Рассказы к истории «Научи меня мечтать!»

Яблочко на травке

(об отцах и детях)

Бежевая шершавая страница выпала из рук мистера Макинтоша и, подгоняемая ветром, отлетела за дальнее кресло в гостиной. Мистер Макинтош, не взирая на рекомендации лечащего врача, резко встал, быстро подошел к креслу и тут же наклонился, чтобы ее достать. Все-таки он сильно сдал в последние годы от всех тех переживаний, что они принесли, хотя упорно не желал это признавать. Вот и сейчас — он двигался слишком стремительно, и от резкой перемены положения ему стало нехорошо. Немного придя в себя, он оглянулся по сторонам.

— Куда же она делась? — мистер Макинтош протянул руку за кресло и принялся нащупывать свою страницу. Вместо этого пальцы его прикоснулись к гладкой деревянной поверхности.

«Дерево? Как странно… наверно, какая-нибудь шкатулка… но откуда?» — мистер Макинтош постарался немного отодвинуть кресло, чтобы достать ее. Ему это удалось, но он опять почувствовал слабость и, вдобавок ко всему, ему стало душно.

Тяжело вздохнув пару раз, он посмотрел на предмет, который достал. Это и впрямь была шкатулка, довольно простая, с парой броских украшений.

«Лэйси такие обожает… небось потеряла пару месяцев назад и расстраивается до сих пор… — подумал мистер Макинтош, но тут же отказался от своего предположения. — Да нет же, она совсем не пыльная… хммм, похоже, она ее часто открывает… и прячет от меня! Там, за креслом! Невероятно! С какой стати ей что-нибудь прятать от меня?!»

Мистер Макинтош достал из кармана скрепку и попытался открыть единственный замок, защищавший шкатулку. Эта задача оказалась гораздо проще предыдущей, когда пришлось двигать кресло.

Он нетерпеливо поднял крышку, чтобы скорее узнать…

Ничего интересного там не было.

Всего лишь старые детские фотографии первого зама, да газетные вырезки о нем же.

Мистер Макинтош уже собирался захлопнуть крышку, но взгляд его, помимо воли, зацепился за одну из фотографий. Она состояла из множества кусочков, скрепленных в определенной последовательности скотчем и складывавшихся в единое изображение. В нескольких местах этих кусочков не хватало, а вместо них в качестве заплаток была использована простая белая бумага, где аккуратные записи миссис Макинтош компенсировали отсутствие изображений: «Тут висит полка с книгами», «Тут стоит бабушкина ваза» и т.п.

Мистер Макинтош долго разглядывал эту фотографию.

На ней был изображен он сам, лет на двадцать или даже двадцать пять моложе, и малыш Элрой, который тогда еще даже не начал ходить в школу. На снимке мистер Макинтош показывал сыну только-только полученное Специальное Инъекционное Разрешение, устанавливавшее для Элроя престижную и невероятно желанную специальность сверщика инъекций в Администрации. Фотография была вся мятая, в швах, и блестела от скотча, но он увидел все, что там изображено, до мельчайших подробностей. Он вычерпнул их из своей памяти, и теперь они предстали перед ним так ясно, как будто это было только вчера. Фотография воскресила воспоминания. Ему даже показалось на несколько мгновений, что он снова молод — в эти секунды он жил ожиданием, что темная гостиная вот-вот озарится светом от открытой двери и туда вбежит его сын — такой же точно, как на фотографии — растрепанный и счастливый.

На блеклой фотографии, конечно, было не видно, но мистер Макинтош помнил, как светилось лицо его сына в тот момент и все те дни. Эта фотография как будто вобрала в себя все лучшее, что было в жизни мистера Макинтоша. Отец и его благодарный, счастливый, любящий сын.

И это правильно и закономерно, ведь он всегда заботливо думал о судьбе сына, еще задолго до его появления на свет. Мистеру Макинтошу всегда хотелось, чтобы его будущий ребенок получил работу в Администрации, тесно связанную именно с инъекциями, потому как не было отрасли перспективнее. Об этом говорил тот факт, что в подавляющем большинстве случаев будущие президенты и их заместители начинали свой путь в отделах планирования. Ллойд с юных лет много и упорно работал, чтобы увеличить уровень своих доходов и добиться расположения милашки Лэйси — инъекционного аналитика по специальности. Она просто обязана была стать его женой, это он знал — рано или поздно он будет соответствовать всем финансовым требованиям ее семьи. Его старания, что закономерно и естественно, будут в конце концов вознаграждены. Так и получилось, но на это ушло немало месяцев и даже не год и не два. Затем уже они вместе строили свое будущее. Им удалось купить дорогой дом в самом богатом районе Тчельпьорьи, который заметно повышал шансы мистера Макинтоша на получение престижной специальности для своего наследника. И все же, мистер Макинтош волновался до самого конца, хотя и старался не признаваться в этом Лэйси. Она была большая хохотушка, почти ничего не воспринимала всерьез и иногда даже упрекала его в том, что он придает инъекциям слишком уж большое значение.

— Другие специальности, мой дорогой, уверена, ничуть не хуже. Главное — чтобы он хорошо справлялся со своими обязанностями, а какие уж они — это не должно нас так волновать.

— Нет же, милая, нет. Не забывай: наш сын — это продолжение нас самих... Мой отец происходил из простой и довольно бедной семьи, но сумел подняться на новую ступень, заложив основы для меня, за что я ему безмерно благодарен. Я сумел подняться еще выше и заложить основы для сына. У него твердая почва под ногами, этим я горжусь, но это моя заслуга. Я же хочу гордиться ИМ и видеть, что мои усилия не были напрасны и он правильно распорядился всем, что ему от нас с тобой досталось. А это возможно лишь в том случае, если он пробьется дальше. Это длинный путь, милая, очень длинный, но именно в этом пути я вижу смысл существования — себя, тебя, моего отца, моего сына, всего нашего рода вообще. Одна случайная специальность заставит нас еще долго блуждать на пути к цели. Я не сомневаюсь, что он выбьется с любой, но ему тогда будет сложнее, и я не хочу, чтобы ему приходилось исправлять мою ошибку. Ведь именно на мне лежит ответственность за то, какую специальность он получит. На нас с тобой. В этой цепочке каждый член должен быть на высоте, иначе труд остальных пропадет.

Миссис Макинтош тогда кивала головой и выражала надежду, что все обойдется.

Момент, изображенный на фотографии, был центральным в жизни мистера Макинтоша. Именно тут он переживал свой триумф, пик своего отцовства: полученное Разрешение было чем-то вроде эстафетной палочки, которую он теперь передавал сыну — свою работу он выполнил, и теперь уже от самого Элроя зависело дальнейшее… Впрочем, все это время мистер Макинтош предусмотрительно готовил Элроя к будущим успехам. Он не жалел сил на воспитание сына, являясь в те дни главным его авторитетом — и не было никого другого и ничего другого между ними. Мистер Макинтош вспомнил славные ощущения тех дней — Элрой относился к нему как к герою, с трепетом прислушивался к любому его слову, а похвала из уст отца была ему лучшей и самой ценной наградой. Для него он был Главным Человеком на Свете. Макинтош-младший всегда очень внимательно и увлеченно слушал рассказы отца об Администрации, и было видно, как сильно ему не терпится в школу. Элрой любил свою специальность, он гордился ею, она занимала очень важное место в его жизни, и он всегда представлял себя остальным как «будущий сверщик». Отец редко рассказывал сыну, каких усилий стоило ему получить это Разрешение, потому что чувствовал, что и без них сердце сына переполняет благодарность.

Мистер Макинтош улыбнулся своим мыслям. Как давно он не чувствовал ничего подобного!

