война и мир“ с военной точки зрения и нашел в романе много несуразностей в трактовке событий вооруженной борьбы. Сделал об этом произведении такой вывод: военные специалисты не найдут в романе ничего, „кроме того, что военного искусства нет, что подвезти вовремя провиант и велеть идти тому направо, тому налево – дело не хитрое и что быть главнокомандующим можно ничего не зная и ничему не учившись“.

Как за то меня наши прогрессисты полоскали… До сю приятно вспомнить!

Но Вы не ответили на мой вопрос – зачем Вам Маньджурия?»

«Ох, Михаил Иванович… я и сам ранее сомневался. Но теперь – после Ваших весьма убедительных слов – в которых так много правды… у меня один выход. Надо ехать! И если – предстоит нам испить сию чашу… Я обязан быть с Русским Солдатом.

А поражение… мёртвые же сраму не имут.»

Драгомиров помолчал…«Завидую Вам, молодой человек… эх, если бы я только мог…»

«А что же Вам мешает?»

«Как что? Ну, вот я приеду… и что мне Куропаткин скажет? Зачем, мол, приехал? Интриговать? Вот стыдоба-то.»

«А зачем Вам в штаб? Я вот – к пограничникам собираюсь определиться…»

«Как Вы сказали? А что… ОКПС в состав Армии не входит… а не буду я ли там в обузу?»

«Да Вы только представьте, КАК это прозвучит – САМ Драгомиров с нами! Солдатушки Вас знают, верят Вам!»

«Эх, эх… да смогу ли… возраст…»

«Ваше Превосходительство, Михаил Иванович! Простите меня Христа ради, но Вы через год, может, от обычной хвори подохнете… Охота Вам отходить – среди бабок-нянек, как Обломову какому-нибудь… Не лучше ли в бою, на лихом коне, а?»

Старый генерал гордо выпрямился.

«А вот те шиш, Деникин! Через год, говоришь, от геморроя? Да ебал я свой возраст! В рот и уши ебал! Еду.

Волонтёром еду! Небось Ранненкампф примет. А не примет… Лучше бы принял, не доводил до греха!»

И герой Систова и Шипки громко, от всей своей молодецкой души – захохотал…

… Храм же православный устроен так.

Алтарь отделяет от остального храма иконостас. Правда, некоторая часть алтаря находится перед иконостасом.

Ее называют солеей (по гречески «возвышение посреди храма»), а ее середину солеи – амвоном (от слова «восхожу»).

С амвона священник произносит самые значительные слова при совершении службы. Амвон – символически очень значим. Это и гора, с которой проповедовал Христос; и вифлеемская пещера, где он родился; и камень, с которого ангел возвестил женам о вознесении Христа.

Сейчас с этого святого места отец Иоанн Кронштадский негромким, неторопливым голосом, доверительно рассказывал:

«Участник обороны Севастополя Кислинский рассказывал после войны „Серафимову служке“ Мотовилову: „Как-то раз я был у светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова. Матросы прямо называли его „Изменщиков“, а люди осведомленные прямо утверждали, что он „вольтерьянец и старый масон“.

И мы с ним засели играть в шахматы. Вдруг входит адъютант и докладывает, что явился гонец от архиепископа Херсонского Иннокентия и хочет видеть главнокомандующего. Не отрываясь от игры, светлейший сказал:

- Спросите у него, что ему нужно?

- Гонец сказал, что ему нужно лично видеть вашу светлость!

- Ну, зовите!

Пришел гонец.

- Что тебе нужно? – говорит главнокомандующий.

Владыка прислал меня доложить вашей светлости, что он прибыл к Севастополю с чудотворной иконой Касперовской Божией Матери и велел просить встретить ее как подобает, у врат севастопольских.Владыка велел сказать: се Царица Небесная грядет спасти Севастополь.

- Что, что? Как ты сказал? Повтори!

- Се Царица Небесная грядет спасти Севастополь!

А! Так передай архиепископу, что он напрасно беспокоил Царицу Небесную – мы и без Нее обойдемся!“

Вот так вот… Печальные итоги Крымской войны известны – впервые за почти полтора столетия Россия потерпела военное поражение.

Не откровение ли это для внимательного?

Не знаменует ли событие это, что Русь Святая уже недостойна именоваться этим именем, что благодать и сила Честнаго Креста Господня отступает от тех, кто поставлен быть вождями русского народа, кто, принося клятву быть верным Вере и Царскому Престолу, первородство свое и верность продает за чечевичную похлебку низменного тщеславия и самолюбия?

Но, благодарение Богу, тайники души простого народа еще не затронуты, или мало затронуты злом неверия и вольнодумства его руководителей – в этом временное спасение земли русской, яко хранительницы чистой Христовой веры. Коснется этих тайников дух князя века сего, тогда чего ждать? Не грозного ли и Страшного Суда Господня?

Припомним двенадцатый год. Зачем это приходили к нам французы? Бог послал их истребить то зло, которое мы у них же переняли. Покаялась тогда Россия, и Бог помиловал ее.

Таков закон правды Божией: тем врачевать от греха, чем кто увлекается к нему.

Сейчас вновь готовы грозить нам оружием англичане… не у них ли попугайским манером перенимают учёные господа идейки о дэмократии и народоправстве?

Да на Святой Руси возможно одно – Вера Православная, Власть – Самодержавная…

Помолимся же за вразумление заблудших… а для тех, кто коснеет в грехе отрицания Святости Отечества – да поднимем на них дубину народного гнева!»

«С началом войны прорваться сквозь японскую блокаду практически невозможно.»

«Практически, значит… невозможно? Как интересно… Господа! Вы что-то путаете.

„Манджур“ – прорвался…

„Сивуч“ – прорвался…

„Херсон“ – прорвался…

Да японский частый бредень состоит из одних сплошных дыр!»

Мичман Павел Оттович Шишко обвёл глазами группу молодых офицеров…

Бедный адмирал Скрыдлов… Он не предполагал, что в его штабе, прямо, можно сказать – за адмиральской пазухой – пригрелись заговорщики. Причём, судя по всему – в добавок опасные сумасшедшие.

«А зачем вообще прорывать блокаду? Железнодорожное сообщение с Артуром, слава Богу, пока бесперебойно…»

«Вот! Правильное слово – ПОКА… вся Маньджурия и весь Артур висят на единой тонкой ниточке – однопутной колее Забайкальской и Китайской Восточных дорог… да ещё разорванных Байкалом!

И обратите внимание – станция Дашицяо лежит в опасной близости от реки Ялу, на которой удастся ли остановить японцев – один Бог весть…

Это если японцы ещё не высадят десанта на Квантун – где-нибудь вот тут… да хоть бы у Бидзыво… да это я так, наугад карандашом в карту ткнул.

И сейчас-то… шесть пар поездов в сутки!

Много это или мало? Считайте сами. Поезд тянет паровоз Ов – овечка, то есть… Грузоподъёмность НТВ – нормального товарного вагона – установлена в 12.5 тонн… однако, в связи с тем, что строение пути мало надёжно, двухосный вагон нагружают не более чем десятью…

Итого в одном составе – максимум сто восемьдесят тонн…

А за сутки – сколько? Умножить на шесть?

Отнюдь.

Прежде всего – это грузы, без которых не может работать сама дорога. Это – топливо, главным образом уголь.

Во -вторых, пассажирские поезда – две пары в сутки.

В результате – за сутки ЮМЖД может доставить из Харбина в Артур максимум девяносто тонн. Девяносто!

Для примера – любой пароходишко этих тонн свободно возьмёт на борт не менее двух тысяч…»

«Вы, коллега, говорите о пароходишке… э-э-э, я полагаю, теоретически?»

«Отнюдь… вот он, за окном, на нас смотрит…»

… На молодых (очень молодых! Старшему из них было всего лишь двадцать два года) людей «смотрел» пароход TUNGUS, построенный в «мастерской мира» Англии, на верфи Sunderland SB Co South Dock, строительный номер корпуса – 217, спущенный на воду третьего марта 1903, и в том же месяце сданный хозяину: D/S Tungus Rederi (Wilhelm Wilhelmsen).

Было это вполне заурядное, одновинтовое грузовое судно, способное переместить все погруженные 1753 брутто-тонн с экономичной скоростью 10.5 узла…

Вся прелесть заключалась в том, что герр Вильхельм Вильхельмович был типичным «зитц – председателем».

На самом деле принадлежал пароход, гордо рассекавший волны Японского моря под норвежским флагом, хорошо известной в узких кругах компании «Кунст унд Альбертс», и таскал он на своём борту контрабандные грузы из Гон – Конга во Владивосток…

Какие, например?

Ну, вот англичанами было категорически запрещено поставлять в Россию химическую посуду – из специального жаро-кислото – стойкого стекла…

Зачем на родине Менделеева, скажите – специальная посуда? Все эти колбы, реторты… им, грязным русским, только дай волю – возьмут и динамит какой-нибудь изобретут. Недаром младший Нобель – российский подданный…

В Россию – запрещено. А в Гон – Конг – нет… а кто запретит гонконгской фирме поставлять в Россию – консервированный воздух?

Да – воздух, в специальных колбах, ретортах – плотно закупоренных притёртыми стеклянными же пробками…

Нет, господа! Что-то мне говорит, что среди предков уважаемых русско-немецких купцов затесался таки хоть один… ну, Вы уже поняли!

Потому как немецкому законопослушному уму такое просто не выдумать…

Ну, а также возил «Тунгус» и другие приятные мелочи – каучук, медь, ртуть (причём, что интересно, ртуть была приобретена в качестве судовой принадлежности – балласта! – после чего проблема с термометрами и капсюлями-детонаторами была на ближайшие пару лет в России кардинально решена), цинк, экспорт коих тоже мало приветствовался… проблем со сбытом не было, российская казна закупала всё и сразу. Так что покупка судна в течении года уже окупилась многократно.

Но… пароход уже примелькался. Увы, англичане, при всей их продажности, вовсе не были слепоглухонемыми…

«Карл, Господь свидетель – надо прикрывать лавочку… или лайми сами судно конфискуют, или – скорее всего – просто наведут япошат…»

«Боже, покарай Англию! Кому мешал наш мирный бизнес? Хорошо, Фридрих… я обдумаю. А пока – пойду проведаю наших парнишек…»

«Парнишки» у Кунста и Альбертса жалования не получали!

Там была очень интересная система оплаты. На приказчика выписывалась кредитная книжка. Ему говорили: «Вот тебе даётся кредиту тридцать тысяч на десять лет. Эти кредитные деньги ты можешь использовать на то, чтобы построить дом, изучить ещё один иностранный язык, съездить во Францию. Этот кредит в течение десяти лет фирма тебе погашает». За десять лет тридцать тысяч кредита оборачивались для фирмы в сорок пять тысяч прибыли.

Почему? В немецкий универмаг шли люди на целый день с утра до вечера, даже в воскресенье, выйдя из церкви. Организация торговли была поставлена на высочайшем уровне.

К приказчику фирмы, работающему в дамском отделе, предъявлялись следующие требования: свободное знание французского языка, владение всеми последними веяниями моды, скажем, за последние пять-семь лет, умение на глаз определять размеры шляпы, обуви, корсажа, иметь приятный внешний вид, желательно не курить, чтобы не отвращать даму запахом.

И, при всём при этом, каждые два года его отправляли на стажировку. Куда? В Париж!

Немцы уловили одну идею. Они заметили, что китайцы поют, когда продают свой товар. Просто так принято на Востоке.

Да, Альбертс заставил своих приказчиков изучить основы классического пения

В фирме был даже свой гимн. Кстати, харбинцы до сих пор помнят знаменитый хор немецких приказчиков, который существовал чуть ли не до середины пятидесятых годов.

Пушкинский театр – это здание бывшего клуба приказчиков города Владивостока, половина из которых немецкие.

При этом, и немцы, и их последователи Бабинцев, Касьянов совершенно не обращали внимания на такие мелочи как гражданство, вероисповедание, национальность. Только деловые качества и умение совершенствоваться. Поэтому у них там были и китайцы, и японцы, и корейцы, и немцы, и евреи.

