Рассказы о Котовском

Вместо предисловия

События, описываемые в этом очерке, действительно имели место в июле 1921 года на территории бывшей Тамбовской губернии. Антисоветский мятеж, поднятый подпольным тамбовским губернским комитетом партии эсеров и кулацким контрреволюционным «Союзом трудового крестьянства», проходил под лозунгом «борьбы с продразверсткой» и «за свободную торговлю». Восстанием руководил бывший начальник уездной борисоглебской милиции эсер Антонов.

При попустительстве местных властей, долгое время скрывавших от центра истинные размеры восстания, оно необычайно разрослось и охватило весной 1921 года всю Тамбовскую губернию и смежные уезды Саратовской и Воронежской губерний. Мятежники создали контрреволюционную сеть в недрах советских организаций в Тамбове и на периферии. Костяком мятежа явились отравленная эсеровской пропагандой часть сельской интеллигенции, церковники, кулацкая верхушка деревни и уголовные элементы.

В апреле 1921 года местные власти за бездеятельность были сменены, а ликвидация восстания поручена регулярным частям Красной Армии. Частями специальной тамбовской группы войск, со-зданной для подавления мятежа, руководил выдающийся полководец Тухачевский, его замести-телем был Уборевич, а начальником штаба Какурин.

Одновременно в Тамбов для ликвидации последствий восстания и восстановления советской власти на охваченной им территории были направлены из Москвы от ВЦИК Антонов-Овсеенко, от ВЧК член коллегии Левин. Войска тамбовской группы состояли из пехотной дивизии, двух кавалерийских бригад, четырех школ красных командиров, трех автобронеотрядов ВЧК, двух бронепоездов, автодесантного отряда и авиаотряда, который использовался только для разведки и разбрасывания листовок.

Отдельная ордена Красного Знамени кавалерийская бригада Котовского сыграла важную роль в ликвидации восстания. Недаром 185 бойцов и командиров бригады из пятисот были награждены орденами Красного Знамени, около десяти человек из них — повторно. История гражданской войны не знает прецедента подобного массового награждения высшей и единственной в то время правительственной наградой.

1. По ложному следу

Бригада шла извилистым оврагом, казавшимся бесконечным. Буйная листва молодого леса, растущего по склонам, распустилась этим жарким летом особенно пышно.

Впереди бригады, далеко на отлете, в глубоком раздумье ехал на лошади Котовский. Сзади него — знаменосец; он держал в руках алый штандарт бригады. Рядом с знаменосцем на своем сером в яблоках жеребчике дремал штаб-трубач Шурка, четырнадцатилетний парнишка. Он давно уже научился, как заправский кавалерист, спать в седле; жеребчик его хорошо знал свои обязанности как полагалось по уставу, он держался точно в дистанции — два конских корпуса от крупа командирской лошади, не отставая и не высовываясь вперед.

Как всегда, когда бригада шла колонной на марше, справа и слева двигались разъезды бокового охранения. Они шли полем, вдоль оврага, зорко вглядываясь в даль и изредка перекликаясь свистками. Головной дозор шел где-то впереди, его не было видно.

Кавалерия следовала налегке; пушки и пулеметные тачанки остались на базе, с обозами первого разряда. Здесь была только конница да с десяток ручных пулеметов.

Четвертые сутки двигались полки по следу банды. Так в свое время котовцы преследовали и Махно шаг за шагом, приглядываясь к земле, отмечая в уме каждый след лошадиной подковы, каждый участок примятой травы, каждый оброненный окурок.

Это преследование напоминало охоту. Пользуясь своим превосходством в знании местности, великолепной осведомленностью в расположении родников, колодцев и выпасов, банда то и дело уходила от преследования. А догнать ее было необходимо!..

Два месяца назад котовцев вызвали в Тамбовскую губернию с Украины, где они занимались ликвидацией петлюровских банд, засылаемых из Польши и Румынии. Здесь, в России, им все время сопутствовала удача день за днем, неделя за неделей красные конники в кровопролитных схватках уничтожали антоновские банды одну за другой…

Эсер Антонов ошибся в своих далеко идущих расчетах. Ничего не получилось из широко задуманного им восстания. Обманутые, сбитые с толку крикливыми лозунгами крестьяне, составлявшие еще недавно многотысячную армию бандитского атамана, начинали постепенно вникать в суть болтовни эсеровских вождей и возвращаться с повинной к мирному труду.

Эсеровским мятежникам до поры до времени удалось скрыть от крестьян решения X съезда партии о замене продразверстки продналогом и о переходе к новой экономической политике. Но, несмотря на все рогатки, слухи о повороте от военного коммунизма к нэпу, содержание доклада Ленина о свободной торговле постепенно просачивались в тамбовскую деревню. И это резко изменило отношение основной массы крестьян к советской власти.

Главные вооруженные силы Антонова были уже разбиты в знаменитом бою под Бакурами в Саратовской губернии, где Красная Армия, используя опыт прорыва Буденного в Крым, вторично применила тактику совместных действий кавалерии и моторизованных частей.

В бою под Бакурами кавалерийской группой в составе двух бригад — своей и Дмитриенко — командовал Котовский, всем сводным отрядом — заместитель командующего войсками на Тамбов-щине Иероним Петрович Уборевич. Уборевич совместно с Котовским и разработал план операции.

На изрядно потрепанные еще первой мировой войной итальянские грузовички «фиат» были установлены по два станковых пулемета, а вдоль бортов для защиты огневого расчета уложены мешки с песком и опилками. Эти кустарные броневики рассеивали банду за бандой, а конница довершала их истребление.

Эсеровские вожаки восстания, деморализованные разгромом своего основного «воинства», «умыли руки» и ушли в глубокое подполье. Многие из них были уже выловлены работниками ВЧК.

В болотистых лесах, идущих вдоль всего течения реки Вороны, бродил, как затравленный волк, Антонов. В бою под Бакурами он был ранен, с ним оставалась только небольшая кучка приверженцев. Бандитские атаманы разодрались между собой, и те из них, что уцелели, действовали самостоятельно, избегая друг друга.

В густом Тамбовском лесу, далеко на юго-западе смыкающемся со знаменитыми Брянскими лесами, где-то возле древнего женского монастыря, укрыва лась полуторатысячная банда Матюхина.

В свое время она считалась «гвардией» антоновского восстания. Матюхинцы были вооружены саблями и карабинами, многие — пиками. Всадники сидели в седлах, а не на подушках, как обычно ездили антоновцы. Словом, они представляли собой настоящую конницу, а не обычный бандитский сброд, оснащенный как попало и чем попало.

Лес, в котором скрывался Матюхин, непосредственно примыкал к предместьям Тамбова, из-за чего жизнь в этом большом губернском городе до последнего времени протекала как в осажденной крепости.

Искать встречи с бандой в лесу было делом безнадежным— матюхинцы знали каждую просеку, каждую тропинку. Преследование в таких условиях могло затянуться на многие месяцы, а с антоновским восстанием нужно было кончать поскорее.

Тамбовский лес обложили со всех сторон красноармейские части. Но каждую неделю Матюхин выходил из лесу, всякий раз в новом, неожиданном месте прорывал оцепление и совершал молниеносный рейд по окрестным деревням, захватывая продовольствие и попутно расстреливая сельсоветчиков.

Последний такой рейд состоялся на днях, и сейчас кавалерийская бригада шла по горячим следам.

Рыжий конь Котовского двигался усталым шагом, коротким хвостом вяло отмахиваясь от мух. Командир бригады ехал молча, никого не подзывая к себе и ни с кем. против обыкновения, не заговаривая. Он быт глубоко озабочен. Преследование затянулось, и банда Матюхина — в который уже раз! — снова могла уйти в лес, и все нужно было бы начинать сначала.

Кони котовцев приуныли. Они не привыкли питаться одной только зеленой луговой травой, а двухдневный запас овса, который кавалеристы захватили с базы в переметных сумах, был уже съеден до последнего зернышка шли четвертые сутки преследования…

Следы на земле с каждым часом становились все отчетливее, все свежее. Было совершенно ясно, что банда продолжает двигаться по оврагу и расстояние до нее заметно уменьшилось…

Вся эта часть Тамбовской губернии изрезана густой сетью глубоких оврагов, заросших кустарником. Антоновцы обычно пользовались лощинам л для скрытого передвижения в местах расположения красных частей. Хотя это и значительно удлиняло путь, но зато с дороги, с поля, из села бандитов не было видно. Пробираясь по оврагам, они совершали неожиданные налеты на наши части. Эту тактику котовцы уже давно раскусили. И сами научились скрытно двигаться по оврагам.

Оторвавшись от колонны, к Котовскому подъехал помощник командира первого полка Маштава. На кровного скакуна его жалко было смотреть бока глубоко запали; конь прерывисто дышал, то и дело оглядывался на всадника, как бы удивляясь тому, что хозяин еще требует от него рыси.

Маштава глубоко сочувствовал своему верному скакуну. Лезгин по национальности, прирожденный джигит, выросший в седле, человек беззаветного мужества, Маштава в жестоком встречном кавном бою с немецкими кирасирами еще в первую мировую войну потерял три пальца на правой руке. Сейчас он свободно рубил левой рукой, правой держал повод.

Усталым жестом, козырнув левой рукой, Маттава обратился к командиру бригады. Котовский придержал своего рыжего Орлика.

— Что делать будем — спросил Маштава. — У меня в полку с десяток коней выбились из сил в обрез! Разрешите оставить ребят… Они с ручным пулеметом, отобьются как-нибудь, если на них нападут…

— Нет, не годится! — возразил Котовский решительно. — Давайте уж лучше вместе передохнем. Все равно на усталых конях какие из нас бойцы Да и у бандитов кони не железные, небось и им пора где-то привал делать!

На том и порешили. Бригада встала. Коней разнуздали, отпустили подпруги, напоили ключевой водой.

Маскируясь в кустарнике, залегли над оврагом пешие дозорные. Измученные усталостью и голодом, свободные от наряда кавалеристы повалились на землю между пасшимися в сочной траве конями.

Часа через три все снова были в седлах. Преследование продолжалось.

В каких-нибудь десяти километрах, двигаясь по тому же оврагу, котовцы обнаружили на примятой траве совсем свежие следы бандиты тоже делали привал.

Котовский оглянулся на маленького штаб-трубача. Тот понял его без слов и, встав на стремена, сыграл — «рысью размашистой, но не распущенной для сбереженья коней!». Кони вяло перешли на рысь — заметно было, что им нужны овес и более продолжительный отдых.

Наступал вечер, в овраг спускались сумерки. Лощина неожиданно закончилась тупиком, густо заросшим молодым ольховником. Передовые поднялись в поле. Они увидели перед собой небольшое селение — хутор Шкарин.

Хутор оказался безлюден, ставни заколочены гражданская война на Тамбовщине опустошила не одну деревеньку…

Тут же у хутора оказались и бандиты. Они плелись, не соблюдая никакого строя, большой нестройной кучей в несколько сот человек, прямо по полю, топча конями выгоревшую рожь, поросшую бу-рьяном.

Не оглядываясь, Котовский, выхватив шашку и хрипло крикнув «ура», подняв своего Орлика в карьер, ринулся вперед.

Шурка-трубач встал на стремена и сыграл свой любимый сигнал — атаку! Нестройным аккордом взвизгнули выхваченные из ножен клинки.

Командиры полков рассыпали эскадроны в подковообразную лаву. В центре лавы, в первой шеренге, скакали отборные бойцы с пиками наперевес.

Бандиты решили дать встречный конный бой, повернули, стреляя, навстречу котовцам.

Из отрядов антоновцев вырвался маленький, толстый всадник. Он был в бурке, несмотря на па-лящий зной, и в каком-то нелепом зеленом тюрбане, с воткнутым в него большим пером. Он скакал прямо на Котовского, стреляя на ходу из пистолета.

Командир бригады поднял над головой шашку, готовясь к удару, но бандитский конь, испугавшись чего-то, внезапно отвалил в сторону. Взводный второго полка гигант Константинов, сблизившись с бандитом, поддел его на пику, поднял из седла и швырнул об землю.

Антоновцы не выдержали встречный конный бой и обратились в беспорядочное бегство. И тут пошла рубка…

На поле боя оставалось около четырехсот бандитов.

У котовцев убит был начальник разведки штаба бригады — огромный рыжий антоновец застрелил его в упор, да ранен порученец командира бригады. Других потерь не оказалось.