«Потому что все это давно уже в прошлом», — подумалось ему, и он помрачнел, наконец обратив внимание на заплатки и скотч.

Сын пошел в школу, и что-то в нем сломалось. Они с Лэйси перестали играть центральную роль в его жизни, и он никогда уже больше не придавал их похвалам такого значения, как раньше, а благодарность за специальность превратилась в немой упрек. Мистер Макинтош продолжал вкладывать — но уже ничего не получал взамен, никакой отдачи, и это никак не укладывалось в его понимание и в законы мирозданья. До школы он был образцовым ребенком, после первого же дня — его как подменили… конечно, мистер Макинтош не мог это так просто оставить и пускал в ход все известные ему методы воспитания, но все было тщетно. Он чувствовал, что перестал его понимать… тогда-то, наверно, он не осознавал еще, в чем дело, и чувствовал непорядок лишь интуитивно, но сейчас-то он видит, что виной всему было именно непонимание. И с каждым днем эта пропасть только увеличивалась. Мистер Макинтош никогда не понимал, почему его сын с такой легкостью отбросил такие желанные когда-то инъекции и променял их на жуков и дикарскую планету… Что в них было такого? Склонность сына к бесполезной ерунде всегда противоречила всякой логике и разуму, это противоестественно, а потому уродливо.

Потом, конечно, были десять лет, в течение которых Элрой строил себе карьеру, и эти десять лет были самыми подлыми, потому что мистер Макинтош ему поверил. Поверил, что блажь его прошла, и радовался исцелению Элроя всем сердцем, насколько оно только умело. Мистер Макинтош и тогда продолжал контролировать сына, пусть даже на расстоянии, и всегда оставался доволен результатами своих проверок... Как он только мог так сильно и так долго обманываться? Это было совершенно нерациональное вложение времени и сил. Зачем поддерживать оболочку, если внутри все равно гниль?

Да, его ребенок, его наследник, тот, кому он доверил все свои надежды и чаяния, оказался всего лишь гнилым плодом.

Какое страшное оскорбление и какой позор! Для отца и для всего их рода! Его никчемное существование перечеркнуло весь путь его предков.

«Что я сделал не так? Почему он прогнил? Нет, я не понимаю! — мистер Макинтош сейчас никак не мог отогнать эти мысли от себя, и они возвращались к нему снова и снова. — Я же делал все, что было в моих силах, я столько вложил в него, я внимательно следил за ним… и к чему это привело? К гнилью!..»

Вот этот удар и подкосил его.

Разумеется, формально Элрой воплотил устремления отца — и сейчас он был первым заместителем Президента. Хотя мистер Макинтош точно обрадовался бы больше, если бы он пропал из поля зрения (и памяти всех тыньчжиан заодно — и особенно его) сразу после своей безобразной речи на том кошмарном Заседании. Элрой был какой-то жалкой усмешкой всему тому, что хотел от него отец. Он успел уже разрушить их семью, успел разрушить отношения мистера и миссис Макинтош, успел повергнуть весь их род в хаос, но ему этого явно мало — теперь он намеревается разрушить все остальные мирные семьи на Тыньчже.

«Что же это, что же выходит?! Я вырастил разрушителя! — с ужасом пробормотал мистер Макинтош. — Он рушит все мое, все наше понимание мира и его устоев! Если так и дальше пойдет, он разрушит весь наш мир! И этот разрушитель явился из моего рода…»

Как он смеет, этот дурак, вести сам и поощрять такой безнравственный образ жизни! Что должно быть у него в голове, понять бы только, чтобы он позволял себе такие выходки! Решил свести на нет инъекции, пропагандирует сны в своей бесстыжей общине… Почему его только терпят и зачем? Почему он начинает получать все больше поддержки остальных? Мир рушится на глазах.

«Выдрать бы тебя за уши как следует!» — в сердцах сказал мистер Макинтош Элрою на снимке и ощутил свою полную беспомощность.

Тогда это могло помочь, но теперь он вырос — и что ему слова отца? Мистер Макинтош теперь уже никак не может повлиять на поведение сына.

Больно было понимать, во что выродился этот милый мальчик на фотографии. Еще больнее было понимать, что он не в состоянии ничего исправить.

Мистер Макинтош перевел взгляд с этой фотографии на другие, он надеялся увидеть хоть где-нибудь лицо Лэйси — сейчас это было необходимо, он так соскучился по ней за эти два дня. В глаза ему бросился снимок, где они с Лэйси стояли совершенно счастливые у богатого дома, который недавно перешел в их собственность, а в руках у нее был младенец.

Вид их когда-то молодой и счастливой семьи подействовал на него успокаивающе.

Лэйси улыбалась ему искренней улыбкой, и мистер Макинтош не мог не улыбнуться жене в ответ. Затем он перевел взгляд на младенца, и ярость захлестнула его с новой силой. Ему стало совсем дурно.

У этого дурака тоже с некоторых пор появилась семья. Подумать только какая! Уродливее семьи мистер Макинтош не знал. Он отказывался верить в то, что все уже произошло! Осознание самого факта, что это случилось, вдруг надавило на него всей своей тяжестью, и он начал задыхаться. Ему казалось тогда, что если он не явится на свадьбу, не увидит ничего этого, не будет ничего об этом знать, то это все не произойдет на самом деле. Он ничего не видел — и ничего этого не было! Не было этой отвратительной нищенки-жены с дикарской планеты, ее не было и их ребенка тоже! Его Элрой никогда бы не взял в жены такую женщину — без роду, племени и состояния! Это даже звучит смешно — с какой стати его сыну, богатому, перспективному, только-только вошедшему в цвет лет, оскорблять себя таким союзом? Да он самый завидный жених на всем Тыньчже, любая девушка не думая примет его предложение, стоит ему только… Все это слухи, глупость, настолько неумелая клевета, что ее даже воспринимать всерьез не хочется.

Но Лэйси не стала бы распространять клевету! Она видела все собственными глазами! Где она сейчас? Где она в День Дружбы? В гостях у сына. Кушает за его столом — кушает то, чем ее угощает эта жалкая земная девица… вот как смеет сын унижать свою мать!

Мистер Макинтош больше не мог себя сдерживать, схватил не глядя несколько фотографий этого подлеца и приготовился порвать их в клочья.

В последний момент он остановился. В лице сына он увидел черты своей жены, вспомнил ее укоризненный взгляд. Уголки одного портретика были смяты, наверно Лэйси часто брала его в руки, может быть, она даже разговаривала с ним — ввиду невозможности общения с настоящим Элроем.

Мистер Макинтош сразу же после того Заседания запретил сыну появляться в их доме и даже звонить по видеофону. Лэйси ужасно не понравилось его решение, но он был непреклонен. Единственной уступкой, на которую он все-таки пошел ради Лэйси, стало позволение ей навещать их семейку в День Дружбы. Она все-таки женщина и не может без своих этих ласк… Мистер Макинтош считал, что одного дня в году ей вполне достаточно… но, теперь было видно, что, наверно, он ошибался.

— Бедная, бедная Лэйси!.. Тебя мне не жалко совсем, — сказал он мальчику на снимке, — но она тебя все еще любит, хотя ты и не заслужил ничем. Бедная моя, любить такого сына…

Он посмотрел еще раз на содержание ее шкатулки, посмотрел на уже порванную им давным-давно фотографию, которую она каким-то образом сумела собрать опять — с удивительным тщанием и старательностью — мистер Макинтош и не думал, что увидит ее снова.

Конечно, он может уничтожить все содержимое шкатулки, но это ничем ей не поможет — он все равно не сможет уничтожить ее бесполезную и вызывающую лишь жалость любовь к сыну.

