Расписание тревог

Адвокат

Обыкновенно Стабельский звонил жене из аэропорта: прилетел, все отлично. Или: все хорошо, подробности дома, жди, скоро буду.

На сей раз автомат в Домодедове не сработал, проглотил монетку, а других, по пятнадцати копеек, у него не было. Тогда, чтобы не терять времени, он решил позвонить по дороге к дому. В метро снова не повезло, у каждого таксофона давились, как за селедкой. Стабельский, потолкавшись, решил позвонить с поверхности. Но когда толпа вынесла его на «Кутузовской», подошел автобус, упускать который было неразумно: автобус ходил с интервалом в семнадцать минут, а по воскресным дням и того реже.

Телефонная будка попалась перед самым домом. Стабельский усмехнулся, втиснулся в нее и заправил в аппарат двушку.

— Вячеслав! — услышал он наконец голос Ноны.

— Я, Нона! Я прилетел, все прекрасно!

— Но ведь ты должен был в среду? — сказала она после паузы. — А сегодня только воскресенье.

— Представляешь, судья перенес дело, подвинул на три дня! Подробности расскажу дома!

— А почему ты кричишь?

— Потому что тебя плохо слышно! — сказал он со смехом. — Звоню почти что из подъезда, а слышимость такая, будто ты за тридевять земель!

— То есть как из подъезда? — В голосе Ноны прозвучала тревога… — Что случилось, Вячеслав?

— Телефон в порту не сработал!

— Как все это странно, однако… Прилетаешь на три дня раньше, звонишь из подъезда… Ты меня проверяешь?

Стабельский чуть не выронил трубку:

— С ума сошла!

Он представил себе ее сердитое, с заспанными глазами лицо — по воскресеньям Нона ложилась рано, представил серебряную прядь за ухом, и сердце его заныло от нелепости. Они прожили восемнадцать лет, но для Стабельского, как и восемнадцать лет назад, не существовало других женщин. Он даже почувствовал легкую вину за то, что вызвал ее неудовольствие. Как человек пунктуальный, Стабельский не терпел никакой непоследовательности в поступках, тем более отклонений от установленных самим же правил. И он уж подумал, что стоило, наверное, задержаться в Югутле на эти три дня, отдохнуть после процесса, отдых он заслужил. Вполне! Но тут же рассмеялся над несерьезностью этой мысли.

— Разумеется, ты меня проверяешь, — выговаривала между тем Нона, — Что ж, ставлю тебя в известность: я не одна.

— У нас гости?

— Да! — Нона помолчала. — У нас Кравец, мой дипломник. Я тебе о нем рассказывала.

Стабельский вспомнил. Ну да, Кравец. Он еще поинтересовался: не родственник ли этот юноша Леониду Леонидовичу Кравцу, заведующему юридической консультацией; Нона не знала.

— Так он не родственник Леониду Леонидовичу? — спросил Стабельский.

— Откуда я знаю!

Стабельский хмыкнул и повесил трубку.

Вечер был просто чудо, нечастый в ноябре гость, когда ничего не сыплется на голову, не плюхает под ногами, когда снег еще только пал, еще не затоптан, не искалечен уборочными машинами и блестит под фонарями волшебно и непорочно.

Давно Стабельский не чувствовал себя так молодо. Раскланявшись с привратницей, услужливо вызвавшей лифт, он отправился на свой девятый этаж пешком, чего не делал без нужды уже несколько лет, да еще прыгал через две ступеньки.

Нона действительно была не одна.

Стабельский увидел накрытый в гостиной стол и у стола очень молодого человека с высоко взбитыми волосами и какой-то невнятной растительностью на подбородке.

— Общий привет! — Стабельский вскинул руку с портфелем.

Нона сдержанно его поцеловала.

— Раздевайся, знакомься. Это и есть Кравец. Очень способный математик.

— Вениамин! — улыбаясь и ступая навстречу, представился тот. — С приездом вас!

— Очень приятно, благодарю. По какому случаю торжество?

— Понимаете, у нас с Наташей сегодня что-то вроде помолвки… — сказал Кравец.

— С какой Наташей? Нашей соседкой? Поздравляю! Ай да Наташка!

— …и мы решили отметить это событие с Ноной Андреевной, поскольку, с одной стороны, Нона Андреевна пребывала в одиночестве, а с другой — у Наташи полон дом народа. Но если вы устали с дороги…

— О чем разговор! — запротестовал Стабельский. — А где Наташка?