Просмотр захваченных документов и допрос единственного пленного принесли горькое разочарование не с бандой Матюхина дрались котовцы, не за бандой Матюхина гнались они по оврагам. Разгромленная в бою у хутора Шкарина банда состояла из остатков трех антоновских полков, отколовшихся от его главных сил еще под Бакурами. С тех пор эта бандитская группа бродила по Тамбовщине, ускользая от нашей разведки.

Теперь она была истреблена почти целиком. Ее командиру, антоновскому атаману Аверьянову, с личным конвоем на добрых конях удалось до поры до времени скрыться. Надетый же на пику бандит оказался командиром седьмого антоновского полка, бывшим царским урядником Назаровым. Этого матерого контрреволюционера органы ВЧК разыскивали еще задолго до антоновского восстания…

Нельзя было считать, что четыре дня потеряны напрасно. Победа была значительной, но банда Матюхина снова ушла.

После разгрома группы Аверьянова полки Котовского вернулись на свою базу — в село Медное. Здесь в ожидании очередной вылазки матюхинцев Котовский решил дать бригаде заслуженный отдых…

2. Вагон командующего

13 июля 1921 года командующий войсками Тамбовского округа Тухачевский передал Котовскому приказание явиться на станцию Инжавино с тридцатью отборными кавалеристами.

Бойцы и командиры, узнав об этом приказе, терялись в догадках зачем вызывают Награждать будут, что ли Котовский считал всех своих конников отборными и отдать предпочтение одним перед другими было не так легко.

Много возникло споров в штабе. Одеты бойцы и командиры были пестро. Обмундирования бригада не получала давно, и почти все носили трофейное деникинское да польское. Кони под седлами тоже были разные кровные, полукровки и вовсе «дворняжки», невзрачные на вид, но не уступающие лошадиной «аристократии» в походе и в бою.

На первых порах Котовский хотел было отобрать «франтов» на лучших конях, чтобы его бригада не ударила лицом в грязь перед командующим, но комиссар бригады Борисов, наоборот, склонялся к тому, чтобы взять с собою самых «оборванцев» на худших конях пусть командующий убедится своими глазами, что бригаду плохо снабжают. После долгих споров приняли «среднее» решение отразить в отборном отряде все степени изношенности одежды бойцов и различные внешние качества конского состава.

Предстоял путь около шестидесяти километров по местности, наводненн-ой мелкими, бандами. Котовский с комиссаром, начальником особого отдела и порученцем поехал в легковой машине. Все вооружены были карабинами и пистолетами; на всякий случай положили в кузов и два легких ручных пулемета.

В эти дни стоял страшный зной. Но ночью идти не рискнули в темноте бандиты обычно смелели, хорошее знание местности давало им значительное преимущество, особенно в мелких стычках. Поэтому двинулись, лишь только забрезжил рассвет.

В пути котовцев обстреляли дважды. В первый раз — километрах в двадцати от Медного., во второй— уже под самым Инжавино. Здесь даже зататакал было пулемет, но сразу захлебнулся. Самих же бандитов видно не было, они стреляли из кустарников, которыми поросли края оврагов. Банды, видимо, были малочисленны, а поэтому в открытую напасть не осмелились.

В густой березовой роще в окрестностях Инжавино расположился лагерный сбор нескольких школ командного состава — пехотных, саперных и артиллерийских. Будущие красные командиры обеспечивали оцепление Тамбовского леса.

Старые солдаты, которых в кавалерийской бригаде было не мало, проезжая мимо, с любопытством разглядывала лагерь, укрепленный по всем правилам фортификационного искусства окопы в рост, брустверы, накаты, ложементы.

Антоновские банды даже в то время, когда в их рядах насчитывалось несколько десятков тысяч человек, ни разу не решились напасть на расположение лагерного сбора. Бандитские атаманы прекрасно понимали, что распущенному сброду, которым они командовали, не под силу справиться с этой первоклассной полевой крепостью…

Салон-вагон Тухачевского стоял в тупике на запасном пути, между двумя бронированными вагонами. Котовский, комиссар, начальник особого отдела и порученец направились к салон-вагону. Адъютант командующего, видимо заметивший Котовского еше из окна, вышел в тамбур и раскрыл дверь вагона.

— Пропустите этих товарищей! — сказал он часовому. — Это Котовский… По вызову командую-щего.

Матрос из экипажа бронепоезда, стоявший на часах, молча и почтительно посторонился, притронувшись пальцами к ленте бескозырки.

Тухачевский расспросил о подробностях боя с бандой Аверьянова, краткое донесение о котором он уже получил, поинтересовался обстоятельствами гибели начальника разведки бригады. Укоризненно покачал головой. Потом задал вопрос:

— А порученец ваш тяжело ранен?

— Да вот он! — ответил Котовский, указывая на одного из своих спутников, у которого рука была на перевязи.

Тухачевский снова покачал головой.

— Вот видите, как оно получается, Григорий Иванович, — проговорил он дружески, — у вас в по-левом штабе два человека один — убит, другой ранен! Хорошо, а Котовский промолчал.

— И себя вы, конечно, тоже не бережете, — продолжал командующий, — а много ли Котовских в Краской Армии?

— Товарищ командующий, — заметил Котовский уклончиво, — кавалерийский бой в условиях малой войны имеет свои особенности…

— Особенности особенностями, — перебил Тухачевский, — вам это виднее, конечно, только на рожон зря лезть нечего! — Он задумался и продолжал — Ну, а все-таки как же мы поступим с Матюхиным Помощь наша в этом деле вам не нужна.

Котовский нахмурился.

— С Матюхиным Уничтожим, и все! А помощь, — он пожал плечами, — два раза мы его упустили, в третий, — он сжал кулак, — не уйдет! Помочь можем мы себе только сами не зевать!

— А я все-таки постараюсь вам помочь, — возразил командующий, — как именно, я еще и сам не придумал, сообща придумаем…

Он. кивнул адъютанту, тот вышел и тотчас же возвратился в сопровождении какого-то человека в штатском. Это был среднего роста широкоплечий мужчина лет пятидесяти, заросший густой седоватой щетиной. На нем были черные брюки, заправленные в сапоги с короткими голенищами, темно-синяя косоворотка, перетянутая широким армейским поясом, и черный пиджак. Офицерскую защитную фуражку с дыркой от бывшей на ней когда-то кокарды он держал в руках.

— Знакомьтесь, — представил командующий незнакомца, — это Павел Тимофеевич Ектов, начальник штаба антоновских войск… А это Котовский…

Командир советской кавалерийской бригады и один из руководителей бандитской армии некоторое время молча рассматривали друг друга. Ектов глядел исподлобья, взгляд у него был тяжелый.

Тухачевский встал с места, прошелся несколько раз по салону, мягко ступая по ковровой дорожке. Потом он остановился против Ектова.

— Ну вот, Павел Тимофеевич, — проговорил он веско, — приступайте к своей реабилитации. Отныне вы в полном распоряжении командира Отдельной кавалерийской бригады Григория Ивановича Котовского. Что он вам прикажет, то и выполняйте. Жизнью придется рискнуть И Котовский ежедневно рискует жизнью, хоть и не совершал никогда ника-ких преступлений против советской власти… Напротив!..

Ектов стоял навытяжку перед командующим. Некоторую мешковатость, которую ему придавал штатский костюм, как рукой сняло сейчас не могло быть сомнений, что это кадровый военный.

— Что же касается всего прочего, — продолжал Тухачевский, — то можете не сомневаться слово советской власти крепкое! Заслужите помилования — помилуем. Все зависит теперь от вас… ну, и в какой-то степени от Котовского, конечно… А он, поверьте, вас не обидит!

После этого напутственного слова Ектова увели. Командующий рассказал его историю…

Что же представлял собою Ектов Крестьянин Тамбовской губернии, по собственным описаниям его хозяйства — подкулачник, если не кулак, он был призван перед японской войной в армию и за храбрость дослужился до офицерского чина. Главнокомандующий царской армией в Маньчжурии, злополучный генерал Куропаткин, которому почему-то очень полюбился расторопный фельдфебель Ектов, чтобы произвести его в офицеры, предварительно наградил орденом Владимира «с мечами и бантом», дававшим по царским законам право на личное дворянство.

После первой мировой войны Павел Тимофеевич ушел в запас в чине штабс-капитана. В годы гражданской войны воевать не захотел ни на стороне красных, ни на стороне белых. Уклонившись от регистрации, которой подлежали все царские офицеры, удалился на родной хутор и занялся сельским хозяйством.

Когда началось кулацкое восстание, в избу Ектова заехал Антонов. Он и его приближенные хорошо знали прошлое штабс-капитана. Они стали его уговаривать, звать с собой.

— Все равно тебе не сносить головы, Павел Тимофеевич, — говорил Антонов, — узнают про твое офицерство красные, худо будет! Я уже в уездной милиции не начальник, покрывать тебя некому! А пойдешь с нами, свергнем советскую власть, того и гляди в генералы выскочишь! Собирайся…

Ектов не стал напоминать Антонову, что его укрывательство обошлось в свое время недешево — и деньгами и продуктами, — и наотрез отказался. Он говорил, что ему надоела война, что он обзавелся семьей и мечтает только о спокойной крестьянской жизни. Антонов уехал ни с чем.

После первых же серьезных столкновений с красными войсками Антонов убедился, что у него в штабе не хватает грамотного военного человека сам он в тактических вопросах разбирался слабо, его атаманы, в лучшем случае, были унтер-офицерами царской армии. Он опять вспомнил про Ектова и, проезжая как-то мимо хутора, в котором тот жил, снова зашел к нему. На этот раз он разговаривал уже совершенна другим тоном.

— Ну, Павел Тимофеевич, — сказал он сквозь зубы, вынув револьвер из кобуры, — собирайся быстро, поедешь с нами. Даю тебе десять минут на размышление и, если откажешься, расстреляю как собаку! Хозяйство спалю, семью пущу по миру… Так я поступаю со всеми изменниками народному делу!

Ектов знал, с кем он имеет дело этот шутить не станет, у него и так уж руки были по локоть в крови! Что ему еще одна человеческая жизнь, еще одна разоренная семья!.

Так бывший штабс-капитан Ектов под угрозой смерти стал правой рукой Антонова и начальником штаба бандитских войск на Тамбовщине. Не лежала у него душа к этому делу, но герой двух империалистических войн после минутного размышления под дулом пистолета решил, что другого выхода у него нет…

В штабе антоновской армии, с того момента как кулацкое восстание приняло широкие размеры, находился бесстрашный разведчик ВЧК Алексеенко. Он прибыл из Москвы с мандатом от военного бюро подпольного ЦК правых эсеров в качестве уполномоченного при антоновских войсках. Мандат был подлинный и подписи на нем подлинные, только пресловутое «военное бюро» московские чекисты через несколько дней после отъезда Алексеенко ликвидировали.

Алексеенко был настолько тщательно законспирирован, что о присутствии в штабе Антонова нашего верного человека никто не знал в Тамбове — ни губчека, ни командующий. Очень сложным путем по мере необходимости Алексеенко сносился только непосредственно с Москвой.

Однажды он вручил Антонову полученное им из Москвы письмо, подложное конечно, от подпольного ЦК эсеров. Руководителю тамбовского контрреволюционного восстания предлагалось выслать двух делегатов на намеченное в ближайшее время совещание всех действующих на территории молодой Советской республики и на Украине антисоветских сил. На это совещание, созываемое в Звенигороде, под Москвой, где предполагалось объединение всех вооруженных отрядов внутренней контрреволюции, должен был прибыть из-за рубежа «сам» Борис Савинков. Такая приманка была придумана специально для тщеславного Антонова. Безопасное путешествие делегатов туда и обратно, пользуясь нелегальными линиями связи подпольного военного бюро эсеров, должен был, по смыслу московской «директивы», обеспечить Алексеенко.

Антонов поддался на удочку и собрался ехать в Москву. Хвастун и честолюбец, он увлекся мыслью о том, как, связавшись с «великим» Савинковым, выйдет, быть может, и на международную политическую арену! Но в последний момент перед отъездом Антонов скрепя сердце вынужден был изменить свои планы. Генеральное сражение с красной конницей становилось неизбежным (и оно действительно вскоре началось под Бакурамн). Беспечный опти-мист, впрочем легко поддающийся панике после первой же неудачи, Антонов рассчитывал на легкую победу. Он мог бросить в решительную, как ему казалось, схватку с большевиками пять тысяч конников. По его расчетам, даже если в этой операции к пятистам саблям Котовского присоединятся семьсот сабель Дмитриенко, все равно огромный численный перевес останется на его стороне.