Создавая эту империю, Кунст задал планку предпринимательскому качеству на Дальнем Востоке. Она была гораздо более высокой, чем во всей остальной Сибири. За счёт чего это произошло? За счёт того, что на конкурентной площадке было множество технологий.

Альбертс и его последователи смогли уловить то, что называется стержнем, на чём это может быть удержано, и поняли, что нужно продавать не товар, а услугу по его продаже.

И, что важно… Немцы, они были более лояльны к тому, что здесь уже сложилось. Они не пытались лезть со своим уставом в чужой монастырь. У тогдашней протестантской лютеранской церкви, которую исповедовали немцы, как и у классического иудаизма не было понятия миссионерской деятельности. Они не вербовали в свою веру. Это было против их понятий.

Однако же – когда пляшешь вокруг костра – поневоле согреешься… мало-помалу сначала хозяева, а потом и их парнишки перешли в русское подданство, крестились в православие и научились пить водку… не обязательно в такой последовательности…

Прожив столько лет в России – они полюбили её! И стали в некотором плане более русскими, чем господа Милюков, Керенский или Радомысльский Овсей-Гершен Аронович…

«Что тут происходит?» – Фридрих Альбертс удивлённо вскинул кустистые брови…

Его «парнишки» с восторженными лицами внимали стоящему на стуле молодому русскому офицеру с погонами мичмана…

… Скрипя сапогами по гравию, председатель Морского Технического Комитета адмирал Диков прошёлся вдоль специально построенной Металлическим заводом шестнадцати-осной железнодорожной платформы, на которой, заботливо укрытый брезентом от чужих глаз, уютно устроился миноносец номер сто тринадцать… правда, в заказе на строительство, выданный Балтийскому заводу, он именовался миноносец номер сто пятьдесят… а посвящённые, свои – звали этот корабль просто – «Дельфин».

Рядом с ним, одетый в промасленный, измазанный тавотом и газойлем полушубок, как мателот за флагманом, следовал командир корабля – капитан второго ранга Беклемишев.

«Зря» – сказал старый, семидесятитрёхлетний – полвека на палубе – адмирал.

«Что зря, Ваше Превосходительство?» – спросил капитан.

«Зря я Алексеева послушался… да если бы не Макаров! Ну, на что твой „Дельфин“ в Дальнем? Опытовое ведь судно! Эксперимент! Как его в бой пускать? А здесь, на Балтике – мы бы хоть личный состав обучали для ново – строящихся подводных миноносцев – „Касатки“ и „Акулы“…»

«Вот так так! Зря, я, что ли, выходит, свои девятнадцать тысяч пятьсот рублей наградных получил?»

«Да ты не кипятись, сынок… я специально дал указание, чтобы и тебе, и всей твоей команде назначить денежное содержание вне всяких штатов – потому что всё равно, вы или утонете, или задохнётесь… не в деньгах дело.

Успели бы вы хоть одну мину по неприятелю пустить, вот что… ведь не боеспособен сейчас твой подводный миноносец, согласен?

А ведь жалко будет, если погибнете без малейшей пользы!

И то еще плохо – что у нас „Дельфин“ один -единственный… один?

Почему один?»

Диков подошёл к борту корабля, похлопал по брезенту:«Так. Маскировку снять! Немедля! И везти совершенно открыто!

А как доедете до Первопрестольной… там дорога есть, Окружная.

Ночью перекрасите тактический номер и напишите новое название на рубке – объедете Москву – и снова с Николаевской дороги на Северную!

А на другой день – снова… разика три-четыре покатаетесь. Смекнул?

А я пока наших союзничков, французских военно-морских атташе, сориентирую… пусть полюбуются!»

И адмирал Диков по-доброму захихикал… в жизни так мало радостей!

…«Таким образом, можно считать установленным, что с Балтийского на Дальневосточный Театр „руски“ перебрасывают дивизион субмарин в составе:

1. „Delphin“ – dolphin -флагман,

2. „Акuila“ – shark

3. „Kossatka“ – orcus

4. „IFF rot ich ebat“ – To receive the perverted pleasure.

Обращает на себя внимание, что „русски“ пытались (безуспешно) провести акцию дезинформации.

Наш агент „Доцент“ сообщил, что на самом деле субмарина была одна, а „русски“ только перекрашивали название.

Однако, по сообщению другого нашего агента, „Зимогора“, проживающего на даче в Сокольническом Парке, специальные платформы для перевозки сверхтяжёлых грузов следовали через дачную платформу „Москва-III“ только в одном направлении, с Запада на Восток, и назад не возвращались…

По мнению нашего военно-морского атташе лейтенанта Кроми, положение японцев, приближающихся к Дальнему, будет отныне походить на то, как если бы человек с завязанными глазами входил в комнату, полную ядовитых змей…». Из донесения агента Его Величества Джеймса Бонда.

… На столе Его Императорского Величества лежала целая стопа книг:«Унтер-офицерский вопрос в главных европейских армиях», «Заметки по военной администрации», «Мобилизация войск», «Учебные записки по военной администрации», «Полевое управление нашей армии», «Комплектование и устройство вооруженной силы»…

Изданные в разное время и в разных городах Империи – их объединяло одно. Автор у всех этих книг был один – Александр Федорович Редигер, до недавнего времени – помощник начальника Канцелярии, а теперь – начальник Канцелярии Военного Министерства.

Михаил с сомнением посмотрел на стопку книжек и покачал головой… учёный, преподаватель, методичный и пунктуальный…

А что сейчас нужно нашей Армии?

Знал ли вообще Армию монарх?

Гвардию – да, наверное… Гвардия – это свои! Кузены, племянники, друзья детства…

Гвардейца Вронского изобразил Толстой в «Анне Карениной» – злой карикатуре… однако же некоторые черты подметил точно!

Строй, манеж, балы, театр… женщины… летние лагеря – где скачки, манёвры, опять балы и опять женщины…«А потом приехал поручик и всё опошлил…»

Быть может – нам для наведения порядка и нужен – канцелярист?

В кабинет, сопровождаемый флигель-адъютантом, вошёл невысокий, в докторских круглых очках в тонкой металлической оправе, генерал-майор…

«Здравствуйте, Александр Федорович – нет, нет, давайте уж без чинов, мы с Вами не на плацу в славнопамятном Красном Селе…

Скажите… что больше всего нужно нашей Армии, и именно сейчас?»

Редигер задумался…

Михаил усмехнулся:«Только не говорите, что денег… Знаете, с какой просьбой обратился ко мне Куропаткин, когда уезжал на Дальний Восток? Он не просил у меня войск, не просил пушек… и пулемётов не просил!

Он Верноподданейше просил увеличить ему оклад денежного содержания – потому что месячный оклад, установленный Николаю Николаевичу, нашему Главнокомандующему на Балканах в прошлую войну, в три тысячи триста рублей в месяц, показался не удовлетворительным!

Требовал Куропаткин у меня пятнадцать тысяч рублей в месяц и сто тысяч рублей на подъём… торговались с ним битый час, пока не согласился на двенадцать тысяч в месяц и сорок – на подъём…»

Редигер вспыхнул нездоровым румянцем, как будто его отхлестали по щекам…

«Ну, ну… я не в обиду Вам… так что?»

Откашлявшись, генерал майор начал:

«Докладываю.

В первую голову необходимо создать Санитарное Управление, подчинив его генералу армии…»

«А как же Красный Крест?»

«Красный Крест должен быть подчинён Санупру и входить в него как неотъемлемая часть…

В структуру Санупра предлагаю включить вертикально-организованную структуру военно-полевых эвакуационных и лечебных заведений: военные и морские госпитали, санитарные батальоны, санитарные роты и перевязочные пункты вплоть до каждого батальона, санитарный транспорт – гужевые колонны, санитарные поезда, санитарные пароходы, как морские, так и речные, противо-эпидемиологические отряды и специальные инфекционные госпитали, а также лаборатории и учебные заведения – от Военно-Хирургической Академии до курсов санитаров…

Такую же структуру предлагаю создать для Ветеринарной Службы…»

Михаил был удивлён:«Но почему Вы начали именно с этого?»

Редигер чуть дрогнул уголком рта – намекая на улыбку:«Один из русских Царей сказал – были бы пушкари! А пушки – нальём…»

«М-да… не того я ожидал от Вас… значит, Вы цените русского солдата?»

«Извините, Ваше Императорское Величество… да, ценю.»

«За что же извинять… Кто станет новым Военным Министром?»

«Полагаю, Лобко?»

«А вот и нет. Вы!»

«Я?!! Я не могу!»

«Отчего же?»

«Да я же… генерал-майор! Всего лишь!»

«Вот ужас-то… а я вот полковника Игнатьева Министром Иностранных дел назначил…

Так, без паники! Слушай мою команду! Военное Министерство – принять!»

«Есть принять…»

«Не слышу буйной радости.»

«Есть! Принять! Военное! Министерство!»

«Вот так и отвечать… Александр Федорович, ныне же ночью, после полуночи – жду Вас у себя – с докладом, что и как будем менять… будем-будем! А пока – свободны… Флигель!

Позови-ка мне, братец, губернатора Столыпина – а то он уже всю приёмную из угла в угол исходил!»

… Эх, Куропаткин, Куропаткин… Редигер сокрушённо покачал головой.

Личные чувства его к Куропаткину крайне смешанные… он был ему лично искренне благодарен за всегда ровное и вежливое отношение, благодаря чему Редигер всегда входил в кабинет Министра спокойно, уверенный, что не услышит от него кислого слова.

Лично Куропаткину Редигер был обязан, что стал вообще известен Государю и поэтому попал в министры.

Именно в его доме Александр Федорович провел много приятных вечеров, особенно ценных вследствие почти полного отсутствия столичных знакомств.

Но… вспоминая Куропаткина как милого человека, с симпатией и живейшей благодарностью, Редигер считал его крайне вредным на каком-либо самостоятельном ответственном посту!

Добрый по природе, Куропаткин желал быть любимым и прославляемым, а потому относился к подчиненным снисходительно и даже никуда не годных не увольнял от службы, а устраивал на разные синекуры.

Друзья и товарищи молодости ему были слишком дороги, и впоследствии он готов был смотреть сквозь пальцы даже на самые грязные их делишки.

Не очень разборчивый в денежных делах, он готов был сам пользоваться и давать пользоваться другим разными пособиями, например, в виде двойных «прогонов», по устарелому закону (ехали на поезде, а получали как при езде на лошадях), и не постеснялся тратить огромные казенные деньги на покупку, роскошную обстановку и содержание дома для Военного Министра.

Попав по должности в «высшие сферы», он старался быть там всем приятным, и много суеты в Министерстве бывало из-за спешного составления справки, понадобившейся кому-либо из Великих Князей.

Куропаткин часто заваливал своих подчиненных работами, которые потом оказывались ненужными, так как заданы они были под впечатлением его самой новой идеи, недостаточно продуманной.

Обладая большой самоуверенностью, он почти не слушал докладов, а говорил сам, поучая докладчика…

Однажды Редигер был свидетелем, когда Куропаткин вырвал в коридоре Министерства швабру из рук швейцара – демонстрируя тому, как, с его точки зрения, надо мыть полы.

Проклятое, навязчивое желание быть Министром! Именно из-за этого, желая заслужить признательность Витте, который скопидомски дрожал над каждой копейкой, Куропаткин согласился принять на новое пятилетие заведомо недостаточный, предельный военный бюджет!

Этим он принял на себя тяжелую ответственность за дальнейшую боевую неготовность войск, а не приняв решительных мер к улучшению командного состава – обрек Армию на поражение.

Надежд Редигера, возлагавшихся на него при назначении Военным Министром, в мирное время, Куропаткин не оправдал.

Тем менее он был пригоден в роли Главнокомандующего во время войны!