— Лучше бы ты всегда таким оставался и никогда не вырастал, — вздохнул мистер Макинтош, глядя на детское личико Элроя, положил все фотографии обратно и закрыл крышку.

Затем он встал, прошел на кухню, принял успокоительное и вернулся в темную гостиную. Там он сел на диван и стал ожидать, когда успокоительное подействует, прислушиваясь к мерному шороху занавесок на ветру — он завесил ими окна, чтобы солнечный свет не бил в глаза.

— Лучше бы он вообще не появлялся на свет, так было бы гораздо лучше, — мистер Макинтош поглядел в сторону кресла. — Лучше бы у меня вообще не было сына. Нет сына — нет проблем.

Успокоительное начинало понемногу действовать.

Мистер Макинтош подумал, что так оно всегда и было — и есть сейчас. Очень странно, что ему вдруг вспомнилось все это… он давно не вспоминал о нем и больше никогда не вспомнит снова, забудет, так что он пропадет для него навсегда, как будто его и не было никогда. Ему совершенно не стоит переживать по поводу той отвратительной свадьбы сына, потому что у него нет сына. Нет сына — нет проблем.

Лэйси сейчас в гостях у своих друзей, но они никак не связаны с мистером Макинтошем — поэтому он решил остаться дома и не мешать им.

А тот человек, который сейчас занимает должность первого заместителя Президента, не имеет к мистеру Макинтошу никакого отношения. Что у них может быть общего? Они никак не связаны друг с другом. Случайное совпадение фамилий, всего-то. Он так и говорит всегда всем своим знакомым. И давно уже называет его, если требуется, первым замом и только так. По фамилии его не стоит называть, чтобы не было путаницы, а по имени — это было бы очень странно действительно, потому что никто не называет посторонних людей по имени.

Мистер Макинтош собрался подняться в свой кабинет и тут только вспомнил, что так и не поднял лист бумаги, который уронил. Он посмотрел в сторону кресла, где осталась шкатулка, и решил, что никуда этот лист не денется и что он поднимет его как-нибудь потом.

Нет сына — нет проблем.

***

— Доброе утро, дорогая!

— Доброе, дорогой!

— Ты поздно вчера вернулась? Я не помню, как ты пришла…

— Да, милый. Ты уже спал, я решила тебя не будить… ах, дорогой, мне там так понравилось! Так не хотелось уезжать! Еще хотя бы денечек… такая она пусечка!

— Кто?

— Их маленькая! Пусечка-распусечка! Ножками топ-топ, глазками хлоп-хлоп! Какие у нее глазки, дорогой! Голубенькие! А волосики мягонькие, коричневые слегка, они говорят, темно русые. И, знаешь, прямо так здорово вьются — сильнее, чем у папы, но до кудряшек мамы далеко… послушные такие волосики! Я ее глажу по волосикам, а она мне: «Бабушка, останься! Не уезжай, баааабушка!»

— Ну и осталась бы, коли такие они хорошие…

— Я знаю — ты не отпустишь, даже если захочу. А я и не хочу, дорогой, ты сам знаешь, я тебя одного не оставлю.

— Оставила же.

— На два дня всего — и то вся извелась, как ты там. И зря разве? Посмотри на себя! Совсем плохо выглядишь! Ты, наверно, все два дня в доме просидел и не ел ничего… Ллойд, Ллойд, ну что же ты делаешь? — она укоризненно покачала головой и поставила перед ним тарелку с кашей. — Сколько прошло лет с тех пор, как ты последний раз разговаривал с Элроем? Ты ведь даже ни разу не видел их маленькую…

— Какое мне дело до ребенка первого зама? — буркнул мистер Макинтош.

Миссис Макинтош всплеснула руками:

— Опять за свое! Первый зам, первый зам!.. Она твоя внучка!

— Нет у меня никакой внучки!

— Нет есть! — упрямо закачала головой миссис Макинтош. — Еще как есть и еще какая хорошенькая! А уж как на тебя похожа, дорогой! Из всех нас она больше всего на тебя и похожа! Вылитый ты! Каждый раз как на нее посмотрю, так тут же о тебе и вспомню! Волосики, правда, у нее совсем не твои, и глазки голубые, но нос — нос точно твой. И ушки. Овал лица совсем как у тебя. А глазки может, конечно, и голубые, но разрез-то твой!

Мистер Макинтош ничего не ответил. Миссис Макинтош продолжала счастливо ворковать:

— А мама у нее, конечно, смешная ужасно... Такие они смешные, сил нет! Сели мы за праздничный стол, ждем только маму ее… ну ты знаешь, я говорю о самом начале, когда хозяйка угощает хозяина особым блюдом. Она там гремит-гремит на кухне, ойкает, но старается, сразу видно… выходит, наконец, с кастрюлей в руках, вся запыхавшаяся, и говорит: «А угадай-ка, что я приготовила! Что-то совершенно особенное и новое! Такого ты еще никогда не пробовал! Надеюсь, вкусно получилось!» Налила ему что-то в тарелку… Элрой ей кричит: «Да побольше, я ужасно голодный!», она еще подлила, а потом посмотрела в тарелку и как ахнет: «Ах! Ой! Я перепутала кастрюли и кинула перец не в ту! Ой, что получилось! Ой, посмотреть страшно! Не ешь, не ешь только!» и хочет забрать у него тарелку. А Элрой не отдает! Правильно делает, конечно, где ж видано, чтоб хозяин отказывался от особого блюда? Нет, говорит, хочу попробовать то, что получилось. Съел ложку — и вижу, еле-еле сдерживается, чтоб не выплюнуть. А она сидит, вся красная, виноватая такая: «Как же так? Я два месяца училась, так хорошо стало выходить, а тут перепутала…» А он ест дальше, тоже весь красный, и улыбается ей кое-как. Так тоже ничего, говорит. Она и повеселела. А он позеленел потом, сбегал куда-то — зато вернулся как новенький... Глупенькие, конечно, но смешные страшно! Угощения у нее, правда, простенькие, но он с таким удовольствием их уплетает, дорогой! С чего бы так — не знаю, он даже в детстве мои печеньки с мятой — ты помнишь такие, да? Они были его любимыми — как будто с меньшим удовольствием ел! — миссис Макинтош надулась, но ненадолго. — А вообще она милая. Мы с ней пошушукались потом на кухне, так что теперь ему еще вкуснее должно быть. Я же знаю, как он любит. Вот на следующий год и проверю... В любом случае, это лучше тех бесконечных бутербродов, которые он постоянно ел, когда жил один.

Миссис Макинтош замолчала. Ллойд так ничего и не сказал.

— Но главное-то что, дорогой. Главное — они мне сказали, и я так рада, так рада! Даже не знаю, как тебе сказать! Слушай, Ллойд, они мне сказали, что… — миссис Макинтош взглянула на мужа, но тот продолжал есть овсянку с отрешенным видом. — Дорого-о-о-ой! Знаешь, что они мне сказали? Они планируют завести второго! Ребеночка! Я так рада, так рада, милый! Так мне и намекнули — чтобы я не удивлялась, если на следующий День Дружбы я встречу еще кое-кого… ах, дорогой мой Ллойд, я вне себя от счастья! Элрою так нравится возиться со своей маленькой! А если их двое будет! Ах, дорогой… У нее там игрушки такие, знаешь, не как у нас. Почти все какие-то цветные, с Земли их что ли. Чудно, а она говорит — они красивые. А еще они учат ее родному языку ее мамы. Он ужасно странный, совсем на наш непохож! У нее и книжки есть — я сама в их букварь заглянула — это обхохочешься, какие у них буквы! Их 25 или 26 всего, ты подумай только! Смешные страшно, как они на них пишут? А вот… ей рановато пока еще читать, Ллойд, но они всем уже запаслись… любят они ее очень, да и как такую хорошую можно не любить?! А теперь их будет два, дай Бог! Пупсеночек, Ллойд, подумай! Тебе надо будет обязательно приехать к ним на следующий День Дружбы, пупсята быстро вырастают… видел бы ты, каким милым пупсеночком была их девчушка, таким хорошим пупсеночком, а теперь она и скачет уже, и прыгает, и даже пытается помочь маме на стол накрывать… а ты все пропускаешь, дорогой, это плохо, очень плохо. Дети так быстро растут!