Бандитские атаманы, хотя и действовали совместно, постоянно враждовали друг с другом в борьбе за власть и славу. Ну хорошо, он, Антонов, поедет в Звенигород, а тем временем состоится генеральное сражение, красная конница будет разгромлена, и всю честь этой победы припишет себе командующий первой бандитской «армией», выскочка, подпрапорщик царской армии эсер Богуславский А можег быть, командир «дивизии» громила Матюхин Или, чего доброго, командир «бригады» воришка Васька Карась Тогда Антонов приедет из Москвы к разбитому корыту. За время отсутствия победители спихнут его. Уедет главнокомандующим, а вернется никем. Нет, не бывать этому! И Антонов решил не ехать на звенигородское совещание, а направил туда начальника штаба Ектова и политического комиссара своих «войск», матерого врага советской власти, старого эсера Ершова, который когда-то знавал Савинкова лично.

Бесстрашный Алексеенко прекрасно справился со своей задачей он благополучно доставил обоих делегатов в Москву, а там прямехонько в комендатуру ВЧК.

Ершов держал себя вызывающе, непримиримо и не пошел ни на какие уступки, не пожелал раскаяться. Этого матерого врага советской власти коллегия ВЧК приговорила к расстрелу.

Иначе повел себя Ектов. Побеседовав несколько раз с Дзержинским, Ектов чистосердечно рассказал всю правду о своей жизни и предложил искупить совершенные им преступления любой ценой. Для себя он ничего не просил он согласен был на все, лишь бы освободили его жену и трех взрослых дочерей, которые, как ему стало известно, находились под охраной губчека в Тамбове. Ему поверили. И теперь он поступал в распоряжение Котовского.

Закончив свой рассказ, Тухачевский вопросительно глянул на командира кавалерийской бригады. Потом спросил:

— Ну, как, Григорий Иванович Надумали что-нибудь… Учтите, Ектов приговорен к расстрелу… условно, конечно… Дальнейшая его судьба — длительное заключение или полная свобода — будет зависеть от того, как он сумеет искупить свою вину. Что касается семьи, то, как ему и обещал Дзержинский, она будет скоро освобождена, но на всякий случай вывезена из Тамбовской губернии…

Котовский молчал, то и дело подергивая себя за нос.

Наконец Котовский медленно заговорил, заметно заикаясь, как всегда, когда он бывал взволнован.

— Видите ли, Михаил Николаевич, есть у меня, признаюсь, одна идейка… Только я сейчас, сию минуту ничего вам о ней не скажу. Как говорят у нас на Украине, «це треба разжувати».

Командующий внимательно слушал. Котовский продолжал:

— Идейка неплохая, только тип этот уж больно ненадежен. Взяли его будто насильно, под дулом пистолета, а после этого он почти год оставался добровольно правой рукой Антонова… Что же, сбежать не сумел от этого трепача Герой двух войн! Нет, тряпка он, баба, а не штабс-капитан! Я бы на месте Куропаткина дворянином его не делал…

Тухачевский прервал Котовского:

— Ектовская версия такая он долго не знал, что его семья взята под стражу органами губчека… Их ведь забрали в Тамбове, у дальних родственников, где они скрывались. Ектов боялся мести Антонова по отношению к семье, если он сбежит. А вообще, по его словам, он находился у Антонова как бы под домашним арестом, за ним следили. И Ершов по пути в Москву ему признался, что Антонов приказал не спускать с него глаз и в случае малейшего подозрения пристрелить без лишних разговоров.

— Это он вам сам рассказал — поинтересовался Котовский.

Командующий отрицательно покачал головой.

— Нет, на эту тему я с ним не беседовал. Да и вообще я потолковал с ним с полчаса, не больше, незадолго до того, как вам его представить. Предупредил, что он поступает в ваше распоряжение, рассказал о вас, чтобы знал, с кем отныне будет иметь дело. Впрочем, он и до этого был о вас наслышан. Вы что же думаете, о Котовском знают только в Бессарабии или на Украине?

Котовский смутился, как всегда, когда вопрос заходил о его славе. Тухачевский же продолжал:

— Нет, не с его слов я знаю о том, что сейчас вам рассказал позавчера член коллегии ВЧК Левин мне дал прочесть показания Ектова на следствии в Москве. Левин специально прибыл в Тамбов для — наблюдения за окончательной ликвидацией антоновщины.

— Так-то оно так, — согласился Котовский, — но и мне с Павлом Тимофеевичем придется основа-тельно побеседовать…

Он снова задумался, но ненадолго. Встав, вытянулся и доложил:

— Товарищ командующий! Прошу на разработку и подготовку предстоящей операции десять дней…

— Да вы сядьте, — прервал его Тухачевский, — и бросьте эти официальности. Скажите лучше, как я узнаю, что именно вы задумали?

— Я задумал, — ответил Котовский, — использовать этого Павла Тимофеевича на все сто процентов, так сказать, извините за выражение, сделать из дерьма пулю!

Командующий рассмеялся.

— И чтоб эта пуля угодила в Матюхина — спросил он.

— В него в первую очередь, а там видно будет! А как я вас поставлю в известность..

— Шифром, по железнодорожному телеграфу. Ведь до сих пор только раз провод от Медного до железной дороги бандиты перерезали А так эта связь работает бесперебойно.

Котовский в задумчивости потянул себя за нос.

— Не доверяю я ни шифру, ни телеграфу, Михаил Николаевич, — убежденно заговорил он. — Давно ли губчека раскрыла в самом губвоенкомате целую организацию эсеровских приспешников? Не они ли под самым вашим носом, — он быстро поправился, — простите, под нашим носом, Матюхину целый ящик наганов переправили? А давно ли моршанский уездный военком накормил моих коней овсом с битым стеклом? А не остались ли и сейчас хвостики разгромленных эсеровских организаций?

— Что же вы предлагаете — спросил Тухачевский.

— Давайте так доверьтесь мне, а я вас поставлю в известность только в общих чертах, обиняками… В той степени, в которой мне сможет понадобиться ваша помощь. Идет?

Командующий не колебался.

— Будь по-вашему, — решил он, — только смотрите, не зарывайтесь!

Когда Котовский взялся уже за ручку двери, Тухачевский окликнул его, погрозив пальцем.

— В последний раз прошу вас, Григорий Иванович, не зарывайтесь! Знаю я ваш характер!

Котовский молча взял под козырек и вышел из вагона. Бойцы и командиры, прибывшие с ним, ожидали с нетерпением. Но комбриг им ничего не сказал, отмалчивались и те, кто был с ним в салоне командующего.

Отряд Котовского накормили в укрепленном районе лагерного сбора курсантов. Там же дали сена коням; овес был взят с собой. Потом комбриг отозвал в сторону своего шофера.

— Ваше благородие, — споосил он шутливо, — сколько человек сможешь взять на свою машину до Медного?

— А сколько надо?

— Было нас с тобой пятеро, а сейчас надо — девять!

— Возьму и девять, как усядутся только А машина вытянет, она ведь у меня, сами знаете, особенная! Да и дорога гладкая…

Особенными были не только машина, но и шофер. По его словам, на этой машине он обслуживал великого князя, первого главнокомандующего царской армией в мировой войне. Автомобиль семиместный, открытый, фирмы «Роллс-Ройс», изготовленный по специальному заказу, был якобы в свое время прислан английским королем в подарок дяде-русского царя Николаю Николаевичу Романову. Потом шофер и машина обслуживали деникинского генерала Стесселя.

Новый хозяин произвел своего шофера в прапорщики, почему Котовский и величал его «вашим благородием». Когда красные войска разгромили группу Стесселя под Одессой, «роллс-ройс» в числе прочих трофеев достался Котовскому. Шофера он менять не стал, да это было и невозможно где взять другого специалиста на заказную машину?

Котовскому не пришлось пожалеть о своем рискованном выборе. Шофер оказался человеком большой храбрости. Не раз проверил комбриг его мужество в опасных переделках.

Как-то Котовский заскочил на своей машине в село, занятое петлюровской бандой. Плохо пришлось бы седокам машины да, возможно, и самому Николаю Николаевичу, если б не его находчивость. Он не растерялся, мгновенно разрегулировал подачу смеси, и машина стала ураганным огнем стрелять из глушителя черным дымом и пламенем. Бандиты разбежались, решив, что на них наскочил броневик. Воспользовавшись их замешательством, шофер дал газ и был таков…

Котовский немало гордился выдержкой своего водителя и любил перед гостями похвастаться его самообладанием. Приедут, бывало, командиры из соседних частей, Котовский повезет их по своим полкам на машине. А где-нибудь в поле выхватит пистолет и выстрелит над самым ухом шофера. Николай Николаевич не вздрогнет, не шелохнется. Выждет для приличия с полминуты, потом спросит очень спокойно, не оборачиваясь:

— Что-нибудь случилось, товарищ комбриг?

А гости диву даются… Вот это выдержка!

Этому-то особенному шоферу Котовский, не колеблясь, решил довериться в предстоящем опасном путешествии. Он только предупредил его:

— Учтите, ваше благородие, домой поедем ночью. Гнать придется вовсю, конвой наш отстанет. Поджидать его не будем, как утром… Чего доброго, снова обстреляют, а то и попробуют напасть. Бандиты в темноте наглеют.

Бывший деникинский прапорщик пожал плечами и небрежно махнул рукой…

С наступлением темноты адъютант командующего привел Ектова под конвоем двух чекистов. Комбриг мельком глянул на них; он был прекрасным физиономистом, ему и одного взгляда было достаточно, чтобы раскусить человека. А тут нужно было быть начеку в обществе этих конвоиров предстояло совершить довольно рискованное ночное путешествие по наводненной бандитами местности; в таких делах Котовский привык доверять только своему мнению, своей интуиции.

Но с первого же взгляда на спутников Ектова комбриг успокоился. Два рослых латыша, по сложению атлеты, вооружены были до зубов маузеры в деревянных кобурах, кавказские кинжалы с насечкой, да еще на поясе трофейные английские гранаты-лимонки. Ребята, видать, бывалые. У них, наверное, в запасе имелось еще по одному пистолету — если не в заднем кармане брюк, то в рукаве.

Оба чекиста были на редкость молчаливыми, наружно— флегматичны, подтянуты и выдержанны. Котовскому приходилось в годы революции встречать таких людей, и чаще всего латышей. Он знал подобных бесстрашных, дисциплинированных и непоколебимых исполнителей. Такие, если это потребуется, и на смерть пойдут спокойно, молча. Так оба латыша себя и проявили при первом знакомстве — до самого Медного не проронили ни звука.

Ектова посадили на заднее сиденье, в центре. По бокам уселись конвоиры. Двое с ручными пулеметами заняли откидные сиденья, еще двое разместились на полу. Котовский занял место рядом с шофером.

До Медного промчались без приключений. Ночь была лунная, светлая. Николай Николаевич почти и фар не включал. Бандиты на этот раз не подавали признаков жизни не обстреляли ни машины, ни конного отряда…

3. Ночь на лесной опушке

Котовский решил поселить Ектова вместе с его спутниками у себя. Комбриг помещался в двухэтажном кирпичном доме. В нижнем этаже была когда-то лавка. Сам лавочник с семьей давно сбежал, оставив дом и усадьбу на попечение горбатого придурковатого брата. Горбун на первых порах держал себя развязно. Но когда в подвалах лавки сотрудники особого отдела бригады, сбив пудовые замки, обнаружили спрятанные под пустыми ящиками пулемет и с десяток винтовок, брат домовладельца стал тише воды, ниже травы. Он старался никому не показываться на глаза и целыми днями пропадал в своей каморке. Ординарцы связи приглядывали за ним — почти все время он стоял на коленях у иконостаса и бил земные поклоны…

Днем Ектов не выходил из своей комнаты, спал или беседовал с Котовским, ночью его в плаще с капюшоном выводили в сад. При нем попеременно дежурили молчаливые латыши. В Медном Ектова хорошо знали, но Котовский совместно с начальником особого отдела Гажаловым организовал дело так, что бывшего начальника штаба антоновских банд за время его первого пребывания здесь не видал не только никто из местных жителей, но и очень мало кто из котовцев.

Котовский беседовал с Ектовым по нескольку раз в день. Для задуманной им операции необхо-димо было полностью изучить его психологию.

Во время этих бесед Ектов то и дело с тревогой спрашивал:

— Григорий Иванович… А как вы думаете? Товарищ Дзержинский не обманул меня? Насчет семьи?

Котовский как мог успокаивал его.

Ектов ненавидел и презирал своего бывшего командира. Антонова он называл не иначе, как пустобрех, мальчишка, трепач, фанфарон! Ектов рассказал Котовскому одну деталь об Антонове, которая для комбрига явилась ценной находкой, в то время как сам Павел Тимофеевич не придавал ей никакого значения и ни словом не обмолвился о ней на допросах в Москве.