…«Тр-р-ре-е-ень!» – поставленный в жестяной тазик для бритья (чтобы громче звонил) – будильник издал особенно мерзкий звук…

Михаил Александрович, Божиею поспешествующею милостию, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны Повелитель, и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и Армянския области, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель, Государь Туркестанский, Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая… глухо застонал, перевернулся на другой бок и повыше натянул на голову полу своей старой конно-артиллерийской шинели…

Обнажились голые пятки, которые монарх потирал друг о друга, пытаясь согреться…

Будильник меж тем верещал как резанный.

Тяжело вздохнув, Михаил оторвал тяжёлую голову от маленькой «думочки», спустил босые ноги на ледяной пол, и – зевнув так, что скулы затрещали, сел, отбросивши в сторону шинель, на кожаном диване, где он коротал уже которую ночь…

За окном глубоко синела чуть разбавленная рассветом темнота… на письменном столе, под сливочным светом настольной лампы, ждали своей очереди непрочитанные бумаги.

Тело ломило, и глухо ныла раненное предплечье…

Михаил вырос в атмосфере роскошного императорского двора, но – в строгой, почти спартанской обстановке.

Воспитывался отцом, Александром Миротворцем, «без слабостей и сантиментов».

Для Наследника, которым он стал после нелепой, трагической гибели Ники, Государем был установлен жесткий распорядок дня, с обязательными каждодневными уроками, посещением служб в церкви, визитами к сиятельным родственникам, обязательным участием во многих официальных церемониях. Спал Михаил на простой солдатской койке с жесткими подушками. По утрам ежеден принимал холодные ванны, завтракал овсяной кашей, часто оставаясь голодным… Спасибо за это его воспитателю Джонсону!

А вы думали, что англофобию Михаилу ветром надуло?

Короче, драли Михаила – для блага Отечества – как сидорову козу…

И даже женили… из государственных видов исходя…

Привезли в Питер немецкую принцессу, издалека ему показали… дура-дурой.

Всё маменька, вдовствующая Императрица, дай ей Господь долгих лет и крепкого здоровья…

Михаил с содроганием вспомнил, как первый раз остался наедине со своей молодой супругой… сидит, ресницами белесыми хлопает… ничего не понимает!

Одно хорошо – в дела государственные вовсе не лезет. И рожает – на радость Августейшей маменьке – каждый год, да всё здоровеньких, розовеньких, как поросятки, упитанных таких немчиков… так что с престолонаследием никаких проблем.

Вот и ныне опять на сносях. Может, для разнообразия – хоть теперь дочку принесёт? Куда там. Из чистой немецкой вредности – обязательно царевича родит…

Эхе-хе… Потянувшись до скрипа в суставах, Михаил встал и подошёл к столу… проклятая разница во времени!

Не могла война в Европе начаться…«О Господи, о чём это я? Ещё накаркаю… !» -сплюнув три раза через левое плечо, перекрестился Михаил и присел к столу…

В дверь кабинета осторожно поскреблись…

Император сделал значительное лицо: «Войдите!»

Осторожно неся себя, в дверь вплыла Государыня…

«Микаэль Алексантровитч, Ви ест опиять не ложиться баиньки? Зер шлехт! Ви обиязан беретч сибя для Руски наротт и для мениа…»

«Слушай, Коко, не начинай, а?!» – взмолился её Царственный супруг.

«Путу! Путу начинайт! Ви есть меня обещай! Зачем Ви есть меня обманывайся? Ви есть сибия не щадить!»

«Родная моя, пойми – сейчас война! Всем тяжело. А солдату в строю – что, сейчас под пулями легче?»

«Солдат много, дас Император есть один. И Ви у мениа тоже есть один.»

«Ну хорошо, хорошо… ладно. Я после обеда ещё вздремну, обещаю. Слово Царское! Ты чего пришла-то, Коко?»

«Не ругайте глюпий баба, но я есть подюмал… вот когда я был медхен, мы с Папа ездиль охота… и наш Егер надевайт Егерский костиум… Dunkelgrьn, klar? и Егер в кустиках было нихт видать! Я есть стреляйт, и Егер попадать приамо в…»

Государыня мило покраснела.

Михаил хохотал до слёз:«Егерь-то хоть живой остался?»

«Я-я, натюрлих… только сидейт долго не мог… но вот что? Отчего бы Руски зольдатик все не одевай Егерский костиум? Тогда плёхой япошка их нихт видеть!»

Михаил хмыкнул… а ведь не так глупо, а? Надо поговорить с Редигером! Например, гимнастические рубахи… можно покрасить, и очень просто… в тёно-зелёный, значит?

Гучков что-то писал такое, про Англо-Бурскую войну… там англичане форму красили. В какой-то цвет… табачный? Не помню. Записать, и спросить.

Слушайте, а жена-то у меня, выходит… не такая уж и дура?

…«Да если бы! Да если бы хоть четверть тех средств, которые издержали при постройке Дальнего, были потрачены на изучение Русского Севера!» – Дмитрий Иванович Менделеев, так и не признанный самым демократическим в мире Нобелевским Комитетом русский гений, задохнулся от возмущения.

«То что бы было?» – лауреат Золотой Константиновской медали, лейтенант Колчак глухо кашлянул, деликатно прикрыв рот платочком (а потом опасливо на платочек посмотрел – нет ли на нём следов крови? Слава Богу, пока нет… )

«Как что! Неужели Вы не понимаете?»

«Нет, профессор, извините – не понимаю…»

«Ну вот представьте – нам нужно перебросить сейчас корабли на Восток… а на дороге к Владивостоку – японцы! И хорошо, если только они одни…

А как было бы здорово – обогнуть Скандинавию, а потом через наш же „задний двор“, по великим северным морям – прямо в Тихий Океан!»

Колчак, на секунду прикрыв глаза – вспомнил бескрайние ледяные поля… могучие торосы… коварные мели и скалы у загадочных, заснеженных берегов…

Покачал сокрушённо головой…

«А уголь где брать?»

«Уголь мы можем взять в Норвегии!на Шпицбергене! да по Оби сплавить из Кузнецкого бассейна! Вот, если бы у нас было хотя бы три таких ледолома, как „Ермак“…»

«Если бы у бабушки была бы борода – так была бы дедушкой…

Идея, конечно, красивая, не спорю!

Но ведь практически там никто не плавает…»

«Господин лейтенант, Вам с мостика не всё видно… я тут активно с Министерством Финансов сотрудничаю… есть у меня некоторые связи… так вот.

Черников из Департамента Речного Флота сообщает мне – что в снабжении сибирских городов большую роль в конце прошлого века играли английские пароходы, доставлявшие товары из Европы Северным Ледовитым океаном в устья Оби и Енисея. Первоналально они уходили обратно без груза.

Но в 1897 году на иркутскую ярмарку прибыл представитель английских компаний с целью зафрахтовать речные пароходы для доставки сибирского сырья в устье Оби и Енисея.

С открытием навигации портовая жизнь Енисейска оживает.

В начале прошлого лета здесь стояли три больших английских парохода, в первой половине июня ожидалось прибытие пароходов английской компании „Поппам и Ко“. И что же? 25-26 июля целых 14 океанских английских пароходов прибыли в Вилюйск!

Да вот и Степан Осипович Макаров рассказывал мне, что представитель сибирского золотопромышленника Немчинова Томас Вардронпер вместе с ним на пароходе „Иоанн Кронштадтский“ ходил в Енисейск», когда Макаров «Ермака» испытывал.

Далее Черников пишет, что по Северным океаном а потом по Оби и Иртышу в Омск доставлялись материалы для строительства Сибирской магистрали, а на Ангаре были специально проведены взрывные работы для очистки русла.

«Надо же!Значит, ходят по Северному Пути? А почему в России про это ничего не знают?»

«Так наша демократическая пресса тогда горячо обсуждала животрепещущую новость – разрыв примадонны К. с Великим Князем N.N.»

«Н-да… а потом господа писатели упрекают русских, что они ленивы и нелюбопытны…

Ну ладно… допустим, отряд кораблей пришёл – куда?»

«В Петропавловск-Камчатский!»

«Не уверен… дыра-дырой, полторы тысячи жителей. Запасов топлива нет, припасов нет, рембазы нет… Гораздо выгоднее выглядит бухта Провидения, в Беринговом море, её клипер „Всадник“ исследовал, нашёл очень удачной… или вот Ново-Мариинск, в Анадырском лимане. Там и уголь есть!

И ведь дальше можно никуда не ходить! Нависает над открытым флангом, пресекая морские пути из Северо-Американских Штатов к японским берегам… очень интересно!»

И две головы – кудлатая, селовласая – и коротко, по -военному, стриженная – склонились над расстеленной на столе картой… часы пробили пять утра…

… На гравюре – только чёрный и белый цвета… никаких полутонов.

Черные скалы, белые полоски снегов на них, черные, тяжёлые волны, набегающие на белую заснеженную гальку… Матросы в чёрных балахонах высоко подняли над головами тяжёлые, черные дубины… а у их ног – испуганно съёжились чёрные, атласные тела котиков.

Это действительно гравюра: Пасенюк. «Промысел морского котика у Командор». Краеведческий музей, Петропавловск-Камчатский.

В реальности – всё так… только на черном и белом добавлено ещё кроваво-красного!

Впервые промыслы были начаты здесь в 1743 году, но это был не котиковый промысел. Дело в том, что котиковые шкуры стоили на рынке довольно дешево. И поэтому первым из промысловиков забоем котиков занялся казак Емельян Басов только в 1745 году. Им было забито и вывезено 2200 голов.

А почему не занимались забоем котиков? Котикам предпочитали морских бобров (каланов), которые водились здесь в большом количестве. Существовали следующие расценки: если бобр стоил 8 рублей, то котик стоил меньше 60 копеек. Настолько была велика разница. И, соответственно, котиком в те времена не занимались. На ярмарке на границе России с Китаем шкура бобра стоила до 100 рублей. В XVIII веке 100 рублей были огромные деньги. Вот почему «сшитые» на скорую руку суда – шитики – окупались за одну ходку сюда.

Что такое 8 рублей по тем временам?

Вот здесь тогда промышлял Емельян Басов. В крайней бедности, в безвыходной ситуации, он в Большерецке из медновской самородной меди отлил в мае восемь фальшивых рублей. На эти деньги он сумел купить себе и своему семейству ягод, молока, соленой рыбы, табака и жил безбедно до самого Рождества. Его потом разоблачили и сгноили на каторге.

В XIX веке расценки увеличились. Морские бобры стоили по 50 рублей, а коты стоили 1 рубль за шкуру.

Котиков добывали лишь только потому, что их было много. Американская компания «Гутчисон и Кооль» занялась промыслом котов в 1870 году. Бобров к тому времени почти не осталось, их поголовье было сильно истреблено. Котики же добывались в огромном количестве, доставка и сбыт тоже были отлажены. Компания арендовала промыслы у нас на Командорах, а с американской стороны – на островах Прибылова, где была аналогичная ситуация. Здесь добывали до 40 000 голов в год.

На баснословные деньги, которые крутились здесь, были построены дома, некоторые из них находятся до сих пор в нижнем поселке Никольского, и было построено село Преображенское, которое было достаточно зажиточным. Средний годовой доход семьи на острове Медном составлял 1000 рублей. В XIX веке это были бешеные деньги. Доходило до 5000 рублей в год на семью.

На Медном табак не курили, курили американские сигары!

Люди за этот достаток платили своим здоровьем и жизнями. Мальчики работали с 8 лет, женщины были заняты тяжелым физическим трудом, и продолжительность жизни была невелика. Сорокалетний алеут был глубоким стариком… пили, конечно… много пили.

Итак, американская компания арендовала промыслы на нашей стороне.

Из доклада коллежского асессора Сурковского 1882 года: «Условия, на которых заключались договоры аренды, были кабальными, и Россия теряла возможную прибыль, которая могла быть 240 000 рублей в год вместо получаемых 80 000. Это сумма, которой было бы достаточно для поднятия всех наших северо-восточных окраин, на учреждение крейсерства в северных морях и на прочное утверждение нашего господства по всему восточному побережью от устья Амура до Ледовитого океана».