Мистер Макинтош так ничего и не ответил.

— Дорогой, все в порядке? Как ты себя чувствуешь? Почему ты молчишь? Каша плохая?

Мистер Макинтош вздрогнул:

— Что-что, дорогая? Ты уже закончила?..

— Ты меня совсем не слушал! — она поджала губы.

— Ну да, — он отодвинул от себя пустую тарелку. — Какое мне дело?.. Тебе надо выговориться, милая, я не хочу тебе мешать, но, подумай сама, какое мне дело? Я не слушаю.

— Ллойд, — она устало вздохнула, — неужели тебе настолько все равно, как дела у семьи собственного сына?

— Лэйси, дорогая, я даже не понимаю, с чего ты взяла, что у нас с тобой есть сын…

— Дорогой, ну когда же ты откажешься от своих глупостей!

— Это не глупости, Лэйси, — раздраженно ответил он. — У нас с первым замом нет ничего общего! Ничего, понимаешь?! С тех пор, как он связал себя с дикаркой, он порвал все свои связи с нами, с нашим родом! Он к нему больше никак не относится! Я ни за что не допущу саму мысль об этом! Гнилью не место среди нас! Нельзя одновременно принадлежать тому и другому, тут либо мы, либо она. Он выбрал ее… и все, Лэйси. Никаких больше связей! Сколько он мне — столько и я ему. Сколько для него значат мои слова — настолько и я прислушиваюсь к его мнению. Насколько он понимает нас, настолько я понимаю его. Насколько он думает обо мне, настолько и я думаю о нем. Так что я поступаю по отношению к нему справедливо. Я не трогаю его и даю ему жить так, как ему хочется, — а он в свою очередь не должен трогать меня и лезть в мою жизнь. Он совсем не любит ни меня, ни тебя, совершенно посторонний человек — и с чего бы только мне любить его? Я только не понимаю, почему ты его так любишь.

— Он нас любит. И тебя тоже — и раньше любил, и сейчас тоже…

— Любит, да? Как же, вижу! Он бы никогда не предал наш род, если б по-настоящему нас любил! А он просто наплевал на наши чувства и…

— Нет, Ллойд, — перебила миссис Макинтош, — я же видела, когда приехала, что он… он все надеется, что как-нибудь ты тоже приедешь вместе со мной и посмотришь…

— Никогда я не приеду к нему! Незачем мне такие связи! И тебе, надо сказать, ни к чему. Я и так иду у тебя на поводу и только продлеваю твои мучения… Может быть, когда-то он нас любил, но это давно уже в прошлом — а ты так и не поняла… Он перестал любить нас еще в школе, вечно мы со своей заботой портили ему планы, все время он куда-то удирал… а теперь я наконец отпустил его на все четыре стороны, пусть делает, что хочет, — и пусть будет благодарен. Чего ему от меня еще надо? Если ему не было до меня дела, когда я думал о нем, то ему тем более не будет дела до меня сейчас, когда он стал мне совершенно безразличен. Люди никогда не любят просто так… И почему это я должен вдруг идти к нему? Ну подумай только, зачем он мне?! Мы, к счастью, со всем справляемся и без его помощи, денег нам хватает…

Миссис Макинтош покачала головой:

— Дорогой, ему не все равно, ты же его отец! Он думает о тебе, что бы ты ни говорил, я знаю Элроя… и у него для тебя такая милая внучечка! А ты ее даже не знаешь, как же так! — она внимательно посмотрела на него. — Я волнуюсь за твое здоровье, дорогой, тебе бы самому пошла на пользу встреча с ней… Чем старше мы становимся, тем полезнее нам находиться с детишками… Если бы ты только узнал ее и приласкал — ты бы мигом…

— Нет у меня никакой внучки!

— Есть!

— А я говорю нет! Этот ребенок — самое нелепое существо на свете! Подумать только, уродилось же такое чудо на свете, как только мир его держит! Живое воплощение порока — вот что это такое, а не ребенок! Свидетельство порочных вкусов моего отпрыска, мог ли хоть кто-нибудь подумать, во что только выродится наш род! И надо же! Какая злобная усмешка судьбы, оказывается, оно еще и на меня похожим получилось! Повезло мне, ничего не скажешь, сейчас запрыгаю от счастья. Как я рад, что не видел ее ни разу! Я бы этого не вынес! Я с трудом слышу о ней! А ты все говоришь, и говоришь, и говоришь… И я сделал бы все, что возможно, лишь бы это существо не появлялось на свет никогда, но разве от меня тут что-нибудь зависело?! Нет, это все олух первый зам! Хорошо-хорошо, она моя внучка, но разве меня кто-нибудь спросил, хочу ли я такую внучку?! Так вот — не хочу! Тем более, я не хочу никакого второго пупсеночка! Пойми же, дорогая: даже если я признаю, что испорченный олух — мой сын, а его чудовища — мои внуки, это ничего не поменяет! Потому что я все так же не желаю ничего о них знать, и мне было бы гораздо лучше, если б их не было на свете вообще!

Миссис Макинтош с ужасом прижала руки к лицу, а потом залилась слезами.

— Лэйси, дорогая моя, — он попытался встать и обнять ее, но почувствовал, как силы покидают его, и так и остался сидеть за столом. — Ну не плачь, моя милая, не расстраивайся… У меня есть ты, а у тебя есть я, а больше нам никто не нужен… — он помолчал и добавил тихонько, — лучше будем считать их чужими, так всем будет лучше.

Она не стала ему сейчас возражать.

В этот день он не ходил на работу — пришлось провести его в постели.

Больше она ничего не говорила о первом заме — даже после его выздоровления.

***

Это было на следующий день после его юбилейного ДВвД в начале октября. Они с Лэйси сидели на балконе и смотрели, как закатное солнце садится за крыши домов. Вчера в доме было очень шумно от гостей, а сегодня они целый день наслаждались тишиной.

— Лэйси, милая, с каждым днем я понимаю этот мир все меньше, — прервал молчание мистер Макинтош и тяжело вздохнул. — Казалось бы, у меня есть все, что нужно в моем возрасте: прекрасная работа и финансовая стабильность, большой стаж, внушающий уважение окружающим, хорошее отношение коллег, друзья и знакомые — вон их сколько вчера было… и, конечно, ты, моя дорогая, — он взял ее за руку. — Что бы я без тебя делал, милая?

Она улыбнулась:

— Так и есть, дорогой, именно так все и есть.

— А я все равно чувствую себя лишним в этом мире. Как будто правила изменились — а я так и остался… и не понимаю новых.

— Ну что ты, дорогой!

— Нет, Лэйси, что-то происходит… но что?.. Я чувствую, но не могу объяснить — все как будто такое же, как было, а все-таки… Посмотреть даже на нас с тобой! Вспомни: раньше мы всегда были заодно, всегда понимали друг друга с полуслова и придерживались одного мнения… а теперь, милая, ты как будто ускользаешь от меня. И весь мир вместе с тобой — привычный и понятный мне мир. Я совершенно потерян и не знаю, что делать, как его сохранить…

— Но-но-но, дорогой! С чего вдруг такие разговоры?.. Я тут, с тобой, держу тебя за руку — никуда и не думаю ускользать! — она засмеялась.