За несколько дней до того, как Ектов уехал в Москву, Антонов приказал написать обращение к своим войскам, в котором сообщал, будто бы на Дону и на Кубани вспыхнуло антисоветское восстание и белые казаки собираются в ближайшее время присоединиться к тамбовским бандам.

— Вот так, Григорий Иванович, — вспоминал Ектов, — пустобрех поднимал дух в своих, прости господи, войсках. И даже фамилию придумал командует-де, мол, доблестными казаками атаман Фролов, бывший заместитель покойного атамана Каледина…

Вообще говоря, в этом была доля истины летом 1921 года на Кубани и на Дону действительно вспыхнуло кулацкое восстание, но оно было быстро ликвидировано частями Первой Конной армии. Слух об этом какими-то путями мог дойти до Антонова. Казачье восстание летом 1921 года носило сугубо местный характер, никакого «атамана Фролова» среди его главарей не было; белые донцы и кубанцы вовсе не собирались идти на помощь тамбовским бандитам, да и вряд ли они знали об их существовании…

«Идейка», о которой Котовский говорил Тухачевскому, теперь могла получить реальное воплощение. Исходные данные для этого были достаточны.

Матюхин ничего не мог знать о провале Ектова и Ершова. Для него оба они были делегатами, выехавшими на совещание в Москву. В том, что они несколько задержались с возвращением, не было ничего удивительного после боя под Бакурами банды рассеялись, и не так-то легко было разыскать кого-либо из атаманов.

Матюхин, безусловно, был знаком с приказом Антонова о «намерении белых казаков под предводительством Фролова присоединиться к тамбовским «повстанцам». Но поверил ли Матюхин этому очередному антоновскому трюку, Ектов не знал.

Расспросив Ектова, Котовский составил себе общее представление о личности Матюхина. Ему было в ту пору 42 года. Свою уголовную деятельность до революции он начал в шайке орловских конокрадов. Попался, был осужден на каторгу, бежал. Вернувшись из Сибири, он уже такой мелочью, как чужие лошади, не интересовался примкнул к вооруженным грабителям. Снова попался и снова бежал. На этот раз он сам сколотил вооруженную шайку, ограбил почту, убил артельщика и двух стражилков. В 1916 году был в третий раз арестован и приговорен к смертной казни. От виселицы его спасла Февральская революция.

Очутившись снова на свободе, он вернулся к старой профессии. Грабил и убивал почти безнаказанно, пользуясь полным безвластием, характерным для Тамбовщины в период от Февраля к Октябрю. Теперь его уголовная деятельность приобрела новый оттенок сперва он действовал под видом представителя Временного правительства, после Октября — выдавал себя за комиссара советского продотряда. Будучи арестован, он предстал перед начальником борисоглебской уездной милиции Антоновым. Они быстро договорились Антонов освободил его, и в дальнейшем они стали делиться добычей. Когда Антонов поднял кулацко-эсеровский мятеж, он, конечно, привлек и Матюхина, поручив ему формирование «дивизии».

В долгих беседах с Битовым Котовский старался нащупать слабое место своего противника. И нашел его. Матюхин был очень тщеславен.

В дни, когда кулацко-эсеровское восстание казалось на подъеме, «дивизии» Матюхина на первых порах повезло ей удалось уничтожить автобронеотряд ВЧК и разгромить 15-ю кавалерийскую дивизию. Матюхин окружил кавалерийскую дивизию ночью, воспользовавшись беспечностью командира, не расставившего охранение и не сумевшего в критический момент организовать круговую оборону. Бойцы и командиры частью были перебиты, частью разбежались. Матюхину достались богатые трофеи кони, оружие. Вот почему его банда была хорошо вооружена и оснащена.

На этой почве произошло в присутствии Ектова первое столкновение между Матюхиным и Антоновым. Антонов предложил сдать все трофеи для распределения между остальными бандами.

«Победитель» наотрез отказался.

— Добывай сам! — выдавил он сквозь зубы. — Привык чужими руками жар загребать!

Этот явный намек на их недавнюю совместную уголовную деятельность, когда Матюхин грабил, а начальник милиции покрывал его, получая свою долю добычи, взбесил Антонова. Так началась между ними скрытая вражда.

Матюхин сдал Антонову только пушки и станковые пулеметы, которые ему были не нужны они ограничивали его маневренность — основную силу тактики матюхинской «дивизии». Первые легкие успехи окрылили Матюхина, разыгралось его необузданное честолюбие, и он задумал свергнуть Антонова и возглавить кулацко-эсеровское восстание. Ектов рассказывал, как Матюхин «прощупывал» его, разнюхивая в полунамеках, как к такому «дворцовому» перевороту отнесется начальник штаба, единственный военный специалист в банде.

В задуманной операции Котовский решил использовать два обстоятельства слух об «атамане Фролове» и честолюбие Матюхина. Посоветовавшись со своими ближайшими помощниками, комбриг немедленно приступил к осуществлению намеченного плана.

Захватив с собой Ектова с конвоем и горсточку отборных людей, Котовский ночью покинул Медное и направился в деревушку возле Тамбовского леса.

Котовцы сняли с фуражек красные звездочки, кое-кто надел кубанки, другие нашили себе на брюки казачьи лампасы, выпустили чубы казаки! Ектову выдали пистолет с вынутой из него обоймой, в новенькой кобуре.

Тут комбриг еще раз оценил по достоинствам конвоиров Павла Тимофеевича. Ни один из них не был кавалеристом, поэтому сперва предполагалось посадить их вместе с Ектовым на тачанку. Но чекисты запротестовали они прекрасно понимали, что в такой рискованной операции тачанка может неожиданно стать обузой. Для нетренированных людей ночной конный переход был очень тяжелым. Однако латыши и бровью не повели, хотя, прибыв на место, они еле переставляли ноги.

Расположившись в деревушке, котовцы, стараясь завоевать доверие кулаков, стали изображать из себя бандитов. Это им удалось. Теперь для них куда опаснее нападения антоновцев стала встреча с патрулем красных курсантов, оцепивших лес тут пришлось бы только спасаться бегством!

В следующую ночь к «казакам» явился — антоновец. Он знал Ектова, они встретились как старые знакомые. Оказалось, что в том же овраге вместе с этим разведчиком скрывался и бывший начальник местной антоновской «милиции» Михаил Матюхин, родной брат атамана неуловимой банды.

Оба бандита служили маяком, оставленным здесь для связи с лесом и наблюдения за передвижением воинских частей.

В следующую ночь явился и. младший Матюхин.

Убедившись, что оба бандита скрывались уже давно и не имели ясного представления, что происходило на Тамбовщине, Ектов рассказал им целую сказку, которая лежала в основе задуманной Котовским операции. Он сообщил, что ездил из Москвы по поручению Антонова на Кубань для согласования дальнейших совместных действий с казачьим атаманом Фроловым. Мощное войско атамана якобы уже двигалось на соединение с антоновцами. Сам же Ектов прибыл сюда только с передовым казачьим отрядом специально для того, чтобы связаться с Матюхиным, поскольку Антонова разыскать невозможно.

Все сошло гладко, бандиты поверили.

В третью ночь горсточка храбрецов во главе с Котовским, Ектов и оба антоновца, которые сразу раздобыли где-то и коней и оружие, прибыли к одинокому хутору на самой опушке леса. Это хозяйство скорее напоминало разбойничий притон, чем жилище мирного крестьянина. Весь участок был огорожен высоким глухим забором из остроконечных плах, за оградой заливались лаем псы.

Лес за хутором стоял черной стеной, ярко светила луна. Михаил Матюхин громко постучал в окованную железом калитку. Где-то звякнула щеколда, хлопнула дверь. Потом слышно было, как кто-то подозвал псов, загремела цепь; через минуту послышались мягкие, осторожные шаги, и чей-то голос спросил грубо:

— Чего надо? Что за люди? Какого лешего ночью шляетесь?

Михаил Матюхин ответил, видимо, условным паролем:

— А мы к дедушке с поклоном для дяденьки! Тот же голос уже спокойно отозвался:

— А дядюшка уже соскучился…

После этого заскрипел отодвигаемый засов, и калитка открылась. Сначала за ограду вошли оба бандита. Котовский держал руку на кобуре маузера. За оградой шептались.

Наконец калитка снова открылась, и навстречу котовцам вышел громадного роста старик с длинной белой бородой. Узнав Ектова, он поклонился ему в пояс.

— Заходите, будьте гостями!

Три огромных пса бесновались, бегая по цепи, хрипели от бешенства, становясь на задние лапы того и гляди сорвутся либо задушат себя ошейниками.

Котовский исподлобья разглядывал внутренность двора. Он был огромен и сплошь застроен добротными бревенчатыми хозяйственными помещениями кулак, если не помещик… «Да тут можно, если потребуется, целый эскадрон запрятать», — невольно подумалось комбригу.

Войдя в комнату, гости обнажили головы и перекрестились на иконы. Засветив лампу-«молнию» и рассадив пришельцев, старик вышел.

Поймав взгляд Котовского, его порученец, которого все в бригаде, кроме самого Котовского, звали просто Ленька, направился вслед за ним. Чтобы оправдать свою навязчивость, Ленька спросил:

— Сенца не найдется ли для наших коней, дедушка Мы заплатим. Хочешь деньгами, хочешь сахаром…

— Да я вам и так сена дам. А без сладкого я не сижу, свой мед-то! Сахар — песок небось?

— Почему Колотый!

Дед остановился, снял клетчатый картуз и даже перекрестился.

— Царица небесная, колотый! Я лет пять, почитай, вприкуску не пробовал и вкус позабыл… Чай фамильный-то у меня остался, припрятал, а вот сахар еще в шестнадцатом кончился…

Ленька рассмеялся.

— А кусать-то есть тебе чем, дедушка?

Старик повернулся лицом к луне и раскрыл рот.

— Гляди, семьдесят два мне, а все зубы целы. Знаешь, почему Все мед, парень, делает, целитель он от всякой хвори. И от зубной тоже!

Они вышли за ограду.

— Кто старший-то у вас — спросил старик.

Отозвался взводный командир Ткаченко.

— Пойдешь, парень, со мной, покажу, где сено брать… Ячменя могу мешка два дать…

— А деду, Алеша, приготовь печатки три чаю да сахару фунтов пять, — добавил Ленька.

Дед рассказывал, отпирая замок у амбара:

— Сено у нас знаменитое, чистый клевер, сам сейчас растет, а до войны помещик подсеивал. Его это земля под лесом. Он тут машины держал, проволокой пакеты вязал.

— Где ж эти машины — поинтересовался Ленька.

— Машины-то у меня припрятаны, а толку что Для большевиков сено готовить, что ли?

Он помолчал, подумал, пожевал губами.

— А верно говорят, Ленин свободную торговлю объявил, не слыхал — спросил он как бы невзначай.

Ткаченко пожал плечами.

— Когда мы с Дона уходили, болтали про это самое. Будто в газетах красные пропечатали.

Под сеновалом оказалось обширное подполье, вход в которое был завален ржавыми железными обручами. В сухом и теплом помещении, выложенном кирпичом, вытянулись вдоль стен закрома, полные зерна. Дед засветил фонарь «летучую мышь».

— С огнем аккуратнее, — предупредил он.

Но думать, видимо, о своем не переставал.

— Не-ет, — продолжал он интересующий его разговор, — раз верно, Ленин сказал, значит не брехня. Не станет Ленин зря брехать, не такой человек!

Порученец комбрига и Ткаченко промолчали, но про себя изумились, что и для этого кулака, заклятого врага советской власти, имя Ленина оставалось символом правды…

Дед вытащил откуда-то два пустых мешка, котелок.

— Насыпай, — кивнул он Ткаченко, — ячмень вон там, в углу…

Старик вздохнул, весь во власти своих мыслей.

— Свободная торговля, — заметил он наставительно, — это сила жизни для мужика… Вон сын у меня в Дмитровском, отсюда недалеко, лавку держал. Ка-ак жили!

— А где он сейчас — поинтересовался Ленька небрежно.

Дед снова вздохнул.

— Семеро их у меня… Четверо с германской вернулись целы, вся грудь в крестах! А сейчас по белу свету скитаются… Все семеро! Будут ли живы, один бог знает!

Ленька и Ткаченко настороженно молчали.

— Трое у Ивана Сергеевича, эти-то целы. А вот прочие четверо — у Богуславского в ополчении были, про тех ничего не знаю. Болтают, будто бы у них бой был с красными аж под Сердобском, в Саратовской губернии. От тех уже с месяц вестей нет!..