40 000 забиваемых американцами голов в год – это только официальная цифра. По закону должны были бить только холостяков, но, видимо, добывали и самок. Лежбища быстро истощились, два вообще прекратили свое существование в результате этого. Из отчета Камчатского окружного управления: «Только один американский торговый дом „Гутчисон, Кооль и Ко“ за 30 лет (1871-1901 гг.) истребил на Командорских островах свыше миллиона голов морских котиков».

Но американцам было этого мало…

… Остров Медный – второй по размерам среди Командорских остовов… Лежит он к Осту от Камчатки, в нескольких десятках миль от острова Беринга… Длина пятьдесят верст, ширина – до шести… высота над уровнем моря – 640 метров.

Климат океанический, с холодным и влажным летом и мягкой зимой, среднегодовая температура – плюс три градуса по Цельсию.

Живут там алеуты, которые переселились с острова Атту, перейдя в российское подданство. Впрочем, это подданство понималось так – стоял на берегу острова высокий столб, на котором был прибит металлический щит с двуглавым орлом, на котором всем желающим изъяснялось – что это русская землица… Да летом, для охраны морских богатств – заходили то «Забияка», то «Разбойник», то «Маньджур»…

Столицей острова считалось село Преображенское – потому, что там была церковь малая, деревянная, на колоколенке которой звонил позеленевший колокол… да урядник, для порядка, жил.

А подлинным центром – торговым, богатым – было селение Глинка.

Там стояли и склады факторий, и хранились в ледниках добытые шкуры морского зверя – на большие деньги! Очень большие.

… Ныне бухта Глинка – тихое безлюдное место, почти райский уголок. Только крики чаек нарушают безмятежное спокойствие. Но так было не всегда.

Из бухты уходит вглубь острова узенькая тропка. Час бодрой ходьбы через сопки – и вы пересекли остров и попали на западное побережье. На Урилье лежбище северных морских котиков. Посмотрели на их и с чувством выполненного долга возвращаетесь назад, в Глинку.

А сбоку от этой тропки по склонам сопок зигзагами идёт другая тропа. Широкая тропа. По ней уже давно никто не ходит, вот только никак не зарастёт она, словно незаживающий шрам на сердце тундры. Напоминание о старых временах.

Тогда притягивал людей к Урильему лежбищу запах наживы. Здесь бы и зверя убивать, и шкуры снимать, прямо на лежбище. Да только место для судов неудобное, ни встать толком, ни на лодке причалить. А в бухте Глинка место удобное. Так что же, тащить на себе шкуры через перевал?

Как бы не так. Отбивали от стада косяк молодых зверей и гнали их, как баранов, вглубь острова, через перевал, по той самой тропе. Оттого она и широка. А теперь представьте, если человеку не меньше часу на этот путь надо затратить, то что же зверь, который на своих ластах и ходит-то неуклюже?

Вот что пишется об этом в докладе коллежского асессора Сурковского:«Путь отгоновъ отъ Урилльяго до Глинки черезъ тяжёлый перевалъ въ 780 фут надъ уровнемъ моря усеянъ трупами котиковъ.

Не выдерживая мучительнаго перехода по суше, многiя из перегоняемыхъ животныхъ гибнутъ на суше, подыхаютъ дорогой; съ нихъ снимаютъ только шкуры, оставляя туши лежать не прибранными и заражатъ воздухъ и протекающiе ручейки»

А уж кто добирался-таки до бухты, тут и встречал он свою смерть. Выживших забивали палками-дрыгалками. Удар по переносице – и всё кончено. Вскоре берег покрывался свежесодранными драгоценными шкурами.

Водопад, Секачинское, Запалата, Палата, Допалата, Собачинское, Западное, Урилье, Перешеек… Всё это названия лежбищ, простиравшихся вдоль западного побережья острова. Много-много тысяч животных. Почти все они канули в небытие, разграбленные безудержной человеческой алчностью. И только Урилье лежбище, жалкий остаток былого величия, продолжает существовать.

Страшные дела творились в Глинке…

«Имею честь донести Вашему Высокопревосходительству о новых нападениях иностранных шкун на котовыя лежбища на островах Беринга и Медном, причем на последнем истреблено шкунами большое по величине лежбище в Секачинской бухте и только оружием отражено нападение на главное лежбище котиков…

Шкуны переменили тактику: стали являться весною, будучи уверены не встретить после половины сентября парохода „Александр II“, тем более военного крейсера.

Между шкунами существует какое-то соглашение: менее двух шкун не подходило к острову, чаще же более (до пяти). Если же принять во внимание, что на шкуне бывает от 20-30 человек команды, которая, всегда съезжала вооруженною скорострельными винтовками (системы Шарпса), то урядник с алеутами остановить их не может…

И если правительство не придет на помощь – присылкою ли военного судна на время от Марта по конец Октября или учреждением военных постов – лежбищам на о. Медный будет нанесен серьезный ущерб, от которого трудно будет оправиться. Достаточно припомнить уже изложенный ранее мною факт, что после истребления Севернаго лежбища на острове Беринг, оно едва теперь начинает поправляться, хотя условия местоположения таковы, что оно должно быть по числу зверя не меньше лежбища о. Медный…

Из всего изложенного, Ваше Превосходительство, изволите усмотреть, что шкуны, прикрываясь флагом по большей части Соединенных Штатов, образовали организованный союз для разбоя и что для них не должно быть оказываемо Правительственными судами никакого снисхождения. Как подтверждениям может служит и тот факт, что шкуны являлись с закрашенными названиями судна… Уверенность в ненаказанности их действий со стороны русскаго Правительства и надежда на страх жителей придают смелость их нападениям!» Это – из рапорта Управления Командорскими островами М.В.Д. Его Высокопревосходительству Господину Генерал-Губернатору Восточной Сибири.

Откуда же взялись эти пираты?

На берегах Тихого океана, омывающих побережье Северо-Американских Штатов существуют шхуны, отчасти паровые, занимающиеся контрабандой и ловлей устриц и рыбы…

Они же занимаются торговлей с индейцами, причем, не имея возможности конкурировать с компаниями, имеющими фактории, возят для продажи крепкие напитки и оружие – предметы, которыми воспрещено торговать.

С началом сезона часть шхун идет идет на промысел морских животных к Алеутским островам и островам Прибылова, отправляясь еще в феврале месяце.

Путь их с весны таков: Курильские острова, Камчатка и Командорские острова!

До чего доходит их наглость, видно из того факта, что пиратская шхуна около острова Павла атаковала шлюпки с русскими правительственными чиновниками, угрожая стрелять в них…

С началом же войны – американские шхуны нашли пристанище в Японии…

…«Джентльмены, я думаю – что сейчас наступает самый благоприятный момент для развития нашей Корпорации… Грязные прислужники царизма надёжно блокированы нашими маленькими жёлтыми друзьями в Порт-Артуре, а из Владивостока – и носа не высунут…»

«Что же, мистер – бывалый устричный пират, закалённый в битвах с Кост-Гард, пожевал огрызок сигары – тебе остаётся только свистнуть, чтобы морские коты приплыли на Командоры на три недели раньше!»

Предводитель джентльменов удачи усмехнулся:«Бить несчастных котиков? Фи, как не гуманно… предоставим эти труды грязным дикарям!

Нет, я предлагаю другое… скорее всего, с прошлого промыслового сезона в Glinka остался достаточный товарный запас шкур – уже высушенных, готовых к продаже. Пойдём и возьмём их!»

Бывалые браконьеры заволновались:«Но это… прямой разбой!»

«А что, джентльмены, до сего дня мы занимались насквозь законными деяниями? И никто никогда-никогда не отправлял за борт русского с перерезанной глоткой?»

Бывалый устричный пират покачал головой:«Это совсем другое дело… их uriadnik ко мне на борт тоже не с веточкой омелы в руках поднимался… а в derevnya будут женщины и дети, чёрт меня побери!»

«Разумеется, поберёт, погоди – всему свой черёд! А что одни бабы да пискуны – так это и хорошо! Тем проще будет их упокоить…»

Старый браконьер в сердцах выплюнул свой окурок:«Будь ты проклят, Акула Доджсон! Слыхал я о тебе кое-что… да не верил! Видно, напрасно…

Ладно, парни – я преступник, но только в глазах закона. Потому что беру себе только то – что Господь создал нам всем на потребу… а вот злодеем я никогда не был.

И, Господь свидетель, никогда не буду. Староват я для этого. Аста ла виста!»

Выпустив клуб табачного дыма, дверь громко хлопнула… Акула Доджсон незаметно подмигнул, и вслед за вышедшим в ночь выскользнул коротышка-мексиканец, сжимающий в руке матросский нож…

«Итак, джентльмены, больше ни у кого нет мук совести? Продолжим. Операцию надо провести чисто, не оставляя свидетелей…»

… Командир отряда транспортов, капитан второго ранга Балк тоже проводил совещание: «Ну что же, господа… дело это нам насквозь привычное! Вот помню, в прошлое лето – тоже ходил я на своём „Алеуте“… и сразу у Командор взял хищническую шхуну! Отвёл ея в Петропавловск – и сразу же у Тюленьего взял вторую… призовой суд был, да…»

Балк с удовольствием погладил массивную золотую цепочку…

«Единственное, что в этом году выходим ни свет, ни заря… в марте! Сезон-то с июня… но, видно, у премудрого начальства свои виды.

А с другой стороны – в море, дома! Что нам тут небо на рейде коптить, правда? Опять же, оклад в двойном размере.

Так что слушай приказ. Выходим в составе – „Алеут“ – флагман, „Якут“ и „Поебе… “ тьфу, ты, прости меня, Господи – „Лена“…»

… Деликатно шаркнув ножкой сорок пятого размера, обутой в начищенный до блеска «говнодав», «хозяин палубы» – старший боцман Мыкола Раздайбеда осторожно спросил «хозяина коробки»:«Ваше Блахородие, дозвольте спросыть? Только между нами…»

Семёнов, как истинный старпом, и виду не подал, что он удивлён такой вовсе не свойственной боцману деликатности:«Слушаю Вас, боцман…»

«Так що – шо це таке хонорея?»

«Гонорея – это заболевание, передающееся половым путём. Развивается главным образом в уретре – сиречь мочеиспускательном канале, отсюда – боль при мочеиспускании… Лечится промыванием тридцати-процентным раствором сульфацила натрия. По немецки – будет триппер!»

«А! Вот оно що… и тут немци… усё зло от них! Щиро дякую.»

«Скажите, боцман… а к доктору Вы с этим вопросом не подходили?»

«Подходыл. Як у мэне с конца, я звиняюсь, закапало – так сразу к доктору. А вин, нэбога, спирту выпыл, и ховорит – сядьте, дядьку, потеснее – речь пойдёт о гонорее…»

«И что?»

«И уснул. Зараза. Вот старый был – доктор як доктор… а це… трубка клистирна!»

Семёнов не стал обсуждать с боцманом профессиональные достоинства офицера, но отметку в памяти сделал… эх, Чухна, Чухна… разогнал весь путёвый комсостав! Теперь не корабль, а какая-то… поеб… тьфу, вот ведь пристало имечко! Весь Владивосток до сих пор ржёт…

… Боцман был очень серьёзным, обстоятельным, и не побоюсь этого слова, высоко-нравственным человеком.

Как все боцманА, имел уже в родном Херсоне и домик с садочком, и дородную супругу, Капитолину Марковну, и троих детишек, народившихся между его рейсами…

Поэтому боцман себя очень блюл. По кабакам не шлялся, гроши копил. Тем более, не посещал на стоянках домов терпимости…

Но… и на старуху бывает проруха!

На стоянке в Сайгоне, где боцман покупал пушку… надо же было обмыть покупочку!

Шип-шандлер, представлявший интересы русских судов, который и помог «Херсону» с углем и водой (поимев от этого свой маленький процентик), турецко-подданый Ибрагим-ибн-Мария Бендер-Бей с удовольствием слушал рассказы Мыколы за жемчужину у моря – славную Одессу… и совсем уже решился туда переехать.