— Я знаю о твоей шкатулке в гостиной за креслом, — сказал он серьезно.

Она перестала смеяться.

— Не бойся, я не собираюсь отнимать ее у тебя, дорогая… но я не понимаю, почему ты так часто ее открываешь. Я не нахожу никакого разумного объяснения… Я не понимаю тебя теперь…

— Дорогой мой… — она не знала, что сказать.

— Не только тебя, милая. Я не понимаю других и не могу объяснить, что происходит с ними сейчас… Я не понимаю первого зама и все, что он говорит, — и всегда не понимал, еще когда он говорил все это только нам с тобой, — но я вижу, что некоторые, даже многие, понимают и им нравится... Иначе почему он до сих пор занимает свое место?.. Кто-то его понимает, но не я… какую такую красоту он разглядел в снах, зачем летать на дикарскую планету, когда у нас всего гораздо больше и лучшего качества, кому нужно тратить время на эти… как их… художественные истории или как там, когда есть своя жизнь? Это все необъяснимо с точки зрения здравого смысла, неправильно, милая, совсем не так, как было у нас раньше. Должно быть по-другому…

— Ллойд…

— А недавно я заметил, что перестал понимать даже себя, милая… чем больше я хочу его забыть, тем навязчивее мои мысли о нем… Дело даже не в том, что он сейчас мелькает в каждой газете, да в каждом выпуске новостей… Нет, Лэйси, я точно помню его не поэтому, но почему — не могу сказать… Это совершенно противоестественно, дорогая, я давно уже должен был его забыть… не понимаю, почему ты его любишь, не понимаю, почему я его помню… наверно, свихнувшийся мир сумел распространить свое тлетворное влияние на всех нас помимо нашей воли… Как защититься?

— Дорогой… я… я думаю, тебе никак не стоит защищаться. В этом же нет ничего плохого!

— Есть, Лэйси, есть! Это противоречит всем законам…

— Знаешь, Ллойд, — она вдруг перебила его, — мне кажется, это никак не противоречит законам, а просто не вписывается в них.

— Такого не может быть…

— Наверно, ты будешь смеяться, дорогой, но мне кажется, что с возрастом я стала мудрее. Я тут думала о небе…

— Что?

— Я говорю, я тут думала о небе. О небе, милый, которое над нами. Видишь, оно коричневое.

— Лэйси…

— А у Элроя в его саду оно совсем другое. Оно голубое, подумай только! А когда был закат, как у нас сейчас, я своими глазами видела, что оно стало красно-фиолетовым. Элрой мне сказал, что оно бывает иногда и рыжим, и розовым, и каким только еще!

— Это просто страшно, что он там вытворяет — даже с небом!

— И я ему так сказала в первый раз — как страшно оно выглядит! А он сказал: скорее, непривычно. Не страшно, Ллойд, а непривычно… и знаешь, что самое удивительное? Оказалось, что самое правильное небо — оно таким было когда-то везде, но только задолго до нашего появления — это именно такое, какое оно у него.

— Я ему не верю…

— А я верю, дорогой, зачем ему врать?.. Мне никогда и в голову не приходило, что так вообще может быть! Небо голубое, а мы всегда думали, что оно может быть только коричневым… не только МОЖЕТ, но и ДОЛЖНО таким быть… А знаешь, дорогой, почему? Потому что никогда не сталкивались с голубым — это-то и навело нас на мысль, что коричневый — единственно возможный вариант, а значит — он автоматически правильный… Да, милый, я не понимаю восторга Элроя по поводу этого голубого неба — ведь правда наше коричневое лучше? Но если он считает, что голубое лучше — пусть считает, я не буду настаивать. Оказывается, так можно — иметь сразу несколько правильных вариантов: мы оба правы в наших предпочтениях… Я подумала еще, мой дорогой, я много думала в последние годы. И решила, что жизнь сложнее, чем то, что мы с тобой видели, чувствовали, чем то, что нам о ней говорили и что мы говорили о ней. Есть вещи, о которых никто много лет не говорил, с которыми никто много лет не сталкивался, — настолько долго, что все решили, что они не бывают совсем. Но они возможны, мой дорогой, просто с нами они не случились. Или мы их не заметили. Но даже если что-то не случилось с нами, то совсем не обязательно, что это не может случиться с кем-нибудь другим — раз такой вариант в принципе возможен… Это мне небо помогло понять, милый! Нравится нам или нет, но оно может быть где-то не только коричневым, но и голубым — и на Земле оно такое — а главное, ему МОЖНО быть голубым — даже если мы всю жизнь видели его только коричневым.

— Дорогая, ты мелешь полную чепуху…

— Нет, Ллойд, я говорю о том, например, что нам с тобой никогда не говорили, что возможно полюбить просто так, ни за что, без всякой финансовой или какой-нибудь еще выгоды… и теперь нам кажется, что по-другому и не бывает, и что мы ДОЛЖНЫ любить только тогда, когда нам выгодно, что только так правильно. По-другому, кажется, с нами и не случалось, мы всегда любили за что-то… Почему ты выбрал и полюбил меня, дорогой?

— Потому что ты была инъекционным аналитиком, моя крошка. Я хотел быть связанным с инъекциями, я же много раз говорил тебе… инъекции — самая перспективная сфера, по крайней мере, такой она была в наши времена…

— Да-да, дорогой, именно так. А почему я выбрала и полюбила тебя?

— Потому что я один из всех них обещал тебе, что мы почти сразу после твоего замужества переберемся в богатый дом.

— Все так, милый! А почему ты любил Элроя?

— К чему все эти разговоры сейчас, Лэйси? Мы не в детском саду. Все настолько элементарно, неужели тебе правда надо объяснять?

— Я знаю, Ллойд… но мне все-таки интересно.

— Он ничем не отличался от инвестиций, которые в будущем обещали принести доход и престиж… но я прогорел, милая, мы прогорели…

— И я так думала, дорогой, а теперь я понимаю, что было что-то еще…

— Не было никогда ничего больше.

— Было и есть. Мы просто не замечали раньше и не очень-то замечаем сейчас, мы не отдаем себе отчета…

— Вот как он, значит, пудрит тебе мозги, когда ты у него бываешь? Я и не думал, милая, ты никогда не несла столько чуши в один вечер.

— Считай как хочешь, дорогой, и дай мне считать так, как хочу я… на этой их Земле по-другому.

— На этой их Земле все не так, как у людей!

— На этой их Земле все непривычно, Ллойд, но почему же сразу неправильно?!. Так вот, милый, у них там такие разговоры, как у нас, почему-то считаются неприличными. Они признают, что полюбить можно как-то по-другому, не знаю как, но как-то еще, как Элрой полюбил ее, как мы его полюбили… они давно это знают, а мы — нет…

— Хех, Лэйси, тут все ясно: они ненормальные.

— Вряд ли. По крайней мере земная Джулия — так ее зовут — не кажется такой уж сумасшедшей, дорогой… хотя смешная, конечно… но я говорю о том, милый, что наши правила не предусмотрели варианта, в который попали мы с тобой. Мы же до сих пор любим Элроя… нам это непонятно, конечно, потому что за что же его любить теперь, ты сам мне когда-то говорил… а мы любим. Тут что-то больше, чем простая выгода…

— И что ты предлагаешь? Как-то же надо с этим разобраться?

— С этим не надо разбираться, дорогой.

— Но я не могу понять…

— И это необязательно понимать. Надо просто принять, милый, принять, что оно есть, даже если объяснить не получается. Оно все равно будет.