А в избе Котовский тем временем осторожно расспрашивал бандитов о хозяине дома.

— Надежен ли?

— Да что вы, господин атаман, — отозвался Михаил Матюхин, — дед свой в доску! Первый пчеловод был в уезде… Он мне с Иваном, брательником, дальней родней приходится, все сыновья его у нас в отрядах. Этот дед для купца Бармина что ни год больше вагона меда на ярмарку в Нижний отправлял. А воск такой чистый готовил, что его на свечные заводы не расчет было отдавать. Прямо с ярмарки этот BOOK в Англию шел… Денег они с Барминым загребали уйму!

Михаил помолчал и с нескрываемой завистью добавил:

— При красных он в лесниках служил для отвода глаз. Ну, и лесом помаленьку приторговывал. Богатющий старик. Говорит, что красные его вконец обобрали, а всамдели у него еще пять раз столько осталось! Вот если до рассвета здесь проторчим, на пасеку его глянете, тут рядом. Там колод двадцать для проформы выставлено, а у него их — с сотню, побольше даже… В лесу пасеку запрятал, там дочка за ней приглядывает… Богатющий старик! — повторил он.

Вернулся хозяин дома с большим блюдом сотового меда, которое он нес двумя руками. Сзади, облизываясь, шествовал Ленька с деревянными ложками.

Поставив блюдо на стол, дед сел, снял свой клеенчатый картуз и вытер влажную лысину.

— Так, — промолвил он, — по хозяйству будто обо всем распорядился, как надо. А теперь…

Он уставился на Михаила Матюхина и спросил:

— Дело какое до меня есть, или просто так, проездом на огонек заглянули?

— Время не такое, чтобы по гостям разъезжать, — заметил Михаил сурово.

В горницу вошел Ткаченко, положил на стол чай и сахар для хозяина дома и тут же вышел.

— Сейчас самоварчик вздую, — засуетился пасечник, — я вприкуску чаем побалуюсь, а вы — с медком!

— Погоди, дед, — остановил его Михаил, — сперва дело сделаем, а потом уж чай гонять будем. Ты скажи-ка брательника моего, Ивана Сергеевича, можешь в лесу сыскать Вот в чем вопрос! Брательник нам сейчас позарез нужен!

— Отчего же нельзя, можно сыскать, — отвечал осторожно старик. — А зачем он вам нужен?

— Да вот только письмо передать…

— Что ж, письмо передать можно, — ответил дед, успокоившись.

Он разбудил спавшего на печке внука, парнишку лет десяти, и зашептал ему что-то на ухо. Тот подпоясал шнурком портки и выскочил во двор. Ленька увязался за ним.

Парнишка вышел за ограду и стремглав побежал к лесу…

Кавалеристы лежали на сене, покуривали, вяло переговариваясь. Порученец комбрига окликнул их:

— Алеша спит?

— Да нет, какой тут сон, — отозвался взводный, выйдя на лунный свет, зевая и потягиваясь, — лег, да не спится…

— Все спокойно?

— Четыре поста у меня вкруговую расставлены, — сообщил Ткаченко, — пока ничего не замечают. Кричит только кто-то в лесу, выпь, пожалуй…

— Может, выпь, а может, и не выпь, — заметил Ленька рассудительно.

Взводный нервничал:

— Я говорил комбригу берите эскадрон! А он свое заладил чем меньше народу, тем лучше. Даже ручного пулемета не разрешил брать… А потом — р-раз принимай, Ткаченко, бой! А как я вас одним взводом прикрывать буду, если из лесу кто выскочит? Куда это парнишка сиганул?

— А черт его знает, — пожал Ленька плечами, — значит так надо…

— А все-таки парнишку зря одного в лес пустили!

Но внук хозяина оказался легок на помине. Он тут же вышел из лесу, ведя на недоуздке стреноженную лошадь; пустил ее пастись на лугу перед воротами, а сам юркнул, во двор.

…Ектов сообщил старику, что у него в гостях «казачий атаман Фролов», восставший против советской власти и сейчас идущий со своим войском на помощь тамбовским повстанцам.

Хозяин и вовсе заволновался. Принес из погреба жбан с хлебным квасом, накрошил мяса, луку и зеленых огурцов, достал миски, налил сметаны.

— Кушайте окрошку, гости дорогие!

Поставил он на стол и бутыль медовухи, но никто к браге не притронулся.

В горницу вошел парнишка. Под мышкой он держал подушку с веревочными стременами, обычное снаряжение бандитской кавалерии, на плечо накинута была уздечка. Мальчик вопросительно глянул на деда.

Котовский протянул ему письмо. Этот документ был заготовлен заранее, еще в Медном. Адресован он был, не без задней мысли, так.

«Командующему Тамбовскими крестьянскими войсками Ивану Сергеевичу Матюхину».

В письме за подписью атамана Фролова и начальника штаба «крестьянской армии» Ектова Матюхину предлагалось срочно назначить время и место свидания.

«…Мы Антонова и за человека не считаем, — писал Котовский. — Одна надежда на тебя, Иван Сергеевич. Ведем с собой два полка — донской и кубанский. А прочее казачье войско идет следом. Давай и ты своих орлов, красный Тамбов возьмем с ходу. Будет тебе в лесу, как волку, прятаться. Хозяина нет в Тамбовской губернии, кроме тебя. Ждут крепкой власти мужики. А там того и гляди на Москву пойдем, на весь мир прославимся. Большевиков прогоним, а народ уж нас не забудет».

Отдавая парнишке письмо, Котовский предупредил хозяина:

— Учти, дед, мы еще затемно должны отсюда сняться. А то не ровен час красные наскочут. Мы-то, даст бог, отобьемся и уйдем, да вот все дело придется сначала начинать! И тебе может влететь за то, что нас принимал…

Старик спокойно ответил:

— Не сомневайтесь, он мигом обернется, не впервое ему…

Когда мальчишка, запрятав письмо за пазуху, ушел, Михаил Матюхин заметил:

— Напрасно вы тревожитесь, господин атаман! Не наскочут красные, не таковские они! Тут у нас кто Юнкеря, по-ихнему курсанты. Они все с лопаточками ходят. Придут на место, окопаются и лежат. А Иван у них под самым носом, из лесу выходит, пройдет, куда ему надо, и так же восвояси возвращается…

Он сплюнул и добавил иронически:

— О-це-п-ле-ние называется, курам на смех! А Котовский в Медном отсиживается, отдыхает от трудов праведных. Не случится у нас непрошеных гостей!

Слушая его болтовню, Котовский соображал:

«Значит, не известно ему, как мы с Аверьяновым разделались!»

Мучительно долго тянулось время.

Заснул Ленька, уронив голову на руки, сложенные на столе.

Старый дед задремал, сидя на припечке.

«А если он, притворяется? Вдруг хитрый пасечник все же раскусил, в чем дело, и шепнул внуку такие слова, услышав которые Матюхин с лесными разбойниками уже подкрадываются к хутору»?

Котовский разбудил Леньку, и они оба вышли на крыльцо.

— Сходи к Ткаченко, — приказал комбриг, — что-то от них давно никого не было…

— Так ведь и сигнала тревоги не было, — возражал сонный порученец.

— Мало ли что? А может быть, их уже тихонько передушили, а теперь и до нас добираются?

— Таких, пожалуй, передушишь, — огрызнулся Ленька, направляясь к калитке…

В избе Котовский и Ектов сидели на лавке друг возле друга, изредка переговариваясь. Латыши и спутники Котовского по двое ходили курить на крыльцо. Старик предупреждал:

— Христом богом прошу, в избе не дымите! Пчелы очень табак не уважают! Да и сам я табаком не балуюсь, в горле у меня першит от дыма…

— Долго он что-то ездит! — вздохнул Котовский.

— Да, наверное, не близко, господин атаман, — успокаивал его Ектов.

Парнишка, наконец, вернулся. Ответ привез, адресованный Ектову. Волнуясь, тот стал читать послание вслух. Пасечник, сгорая от любопытства, все же из деликатности вышел во двор. После того как он узнал, что у него казачий атаман, старик стал особенно предупредителен…

Матюхин просил Ектова поблагодарить атамана Фролова за честь и доверие, оказанные ему, и рекомендовал атаману остерегаться Котовского.

«Я давно о нем, собаке, наслышан, — писал Матюхин, — это бессарабский цыган, хитер и смел. Шайку подобрал себе подходящую, одни головорезы…»

Котовский невольно усмехнулся. Забавно было слушать такие «лестные» отзывы о бригаде…

В общем Матюхин попался на удочку, но, будучи опытным конспиратором, не в первый год ведущим борьбу с советской властью, он на первых порах решил быть очень осторожным. Он просил Ектова передать атаману Фролову, чтобы тот прибыл со своим авангардом ровно через неделю в село Кобыленку, что в восьми километрах от хутора пчеловода. Туда он к этому времени вышлет своих представителей для переговоров с казачьими старшинами.

Комбриг был разочарован, он надеялся на более скорую развязку, а тут — новая оттяжка! Но делать было нечего, приходилось довольствоваться и этим.

Распрощавшись с гостеприимным хозяином, сели по коням. На востоке протянулась розовая полоса, из ближнего оврага поднимался туман. Светало…

С ходу Котовский пошел размашистой рысью, его маленький отряд не отставал. Километрах в двух от Медного, когда уже совсем рассвело, комбриг подозвал к себе одного из латышей и передал ему приказание. Тот, по обыкновению молча, кивнул головой.

Конвоиры помогли Ектову застегнуть брезентовый пыльник, натянуть капюшон. Потом они все трое поднялись в галоп и этим аллюром промчались через все село к штабу.

Котовский же с остальными кавалеристами поехал шагом.

В церкви зазвонили к заутрене, двое пастушат трубили в рожок, хозяйки выпускали скотину за ограду. У колодца, как всегда в деревне, собрались бабы посплетничать. Узнав Котовского, они поклонились ему.

Комбриг был явно не в духе. Он натянул повод, Орлик послушно остановился.

— Эщ бабы, — крикнул Котовский хрипло, — кланяетесь Уважаете А сами чуть ночь — огорода-ми да в овраг мужикам-бандитам еду таскаете Думаете, я не знаю Погодите, доберусь я до вас, вертихвостки!

К комбригу подъехал сопровождавший его в лесном походе начальник особого отдела Коля Гажалов.

— Зря вы, Григорий Иванович, рискуете! Ведь среди этих женщин могут быть и переодетые бандиты…. Пальнет один такой сумасшедший…

Сорвав плохое настроение, Котовский уже повеселел.

— Ерунда, — махнул он небрежно нагайкой, — восстание идет на убыль! Вот только с Матюхиным разделаться — и тогда антоновщине крышка!

4. Корабли сожжены…

Итак, до решающей схватки оставалась целая неделя! Обдумав все, Котовский был даже рад этой отсрочке. Для того чтобы осуществить «идейку», которая мелькнула у него еще в вагоне Тухачевского, требовалась сложная подготовка. Предстоящая операция была настолько рискованна, что малейший промах мог обойтись очень дорого. По данным разведки, у Матюхина было тысячи полторы сабель. У Котовского — пятьсот.

В большой двухсветной гостиной на втором этаже собрались вызванные комбригом комиссар Борисов, начальник особого отдела Гажалов, командиры и комиссары обоих полков. Наступило время посвятить в тайну предстоящей операции более широкий круг людей.

Котовский в общих чертах изложил план операции, рассказал и про Ектова взят, мол, в плен, и все.

— Берем с собой в рейд, — закончил он, — весь строевой состав и все пулеметы. Обоз минимальный, сам проверю овес на пять суток, сахару мешков пять на случай, если на месте жрать будет нечего…

Представители полков внимательно слушали.

— Ну, сухари, конечно, — продолжал Котовский, — но ничего лишнего! Все остальное батарея, эскадрон связи, обоз — остается здесь.

— А прикрытие обоза — спросил командир первого полка Попов, всегда очень пунктуальный.

— Конная разведка батареи и все ездовые в обозе вооружены. У артиллеристов — два пулемета. Хватит! Уйдем мы ночью, скрытно, вернемся дня через три. Тут и банд поблизости таких нет, чтоб решились налететь! Охранение прядется соблюдать особенно тщательно.

Он кивнул Леньке:

— Командира батареи и политрука сюда! Только поскорей!

Порученец не позже чем через минуту вернулся в сопровождении артиллеристов. Комбриг, ни при каких обстоятельствах не терявший способности пошутить, спросил:

— Пушкари, вы что, на самолете, что ли, прилетели?