На прощанье растроганный турецко-подданный предложил устроить боцману рандеву – мол, дело молодое…

Если бы боцман был трезвый – он бы с негодованием отказался. Но тут подвела его последняя, видимо лишняя, кварта рому…

«Слышь, хололобый – проникновенно говорил старый альбатрос, скиталец морей – мне не надо, кого попало… я с той, что за деньги – николы не буду!»

«Э… мамой кланус, да? – горячился шип-шандлер – ест! Ест такой дэвушка, прямо из султанского гарэма, симпатичный, ароматичный… вах! За дэньги – она ни с кем и ныкогда!»

И ведь не обманул!

Приведённая им аннамиточка действительно не брала денег! Она оказывала свои услуги исключительно за мыло… ну, прачечная у её мамы была, что делать… мыла надо было много.

А аккурат через полтора месяца… и проявилось.

Боцману можно было только посочувствовать… что Семёнов и сделал.

«Выходит из гавани клипер, у боцмана клипера – триппер…»Старая, пиратская песня.

Разрезая серые волны залива Петра Великого острым, клиперным форштевнем, «Лена» действительно выходила в океан!

…«Ну, докладывайте, что у Вас вышло с Куропаткиным? Вы, уважаемый Александр Федорович, без году неделя, извините – на посту – а он на Вас уже жалуется, телеграммами меня засыпает…»

«Абсолютно согласен с ним, Государь!»

«Не понял… объяснитесь?»

«Первоначально, когда предполагалось, что Куропаткин сохранит звание министра, тот выговорил себе, что квартира останется за его семьей.

Когда же он отказался от звания министра, ему пришлось отказаться и от квартиры, и он тогда испросил, чтобы для его семьи была нанята квартира с обстановкой, освещением, отоплением и… ну, понятно.

Приискание такой квартиры было делом инженерного ведомства.

В одну из сред я узнал, что предполагается нанять квартиру за плату в двенадцать тысяч рублей в год (без обстановки). Я убеждал супругу уважаемого Главнокомандующего не брать такой большой квартиры, так как она ведь приемов не будет делать, а, кроме того, это вызовет массу нареканий в Армии и повредит ее мужу; она не сдавалась на мои доводы и, в конце концов, обратила все против меня, сказав всем собравшимся: „Вы слышите, Редигер хочет, чтобы я переехала в подвал!“

Через несколько дней я получил от Куропаткина длинную телеграмму, в которой он просил моего содействия к тому, чтобы семья его получила хорошую квартиру и не страдала из-за того, что он ушел на воину; а квартиру он желал бы такую, какую имел еще в Асхабаде.

В Петербурге такая квартира должна стоить не менее двенадцати тысяч без обстановки.

Я не желал быть причастным к найму квартиры, а потому эту телеграмму представил Сахарову.

В скором времени я получаю извещение для отпуска денег, по которому в доходном доме Лидваль (Каменноостровский проспект, один) наняты две квартиры (соединенные в одну) на три года, по восемнадцати тысяч рублей в год.

Обстановку оставила какая-то фирма за плату, в первый год шесть тысяч, а в следующие года меньше; затем шли суммы на электричество и прочее, а в общем за три года получался расход, который составил бы, помнится, в пятьдесят восемь тысяч рублей!!

Разумеется, я платёжное поручение не подписал…»

«Ц-ц-ц… как же это Вы, а? Отказать такому заслуженному полководцу… нет у Вас души! Злой Вы, Александр Федорович…

А что Вы Куропаткину о войсках телеграфировали?»

«Я ему телеграфировал, что он постоянно требует присылки ему из России всего, что в Армии есть лучшего, а получив требуемое, не умеет им распорядиться.

Получив из России слаженный корпус, он его тотчас разорвал на части, по бригадам и даже по полкам, которые разбрасываются в разные места.

Получая людей на укомплектование армий, он не доводит существующие части до полного состава, а принимается за формирование новых частей, для которых опять нужны офицеры из войск, оставшихся в Европе.

Ввиду неудовлетворительности старых запасных он требует присылки ему молодых солдат из строевых частей, а сам не смотрит за тем, куда расходится этот драгоценный элемент, который массами разбирается в вестовые и на всякие нестроевые надобности.

Да простится сравнение, но Куропаткин мне напоминает плохую кухарку, которая всегда требует лучшей провизии и в громадном количестве, но всегда испортит блюдо!»

«Что, прямо так и написали?»

«Да, так и написал, Ваше Императорское Величество…»

«Не удивительно, что молодые офицеры Ваши телеграммы наизусть цитируют…

Эх, Куропаткин… Куропаткин…

Я ведь долго думал, переболел этот вопрос; ведь все были за Куропаткина: всё общество, газеты, император Вильгельм…

Выходит, ошибались… но я сам остановился на нем; Вдовствующая императрица Мария Федоровна тоже была за него, но нет, я сам решил назначить! Значит… Моя вина… мне и исправлять!

А что у Вас за конфликт с ГАУ?»

«Считаю, что Главное артиллерийское управление заказывает у промышленности, по-моему, слишком мало и даже свои заводы не пустило до сих пор полным ходом; поэтому могут оказаться нехватки.

Написал туда письмо. ГАУ мне на это ответило, что это дело артиллеристов, они сами знают, что им надо и что у них есть!»

«Это Военному Министру они так ответили?»

«Так точно… По моему предложению Военный совет постановил указать Главному артиллерийскому управлению на необходимость скорее пополнить боевой расход оружия и патронов и обсудить, достаточны ли комплекты запасов и производительность заводов? И что же? Нет ответа.

Я вторично доложил Совету, что артиллеристы медленно пополняют имущество, отправленное на Восток: деньги на это были разрешены Министерством Финансов ещё 15 июня, а только теперь, через девять месяцев, у меня испрашивается утверждение заготовительной операции! И Военный совет вновь меня поддержал, но его громы были снова бессильны…»

«Да… а Васька слушает, да ест…»

«Да ведь что особенно обидно, Ваше Императорское Величество? Как гром грянет, креститься будет поздно. Боюсь, очень скоро выясниться, что мои опасения относительно недостаточности артиллерийского снабжения были вполне основательны, вот тогда забегаем, как ошпаренные… но – как мы тогда потребное подвезём? Сибирская дорога отправляет четыре пары поездов в сутки… сейчас, сейчас в колокола надо бить! Набатом!»

«Господи, Слава Тебе, Вседержитель, что наконец послал мне верного соратника…

Александр Федорович, работайте спокойно! Ежели кто впредь с Вами будет конфликтовать – посылайте его прямо ко мне… а я его тоже пошлю! Куда – нибудь…

Но что же делать с Куропаткиным?»

«Так ведь – ежели позволите дать совет… использовать! По назначению… ведь отличный теоретик, превосходный начштаба… при хорошем командующем!»

«Где же его взять-то, хорошего… вот разве…»

… Когда Редигер, радостный, выходил из Царского кабинета, кто-то из толпящихся в приёмной вельмож прошипел ему в спину:«Византиец! Интриган! Очкастое ничтожество…»

…«Батарея! Шрапнелью, трубка десять, Угломер пятнадцать-двадцать два, прицел Восемьдесят, Уровень больше два, основному, один снаряд!»

Наводчик «основного», третьего орудия, отжав стопор, установил на поворотной головке панорамы треугольничек против отметки «1522», по шкале тысячных… потом, вжавшись глазом в окуляр панорамы, начал вращать штурвал горизонтальной наводки.

Вся верхняя часть орудийного станка, вслед за длинным стволом, поплыла влево – до тех пор, пока в центре перекрестия окуляра вновь не появилась, увеличенная в четыре раза, точка наводки – установленная старшим офицером, на которую была направлена панорама до тех пор, пока не было задан угломер… теперь ствол смотрел точно в противоположном направлении окуляра панорамы – строго по направлению пятнадцать-двадцать два…

Теперь наводчик вращал другой штурвал – наводки вертикальной – и длинный, как лебединая шея, ствол поднялся на нужное число делений… теперь дальность полёта снаряда достигла бы четырёх тысяч метров, если бы трубка была установлена на удар…

Потом наводчик подкрутил уровень – и снова поднял ствол – чуть-чуть, чтобы пузырёк воздуха в стеклянной трубочке занял положенное ему место – между двумя делениями, точно посредине… вот от сюда и артиллерийская шутка – «выгнать пузырёк на середину», то есть занять исключительно горизонтальное положение…

За это время установщик специальным деревянным ключом с медной обечайкой установил нужные деления на трубке снаряда… лязгнул поршневой затвор, заряжающий со звоном дослал унитарный «патрон»… снова лязг затвора…

«Готов!»

«О-огонь!» – Старший Оофицер Батареи (СОБ) резко, рубанув воздух, взмахнул флажком.

«О-орудие!» – старший расчёта продублировал команду…

Стреляющий дёрнул заранее натянутый шнур.

Звонкий удар по ушам… взблеск пламени, быстро тающий дымок, резкий запах пороха… шипение на песке выброшенной стрелянной гильзы.

СОБ, прижимающий к уху телефонную трубку…«Левее два! Больше пять! Батарея, один снаряд! Залп!»

… Над местом японской переправы в воздухе вспыхнули роскошные, ватно-белые облака разрывов.

Вода вскипела, точно прошёл стальной град. Потом волны Ялудзянь окрасились кроваво-красным.

Прикомандированный к Императорской армии майор Коленсо напрасно шарил биноклем по противоположному берегу. Русская батарея была невидима. Экспериментальная, снабжённая панорамным прицелом «Герц»…

Немецкая фирма «Герц» действительно снабдила русских артиллеристов, и без того лучших в мире, подлинной шапкой-невидимкой.

Оставалось только решить вопрос со снарядами – потому как единственным огнеприпасом у прекрасной трёхдюймовой полевой скорострельной пушки образца 1902 года была шрапнель.

… Белек – это белый, пушистый детеныш гренландского тюленя (Pagophilus groenlandicus).

Роды тюлених («щенка») происходят на льду. В Белом море щенные «залежки» расположены вдали от берегов, ближе к его середине. У самок беломорской популяции детеныши появляются на свет в конце февраля – начале марта.

Вероятно, читатель уже начинает подозревать автора в членстве какой-нибудь экстремистской природо-охранительной организации.

Но нет!

Не брызгал автор краской (непременно зелёной!) на норковые шубки кино-актрисок, выходящих из дверей «Кинофабрики Ханжонкова» – потому, что бедные девушки за каждую шубку трудились, не покладая на жирных продюсеров своих длинных ног…

Не стоял автор в пикете у столетних дубов в Царицино, когда градоначальник Лужков намеревался воздвигнуть скромненький такой, всего восемнадцати – метровый монумент Екатерине Великой, работы Зураба Шалвовича Церетели – сразу вошедший в десятку самых уродливых памятников Империи: одно хорошо, что хоть посередь густого парка стоит, Белокаменную не позоря (ох, недаром Екатерина Царицино невзлюбила с первого взгляда… женское сердце – вещун!). Потому что автор не против прогресса и даже любит Церетели – но странной любовью.

Не выпускал автор из холщового мешка бродячего кота во время проведения собачьей выставки «Охота на Святой Руси», в здании Манежа – после чего означенный Манеж пылал ясным пламенем… потому что автор любит котов и кошек.

Нет… просто найти подходящий «казус белли» в нашем мире, насквозь пропитанном торгашеством – ох как непросто.

Вот, допустим, взяли и убили… кого-нибудь.

Ну, например, принца какого… или эрц-герцога… ну хоть бы и австро-венгерского.

Франца-Фердинанда, к примеру.

Взял, положим, какой-нибудь гимназист – о, Гаврила! Да! («Служил Гаврила террористам, Гаврила принцев убивал…») револьвер да и ухлопал означенного Фердинанда нашего, когда тот посетил с визитом какой-нибудь Загреб, Закопане или Сараево… и что?

Ничего-с, ровным счётом.

Потому что было! Было такое… вот в далёкой Японии Николая Александровича, Великого Князя, Цесаревича – зарезали. Война же от этого не началась? То есть началась, конечно – но не тогда и совсем не из-за этого.

Зарезали и зарезали. Императоры списались, дипломаты принесли положенные соболезнования… мир и не вздрогнул.