— Глупости…

— В этом нет ничего страшного.

— Еще как есть…

— Я тоже не сразу приняла, дорогой… но давай не будем ругать больше Элроя? Что ему делать, если с ним случилось то же, что и с нами? Он полюбил ее, эту Джулию, не знаю за что, не понимаю, но давай просто примем это, не вынося никаких оценок тому, что случилось… так тоже, оказывается, бывает. Это непривычно, конечно, но, как я убедилась, совсем не страшно. Ему не мешает любить ее то, что у нее нет ни денег, ни положения…

— Несчастный! Он ненормальный!

— Наоборот, Ллойд, он ужасно счастливый! Давай на этот День Дружбы съездим к ним вместе, и ты увидишь…

— Никуда я не поеду, даже не проси! Тебе кажется, что ты помудрела? Вынужден тебя расстроить, Лэйси, раньше ты соображала гораздо лучше.

— Ллойд, ему ужасно хотелось бы наладить отношения с тобой! Я-то знаю, дорогой! Он тебя любит!.. Просто сам он не такой, как ты и я, другой… почему — непонятно, но это же не делает его хуже! Он просто другой, такой, какой есть. И он совсем не заставляет тебя становиться таким же, как он, не заставляет тебя понимать все, что ему нравится, расхваливать сны и остальное, он просто хочет, чтобы ты признал право на существование и его точки зрения, да разрешил ему наконец быть таким, какой он есть. Ну давай же…

— Лэйси, я иду спать, — холодно оборвал мистер Макинтош.

***

Уже через несколько дней после этого разговора ему понадобилось ехать в Тчельпьорью. Впервые за эти годы. Он старался как мог отсрочить свою командировку, переложить ее на кого-нибудь другого, но видимых причин для этого у него так и не нашлось.

«Хорошо хоть, это никак не связано с Администрацией», — утешал он себя.

Лэйси вызвалась ехать с ним:

— Она сильно изменилась за эти годы — намного сильнее, чем наш Шеттильдчж, тут все медленнее... А там у них появились скверики всякие, слово для них модное… ландшафт, вот! Указатели, конечно, висят, но я не хочу отпускать тебя одного, дорогой… мы с тобой давно там не бывали, ты соскучился? Я ужасно соскучилась… мы же с тобой истинные тчельпьорийцы в душе, правда? Может, в свободное время посмотрим на наш прекрасный дом? Мы там не были уже сколько…

— Там первый зам сейчас обосновался?

— Да, он опять его выкупил.

— Дорогая, вот чего мне меньше всего хочется…

— А мы посмотрим на наше бывшее гнездышко издалека... И он сейчас, наверно, живет в своей квартире, которая в центре, рядом с Администрацией…

— Все равно, Лэйси, не хочу. Я тебя сразу предупреждаю, что постараюсь справиться со своими делами как можно скорее. В идеале — за один день. Мы телепортируемся как можно ближе к… опять выпало из головы, как там эта улица называется? Надо проверить и посмотреть, где там ближайшие будки… Я выполню все поручения, и мы тут же отправимся обратно.

— Ну как хочешь, дорогой… не забудь только свою трость!

Но так получилось, что в Тчельпьорьи ему пришлось задержаться.

День не задался с самого начала.

— Милая моя, тут сплошной разлад, — пожаловался мистер Макинтош, когда вышел на улицу. — Я все бумаги свои оставил их противным роботам, подумай только! Раньше такую работу выполняли люди! Сплошное пренебрежение со всех сторон! Что за времена пошли!

— Ну-ну, дорогой, не расстраивайся! — она сочувственно погладила его по плечу. — Я слышала, роботы стали теперь намного надежнее, чем раньше. Вот Ширли, которая, ну, знаешь, из пятого отдела, говорит, что они оформили ей даже справку-эртиэйчжишку по стандарту 534! И ни разу не ошиблись!

— Но я еще не договорил, дорогая. Это не главное! Они отказались рассматривать ту, третью папку. Сейчас, видите ли, их начальник-человек занят чем-то другим, до меня дойдут руки только вечером… И чем нам себя занять, милая? Отправимся что ли в ресторан… какие тут есть поблизости?

— Если я не ошибаюсь, дорогой, там за этим… как там? ландшафтом — есть один очень приличный, меня туда как-то раз еще в детстве пригласили родственники. Помню, я пробралась на кухню, так интересно было! Их повар даже показал мне, как жарить яичницу с креветками.

Мистер Макинтош оглядел оценивающим взглядом вырисовывающийся впереди ландшафт:

— Милая, обязательно идти через него?

— Так гораздо короче получится…

Он нехотя согласился.

Ландшафт оказался очень крупным. Мистеру Макинтошу казалось, он никогда не закончится. Дорога была мерзкая, вся грязная от упавших высушенных листьев, которые неприятно шуршали, когда попадали под ноги.

— И все его ландшафты такие?

— Нет, дорогой. Как-то я попадала в тот, что зовется «сквером» — он был поменьше. А этот, кажется, относится к типу «парк».

— Надеюсь, он скоро кончится! Я уже потерял счет времени… и мне не терпится снова ступить на чистый асфальт! Сколько ж можно идти по мусору!

— Дорогой, мы идем минут пятнадцать… еще минуток десять — и будем на месте.

— Надо быть умалишенным, чтобы позволить снести все дома, что тут были, вот ради этого, — мистер Макинтош покачал головой.

— Дорогой, ты сегодня не в духе, как я вижу!

— Конечно, милая. Сколько бесполезной работы, подумай! Сломать дома, расковырять асфальт, навезти здоровых деревьев с окраин, посадить их сюда, устроить мерзкий свой ландшафт со своей этой мерзкой зеленью, откуда так и валится на голову всякий цветной мусор… полный идиот, кромешный!.. Только его мне тут и не хватало… — мистер Макинтош остановился как вкопанный.

Они с Лэйси стояли за деревьями, в просвете за которыми он увидел маленькую полянку, у которой расположилось все их несуразное семейство.

Его женушка сидела к ним спиной, так что он видел только копну ее бесстыдно желтых волос. Она сидела на небольшом стульчике со спинкой и рисовала что-то на мольберте, который стоял перед ней. Сбоку от нее был маленький столик с красками и кисточками.

— Она рисует пейзаж с натуры, — подсказала миссис Макинтош, знавшая, очевидно, многие из их дурацких терминов. Мистер Макинтош не стал спрашивать разъяснений.

Рядом с ней стоял еще один стульчик, раскладной, который сейчас пустовал, и корзинка, наверно, с едой.

Стоял погожий октябрьский денек, солнце светило вовсю и освещало крошечную полянку, на которой резвился первый зам. Он бегал в самом конце полянки — от дерева к дереву.

— Ну что за идиот, — вздохнул мистер Макинтош. — Пойдем, отсюда, Лэйси, пойдем сейчас же…

— Нет-нет, Ллойд, дорогой, подожди! — она вцепилась ему в руку. — Подожди, милый, это они так играют! Ты же еще не видел…

— Я видел достаточно, — он попытался развернуться, но Лэйси еще сильнее вцепилась ему в руку. — Лэйси, отпусти же меня наконец!

— Дорогой мой, но как же…

— Папочка! Папочка! — услышал он вдруг звонкий детский голосок и, не отдавая себе отчета, посмотрел обратно в сторону первого зама. Теперь он был не один. Из-за деревьев на том конце к нему выбегала маленькая девочка. Она была примерно того же возраста, что и Элрой на том порванном и вновь склеенном снимке, который хранился у миссис Макинтош в шкатулке.

Мистер Макинтош вздохнул резко несколько раз и крепко взял миссис Макинтош за руку.