Командир батареи Продан замялся:

— Да нет, товарищ комбриг, — пробормотал он, — мы тут с политруком случайно под рукой очутились. Дело у нас было к дежурному по бригаде…

Он говорил неправду. На самом деле ординарец связи предупредил его о предстоящем совещании. Тогда он прихватил политрука и помчался к штабу а может, комбриг все-таки пригласит и их?

Котовский специально для артиллеристов вторично коротко, скороговоркой изложил план операции. Хотел он, чтобы как можно меньше народу знало о рейде, да. вот не обошлось…

Выслушав, Продан запротестовал. Был командир батареи чернобровым красавцем с пышной шевелюрой цвета вороного крыла. Кожа на лице у него оставалась белой, нежной и летом, под жарким солнцем; он обладал способностью краснеть, как девушка, когда смущался или волновался. Сейчас румянец залил ему щеки. Он встал и заговорил запинаясь:

— Товарищ комбриг, опять без артиллеристов обходитесь! Обидно… Разрешите мне взять свою конную разведку и войти взводом к Кириченко, что ли…

Комбат и помощник командира второго полка Кириченко дружили. Но Котовский рассердился и стукнул кулаком по столу.

— Мы что тут, в игрушки играем — крикнул он в сердцах. — Я тебя назначаю начальником тыла. Понятно Здесь останешься!

Продан, красный как кумач, умолк.

— И чтобы ты мне охранение поставил как следует, а то перережут вас тут без нас, как цыплят… Кто дежурил по бригаде сегодня ночью?

— Лебеденко, — отозвался Ленька, — взводный от второго полка!

— Давай его сюда!

Через минуту Лебеденко вытянулся у порога, поспешно оправляя на себе пояс и гимнастерку.

— Ты дежурил ночью — спросил Котовский строго.

— Я…

— Никаких происшествий не было?

— Никаких! Я вам утром докладывал…

— Какое было тебе приказание?

— Никого из села не выпускать, всех впускать! Выполнил…

— А как насчет женщин?

Взводный смущенно развел руками.

— Бабы… Сигают они по огородам ночью, верно… По своей нужде или по хозяйству, кто их знает Не за подол же их хватать, товарищ комбриг.

— Отчего же, — возразил Котовский, — иногда полезно и за подол схватить! Начальник особого отдела! Прошу разъяснить этому дамскому угоднику…

— Что ж, — отозвался Гажалов, — ты вот, Никита, миндальничаешь с женщинами, а они вовсе не по хозяйству ночами шмыгают… Огородами, огородами— да в овраг, а там их мужья или братья поджидают. Не беда, что они им еду носят, пусть жрут, черти, недолго им осталось на травке пастись… А вот что бабы бандитам сведения о нас сообщают, это плохо! Кто знает, не матюхинские ли это маяки здесь под носом расставлены Все может быть…

— Понял, Лебеденко — спросил комбриг. — И ты, Продан, мотай себе на ус, когда за старшего в Медном останешься.

И, обращаясь снова к Лебеденко, отрывисто бросил:

— Свободен, Никита, ступай!

Обескураженный дежурный по бригаде вышел. Котовский снова обратился к Гажалову:

— Начальник особого отдела, расскажи им подробней!

Гажалов достал блокнот, просмотрел какие-то записи.

— Так вот, — заговорил он, — минувшей ночью четырнадцать женщин с узелками в овраг спускались, вчера — девятнадцать… В том числе и хозяйка дома, где стоит командир первого полка…

Все рассмеялись, а Попов опустил голову, рассматривая сапоги.

— Здорово! — заметил комбриг. — А ведь верно, есть у нас такие, франты как увидят юбку, так и растают…

Командир первого полка еще ниже опустил голову. Действительно, он втихомолку ухаживал за своей хозяйкой, красавицей, женой скрывающегося где-то эскадронного из разгромленной группы Аверьянова…

— Ну ладно, довольно об этом, — продолжал Котовский, — только всем впредь наука! Теперь еще вопрос есть ли у кого в полку ненадежные Чтобы не обижать, отправим их куда-нибудь с пакетом, в Тамбов или еще куда… Лишь бы с собой их не брать.

Командир первого полка Попов тотчас же доложил совершенно официально:

— Во вверенном мне полку ненадежных в наличии не имеется!

А комиссар полка плечами даже пожал:

— Ненадежные Первый раз слышу! Это какие же такие?

Гиндин, командир второго полка, отнесся к этому вопросу менее спокойно. Он встал, нервно оправляя на себе портупею.

— Если б у меня были ненадежные, я пришел бы к вам и сказал товарищ комбриг, расстреляйте меня, я допустил у себя в полку заразу.

Котовский был удовлетворен.

— Тем лучше, — заметил он, — только послушаем, что по этому вопросу начальник особого отдела скажет. Гажалов!

Тот снова углубился в свою записную книжку.

— Нет, — сообщил он после небольшой паузы, — насчет ненадежных у меня никаких материалов нет… А вот барахольщиков хватает, особенно в первом полку.

Попов спросил начальника особого отдела ледяным тоном:

— Вы что же это, Николай Алексеевич, на счетах вычислили, что у меня в полку барахольщиков больше, чем у Гиндина, или в уме?

Котовский предостерегающе поднял руку.

— Хватит! Не место и не время здесь для препирательств! Но раз уж к слову пришлось… Наблюдаю иногда бригаду на марше кони навьючены, как верблюды, если не в рейд, конечно! Баульчики какие-то, свертки, тюки… Что это такое Не то беженцы, не то дачные мужья!..

Представители полков молчали.

— Хотите знать мое мнение по этому вопросу — продолжал комбриг. — От барахольства до мародерства один шаг. И один шаг от мародерства до измены! Хватит об этом! Пошли дальше маскарад…

У котовцев после разгрома деникинцев осталось много кубанок и папах. Комбриг почему-то ненавидел этот вид головного убора и запретил его носить. Не разрешал он носить бурки и чеченские кинжалы. Все эти трофеи бойцы, однако, хранили в личных вещах. Теперь Котовский приказал такие доспехи сосредоточить в первом полку.

— Понятно — спросил комбриг. — Значит, кубанцев мы имеем. Теперь осталось донцов приодеть… Петр Александрович, — обратился он к комиссару бригады, — у вас кумач красный есть?

Борисов замялся.

— Немного есть, Григорий Иванович… Ну, так стол застелить для митинга или собрания… Пару лозунгов написать… В общем метров десять наберется.

— Хватит! Прошу вас передать это добро Гиндину, пусть второй полк нашьет лампасы и околышки на фуражки. А я политотделу потом компенсирую…

Комиссар бригады махнул рукой.

— В Тамбове, в отделе снабжения, кумачу сколько угодно… Вот кожи подошвенной нет ни дюйма, а кумачу хоть отбавляй! Навязывают…

— Прекрасно! Остается техника. Как мы швальню организуем?

— У меня, — заметил запасливый Продан, — есть швейная машинка.

— Ну вот, видишь, как хорошо, — пошутил Котовский, — значит, и батарея будет участвовать в рейде.

Но Продан шутки не принял, он был слишком огорчен.

— Так, — продолжал комбриг, — выступаем мы сегодня в ночь, вернее — перед самым рассветом. Штаб-трубач сбора играть не будет. Давайте сверим часы ровно в три часа утра вывести эскадроны на большак, что за плотиной. Продан должен сменить все караулы еще в восемь часов вечера, кавалеристов от караульной службы освободить, заменить артиллеристами. Ясно Теперь так мне хотелось бы это швальное дело сосредоточить в одном месте. Амбар какой-нибудь найти, поставить охрану и там портняжить. Обеспечите это дело, Гажалов?

— Обеспечу! Прошу объявить бойцам если кто-нибудь провалится, именно — баба какая-нибудь дотошная или бездельник старикашка подглядит, что боец лампасы подшивает или папаху режет под кубанку, — молчок, не связываться! Сразу ко мне, а я уже этого любопытствующего изолирую до конца операции.

— Правильно, — одобрил Котовский, — береженого бог бережет! Все?

— Нет, еще не все, Григорий Иванович, — возразил комиссар бригады, — мне кажется, что со стороны бойцов могут возникнуть естественные вопросы к командирам или к политсоставу… Как быть в таких случаях?

— А вы что предлагаете?

— Сейчас же, немедленно созвать по полкам партийные собрания. Рассказать все коммунистам. А уже им поручить провести подготовительную разъяснительную работу…

— Дело говорите! — согласился Котовский. — Только давайте так товарищи командиры и комиссары, даы — Борисов, Гажалов и я — сейчас знаем больше, чем рассказали вам. Бойцы, политруки и командиры должны знать об этой операции меньше, чем вы. Значит, так разъяснить только в общих чертах, намеками…

Все разошлись, Котовский остался один. Он устало потянулся и пошел в комнату, где отсиживался Ектов. Тот играл с конвоирами в подкидного дурака. Все встали. Комбриг взглядом показал латышам, что они могут удалиться. Те сразу без слов вышли из комнаты и встали за дверью, держа руку на деревянных кобурах маузеров. Так они простояли, как изваяния, все время, пока длился разговор Котовского с Ектовым с глазу на глаз.

Некоторое время Котовский и Ектов сидели молча. Потом комбриг положил своему собеседнику руку на колено.

— Павел Тимофеевич, — заговорил он медленно, проникновенно, — вы на меня только не обижайтесь…, Мы выходим на рассвете, к вечеру окажемся лицом к лицу с вашими вчерашними соратниками…

У Ектова задрожали губы.

— Давайте, — продолжал комбриг, — поговорим как мужчина с мужчиной, Если вы чувствуете, что не в силах выполнить то, что вам поручено, если вы допускаете, что в последнюю минуту у вас не выдержат нервы, скажите сейчас. Это лучше, чем потом… Потом будет поздно.

Ектов продолжал молчать, только губы у него прыгали все сильней и сильней.

Котовский подергивал себя за нос.

— Подумайте, Павел Тимофеевич… Отсюда, из Медного, у вас есть еще путь к отступлению. Если сомневаетесь в себе — оставайтесь здесь. Я вывернусь Я совру Матюхйну, что вы заболели, что вы едете следом — словом, я найду, как объяснить ваше отсутствие… Решайте. Из Кобыленки для вас пути отступления уже не будет…

Ектов внезапно встал, широким жестом трижды перекрестился на икону. Повернулся к комбригу:

— Григорий Иванович, я клянусь! Я клянусь жизнью и счастьем жены и детей, своей жизнью и будущим своим клянусь! Я — верующий…

Котовский одобрительно похлопал его по плечу, близко заглянул в глаза.

— Бога вашего я не признаю, но верующим иногда верю… Не думайте, ведь и у меня есть своя вера, и я не изменял ей никогда в жизни. И не изменю до последнего вздоха!

Так они расстались до ночи.

От Ектова комбриг направился в аппаратную. Телеграфисты эскадрона связи играли в шашки. Обе сводки, оперативная и разведывательная, были уже переданы, делать операторам было нечего. При виде Котовского они встали. Григорий Иванович молча махнул рукой — «да ну, какие там церемонии!» — и сел за свободный стол, устало подперев голову рукой. В последнюю минуту, перед тем как вызывать Тамбов, его вдруг охватило раздумье «Может быть, вообще ничего не сообщать Тухачевскому, пока все не будет кончено… Нет, нельзя! И так он слишком многое мне доверил!»

Комбригу повезло, командующий оказался у себя в аппаратной. Григорий Иванович, откашлявшись, стараясь не заикаться, начал диктовать.

Телеграфист застучал ключом.

«Михаил Николаевич, у аппарата Гриша. Докладываю на рассвете пойду прогуляться, как с вами условились. Дядю Павла беру с собой».

Тихо шуршала, вращаясь, катушка, бежала немая лента очевидно, Тухачевский старался вникнуть в смысл переданных ему слов. Наконец замелькали точки и тире. Напряженно вглядываясь в них, телеграфист читал вслух:

— Понял вас, точка. Это все, что хотите доложить, вопросительный знак.

Котовский снова заговорил:

— Это все, что пока могу доложить.

Снова пауза. Потом опять замелькали на ленте точки, тире.

— Назовите контрольный срок, по истечении его буду считать, что вы в затруднении, и помогу вам, точка. Сам приеду к вам, восклицательный знак.

Комбриг думал недолго.

— Уверен, что до этого дело не дойдет. Сегодня пятница, не позже вторника доложу, что весь сорняк выполот.

Снова побежала немая лента. И опять точки и тире:

— Будь по-вашему, точка.