Как сказал один мудрый человек:«Знал я двух Фердинандов… и обоих мне ни капельки не жалко!»

А белёк – судари мои… белёк – это деньги! Большие деньги, которые лежат себе на весеннем подтаявшем льду и блеят, как ягнёнок…

… Глядя вверх круглыми черными глазами, похожими на пуговички, ужасно милый, похожий на большую плюшевую игрушку, новорожденный малыш неуклюже опирался своими маленькими плавничками о зеленоватую морскую льдину…

Скользя по солёному беломорскому льду своими подкованными гвоздями моржовыми бахилами, Йорге Йоргесуккинсон осторожно подошёл поближе к бельку, внимательно посмотрел ему в глаза, нежно и ласково улыбнулся – и с размаху врезал ему по черепу тяжёлой дубиной.

Череп с хрустом проломился. Белёк вякнул, дёрнулся и затих… вокруг его головы быстро расплывалась на белом снежку красная лужица.

Йорге довольно ухмыльнулся – десять крон-то не лишние!

Да… ещё один… один из трёхсот тысяч бельков, забитых норвежскими промысловиками, в этом только что начавшемся сезоне…

Много это или мало? Да тюленей в Белом море всего – семь миллионов голов. Так что это не то, что много. Это катастрофически много!

… Доцент Петровской сельско-хозяйственной Академии, той, что раскинула привольно свои двухэтажные, красно-кирпичные корпуса далеко за окраиной Москвы – так что туда ходит специальный паровой(!) трамвайчик от Савёловского вокзала, Аркадий Клементъевич Темирзяев это прекрасно понимал.

«А Вы понимаете?» – тонкий палец учёного мужа качался у самого носа архангельского генерал-губернатора.

Бедный сатрап, управляющий территорией, простёршейся от Череповца на Шексне до Колы на Мурмане, что по размеру побольше двух Франций будет, испуганно вжался в глубины своего кресла, безуспешно стараясь отодвинутся от явно опасного безумца – ещё, пожалуй, кинется…

«Н-но… что же я могу, профессор?»

«Доцент!»

«Тем более! У меня одно -единственное таможенное судно „Бакан“, от Морпогранохраны, на весь Север… да и то – ещё из Кронштадта не выходило.

Вишь ты, не могут наши пограничники в Архангельском или в Соломбале зимовать, ну никак не могут. Так что… Ждите!»

«Так пока мы будем тут ждать, проклятые хищники нанесут нам невосполнимый – слышите Вы, бюрократ? Чинуша! суконное рыло! – невосполнимый ущерб!Вы Россию не любите! Не русский Вы человек!»

Генерал-губернатор, Павел Михайлович (в девичестве Пауль -Михель) Канцеленбоген, густо покраснел:«Да… Как Вы смеете! Такое! Мне, русскому генералу! Православному! Говорить! Стыдитесь!»

Доцент немного остепенился:«Виноват, погорячился… но поймите и Вы меня! Ведь грабят! Грабят Отечество…»

Генерал сочувственно покачал головой:«Понимаю Вашу горячность… я и сам, когда молодым был, за Русь-Матушку любому… да. Невзирая.

Но что же можно предпринять? Не представляю…»

Темирзяев заговорщицки наклонился к уху власть подержащего…

… Буквально через день, по каналу, пробитому портовым ледокольным буксиром «Пайлот», из аванпорта Архангельска, Экономии, вышли три зверобойные шхуны, над которыми развевались черные флаги «Чёрной Гвардии»…

… Помощник лекаря Константин Измайлов налил опреснённой воды в большую стеклянную банку, потом, зачистив концы электропровода, подсоединил один провод к серебряной ложке, украденной (позаимствованной) боцманом из офицерского буфета, а второй – к стальной вилке.

Перекрестясь, сунул вилку в розетку, на которой красным было начертано:«Постоянный Токъ, 21 вольтъ»

Осторожно, держа контакты изящными руками в резиновых медицинских перчатках, опустил их в воду…

Над ложечкой тут же заклубилось облачко ионизированного серебра.

Спустя несколько минут Измайлов выдернул вилку, поболтал получившийся раствор и строгим, звонким голосом произнёс:«Ну, Николай Григорьевич, снимайте штаны!»

Дрожащими от страха пальцами, похожими больше на сосиски, боцман расстегнул флотский ремень…

«Хэта, зачеммени воно? Мне бы капелек каких…»

«Будут Вам и капельки, а пока…»

Измайлов достал из стерлизатора что – то блестящее никелировкой, стальное, длинное…

Боцман явственно побледнел.

«Ну, дорогой, обнажите головку… так, держите покрепче…»

«Ай-ай-ай…»

«Фу, как стыдно… такой большой, а… и совсем не больно!»

«Ай-ай-ай…»

«Всё, всё уже… помочитесь… да не стесняйтесь, я отвернусь…»

«О-о-о… харно! О-о-о… слухай, дочка… а резь-то и прошла? Христом Бохом, як Исус свят… не чешется!»

«Зачешется ещё… вечером приходите… как Вы меня назвали?»

«Да шо ж я, дивку николы не бачив? Да ты не лякайся, доню! С „Херсону“ выдачи немае!»

«Спасибо Вам, Николай Григорьевич…»

«Да нимае за шо…»

И, надев бескозырку, гордый скиталец морей, выпив свои капельки, отправился на палубу…

…«Матрос Крейсерсон! Ко мне, мухою… шо робышь?»

«Да что сказал – киянкой палубный настил ровняю…»

«Бросай усё, мигом на полуют…»

Через несколько минут бравый рыженький матросик уже красил подволок церковной палубы… но не успела кисть сделать и пары мазков, как он получил здоровенного леща…

Обернувшись, Евгений увидел старого боцмана. В руках у него была давешняя киянка.

«Шо ты бачишь?»

«Молоток, деревянный…»

«Ни, молоток деревъянный, брошенный распиздяем! Откуда взят?»

«Со щита…»

«Щит при этом не закрыт, киянка осталась валятся на палубе…

Слухай сюды. У нас закон такой: Взял вещь – положи на место и ежели было закрыто – закрой… а ежели шторм, пробоина, мрак – где ту киянку искать, колы ты её на палубе бросила?И-ех, баба она баба и есть. Дура пошлая…»

«Как-кая баба?!»

«Да уж известно, какая… так, ты – давай крась получше, поровнее, и краски так много не ложи… понятно ли?

Ну и харно… эх, драть тебя вперехлёст через… тьфу. И не поговоришь ведь уже по-человечьему…

Грехи, грехи наши тяжкие. Крась, давай, побегушница… устанешь – приходи на камбуз, я коку сказал, чтоб готовил тебе – чего захочешь… эх, деревня ты сухопутная…»

И боцман лукаво ухмыльнулся в седые усы.

… Из статьи в передовице Газеты (какой, уточнять не нужно? – конечно, Times):«Пиратские нападения в открытых морях и портах стали серьезной проблемой и реальной угрозой промысловому мореплаванию.

Из английских моряков никто, к счастью, не пострадал.

Однако другие моряки были не столь удачливы – в этом месяце16 норвежских моряков было убито, 20 пропали без вести и 52 были ранены в ходе зверских, бесчеловечных, безжалостных нападений.

Критический момент здесь – позиция России. Большинство пиратов из России, там они живут, скрываются, прячут добычу. Местное население – прибрежные деревушки – горой за флибустьеров, так как пираты предусмотрительно делятся с ними добычей. Прибрежные воды полярных морей стали самыми пиратскими водами в мире!

С тех пор, как правительство Его Величества возглавил сэр Бальфур, появилась надежда и на сотрудничество в борьбе с русскими пиратами. Предыдущее правительство Норвегии смотрело на пиратство сквозь пальцы, не считая, видимо, пиратство проблемой, достойной ее внимания.

А вот правительство Оскара Второго, короля Швеции и Норвегии, уже отправило в воды Белого моря шесть военных кораблей.

И ждёт помощи от флотов всех цивилизованных стран!

Сотрудничество тем более необходимо в свете последних, достойных сожаления событий на Дальнем Востоке и резко возросшей активности „рыцарей удачи“.

Дело еще и в том, что есть все основания полагать, что как минимум половина нападений остается незарегистрированной – судовладельцы просто боятся сообщать о нападениях. Пираты угрожают прикончить весь экипаж, если владельцы заявят в полицию.

Будем надеяться, что ситуация вскоре изменится к лучшему, и „Веселый Роджер“ погрустнеет.»

… Броненосец береговой обороны «Харальд Хальфагер» был построен для норвежского флота в Англии… кто интересуется, имел водоизмещение 3700 т, мощность двух паровых машин тройного расширения 4600 л. с., скорость хода 17, 2 узла. Длина между перпендикулярами 83, 5 м, ширина 14, 8, среднее углубление 5, 8 м. Бронирование: пояс 76 – 203 мм, траверсы 203, башни 179 – 203, палуба 37 – 51, боевая рубка 203 мм. Вооружение: 2 – 208-мм орудия, 6 – 119-мм, 6 – 75-мм и 6 – 37-мм пушек, 2 подводных торпедных аппарата… порадуйте свою душу, заклёпкомеры и техноложцы!

Для читателей нормальной ориентации скажу лишь, что ничего подобного Российский Императорский Флот на Русском Севере не имел… прошли те времена, когда на архангельских и соломбальских верфях строились могучие линейные корабли и белокрылые фрегаты, которые ходили вокруг света, попутно делая разные открытия… Антарктиду, например, нашли.

Всё это в прошлом…

Для охраны рыбных промыслов ежегодно приходило из Балтийского моря посыльное судно «Бакан» (фонд 1186, дело 2, опись 1, Российский Государственный Архив Императорского Флота).

С этого небольшого корабля с усиленными обводами и ледовым поясом, построенного в Дании в 1896 году (пролоббировала-таки Вдовствующая Императрица заказик) водоизмещением 885 тонн, вооруженного несколькими пушками (три 47-мм и две 37-мм), и начинается история военной флотилии Северного Ледовитого океана, созданной в Великую мировую войну.

С возникновением угрозы войны командир «Бакана» капитан 2 ранга С. М. Поливанов возглавил оборону Архангельского порта с моря.

По его инициативе для затруднения плавания кораблей вероятного противника (имя противника не называлось, но все помнили, КТО обстреливал Соловки!) были выключены маяки и снято навигационное ограждение.

Экипаж «Бакана» на подходах к Архангельску оборудовал три оборонительные позиции.

На побережье горла Белого моря были развернуты наблюдательные посты, имевшие связь друг с другом и с «Баканом». Кроме того, готовилась позиция на острове Мудьюг, где можно было установить при необходимости все три 47-мм орудия, сняв их с посыльного судна.

На случай возникновения угрозы прорыва вражеских кораблей в Архангельск на каждой позиции находились для затопления баржи с бутовым камнем.

Но это практически было и всё, что могли сделать русские моряки…

… Деревня Кереть была типичной поморской деревней. Жили в ней потомки вольных новгородцев, которые отселились во времена оны на дальние погосты, чая единой воли…

Поселились новосёлы как обычно – на лукоморье, при устье реки…

Занимались в основном рыболовством, промыслом морского зверя, также солеварением и добычей скатного речного жемчуга…

Были керетьские мужики, как все поморы доброжелательны, доверчивы, гостеприимны. В деревнях всегда здоровались с незнакомыми людьми, пускали в избу, угощали.

Дверей не запирали, да и запоров не было. Люди керетьские были сдержанные, немногословные. Вообще, громкая речь среди поморов – явление редкое и есть несомненный признак крайнего раздражения:«Однако, паря, сейчас бить тя буду.»

Устойчивы поморы также в симпатиях и антипатиях, что нередко воспринимается чужаками как упёртое упрямство и дикая злопамятность.

Деревня Кереть была… была!

Появившийся на горизонте большой двухмачтовый корабль не вызвал поначалу никакого интереса – плавали мы и за моря, видали и поболе…

Только что пролетел короткий бурак, и на море было бухмарно…

Серый силуэт с двумя высокими мачтами еле проглядывал сквозь морось…

Зуёк Кондратий, кой в свои осемь годов уж на Грумант хаживал, дёрнул за штанину престарелого кормщика Савелия, дремавшего на завалинке высокой, в два жила, избы:«Дедо, а пошто он, карбас-от, в голомени мотыляется-то?»