— Вот она, крошечка-лапулечка! Такая она хорошенькая, правда? Давай я вас познакомлю!

— Не вздумай, Лэйси! Не вздумай, — машинально произнес мистер Макинтош, не отводя взгляда от ребенка и его отца, которые сейчас бегали, смеясь, по поляне.

Он как будто совсем забыл о существовании этой девочки.

Он никогда не видел ее хотя бы на газетной фотографии. Иногда на официальных мероприятиях Элрой фотографировался вместе с женой, но, по-видимому, старался не афишировать свою личную жизнь, а потому в газетах никогда не появлялось фотографий этой маленькой. Да если бы и появилась — разве б захотел мистер Макинтош смотреть на нее?

И он никогда не мыслил Элроя в каком-то другом образе, кроме газетного. Там он всегда выступал лицом официальным, постоянно делающим какие-то заявления, издающим указы и постановления, устраивающим проверки, пресс-конференции, встречи с журналистами и т.д. и т.п. Еще мистер Макинтош помнил его ребенком, растрепанным мальчиком, который жадно слушал по вечерам отцовские рассказы об Администрации…

…а теперь его самого кто-то называет папой.

Мистер Макинтош пытался свыкнуться с этим для него как будто совсем новым фактом.

— А ты собирался уходить, — довольно шепнула миссис Макинтош и склонила свою головку ему на плечо. — Они просто загляденье, правда, дорогой мой? Такие солнышешки, оба! Помнишь, каким малюткой он был? А теперь сам папочка!

Мистер Макинтош молчал.

— Растяпа он, вот кто, — наконец выдавил он и добавил, подумав. — И бездельник, каких свет не видывал. Додумался же устроить себе выходной в рабочий день!

И снова замолчал. Они наблюдали, не говоря больше ни слова. Сюда очень хорошо долетал смех с поляны.

И внезапный грохот.

Его жена нечаянно уронила все свои краски, а вместе с ними и стульчик с корзинкой. Она жалобно вскинула руки и растерянно разглядывала образовавшийся всего за несколько секунд большой беспорядок.

Элрой тут же подскочил к ней и принялся старательно собирать все краски, которые она уронила. К нему вскоре присоединилась добежавшая до них дочка (конечно, она бежала со всех ног, но куда ей было угнаться за папой?). Она смеялась и старалась со всем своим немножко чрезмерным детским усердием разложить краски, очевидно, в какой-то особой последовательности.

— Безобразие, — заметил мистер Макинтош недовольно. — Какая нашлась, чтоб у ее ног так плясать. Сама не шелохнется, госпожа без роду-племени! Унижение какое, я даже рад, что никто кроме нас больше не видит!

— Не знаю, дорогой, — миссис Макинтош неуверенно покачала головой. — У нее вечно что-то валится, но обычно она сама старается поднимать, хотя бы часть…

Тут жена его встала, чтобы отряхнуться, и он почувствовал, как Лэйси с новой силой сжала его локоть:

— Да она беременная, Ллойд, вот оно что! — она вся светилась от счастья. — Ну конечно, милый, помнишь, они говорили… они ждут лялечку, милый, пупсеночка! — миссис Макинтош даже замолчала на какое-то время, переживая свой восторг. — Интересно, мальчик или девочка? Совсем скоро уже узнаем, мой милый, дорогой, любимый Ллойд!.. Ну ведь правда она очень смешная?

Мистер Макинтош лишь неопределенно хмыкнул.

Девочка подбежала к папе, который все еще поднимал что-то с травы, и стала бегать вокруг него с криками:

— Лошадка! Лошадка!

Элрой разулыбался, наклонился посильнее, чтобы она смогла залезть ему на спину, а потом стал ползать по траве на четвереньках и издавать нечленораздельные звуки, которые, наверно, он относил к понятию «лошадиные».

— Идиот, — отметил мистер Макинтош не очень уверенно. — Что он делает, дорогая?

— Они так играют, — пояснила миссис Макинтош. — Он очень любит с ней играть, я же тебе говорила.

— Это самая идиотская игра, какую я только видел… никакого уважения к себе, ребенок же перестанет его слушаться… откуда он такого поведения набрался, я же никогда… — он решил не продолжать. И так понятно.

Девочка все это время хохотала от души.

— Им нравится, — заметила миссис Макинтош. — Смотри как хохочут.

— Мой папа — самый лучший на свете техасский конь! — торжественно провозгласила малышка. Потом она взглянула на мать. — А мамочка — самая красивая во всей-всей Вселенной техасская принцесса!

— Что такое техасский? — спросил мистер Макинтош.

— Какой-то земной материк, — рассеянно пояснила миссис Макинтош.

Потом девочка слезла со спины Элроя, сняла с его лица стекла и постаралась нацепить их на свой носик.

— Смотри, мам! И ты, пап, тоже! Это ты в телевизоре! — тут она важно подняла головку и задрала вверх указательный пальчик — совсем как Элрой. Но вскоре ей наскучило, она отдала стекла обратно, огляделась по сторонам и указала на кусты, которые росли в одном из дальних концов поляны.

— Можно мне побегать в моем лабиринте?

Очевидно, они бывали тут нередко. Элрой кивнул, посмотрел, как она добежала до кустов и затерялась где-то в их зелени, а затем повернулся к жене.

Он сел на раскладной стульчик, и они стали о чем-то тихонько разговаривать — мистер и миссис Макинтош не могли разобрать слов.

— Ах, милый, ты только взгляни на них! Воркуют как два голубка, будто только вчера встретились! — миссис Макинтош нежно погладила его по ладони. — Ну, поцелуй меня сейчас, милый мой Ллойд!

Как будто услышав ее, молодая чета вдруг перестала болтать и поцеловалась.

— Ты думаешь, правда?

— Что, дорогой?

— Они правда любят друг друга?

— Ну посмотри сам, дорогой, разве ты видишь не то же самое, что и я?..

— Мы стоим к ним слишком близко, — вдруг спохватился он. — Они могут нас заметить…

Миссис Макинтош хихикнула и указала на кусты:

— Смотри, маленькая уже выскочила из кустов, а они даже не заметили. Слишком поглощены собой — куда им до нас.

— Бестолковые. Ребенок сейчас убежит! Что же будет, когда у них появится еще и второй?! Они за одним уследить не могут… посмотри, Лэйси, куда она бежит? Что она делает, Лэйси, скажи мне?

— Я думаю… — миссис Макинтош взглянула на передвижения девочки оценивающим взглядом, — я думаю, она просто играет. Зачем ей убегать далеко от мамочки с папочкой?

— Но она бежит в противоположную сторону…

— Она решила их разыграть, наверно.

Мистер Макинтош посмотрел на нее недоуменно.

— Раз она так сделала при мне… это называется разыграть. Она очень любит подбегать к ним со спины, особенно когда они слишком уж поглощены своими разговорами, как сейчас… ее это ужасно веселит. Видишь, вон ее головка, уже с другой стороны полянки. Она думает, с какой стороны к ним лучше подобраться…

Мистер Макинтош неуверенно посмотрел на нее, а потом на ее родителей.

— Наверно, с нашей лучше всего… — предположил он. — Мы же видим их со спины… если ты, конечно, не ошиблась, и она действительно хочет сделать именно то, что ты сказала…

Миссис Макинтош тихонько указала на зашуршавшие неподалеку кусты, откуда вскоре выбежала девочка. Теперь она была к ним гораздо ближе.

— Лэйси, дорогая, — шепотом заговорил мистер Макинтош, — пойдем уже. Она нас сейчас увидит. Пойдем, — он неуверенно освободил свою руку из ее, но так и остался стоять на месте, растерянно наблюдая за девочкой.