Тут Котовского внезапно осенило:

— Нужна ваша помощь. Хотелось бы, чтобы наши ребята на железной дороге, от станции Сампур до самого Тамбова, шумели бы раза три в сутки хотя бы по часу. И консервные коробки пусть в эти дни катаются и тоже шумят. Чем больше будет шуму, тем легче мне!

Долго бежала на этот раз пустая лента не сразу, очевидно, дошел до сознания командующего тайный смысл загадочной просьбы комбрига. Наконец телеграф заговорил:

— Будет сделано, сейчас отдам распоряжение, точка. Влетит мне в копеечку ваша затея, восклицательный знак. Желаю удачи, восклицательный знак. Жду с нетерпением вашего донесения, восклицательный знак. Смотрите только не простужайтесь, ведь вы подвержены простуде, многоточие. Все, считаю разговор законченным, точка.

Комбриг был удовлетворен. Рейд разрешен! И если даже где-нибудь секретный маяк бандитов подключен к телеграфному проводу, вряд ли кто-либо поймет, что он берет с собой в операцию Ектова, что просит наши гарнизоны, расположенные вдоль железной дороги, а также бронепоезд ежедневно стрелять в воздух. Точно так же, как никто не поймет, что командующий еще раз просил его не рисковать собою…

Он встал и приказал телеграфистам:

— Всю эту ленту собрать, за ней зайдет товарищ Гажалов.

Вернувшись в свою комнату, Котовский приказал дежурному никого к нему не пускать, разбудить в полночь.

В последнюю минуту Григорий Иванович вспомнил что-то. Быстро набросал еще одну телеграмму в Тамбов, позвал порученца Леньку и приказал ему:

— Иди в аппаратную. Пусть передадут при тебе. К проводу вызови кого-нибудь постарше…

Тамбов тотчас же откликнулся. Порученец комбрига продиктовал телеграфисту:

— Еще просьба, Михаил Николаевич пусть наши ребята, что по грибы в лес ходят, в эти дни отдохнут и другим не мешают грибы собирать. Гриша.

Это означало Котовский просит дать команду оцеплению леса, пока идет секретная операция, не принимать активных действий. Если они заметят движение в лесу и из лесу — никому не препятствовать!

Тамбов ответил «Вас понял».

У комбрига слипались глаза, когда Ленька вернулся. Григорий Иванович вопросительно глянул на него.

— Передал! — доложил порученец.

— Кто был у аппарата?

— Какурин, начальника штаба…

— Добро!

Опустившись на необъятную купеческую кровать, натянув на голову простыню, Котовский пробормотал вслух, он любил иногда цитировать классиков:

— Ну, вот и все корабли сожжены, жребий брошен!

5. Во вражеском окружении

Будить Котовского не пришлось. Он сам проснулся около полуночи и отправился проведать своего заместителя, стоявшего в соседнем доме. Двое ординарцев связи молча проследовали за комбригом один вошел вслед за ним в ограду, обошел дом и встал с заднего фасада, поглядывая на огород, другой остался на улице у калитки.

Заместитель Котовского Николай Николаевич Криворучко был ранен недели две тому назад в жестокой схватке с антоновцами. В банде, которую он в этом бою ликвидировал, насчитывалось не более полутораста сабель, но банда была особенная только командный и эсеровский «политический» состав. Это были отъявленные враги ни один из них не сдался в плен, они убивали своих коней, а потом стрелялись сами.

Рана Криворучко была не особенно серьезной пуля раздробила ключицу. Но он сам усложнял излечение, не разрешая эвакуировать себя даже в Тамбов. Так и таскался за бригадой, обложенный подушками, полулежа на тачанке. В результате такого режима рана начала гноиться. Врач второго полка, пленный поляк Кульчицкий, настаивал на общем наркозе, так как операция должна была быть очень болезненной. Криворучко об этом и слушать не хотел. Уговаривать его отправились Котовский, Борисов и Гажалов.

— Он меня спать заставит, — говорил, волнуясь, Николай Николаевич, — а сам натворит делов с моим плечом… Черт его знает, что у него на уме пленный ведь!

— Не беспокойтесь, я сам буду присутствовать при операции, — пытался утихомирить его начальник особого отдела, — я уж прослежу!

— Ты что, врач — огрызнулся Криворучко. — Я буду спать, он на глазах у тебя какую-нибудь гадость сделает, а ты будешь только ушами хлопать! Режьте так, раз надо…

Операция состоялась без наркоза. Николай Николаевич морщился от боли, но не издал ни единого стона. Был момент, когда он вдруг дернулся и закричал истошным голосом:

— Стой, куда тащишь Це же кость! Ложи обратно на место, застрелю!

Преодолевая сопротивление больного, врач исполнил свой долг удалил мелкие осколки кости, промыл и зашил рану…

Котовский застал своего помощника в хорошем состоянии. Операция прошла удачно, температуры не было, боли не ощущались. Присев у изголовья ра-неного, комбриг посвятил его в план предстоящего боя.

Тут Николай Николаевич не выдержал, сел на постели и решительно заговорил:

— Н-нет, без меня дело не обойдется! Сяду на пулеметную тачанку и поеду с вами. Может быть, как-нибудь пригожусь… Я же здоров!

Комбриг насильно уложил его на подушки и сказал очень веско:

— Если будете настаивать, я прикажу вас связать и отправить в Тамбов, в санчасть. Вы знаете, со мной шутки коротки!

Криворучко подчинился. Только закусил губу и бешено вращал зрачками…

Было еще темно, только на западе горизонт начинал бледнеть. За оградой двухэтажного кирпичного дома собрались Котовский, Борисов, Гажалов, Ленька, ординарцы связи, коноводы командиров, штаб-трубач; штабные рассаживались по коням. Застоявшиеся лошади играли. И под Ектовым — тоже.

Еще накануне после совещания Котовский задержал командира первого полка.

— Иосиф Иванович, — спросил он, — не найдется ли у вас такого лишнего коня… чтобы вид у него был вполне приличный, а аллюра — никакого…

— Есть, — тотчас же отозвался Попов, — подлец фуражир вчера опоил свою рыжую кобылу, ну, она, ясно, — села на ноги…

— Да нет, — раздраженно перебил его комбриг, — экстерьер должен быть в полном порядке, только резвости никакой!

Командир полка на минуту задумался.

— Нашел! — радостно воскликнул он. — У капельмейстера хора трубачей есть такой маштачок, красавец, а бегать вовсе не может одышка!

— Белый?

— Зачем Серый в яблоках…

— Пойдет! Тогда капельмейстера на это время спешите, а маштачка сюда в штаб пришлите!

И, встретив недоуменный взгляд Попова, вынужден был пояснить:

— Под Ектова. Понял..

Теперь этот серый в яблоках конь играл под седлом у Павла Тимофеевича грыз удила, брызгая пеной, плясал на месте и даже пытался встать на дыбы…

Окинув взглядом свою немногочисленную «свиту», комбриг спросил:

— Все в сборе… Пошли, время! — И крупной рысью направил Орлика в сторону плотины — там строились эскадроны.

Командиры полков доложили Котовскому, что переодеть удалось далеко не всех. Но комбриг успокоил их:

— Что за беда Ведь это только для видимости, психическая атака. Половина вырядилась Ну, и достаточно…

Борисов дополнил его:

— Вы себе представьте такую картину казаки демобилизовались, разошлись по домам. А тут вдруг тревога восстание!.Все сорвались с места, и не каждый, конечно, сумел одеться по форме. Это естественно!

— Григорий Иванович, — добавил Гажалов, — я думаю подсказать ребятам еще такую легенду, если зайдет с бандитами разговор на эту тему большевики велели спороть лампасы и околышки, отобрали кинжалы. Как увидят кого-нибудь в кубанке — сразу тащат в Чека… Вот и пришлось выходить в поход в чем попало…

— Все слышали — спросил комбриг полковых командиров. — Вот так пусть и брешут, очень складно получится!

Котовский приказал загнуть фланги строя, чтобы образовался круг. И когда за спиной комбрига сомкнулись фланги, образовав правильный живой обруч, приподнявшись на стременах, он заговорил:

— Братва! Мы с вами брали в конном строю бронепоезда, на десятки километров вглубь про-никали в тыл противника. Рубили петлюровцев, белополяков, деникинцев, махновцев, бандитов всех мастей..

Он окинул взглядом знакомые лица. Стояла напряженная тишина.

— А сейчас, — продолжал Котовский, — революция потребовала от нас большего. У нас нет и пятисот сабель, у Матюхина их — тысячи полторы… Соотношение сил как будто нормальное, обычное для нас. Но сейчас, кроме того, чем мы побеждали в прошлом, потребуются еще и притворство и хитрость. Один болтун или растяпа может погубить все дело…

Было так тихо что стало слышно, как дышат кони.

— Братва! — крикнул Котовский, — отныне я — Фролов, атаман ваш. Как зайдем в Кобыленку и до самого конца операции мы будем все время находиться во вражеском окружении. Поэтому никаких «товарищей» только — станичники, хорунжие, есаулы. «Советскую власть мы ненавидим, готовы биться с ней до последнего. Большевиков прогоним, будет созвано учредительное собрание». Понятно?

Ему ответил нестройный хор одобрительных возгласов. В общие задачи операции коммунисты посвятили младших командиров и бойцов еще накануне, так что в сообщении Котовского для них было мало неожиданного.

— И вот еще что, — продолжал комбриг, — к та, — кому делу я не собираюсь принуждать. У кого кишка тонка, кто чувствует, что нервы у него могут не выдержать, а им предстоит большая нагрузка, пусть выйдет из строя и едет обратно. Пока не поздно. Только язык за зубами держать! Ну?

Отблеск наступающего рассвета внезапно уронил розовые блики на сосредоточенные, суровые лица бойцов.

Котовский выждал несколько минут, но никто не шелохнулся. И тогда он приказал построить эскадроны в походные колонны, а полковых командиров задержал подле себя.

— У нас насчитывается в эскадронах, — сказал он, — человек десять настоящих казаков. До нашей цели часов десять ходу. Так пусть за это время наши казаки расскажут остальным про настоящую казачью жизнь, чтобы каждый мог, в случае чего, врать напропалую! Понятна задача Трогайте!

По пути на Кобыленку на карте значилось две деревеньки, их обошли полем. Котовский всю дорогу беседовал с Ектовым, расспрашивая о Матюхине.

Павел Тимофеевич, между прочим, рассказал, что Матюхин преклоняется перед Махно, о котором он, впрочем, знает только понаслышке. Комбриг изумился:

— Махно? Какая связь, что общего?

— Да видите ли, — пояснил Ектов, — Иван Сергеевич по натуре грабитель, которому мешает всякая власть. Ведь он как жил после своих грабежей Завладеет добычей и гуляет в каком-нибудь притоне, пока все не пропьет. Потом снова идет на промысел.

— Чего же он добивается, к чему стремится — интересовался Котовский.

— Прежде чего он добивался Выпить, закусить, погулять с какой-нибудь случайной девкой… А вот как связался с Антоновым да нагляделся на него, и ему захотелось власти. А эсеры, что возле него, голову ему дурят. Ершов о нем говорил «Самородок, непосредственная натура, крестьянский вожак!» А идей-то у этого самого вожака никаких нет в голове!

«Как и у тебя!» — невольно подумал комбриг…

День выдался жаркий. Влажные лица кавалеристов покрылись толстым слоем темной пыли чернозем! С грустью обозревал Котовский вытоптанные и выжженные солнцем поля, осыпающиеся озимые хлеба.

Шли так десять минут рысью, десять минут вели коней в поводу, десять минут ехали шагом. При таком аллюре ни кони, ни люди не выбивались из сил. Раза два, явно предварительно договорившись между собой, к комбригу на марше подъезжали командиры полков. Подтянутый и дисциплинированный Попов, конечно, никогда себе этого не позволил бы, а Гиндин невзначай спрашивал:

— Никаких распоряжений не будет, товарищ комбриг.

Котовский отвечал сухо:

— Насчет привала распоряжений не будет. Охранение соблюдайте! Головной и боковые разъезды менять через каждый час, как приказывал. Все!

Оба полковых командира молча брали под козырек и, вздохнув, отъезжали в сторону, дожидаясь своих эскадронов…

Когда показалась Кобыленка, Котовский в последний раз спешил бригаду и вызвал к себе квартирьеров. Когда они собрались вокруг него, комбриг коротко приказал:

— Маштаву!