«Экий ты, Кондратий, зажичка! Куйпога на море-то, ай ослеп? Вот и не может подойти, баклышей опасается… погоди, дождёмся гостинцев заморских!»

Дождались очень быстро…

На корабле что-то сверкнуло, и воющая смерть обрушилась на деревню с хмурящегося неба…

Деревня Кереть – была!

… Восьмилетний, седой Кондратий, неторопливо подбирая слова, основательно вёл свой сказ:«У нас тут сей час залога была… с верхнего жила вышла динка Матрёна, шаньги с брусникой да трещочкой прямо из печи в решете несёт… а тут как в застенок шваркнет!

Её и срубило, как пешней.

Баю… От избы токмо задворёнка и уцелела… у меня сестрица, двухмесячна, в зыбке тем часом качалась, в горнице-от.

Я потом смотрел – только носочек и нашёл… а от матки и того не осталось…

Меня бревном-от поприжало, а дедко Савелий – как сидел на завалинке, так и остался сидеть, без пол-тулова…

Эх, беда… наши-то бравцы да желначи в море часом ушли, на промысел. В деревне – одни жёнки да баушки…

Как стали те грязнопаи со своих дор вылазить – наши похватали малых да на наволок, ввоз, бегом, на вараки ховаться… а те – стрелить! Мне баско всё видно было.

Идут по деревне – кто пораненый – того железнёй пыряют.

Меня -от выташшыли, и на корабь привезли, а потом у Архангельскова ссадили, штоб я вас напужал. Вот, пужаю…»

Генерал-губернатор, сглотнув комок, осторожно спросил:«Я для тебя могу что нибудь…»

Отрок солидно ответствовал:«Знамо дело. Займите мне двенадцать рублей сорок семь копеечек… храни тя, паря, Господь… благодарствую! Жив буду, отдам.»

«Зачем же тебе деньги? Мы тебя в приют…»

Бережно пряча деньги в чистую тряпицу, ответило дитя: «Некогда мне в приют. Пойду в лавку, куплю берданку. За море мне надоть ехать, норвега бить… мыслю, за одного нашего пять ихних возьму, им не обидно будет…»

И поклонившись в пояс, малюточка степенно вышел из кабинета…

…«Итак, господа… норвежский броненосец стоит у Экономии, на якоре.

Мудьюг свой долг выполнил, держался сколько мог – десять минут, что дало возможность завалить фарватеры. Так что хоть к Кремлю не подойдут…

Однако гости требуют у нас выкуп – миллион рублей, за то, что не станут жечь город, стреляя из орудий…»

Гласный Земства, купец Синебрюхов, встал и тожественно перекрестился двуперстием:«Сейчас! Миллион им! Токмо до банка добегу… да я сам свои лабазы подпалю, а им – прости Господи! Вот!» – и показал, что – ударив себя пудовым кулаком по сгибу локтя…

«Ну что же – если это общее мнение городской думы – я эвакуирую город! Уйдём в леса…»

«Постойте. постойте…» – главный врач больницы, очень интеллигентного вида, при бородке и в пенсне, как у Антона Павловича Чехова (местного провизора из земской аптеки), выказал явное недовольство. – «Это что же – мы уйдем, он город сожжёт, и тоже уйдёт?»

«А что же нам делать? Телеграмму шведским социаль-дэмократам послать?»

«Телеграмму мы пошлём, это конечно, непременно пошлём… но нельзя дать ему уйти! Да он нам всё побережье разорит!Нет, това… гм-гм… господа! Надо его взорвать!»

«Да чем же его взорвать-то?»

«Ну… есть у меня некоторый запасец… для центрального акта копил! – и глаза старого ссыльного народовольца загорелись нехорошим маниакальным светом – Вот только как гм-гм… соответствующий заряд к месту доставить? Броненосец… Это же ведь не… гм-гм… карета! В коробку из-под торта много не упакуешь…»

«Зачем из-под торта? У меня яхточка есть – „Горислава“!»

… В 1897 году яхта Парсонса «Турбиния» хулигански прошла перед строем британских кораблей на морском параде на Спитхэдском рейде, и ни один из миноносцев не мог догнать тридцатитрёх-узловое крохотное суденышко с новым видом двигателя.

Но консервативные лорды Адмиралтейства ещё долго чесали в затылке… Поэтому «Торникрофт» строил скоростные спортивные суда всем, у кого было достаточно денег для оплаты заказа…

Яхточка «Горислава», изящная игрушка из тикового и красного дерева, была стремительна даже с виду… водоизмещение нормальное 465 тонн, полное 540 тонн. Длина наибольшая 72, 92 м, ширина 7, 16 м, осадка 3, 12 м. Мощность двухвальной паросиловой установки 9250 индикаторных сил, скорость на испытаниях 33, 2 узла. Котлы питались жидким топливом!

Поскольку с нефтью на Севере было не густо, форсунки переделали под нобелевский мазут…

А норвежцам ответили – что выкуп собирают! И скоро доставят, на яхте…

… Одномачтовое изящное судёнышко, выбрасывая из трёх низких широких труб тонкие струйки дыма, неторопко бежало вниз по широкой серой реке…

Вот и-за поворота, на стрежне – показался утюгообразный корпус незваного варяжского гостя.

Скрипнув килем по песку, «Горислава» обогнула затопленные на фарватере баржи и, подняв белый флаг с Зосимой и Савватием, Угодниками Соловецкими, устремилась на врага…

«Все за борт, робята!» – скомандовал стоящий у штурвала хозяин, купец первой гильдии Синебрюхов…

Врубив турбину на полный, машинная команда, обильно смазавши заранее тела тюленьим салом, начала прыгать через фальшборт.

На перехват «Гориславы» кинулись было, стреляя из малокалиберок, два паровых норвежских баркаса – да куда-там!

Прокофий Синебрюхов недаром начинал свою карьеру рулевым на «Отроке Елпидифоре», возя благочестивых паломников в Соловки…

Обойдя вражеские катера, как стоячие, Синебрюхов сквозь треск выстрелов, визг пуль и осколков довёл свою любимую игрушку до броненосца и воткнул её носом в левый борт…

С треском смялся нос яхты, что-то зашипело и щёлкнуло, взметнулся дымок… и оторванная направленным взрывом корма «Гориславы» стремительно затонула…

А Синебрюхов был ещё жив… выплевывая кровь, пришпиленный к стене рубки обломком штурвала, он с улыбкой смотрел на суетящихся на нависшем над его головой борту норвежцев.

Внезапно на его плечо легла узкая, чисто вымытая, с обстриженными по-докторски ногтями ладонь.

«А, ссыльнай… чаво ж ты не прыгнул?»

«Проверить хотел. А вдруг заряд разрывной не сработает? Дело-то новое…»

«А бонба-то…»

«Да куда ж она денется. Вот сейчас…»

В этот миг корма «Гориславы» достигла глубины двадцати футов.

Гидростатический взрыватель, смонтированный добрым доктором из патефонной мембраны, смял фетровую перегородочку…

Огромный огненный пузырь вспух под днищем броненосца, глубоко под броневым поясом.

Потом поднялся, расширяясь, вверх, пропорол дно, проломил все палубы, и роскошным султаном поднялся ввысь, забросав мостик и фок-мачту зелёным донным илом…

Получив подводную пробоину, броненосец накренился на левый борт… будь дно реки песчаным, как оно отмечено на лоции – то сел бы он по верхнюю палубу, и был бы у России на Севере ещё один боевой корабль… но ил, ил…

Провернувшись в илистом дне, «Харальд Хальфагер» очень красиво лёг на борт… вся река покрылась круглыми головами норвежских моряков, уже не думающих о получении выкупа.

Однако поморы – народ крайне гостеприимный… прыгая в карбасы и корги, архангелогородцы яростно гребли, дабы не дать им утонуть и тем весьма легко отделаться… до чего же иной раз бывает изобретателен русский человек!

А по берегу бегал, размазывая слёзы кулаком и ревел от злости и гнева зуёк Кондратий… видно, опять норвега ему не достанется!

… Из статьи «Трагедия Финмарка», в Газете (какой, уточнять, наверное, не надо? Даже в язык цивилизованных людей вошло слово «газеттировать» – то есть быть упомянутым в передовой самой правдивой, самой справедливой, самой читаемой Газеты в подлунном мире): «Фюлке Финмарк находится на самом севере Норвегии, за северным Полярным кругом.

Административным центром провинции является город Вадсё.

Остальные городки – Алта, Хаммерфест, Хоннингсвог, Киркенес и Вардё, дремлют над суровыми водами узких фиордов, где звучат среди скал и водопадов хрустальные звуки „Пер Гюнта“.

На площади 48 637 квадратных километров живет примерно 53 000 человек. Главными видами деятельности являются ловля и обработка трески, есть молочные фермы, лапландцы разводят своих оленей… В последние годы появилась и горная промышленность.

Природа здесь дикая, разнообразная и красивая. Поднимаясь от бурного моря и сурового побережья к тихим бесконечным плато – Финмарк предлагает уникальные впечатления во время поездки в Норвегию. Эта область удовлетворит как тех джентльменов, которые ищут активный отдых, катаясь на лыжах или ловя форелей, так и эксцентрических личностей, которые хотят просто отдохнуть на природе далеко от спешки и шума Лондона.

Однако в последние недели мир и покой этих сказочных мест был грубо нарушен безжалостными захватчиками.

Пользуясь попустительством Великих Держав, дикие монголы зверски жгут, грабят и опустошают беззащитные берега…

Когда же в Archkchangelsk пришёл мирный норвежский ледокол (строго говоря, Harald I Hеrfagre действительно имел ледокольные образования штевня – примечание автора), чтобы потребовать в тамошнем мировом суде справедливого возмещения причинённых убытков, то он подвергся внезапному предательскому нападению…»

… Из газеты «Politiken» шведской Левой социал-демократической партии Vдnsterpartiet: «Норвежские инсургенты, позорящие наше двуединое государство перед лицом всего Международного рабочего движения, совершили новое кровавое преступление.

Движимые исключительно мужским шовинизмом, они убили нашего товарища – старейшего и известнейшего деятеля партии Narodnaya voylia Эльпидифора Эраста Сапрыкина… неужели норвежские палачи думают, что это злодеяние сойдёт им с их кровавых рук? Мести! – требуем мы…»

…«Карлссончик, дорогой, долго ещё нам ждать? Я замё-ё-ёрзла…» – капризно протянул Малыш и подёргал за рукав своего друга, пухлощёкого Карлссона…

«А ну, тише вы!» – строго прикрикнула на них сценическим шопотом фрекен Бок, руководитель посланной из Стокгольма в Христианию «боёвки».

«Голубки…» – раздраженно подумала она.

Конечно, фрекен Бок ничего не должна была иметь против этой вполне семейной парочки – правда, не венчанной в кирхе, но для настоящего революционера это ведь пустая формальность, правда?

Просто фрекен Бок была убеждённой феминисткой, и считала, что без этих, в брюках… как их… а, мужчин! – жизнь была бы куда более упорядоченной и спокойной…

На гранитные ступени Стортинга падали хлопья, быть может, последнего в этом году снега.

Тихо шипели газо-калильные фонари, в узких окнах высоких, стрельчатых домов, окружавших площадь Карл-Юхансгате, загорались первые огоньки…

Полицейский в черно-синей пелерине уже в третий раз демонстративно прошёлся перед группой шведских туристов, второй час изучавших конную статую короля Хокона Седьмого.

Неужели придётся отменять акт?

Но нет!

На ступенях парламента появилась фигура человека в чёрной флотской шинели. Полицейский вытянулся и взял под козырёк.