— Почему же она не бежит к ним, милая? Что она делает теперь?

— Она собирает упавшие листики, дорогой.

— Вижу. Но что это и зачем?

— Она хочет подарить их маме с папой, когда подбежит к ним…

— Откуда ты знаешь?

— Я же говорю, однажды она уже разыгрывала их при мне… тогда она была меньше и принесла им какие-то камешки, которыми они украсили дорогу к дому…

В этот момент они услышали голос Элроя с другой стороны поляны:

— Яблочко, пора домой! Мама устала и хочет полежать! Выходи из своего лабиринта, крошка!

Но девочка продолжала как ни в чем не бывало наклоняться к земле, поднимать и опускать упавшие на нее листья. Понравившиеся она оставляла в руке.

— Слишком увлеклась, малютка, даже не слышит, старается, — прошептала миссис Макинтош нежно.

— Яблочко! — голос Элроя прозвучал настойчивее. — Мы тебя ждем!

— Почему он зовет ее яблоком? Что за ерунда?

— Он зовет ее Яблочком, дорогой, это такое ласковое обращение.

Мистер Макинтош недовольно фыркнул:

— В жизни не слыхал ничего подобного, — он посмотрел на Лэйси и добавил, — а я много ласковых обращений слыхал на своем веку… Но только не яблоко. Назвал бы ее хотя бы огурцом — и то лучше.

— А ей нравится, милый.

— Она любит яблоки?

— Наверно, не замечала… они мне говорили, что это еще как-то связано с родиной ее мамы…

— Яблочко! Мы с мамой волнуемся, куда ты запропастилась? Выходи!.. Твой лабиринт слишком ветвистый для папы, ему сложно до тебя добраться! Лучше ты выходи к нам!.. Мы тебя ждем!

Девочка продолжала собирать листья. Мистер Макинтош сосредоточенно следил за каждым ее движением.

— Дорогая, и все-таки: что она делает?

— Она собирает листики, дорогой.

— Но зачем, Лэйси? Зачем она это делает?

— Она хочет их подарить, дорогой, я же говорила…

— Ты уверена?

— Абсолютно!

— Но почему, Лэйси? Почему она хочет подарить им именно эти листья? Они старые, темные и пыльные, их сейчас кругом полно, их можно взять просто так, они ничего не стоят, ни капельки, и они ни для чего не нужны… зачем их еще и дарить? Это же мусор, Лэйси, всего лишь мусор и ничего больше.

— Она считает их красивыми.

— Почему? Почему, Лэйси? — мистер Макинтош напряженно сжал пальцы свободной руки в кулак. — Я не понимаю… Почему они красивые, Лэйси?! Почему я этого не вижу?! Объясни мне, почему они красивые…

— Я не знаю, Ллойд… — она взяла его руку в свою, и ему стало спокойнее.

— Я тоже не знаю… — повторила она и виновато улыбнулась, — … как и ты… для меня это просто листья, мусор, который давно уже следовало убрать… но она видит в них что-то еще, что-то, чего мы не видим, и… это ведь хорошо?.. Смотри, какая она зато счастливая. И впрямь, маленькое румяненькое яблочко на травке.

Тут девочка вдруг подняла головку и посмотрела в их сторону. Мистер Макинтош заметил, как изменилось выражение ее лица — она узнала Лэйси — и легонько сжал руку жене.

Весь вид девочки сейчас выражал восторг, но прежде чем она успела закричать хоть что-нибудь своей бабушке, миссис Макинтош приложила указательный палец к губам.

— Тс-с-с, Яблочко! — почти беззвучно прошептала она и жестами поманила девочку к себе.

Девочка бросилась к ней со всех ног.

— Бабушка, бабушка! — рассмеялась она звонким детским смехом, когда оказалась в ее объятьях. — Откуда ты тут?! Теперь можно говорить?! Во что мы играем?

— Тихонечко можно, золотко мое, — улыбнулась миссис Макинтош, не отпуская ее от себя. — Я так соскучилась, милое мое Яблочко! Ты так выросла! Дай еще разок обниму тебя, солнышко!

Мистер Макинтош стоял немного неловко в стороне, чтобы не мешать, и внимательно наблюдал за ними.

Лэйси права: дети быстро растут… Как было бы хорошо, если бы они всегда оставались такими, как эта крошка сейчас. Зачем только они вырастают?.. Пройдет еще немножко времени — и ей больше уже не будут нужны бабушкины солнышки и золотца или папины лошадки… она пойдет в школу, появятся друзья, от которых она наберется каких-нибудь очередных вздорных идей, перестанет слушаться папу… а он так и запомнит ее такой, какая она сейчас, на всю жизнь. Маленькой крошкой, для которой он Самый Лучший В Мире…

«И ведь я даже не знаю, как ее на самом деле зовут, — подумал мистер Макинтош, видя, как миссис Макинтош в очередной раз прижала ее к сердцу, — настолько мне было все равно… для меня это теперь совершенно чужой человек, я ничего о ней не знаю, совсем ничего… А знает ли она хоть что-нибудь обо мне? Наверно, нет, я же запретил… что уж теперь? Лэйси получила то, что заслужила, и я получил то, что хотел… она тоже не знает моего имени…»

Миссис Макинтош наконец перестала обнимать внучку и теперь лишь гладила ее по головке.

Девочка с любопытством поглядывала на молчаливого незнакомого господина, с которым пришла бабушка, но, заметив, что он тоже внимательно разглядывает ее лицо, сконфузилась и придвинулась поближе к бабушке.

— А весной я была у моей другой бабушки! А у нее есть дедушка! Ты их знаешь?

— Нет, милая, не знаю… они очень далеко от нас живут.

Девочка кивнула:

— В космосе… А еще они говорят только на английском. Но они такие же хорошие, как ты!.. Они подарили мне книжку с техасскими лошадками! Когда я там была, я видела живых… папа так смешно их кормил, — она заливисто рассмеялась, а потом опять вперилась в бабушку своими голубыми глазками. — У моей другой бабушки есть дедушка, а у тебя есть?

— Крошка, — миссис Макинтош закусила губу и огляделась по сторонам, — а почему ты не идешь к маме с папой? Вон как они тебя зовут!

— Правда? — удивилась девочка и посмотрела назад. — А я не слышала раньше!

— Посмотри, золотце, папа уже полез в твой лабиринт, вон он там что-то кричит…

— В моем лабиринте акулы, ему туда нельзя! — испугалась девочка.

— Акулы?! В Тчельпьорьи?!

— Это особый лабиринт. В нем есть акулы тоже, — уверенно кивнула она. — Вот, бабушка, это тебе! — она протянула ей часть листиков, которые были у нее в руке.

— Спасибо, Яблочко! — улыбнулась миссис Макинтош, принимая ее подарок. — А теперь беги спасать папу от акул!

— Конечно, бабушка! Только не уходи никуда! Мы совсем скоро вернемся!

Мистер Макинтош стоял в стороне. Как только он заметил, что девочку смущает его взгляд, он принялся разглядывать никудышные попытки собственного сына забраться в самую гущу кустов на той стороне. Рядом стояла его жена и нервно приглаживала свои кудряшки.

— А это вам! — раздался вдруг голосок внизу. Мистер Макинтош оглянулся и увидел перед собой протянутый маленькими ручками букетик упавших листьев, а за ним — улыбающееся личико своей внучки. Оно было таким хорошеньким, а улыбка такой искренней, что мистер Макинтош не мог не улыбнуться в ответ.

— Благодарю, — сказал он, сжав букетик в своей руке, — а теперь давай, беги. Мы с бабушкой сейчас к вам подойдем.