Рассказы новых и древних дорог: Книга об Узбекистане

Локоть и экватор

Дома, за чаем, разговор снова зашел о Ташкенте, его истории и достопримечательностях.

— Представь себе такую картину, — говорил аспирант Усману. — Окраина города. Пустырь. Ни деревца. Просто сухая земля. В ней закладывается фундамент будущей текстильной фабрики. Люди пришли как на праздник. Седой высокий человек берет в руку первый кирпич. В другой у него — мастерок.

Подходит русоволосая женщина с бумагой, свернутой трубочкой, опускает ее в бутылку и торжественно укладывает бутылку на дне рва. Потом уже ложится кирпич.

— А что это за трубочка? — спросил Усман.

— Трубочка? — Аспирант секунду-другую думал, потом, тряхнув своей красивой шевелюрой, сказал: — Ну, я бы так ее назвал: «голос из века»… Пройдет, скажем, сто, а может быть, двести лет — жизнь будет совсем другой. Техника, градостроительство, зодчество — все это шагнет далеко вперед. И конечно, нынешние фабрики, заводы безнадежно устареют. Не только станки и машины, но и сами здания. И вот когда будут сносить, например, нашу фабрику, люди могут обнаружить эту самую бутылку с запиской. Развернут и прочтут: «Фабрика была заложена в таком-то году такого-то века… Когда жил и творил известный узбекский историк Усман Ангренский…»

Усман рассмеялся. Улыбались и Кадыр-ата и его друг.

— А что, все может быть, — сказал отец аспиранта, держа в руках пиалу. — В наше время не мудрено такое. Из простого народа выходят настоящие ученые. На весь мир славятся.

— Так вот, — продолжал аспирант, отпив несколько глотков из пиалы, — положили эту самую бутылку, а поверх нее — кирпич. Собравшиеся аплодируют. Горячо, радостно. Аплодирует и седой, высокий человек. Это Юлда́ш Ахунбаба́ев — первый президент нашей республики.

— Да-а, — протянул отец аспиранта. — Закладка фабрики и впрямь была большим праздником. Еще бы! В городе рождалась настоящая промышленность. Но уже тогда люди задумались. Построить-то построим… Только кто же будет работать на новых, сложных машинах? Это тебе не кустарный станок.

Много девушек и женщин хотели бы делать ткань, но они носили паранджу[2] и лица их были закрыты чачва́ном, через который едва пробивался свет. Разве с такой сеткой на лице подступишься к машине, сделаешь веселую, яркую ткань?

— Скажите, а как к нам попал чачван? — спросил юный историк. — Я слышал, что это обычай не наш.

— Совершенно верно, — подтвердил старик. — Его принесли к нам иноземные завоеватели много веков назад. Но, как говорят, слава Магомету, что теперь с ним покончено. Помню, как в двадцатые годы на всех площадях города горели костры. Дым был черный, зловонный… Это сжигали паранджи. О, что творилось! Не просто, не просто было открыть лицо женщине!

И действительно, религиозные фанатики преследовали смелых женщин, сбросивших чачван, от них отказывались отцы, братья, мужья, их убивали из-за угла.

В мае 1928 года сотни женщин вышли, чтобы проститься с любимой артисткой Турсуно́й. Ее зверски убил муж. Он не хотел, чтобы Турсуной выступала на сцене, и ударом кинжала оборвал ее песню.

Фанатики грозили, что такая участь ждет всех, кто пойдет против святых законов религии.

Но гибель Турсуной вызвала возмущение и гнев.

С этими стихами обратился к женщинам замечательный узбекский поэт Хамза́.

Еще ярче запылали костры на площадях городов. Сотни женщин впервые вышли на улицы с открытыми лицами. Отныне они тоже будут строить новую жизнь. Многие ташкентские девушки пришли на текстильную фабрику, стали прядильщицами, ткачихами.

— Хорошую построили фабрику, — сказал отец аспиранта. — Ткань так и льется из машины. А до того делали ее на кустарных станках. С большим трудом. Да и той мало станок давал, всего несколько локтей…

— Локтей? — удивился Усман. — Каких локтей?

— О-о! — поднял брови хозяин. — Была такая мера…

Объяснять он начал издалека.

…Хлопковые поля подходят к самому городу. По разбитым проселкам с однообразным скрипом ползут арбы. Над дорогами весь день висят облака пыли. Хлопок везут и везут…

Скупщики мнут в пальцах белые, нежные комочки. Потом звучно хлопают по ладоням. Идет торг.

На вырученные деньги крестьянину нужно многое купить. И в первую очередь одеться.

Приказчик ловко накручивает на свой локоть ткань, придерживая ее конец пальцами.

Такова мера. За десяток локтей ткани крестьянин отдавал все, что выручал от продажи хлопка. А сколько времени, труда затратил он, чтобы вырастить его!

Как ни странно, но в этом древнем краю хлопка до революции не было ни одной текстильной фабрики.

Ткань привозили издалека, и глубокой тайной оставалось чудесное превращение хлопка в ситец и сатин.

Сейчас это крупнейшее предприятие — Ташкентский комбинат объединяет семь фабрик, три завода и десятки мастерских. Целый городок вырос на бывшей окраине Ташкента.

Неумолчный шум веретен. Шесть тысяч станков, как шесть тысяч волшебников, превращают нити в чудесную ткань. На ней разбросаны весенние цветы, похожие на те, которые вспыхивают в майской степи под Ангреном. За год комбинат выпускает двести миллионов метров такой ткани.

«Двести миллионов!» — удивился Усман. Да, это не локти какого-то торговца!

Разумеется, комбинат не единственное промышленное предприятие сегодняшнего Ташкента. Город выпускает экскаваторы, ткацкие станки, мостовые краны, хлопкоуборочные машины, радиотехнические изделия. Всего не перечислишь… Фабрики и заводы узбекской столицы работают не только для своей республики. Машины и станки с ташкентской маркой едут во многие страны.