— Что-то закопалась, — сказала Нона. — Я ее сейчас позову.

Нона сняла трубку и набрала номер:

— Наташа? Ну что же ты? Мы уже за столом!

— Не все, — поправил ее Стабельский. — Я должен умыться.

— Дождись Наташу, — сказала Нона.

— Ну, разумеется!

Наташка появилась прежде, чем Нона положила трубку. Стабельский машинально отметил, что на ней домашний мятый халатик, застегнутый небрежно, наспех.

— Извините, Вячеслав Аркадьевич, — покраснела она, поймав его взгляд, — в нашем сумасшедшем доме никогда не найдешь утюга… Здравствуйте! С возвращеньицем!

— Здравствуй, невеста, здравствуй! — улыбнулся Стабельский и поцеловал ее. — Так вы начинайте, а я в ванну.

«Бедная девочка», — подумал он. В доме его детства, многодетном, как у Наташки, вещи тоже не знали своего места. Мать Стабельского, задерганная заботами и собственной неорганизованностью, хваталась за десять дел сразу, с грехом пополам доводила до середины и принималась за другой десяток, Дети росли как попало и так же были раздираемы бестолковой энергией. Стабельский формировал себя неприятием такого образа жизни. Стремление к порядку, к четности и симметрии доходило у него до абсурда. Однажды он закинул в канал сорок семь копеек, такая медь скопилась у него от школьных завтраков, — не сорок, не пятьдесят, а именно сорок семь! Он и теперь помнил свою бессильную ярость на эту ущербную сумму и мстительное облегчение в тот момент, когда монетки взметнули снопики брызг. А как он был опрятен и как непримирим к неопрятности; он сохранил это качество и поныне. Его доверители представали перед судом всегда гладко выбритые, причесанные, чем выгодно отличались от потерпевших и производили на судей благоприятное впечатление. Коллеги шутили, что Стабельский собственноручно бреет их и причесывает.

В юности он торопил время, чтобы начать жизнь по собственному раскладу. Тогда, ухаживая за Ноной, он часто размышлял с горечью, почему в его семье нет никаких традиций, почему его мать, в точности как теперь Наташкина, не умеет принять гостей, не умеет обставить застолье так, чтобы всем было хорошо и удобно, — все-то у нее получалось через пень-колоду. Когда он слышал от Ноны: «А на Новый год мама готовит индейку с яблоками, а папа делает мороженое из сливок с малиновым вареньем, а бабушка на день рождения вяжет мне варежки», — ему хотелось завыть; он вдруг становился язвительным, колким, вел себя так, что в конце концов самому становилось стыдно.

Теперь в его доме были и свои укоренившиеся традиции, и поступал каждый обдуманно, по совету, и ничего не делалось наобум, и — что очень важно — Нона, красивая, строгая, здравомыслящая, неотъемлемая часть его существования, умела не только принять гостей, но и устроить так, чтобы всем было удобно и хорошо, и в первую голову самому Стабельскому. Пожалуй, только теперь, добившись надежного положения, целесообразно устроив быт, он был по-настоящему счастлив.

Стоя под душем, он радовался белоснежному кафелю, горячей воде и хорошему мылу. Он обнаружил в ванной нечто новое: голубой непромокаемый колпак и фен. Точно такой же фен Стабельский прятал в ящике письменного стола; то был его подарок Ноне к Новому году. Жаль, что она его опередила. Но все равно, он похвалит ее за полезное приобретение, а тот, что в столе, они преподнесут Наташке.

Он появился перед ними в вельветовой домашней куртке. Он нарочно ее надел, чтобы Наташка в своем халатике не чувствовала неловкости. Но, удивительная вещь, на ней теперь было платье. Перемены произошли и на столе: блюд явно прибавилось.

— Еще одну минуту! — попросил Стабельский.

В портфеле у него была припрятана бутылка спирта, настоящего, питьевого, северного, и он торжественно водрузил ее в центр стола.

— Ну как, берете меня в компанию?

— О чем разговор! — сказал Кравец.

— Вячеслав Аркадьевич, садитесь вот сюда, со мной, — позвала Наташка.

Кравец поднял бокал!

— Первый тост за Вячеслава Аркадьевича!

— Э нет! Первый тост за вас с Наташей.

— А я буду за вас, — заявила Наташка.