«Видимо, пора» – подумала фрекен Бок и дунула в маленький серебряный свисток…

По её команде пухлый Карлссон опустился на четвереньки, а его супруга, Малыш, упершись на его спину, вскинул (вскинула?) карабин «мартини-генри» – и судьба самозванного военного министра Р.Б. Хелдейна была решена…

…«Кушай, кушай, родимый» – честнАя купеческая вдова Домна Филаретовна Синебрюхова, в чёрном плате, скорбно подперши могучей, знакомой с бичевой и коромыслом, вальком и веслом ладонью красивое, но печальное лицо, ласково баяла зуйку Кондратию…

«От, дуры же бабы… дивятся, чо я на поминках-от по Порфирию не выла? А чо выть-от? Кормщик в море ушёл.

Дак и тятька мой ушёл, и дедко… всякому свой черед и всякому свой срок.

Однова жалко, чо у нас детишек не было, Господь-от не послал. Мне Порфиша и то баял, мол, как преставлюсь – сиротку возьми да как надо воспитай.

Спокоен будь, Порфирий Петрович, волюшку твою исполню… перед Господом клянусь.

И выращу, и воспитаю, и на ум поставлю.»

«Мамка Домна, а мы норвегам-от отмстим?»

«А как же, Кондратушко… обязательно… до седьмого колена. Ты вот вырастишь -да и отмстишь, и за своих, и за моего Порфирия Петровича… царствие ему Небесное, праведнику, за други своя смерть принявшему… до седьмого колена, да.»

Совершенно напрасно считают поморов злопамятными людьми… просто суровы они, и память у них хорошая.

«Окрасился месяц багрянцем

Где волны бушуют у скал…

Поедем, красотка, кататься,

Давно я тебя не видал!»

…«Правительство Его Величества настоятельно рекомендует компетентным органам Российской Империи вернуться к вопросу о свободе мореплавания и промыслов в Полярных морях.

Правительство Его Величества полагает, что все виновные в беспрецедентных актах пиратства и вандализма будут переданы международному трибуналу для справедливого суда.

Правительство Его Величества полагает необходимым немедленный вывод всех русских войск с чужих территорий.

Правительство Его Величества полагает, что Российская Империя в течение двадцати четырёх часов возместит ущерб и убытки всем подданным Норвегии, Турции и Великобритании.

Правительство Его Величества полагает необходимым отозвать своего посла в Петербурге для консультаций…»

…«Вот и дождались!» – на лице Михаила читалось, как ни странно – облегчение. Лопнул ноющий нарыв в груди – будет? не будет?

Теперь что! Пришла беда, отворяй ворота…

«Одного только я не понял – о каких турецких подданных идёт речь?»

«Британский посол приватно пояснил, что во Владивостоке зверски убит русскими моряками турецко-подданный, некий Бендер-бей… вот англичане и негодуют!»

«Да, вот уж к каждой бочке затычка, учат-учат нас, дикарей, цивилизованным манерам… Что мы можем сделать шведам?»

Редигер озабоченно потёр красные, бессонные глаза:«Полагаю, мы им можем помочь. Отправим из Котки два стрелковых батальона…»

«А что, мы разве со Швецией не воюем?»

«Нет, Ваше Императорское Величество – мы помогаем законному королю Оскару Второму приструнить норвежских сепаратистов, мятежников…»

«Это хорошо, это по-соседски… Но что сами шведы?»

«Мне Игнатьев шифровку прислал из Стокгольма – шведы очень хотели бы сохранить нейтралитет, но, при условии помощи России в виде давления на Христианию они готовы оборонять Проливы от вторжения кораблей стран, не являющихся Балтийскими.»

«С паршивой овцы… а вот маменька нейтралитет Дании не гарантирует! Господи Боже, сколько же мы денег в них вбухали, сколько заказов им передавали… как в бездонную бочку…»

«Главный Морской Штаб полагает, что в случае прорыва англичан в балтийские воды они прежде всего…»

«Погодите, дайте угадаю? Высадят десант на Дворцовую?»

«Нет, наш Рожественский вполне реалистичен. Англичане прежде всего попытаются прервать снабжение германской промышленности шведской железной рудой…»

…«Поэтому, Ваше Императорское Величество, занятие Норвегии, в первую очередь – Нарвика, для обеспечения безопасности рудников Кируны, следует предпринять немедленно! Это жизненно необходимо для металлургических заводов Рура.»

Вильгельм Второй зябко подёрнул плечами и посмотрел на фон Бюлова:«Но это ведь… война?»

…«А она, собственно говоря, уже началась…»

С хрустальным звоном в мраморную чашу падала прозрачная струйка воды… Его Величество, Сотрясатель Вселенной, Повелитель Миров, Сейид Амир Абдул Ахад-хан, Эмир Бухарский отщипнул от спелой грозди янтарную, прозрачную ягодку…

Его Высочество, Меч Справедливости, Муххамед-Раххим-хан, хан Хивинский (да, я знаю! Но именно так – высочество – он именовался) с трудом оторвался от созерцания воды, ибо ничего прекраснее воды – нет для жителя Красных Песков…

«Ну что же… Совершенный создал нас мужчинами и воинами. Можем ли мы препятствовать воле Всесущего?»

«О мой брат… не приходил ли к тебе посланник он инглеси-фаренги?»

«Да, царственный брат мой… уста его были медоточивы! Он обещал мне денег, солдат, оружия – и все сокровища Хадрамаута в придачу.

Мне он очень понравился…»

«И что же ты решил?»

«Сначала я решил отрезать ему голову и отослать Белому Царю… но по зрелом размышлении…»

«Размышление – жемчужина добродетели!»

«Воистину так! Зачем Белому Царю засоленная голова фаренги? В его Зимнем Сарае много иных чудес… так что я просто посадил инглези на кол! Пусть посидит, подумает…»

«Да, это интересное решение… своего инглези я, скудоумный, скормил амударьинским тиграм в моём зверинце… и у них, Волею Аллаха, было потом несварение желудка…»

«О царственный брат мой! Мои славные теке скучают! Их шатры пусты без воинской добычи, кони, что быстры, как хамсин, застоялись… не пора ли нам вспомнить, что наш Белый Царь нуждается в нас?»

«Аллах Велик! Иншалла… Думаю, что мы сможем сейчас пустить кровь в Пешаваре и Равалпинди!»

«Аллаху Акбар! Поистине, сегодня великий день!»

… В этих местах днём небо до того полно глубины, что кажется чёрным…

Далеко внизу – лежит ровный, серебрящийся покров кучевых облаков, в вышине, над курящимися снежными вихрями вечными снегами – тают облака серебристые, те – которые лежат у самого преддверья Космоса. Оттуда, с немыслимой высоты, опускаются огромные, прозрачные, никогда никем не виданные снежинки… потому что люди здесь не живут.

Царство вечного льда, вечного холода… зона смерти! Чёрный гранит, синеющий лёд…

И неземной красоты снежинки, которые, невесомо, опускаются на эти чёрные камни, на этот девственно-белый, не осквернённый ничьими следами – ни птичьими, ни звериными – снег…

И на плечи обнаженного, прикрытого только набедренной повязкой, длиннобородого и длинноволосого мужчины, сидящего в позе полу-лотоса на с шипением тающим от соприкосновения с его телом снегу…

Когда мужчина был молод – недавно это было, каких-то двести-триста лет тому назад – он любил обертываться в мокрую простыню, которую подавал ему его юный, семидесятилетний, ученик – и высушивать эту простыню на своём теле. Бывало, за морозную ночь до пяти простыней сушил, да…

Теперь человек повзрослел и оставил эти ребяческие забавы…

Теперь он просто сидел и размышлял – как из ледяных букв «О», «Ж», «А», «П», сложить слово «Вечность»…

Снизу чуть хрустнул снег…

«Учитель…»

«Что мне до мира живых… тут с богами бы разобраться!»

«Но…»

«Я знаю. Англичане вступили в Тибет. Ты это хотел мне поведать?»

«Учитель всё знает…»

«Ох, люди, люди… вечно куда-то бегут, что-то делают… вступают куда-то постоянно, то в Тибет, то в коровью лепёшку…

Хорошо, я дам ответ… позже… а теперь оставь меня, юный падаван…»

Снег внизу, под утёсом, почтительно скрипнул…

Покряхтев, Махатма привстал, вынул из складок набедренной повязки маленькую, стальную коробочку… раскрыл её, направил одну половинку трёхдюймового зеркала русского кавалерийского гелиографа на заходящее солнце, а вторую – на вершину Джомолунгмы…

Через несколько секунд на её отроге вспыхнула ответная, блистающая звезда.

Быстро защёлкав поворотным рычажком, аскет передал сообщение – получив ответное мерцание далёкой звезды…

Спрятав прибор, Макатма хлопнул в ладоши…

«Слушай же, мой ученик! Мне было откровение… Гэсэр Близок! Он уже грядёт с Севера! Пора зажигать огни…»

Радостно скатившись по снежным ступеням, юный ученик подбежал к высящейся на утёсе башне из с таким нечеловеческим трудом доставленного верными шерпами дерева, обильно пропитанного ячьим жиром…

Опрокинул на фитиль вечно тлеющую синим огоньком лампадку…

Через несколько минут ураганный ветер раздувал ярко запылавший огонь… в стремительно накатывающейся тьме прикрывающий лицо лохматой рукавицей чаятель мудрости увидел – как вдали ответно вспыхнул сигнальный огонь на соседней вершине, а затем – ещё один, ещё… над вечными вершинами Азии загорались огни Гэсэра!

… В последней четверти прошедшего века в Тибете активизировалась деятельность российских исследователей.

Британцы были обеспокоены тем фактом, что одним из наиболее активных фигур тибетского правительства стал выходец из России Агван Дорджиев (полковник русского генерального штаба!).

Значимость этого присутствия была выдана за «шпионаж» проанглийски настроенными исследователями Тибета японцем Кавагути и и сикхом Чандра Дасом.

В этот период имели место тревожившие англичан российские экспедиции полковников Пржевальского и Козлова а тибетские окраины, а также поручиков Цыбикова и Норзунова в Лхасу.

Тибет в это время представлял собой замкнутую из-за труднодоступности общность, жизнь которой базировалась на буддистских ценностях. Мерно крутилось каменное молитвенное колесо, и вечный ветер трепетал яркие флажки над средоточием жизни – монастырями…

Реальная власть принадлежала буддистскому духовенству.

В этот период Тибет оказался буферным государством между тремя державами: Российской и Британской империями, и ослабленным, но густонаселённым Китаем.

1901 году вице-король Индии лорд Керзон попытался вступить в переговоры с Далай-ламой, но его письмо было возвращено нераспечатанным.

В июне 1903 в Тибет была выслана дипломатическая миссия полковника Янгхазбенда. Тибетцы затягивали переговоры, а затем вообще отказались от них, и миссия пробыв в Камба-Джонге до ноября, ни с чем вернулась в Индию.

Тогда англичане решили отправить в Тибет военную экспедицию, которую возглавил тот же полковник Янгхазбенд.

В состав отряда входили 23-й и 32-й пионерные и Восьмой Гурксхий полк, пулемётная команда Норфолкского полка и команда мадрасских сапёров, всего около 3000 человек.

Отряд, сосредоточенный в Сиккиме в течение ноября, 1 декабря вступил в Тибет. Главные силы отряда остались в долине Чумби, а авангард в составе четырёх рот и пулемётной команды выдвинулся на Пари-Джонг и далее через перевал Танг-ля к урочищу Туна, на главное тибетское плато.

В этом положении британские войска простояли до весны 1904 года, устраивая свои сообщения.

К 17 марта весь отряд сосредоточился у Туны, а 18 он продвинулся к Гуру, где состоялся первый бой с тибетцами.

Тибетские войска, потеряв 600 человек, отошли к северу. Английский отряд продолжал движение и 29 марта занял Гьянцзе. В этом пункте отряд должен был простоять до лета, дожидаясь подкреплений, которые увеличили бы его численность до 4600 человек и делая попытки возобновления переговоров с Далай-ламой…

А Далай-лама XIII, широко известный как Тхуптэн Гьяцо, был горячим сторонником России – настолько, что был готов вообще переселиться в русские пределы! Но ведь гораздо лучше, если русские пределы приблизятся к нему, не так ли?