— Прекрасная мысль! — подхватил Кравец. — Вячеслав Аркадьевич пьет за нас, Наташа за Вячеслава Аркадьевича, а я за Наташу. А вы за кого, Нона Андреевна?

— За себя, — сухо сказала Нона.

— Слово женщины… — начал Кравец.

Наташка его одернула:

— Помолчи ты, горечь!

Стабельский рассмеялся:

— Строгая у вас будет жена, Вениамин!

— У-у-у, — промычал тот.

Все выпили молча.

Стабельский сломал паузу.

— А что, Натаха, вот что если я сейчас возьму да закричу «горько»?

— Только попробуйте! — пригрозила Наташка.

— «Горько» кричат на свадьбах, а не на помолвках, — сказала Нона.

— А пусть будет не по правилам!

— Сколько я тебя знаю, ты никогда не поступал против правил.

— Братцы! — взмолился Стабельский. — В чем дело? Я старый, больной, с дороги!

— В самом деле! — Посочувствовала ему Наташка. — Какие мы все вредины! Жених, наливай!

— На этот раз я буду спирт, — сказал Стабельский.

— Я тоже! — расхрабрилась Наташка.

— Не советую, — предостерег Стабельский. — Это очень опасно.

— Ну только капельку!

— Капельку можно. Налейте ей капельку, Вениамин.

Спирт согрел, размягчил Стабельского; он обнял Наташку, тотчас доверчиво к нему прижавшуюся. «Наверное, это очень здорово быть отцом такой славной девчушки», — подумал он.

— Я ревную! — запротестовал Кравец. — А вы, Нона Андреевна?

— Нет.

Стабельскому не очень понравился тон, каким она произнесла «нет», но доискиваться до причин не хотелось, его больше занимала сейчас Наташка — такой взвинченной он ее прежде не видел.

— Закусывайте, Вениамин, — сказала Нона.

Кравец церемонно взял ее руку, поцеловал в запястье:

— Уже. Уже закусил.

— Вячеслав Аркадьевич, ну их, расскажите лучше, как съездили? — попросила Наташка.

— Да-да, — поспешно сказала Нона, — как прошла поездка? Удачно?

Кравец присоединился:

— Просим, просим, Вячеслав Аркадьевич!

К Стабельскому вернулось потускневшее было чувство пережитой победы.

— Банальная история, друзья мои, — как бы нехотя сказал он.

— Уже интересно, — Кравец изобразил пристальное внимание.

— Помолчи, — цыкнула на него Наташка.

— Ну, хорошо… Дело было так. Один охотник вернулся с промысла и узнал, что в его отсутствие жена, мягко говоря, встречалась с другим, В тот же день он встретился с этим другим и… В общем, ударил его ножом. Закон на этот случай предусматривает лишение свободы до десяти лет. Статья сто восьмая, часть первая. Мне удалось добиться пересмотра. Осудили его по сто десятой: телесное повреждение, причиненное в состоянии аффекта. Сие значит — исправительные работы по месту жительства сроком на один год с удержанием двадцати процентов от заработка. Вот, в сущности, и все.

— Это больше, чем победа, Вячеслав, — сказала Нона. — Это триумф.

Наташка и Кравец засыпали Стабельского вопросами: их интересовала любовная часть истории.

— А знаешь, — сказала Нона, — я бы не стала защищать этого ковбоя.

— Траппера, — с улыбкой поправил ее Вениамин.

— Ну, траппера.

— Почему? — искренне удивился Стабельский.

— Потому что для него жена — собственность. И ножом он орудовал потому, что на его собственность посягнули.

— Что ж ему стерпеть надо было, Нона Андреевна? — Наташка раскраснелась от возмущения.

— Да, это было бы не по-хозяйски, — ухмыльнулся Кравец.

— Нет, правда? Какой-то аморальный тип пристает к женщине, и ему за это ничего?! Правильно Вячеслав Аркадьичин подзащитный поступил! Взял и дал отпор негодяю! Все бы так делали, у нас бы давно коммунизм наступил!

— Успокойся, детка, — сказал Кравец. — Все уже позади, соперники живы, на пятьдесят процентов телесно не повреждены, Ну чего ты, дурочка?

— Убери руки! — сказала Наташка с неподдельной ненавистью.

Стабельский счел должным вмешаться:

— Я согласен с Наташей. Не в стенгазету же было писать, черт возьми! Все дело в том, — продолжал он, выждав паузу, — что у моего подзащитного растет сын. И он очень хочет быть похожим на своего отца. Не забывайте, что трагедия произошла в маленьком промысловом поселке, где в ходу свой кодекс чести.

— Хорошенький примерчик сыну, — заметил Кравец.

— Отец вступился за честь матери, — повысил голос Стабельский. — Вот что вынесет мальчик из этой истории. И потом, мы рассуждаем сейчас очень отвлеченно. Я же вел конкретное дело, с конкретными участниками, в конкретных обстоятельствах. В одном я с вами согласен, Вениамин. Вполне хватило бы кулака.

— Какой вы умный, Вячеслав Аркадьевич! Я даже не подозревала!

— Благодарю, — Стабельский не мог сдержать улыбки.

— Нет, я без юмора! Как вы все расставили по своим местам!

— Наличие присутствия ребенка, конечно, меняет дело, — с значительным видом произнес Кравец.

— Перестаньте ерничать, Вениамин, — сказала Нона. — Это действительно меняет дело.

— Я вот ему сейчас ка-ак двину! Профессор кислых щей.

— Наталья! Возьми себя в руки!

— А чо он, Нона Андреевна? Еще дурочкой обзывается!

— Может быть, выпьем? — спохватился Стабельский.

— Превосходная мысль, — поддержал Кравец.

Что-то было не так в этой помолвке. Отчетливо проступала некая асимметрия, некая дисгармония в обстановке застолья, точно в одном томе оказались подшиты материалы из разных дел.

Уже включили магнитофон.

Кравец и Наташка, подстрекаемые Стабельский, вышли из-за стола. При всей их кричащей несхожести и он, и она принадлежали одному поколению; это тотчас стало видно, едва они встали друг против друга. На первый взгляд казалось, что партнерша из непонятного упрямства ломает начинаемую партнером группу движений, тем не менее двигались они в одном присущем только их времени динамическом стереотипе, и оттого танец их был слажен, органичен, словно бы они пели на два голоса.

— Черти! — с завистью сказал Стабельский.

— Дети, — отозвалась Нона.

— Она дитя, точно. А он… Этот мальчик многого добьется в жизни.

— А чего ты добился в жизни, Стабельский? — неожиданно спросила Нона.

— Извини, но я еще не умер.

— Хорошо; чего ты добиваешься в жизни?

— Гармонии, Нона Андреевна, гармонии.

— Интересно, в чем она выражается?

— Сколько лет мы с тобой женаты? Пора бы знать.

— И все-таки в чем же?

— Хотя бы в равновесии между тяжестью преступления и справедливостью наказания.

Нона свела разговор к шутке:

— Лучше бы ты добивался равновесия между нашими потребностями и нашими, увы, возможностями.

— Извини, учту на будущее.

Память его вдруг выметнула вчерашний чистого небосклона день, яркое солнце над Югутлой и просторные голубые снега. Он опять очутился в доме охотартели, бревенчатом, пропахшем шкурами, и махорочным дымом, опять вокруг него громко разговаривали и громко смеялись неприхотливые люди и он сидел с ними за деревянным скобленым столом на равных, и была зима, солнечная, морозная, совсем как в детстве.

— Вячеслав, ты где? — усмехнулась Нона.

— Знаешь, когда я подходил к дому, такой лежал снег… Сказка.

— Ночью обещали оттепель, — сказала Нона.

Стабельскому захотелось обнять ее, Нона встала и подошла к окну, отдернула штору.

— Полюбуйся, дождь.

Стабельский уронил руку, тяжело вздохнул. А Кравец и Наташка, похоже, снова сцепились.

— Ну и парочка, черт бы их побрал, — пробормотал он. — Акселеранцы.

— Что за выражения, Вячеслав!

— Наташа! Вениамин! — перекрывая музыку, позвал Стабельский. — Идите сюда!

— Что ты задумал?

— Сейчас увидишь.

Молодые подошли к нему.

— Друзья мои! Существует обычай делать обрученным подарки. Прошу внимания. Жениху я дарю улыбку. Наташка, смотри! — Стабельский растянул рот до ушей. — Ничего подарок?

— Оригинально, — сказал Кравец.

— А за подарком невесте я должен отлучиться!

Стабельский поднялся с кресла и ушел в спальню. Выдвинул ящик письменного стола, извлек из-под груды бумаг коробку с феном. Распечатав коробку, вытащил фен и, держа его как пистолет, подкрался к двери, чтобы внезапно открыть ее и произвести необходимый эффект.

И — замер с открытым ртом.

Злым, совершенно незнакомым голосом Нона отчитывала Наташку; что-то бубнил Кравец; Наташка, как заведенная, твердила одно и то же: «Не могу больше, не могу, это подло, поймите, подло!»

Еще не догадываясь, но уже предчувствуя страшную догадку, Стабельский вбросил себя в гостиную и, ударившись с разбегу о их молчание, застыл с феном в вытянутой руке.

— Что это у тебя? — спросила наконец Нона.

— Подарок… — мучительно обретая речь, ответил Стабельский. — Это наш с тобою подарок Наташе и Кравцу. Сушилка для волос. Совершенно необходима, если… Очень удобная. Прошу.

— Спасибо, — выдавила Наташка.

— А где коробка? — спросила Нона. — Нужно положить в коробку. Как можно дарить вещи без упаковки?

— Коробка на письменном столе, — сказал Стабельский. — Ты достань какую-нибудь ленточку… перевязать.

— В самом деле, — сказала Нона, не двигаясь с места. — Где-то у меня есть шелковая тесьма.

— Вот и принеси, — сказал Стабельский.

— Пойду поищу.

— Приятная вещица, — сказал Кравец. — Большое спасибо, Вячеслав Аркадьевич. Мы с Наташей очень вам признательны.

— Я… рад, — сказал Стабельский. — А почему выключили магнитофон? Танцуйте! Что же вы?

— Я не хочу! — С глазами, полными слез, Наташка выбежала в прихожую.

— Что с ней, Вениамин? — спросил Стабельский. — Так нельзя. Верните ее.

Кравец коротко, со страхом, на него взглянул.

Наташка, всхлипывая, пыталась открыть замок.

— Наташа, что случилось? — Кравец встал от нее поодаль и косился на свое отражение в зеркале. — Я был неправ. Я прошу прощения.

— Кто же так девушек уговаривает? — сказал Стабельский, стараясь занять глаза чем-нибудь надежным, устойчивым. Все было безлико и зыбко. — Так вы не родственник Леониду Леонидовичу Кравцу?

— Нет… А кто это?

— Милейший человек, — сказал Стабельский.

— Наталья! — властно позвала Нона. — Возьми себя в руки.

Наташка покорно вернулась в гостиную, Кравец бережно поддерживал ее под руку.

Стабельский снова включил магнитофон и сел на свое место. Нона опустилась в соседнее кресло. Перевязывая ленточкой коробку с феном, спросила вполголоса:

— Ждешь покаяния?

— Ты… Ты и этот юнец. Нона! — сказал Стабельский.

— Я и этот юнец. Почему бы нет? В конце концов я должна любить кого-нибудь, кроме тебя.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты знаешь.

— Но послушай, Нона, дети внесли бы хаос в нашу жизнь!

— А я мечтала об этом хаосе. Твоя мать была счастливой женщиной. Знал бы ты, как я ей завидовала!

— Но этот спектакль, Нона! Зачем? — Стабельский едва не застонал от унижения.

— Просто хотела поберечь тебя, твое самолюбие. Как оберегала восемнадцать лет. Ты ничегошеньки не знаешь, что было в эти годы. Ты даже не представляешь, какие потрясения я пережила в одиночку. Сколько я утаила от тебя такого, что могло бы разрушить твое представление о жизни, твои незыблемые правила и установки. Ты ничего не замечал. Или не хотел замечать?

— Я адвокат, а не следователь.

«Будь проклят домодедовский автомат, — подумал он. — Будьте прокляты все телефоны мира».

— Кстати, — сказала Нона. — В ваших премудрых кодексах есть такое понятие…

— Кодексы у нас общие.

— Я имею в виду презумпцию невиновности. Обвиняемый не считается виновным, пока его вина не доказана, так? Поскольку уликами против меня ты не располагаешь.

— А если бы Наташки не оказалось дома? — сказал Стабельский. — Кого бы ты позвала на роль невесты?

— Да не убивайся ты понапрасну! До постели у нас не дошло. К сожалению.

Стабельский стиснул пальцы в кулаки, чтобы унять дрожь, ушел на кухню и затворил дверь.

Столик, плита, полки, — все было чисто вымыто, протерто до блеска и стояло на своих местах. Лишь на подоконнике косо лежала утренняя газета с двумя следами от кофейных чашек.

Стабельский долго всматривался в нее, потом положил в раковину, пустил воду и стал отмывать пятна.