Помощник командира первого полка сидел в казачьем седле, отделанном серебром. Так же убрана была и уздечка. Маштава был в кубанке, бурке, с бело-красным чеченским башлыком, развевающимся за плечами. Блестел на солнце роскошный кинжал, весь в золоте и костяных резных украшениях. Всего этого он прежде не надевал. Не любил этих побрякушек комбриг! Теперь же Котовский, удовлетворенно глянув на статную фигуру лезгина, заметил иронически:

— Красавец! Абсолютно бандитская рожа, как нельзя лучше подходит для нашего дела! Поедешь старшим квартирьером!

Маштава, невозмутимый, козырнул левой рукой. Правая, изуродованная, затянутая в черную лайковую перчатку, спокойно лежала на поводе. Комбриг оглянулся, Ленька молча протянул ему карту, которую еще заблаговременно достал из полевой сумки.

Григорий Иванович расстелил карту на траве и сам прилег возле, подперев голову руками.

— Слезай! — скомандовал Маштава квартирьерам, а сам присоединился к комбригу. Подъехали полковые командиры.

— Командиров пулеметных эскадронов ко мне! — приказал Котовский. За ними тотчас же поскакали ординарцы связи.

Комбриг некоторое время молчал, изучая карту и поджидая пулеметчиков. Когда они подоспели, он медленно заговорил:

— Судя по карте, село состоит из трех параллельных улиц, одним концом обращенных в сторону леса. Уличные порядки ближе к лесу пересекает овраг, по дну течет речка, есть мост. За селом овраг, черт бы его побрал, загибается в сторону леса…

Командиры сгрудились вокруг карты, заглядывая друг другу через плечо.

— Расположимся на этот раз так, — продолжал Григорий Иванович, — крайние улицы займем полками, среднюю оставим свободной, для гостей. Пулеметные эскадроны поставим не в центре, как всегда, а на окраинах улиц, в сторону леса. Крайние избы на всякий случай придется занять взводами прикрытия. Меня поставить у попа, для штаба подобрать в самом центре хороший кулацкий дом. Все!

Он поднялся, отряхнул землю с брюк.

— Нет, еще не все… Квартирьерам расспрашивать когда в последний раз в Кобыленке побывали красные, часто ли наезжают, далеко ли их части. Бандитами вовсе не интересоваться! На всякий случай запомните они себя именуют — «крестьянская армия», «народное войско», «народное ополчение». Понятно?

Потом подозвал Маштаву.

— Маштава! Я решил так вы играете самого себя! Вы — лезгин! Остатки деникинской дикой дивизии — чеченцы, ингуши, лезгины, карачаевцы — все еще не сложили оружия и продолжают сопротивляться Красной Армии. Вот вы и являетесь их представителем при штабе атамана Фролова. Понятно Расположитесь в том же доме, где поставите штаб. В беседе с хозяевами найдите повод, ругните как следует Котовского! Давайте!

Квартирьеры поскакали к селу, бригада шагом направилась вслед за ними…

Котовский напряженно думал, припоминая, все ли детали предстоящей операции им продуманы. В прошлом он, бунтарь-одиночка, вел непримиримую борьбу с царизмом, помещиками и фабрикантами.

Года два тому назад он продолжал борьбу в рядах большевистского подполья в Одессе. На отдельных этапах этой борьбы ему приходилось маскироваться, скрываться одновременно по нескольким паспортам и под разными личинами. Сам учился и других учил искусству конспирации.

Но сейчас в такую опасную игру было вовлечено около пятисот человек без всякого опыта в этой области, без навыков нелегальщины. Выдержат ли это непривычное для них испытание его ребята?

Комбриг приказал дежурному:

— Нико-му не расседлываться, пока не дам команду. Вызывай сюда опять командиров пулеметных эскадронов!

Когда те нагнали его, распорядился:

— За селом должны быть две ветряные мельницы. Как расположимся, обследуйте их… Если они целы, сегодня же ночью затащите туда по два станковых пулемета…

У крайних изб села бригаду встретили квартирьеры. Маштава доложил, что эскадроны свободно разместятся, как была приказано. Под штаб отведен дом мельника в самом центре на площади, где когда-то собиралась ярмарка. Поп предупрежден, что у него будет стоять атаман Фролов.

Котовский прежде всего поехал к дому священника. Тот оказался дородным мужчиной средних лет. Держался спокойно, с достоинством. Попадья, подоткнув подол, поспешно мыла нол в парадных комнатах.

Фролов— Котовский проследовал по приглашению хозяина дома в горницу, истово перекрестился на иконы и подошел к попу под благословение. Тот просиял. После этого «казачий атаман» предложил приветливо:

— Присаживайтесь, батюшка. Ну, как вы тут живете-поживаете?

— Да помаленьку, — ответил священник уклончиво, — пока бог не оставляет.

— Ну, а как, — «атаман» оглянулся по сторонам и понизил голос, обстоит у вас дело с большевистской заразой Нам здесь, может, придется и дня три пробыть. Так не ждать ли нападения из-за угла?

— Бывает… — ответил хозяин дома все так же уклончиво, — то наши заскочат, то красные… Война!

— А как, соглядатаев большевистских тут не осталось — продолжал свои расспросы Фролов — Котовский. — Или их того, — он сделал выразительный жест рукой, — во благовремении прибрали?

— Прибрали, да не всех, — ответил священник с глубоким вздохом, на этот раз уже более откро-венно, — сорняк ведь, знаете, как растет Здесь вырвешь, а там, глядь, он снова показался!

— Вот истинно так! — «Атаман» доверительно нагнулся к самому уху священника. — Вы, батюшка, уж не сочтите за труд соорудите мне списочек красных приспешников, а мои старшины их прощупают, можете не беспокоиться!

— Да ведь все голота… — заметил поп пренебрежительно.

— Так оно и бывает, эти нищие лодыри — главные смутьяны! На сходках горло дерут, а сами работать не хотят. Так вы уж списочек-то приготовьте…

С этими словами «атаман» поднялся. Хозяин дома заволновался.

— А обедать, господин генерал Матушка, поди, уже хлопочет… Не часто у нас такие гости именитые бывают.

— Пообедаю у вас с удовольствием, — согласился Григорий Иванович, — я ведь налегке и повара своего в обозе оставил. Сейчас мне тут надо распорядиться… часика через два вернусь!

Священник проводил Котовского на улицу.

Ординарец подвел комбригу лошадь. Садясь в седло, «атаман» задал священнику совершенно равнодушным тоном еще один вопрос:

— А полковник Матюхин частенько к вам наведывается?

«Полковника» он выпалил сгоряча, сам не зная почему, но попу это, видимо, понравилось. Отвечая, он весь как-то сжался:

— Иван Сергеевич Бывает, ваше превосходительство! Только больше по ночам..

Выезжая на улицу, Котовский снйкогда не покидавшим его чувством юмора подумал «Здорово получается я Матюхина в полковники произвел, поп меня — в генералы! В общем делаем мы с Матюхиным карьеру, нечего сказать!»

Заворачивая за угол, Григорий Иванович оглянулся. К дому священника с разных концов улицы спешили едва ли не бегом несколько женщин.

«Добро! — подумал комбриг. — Это главные сплетницы помчались к попадье за информацией. Ну, и наворотит она вкупе с супругом турусов на колесах! Все идет прекрасно! Пока…»

Фролов — Котовский в сопровождении дежурного по бригаде объехал шагом все село, из улицы в улицу. На пути местное население — старики, женщины, калеки — низко кланялось. Следом бежали ребята, кричали:

— Атаман! Атаман! Ур-ра казакам!

«Вот негодяи, — подумал Григорий Иванович, — и несмышленышей подучили! Бандитское гнездо, а не деревня!»

По дороге дежурный Страпко спросил:

— В овраг разъездик запустить, това… господин атаман?

Фролов — Котовский даже коня остановил:

— В овраг ни в коем случае не соваться! И вообще без меня ничего не предпринимать! А вот разъезд к лесу пошли, человек пять, не больше. Подбери людей во всем казачьем. Пусть проследят, далеко ли тянется овраг, не смыкается ли он, не дай бог, с лесом В овраг только чтобы не свалились, сверху пусть глядят. Обстреляют — не отвечать, уходить, и все…

— Разрешите доложить, у пулеметчиков второго полка есть трофейный знак казачьей сотни, треугольный, шелковый… Только не дадут они его мне, берегут…

— Что-о?

— Я говорю, — поспешно поправился дежурный, — захватили ли с собой?

— Если захватили, заберешь, скажешь, я приказал! Значок надеть на пику и дать разъезду наверняка из леса в бинокль за нами наблюдают…

Так подъехали к штабу.

Маштава времени не терял в доме мельника он был уже своим человеком. Сам мельник, тучный старик, говорил ему «почтеннейший» или величал Александром Григорьевичем; старуха хозяйка ласково называла «сынок». Хорошенькую Мельникову сноху лезгин фамильярно называл «Дуняша», она его — «Сашенькой».

Когда Фролов — Котовский спешился у дома мельника, старый кулак с низким поклоном поднес ему хлеб-соль на вышитом полотенце. Смущенно ощупав себя за нос, комбриг накинул полотенце на шею, а хлеб с солью приняли коноводы. Веселый Шурка, штаб-трубач, сыграл туш. Григорий Иванович погрозил ему пальцем, поманил к себе, пробурчал сквозь зубы:

— Полотенце возьми и спрячь, черт его знает, куда его сунуть. А то я будто в баню собрался!

Провожаемые поклонами хозяев, зашли в чистую горницу. Посторонних не было, но из предосторожности говорили между собой вполголоса. Маштава доложил, что позавчера здесь, в этом доме, побывал сам Матюхин. Пропьянствовал всю ночь и вернулся в лес, оставив двух человек для связи с казаками. Один из них сын мельника — эскадронный командир. Днем они прячутся в соседнем овраге.

— Как стемнеет, Дуняша сбегает за мужем, — докладывал Маштава, — так они условились.

Фролов — Котовский повеселел, дело определенно шло на лад. Приезжали и уезжали командиры, докладывали, получали распоряжения. Комбриг неотступно думал, как лучше обеспечить безопасность бригады. Приказал дежурному:

— Пошли к мельнице, у которой окажется лучший обзор, двух человек. Один с биноклем пусть заберется на самую верхотуру, с леса глаз не спускает. Другой внизу останется для связи…

Время шло незаметно. Григорий Иванович глянул на часы и поднялся пора обедать. Спросил Гажалова:

— А Павел Тимофеевич как?

— Здесь, в мезонине, вместе с латышами. Хозяин, оказывается, его знает Ектов с Антоновым тут как-то, давно еще, вместе ночевали. Встречи я им пока не устраивал…

— И не надо! Только при мне… Борисов, Гажалов, приглашаю вас отведать поповских харчей. Маштава, оставайтесь здесь, поухаживайте за Дуняшей. Надеюсь, они вас тут кормят?

Маштава молча вытянул левую здоровую руку, сжав кулак и подняв большой палец…

По дороге Котовский сказал Гажалову:

— Сейчас поп даст мне список крестьян, сочувствующих советской власти. Всех этих людей вы арестуете, запрете в какой-нибудь сарай… Овец конфискуете, птицу и коров не трогайте, дети могут оказаться, молоко и яйца им необходимы. Овец передайте фуражирам полков, пусть порежут и раздадут по эскадронам мясо…

Гажалов молчал. Глянув на его искаженное лицо, Котовский добавил:

— Мы их компенсируем потом сторицей, за счет кулаков… Что же вы молчите?

— Тяжело все это! — ответил начальник особого отдела, глубоко вздохнув.

Комбриг рассердился:

— А мне не тяжело петрушку валять да поносить на чем свет стоит партию, мою партию Ребятам, думаете, не тяжело?

Гажалов продолжал молчать.

— Чтоб вам было легче, — усмехнулся Григорий Иванович, — сверх поповского списка прихватите, будто по ошибке, парочку кулаков. Вот этим прикажите как следует натолкать в шею, пока их под замок поведут.

— У меня трое кулаков есть на примете, — оживился Гажалов, — вот я их и запру!

— Пусть будет трое, — согласился Котовский, — только мельника не трогайте, он пока нужен. За кулаков, разумеется, придут ходатайствовать… Ну что ж, я их помилую! И на вас, Николай Алексеевич, уж не взыщите, накричу…

— Кричите на здоровье, — улыбнулся Гажалов.

— И вот еще что, начальник особого отдела, — продолжал Котовский, — вы мне виселицу извольте поставить на площади!

Гажалов глянул на комбрига сумасшедшими глазами.

— Да, да, виселицу непременно! — повторил Котовский. — Это неотъемлемый атрибут быта белых казаков. Какой я атаман без виселицы?

— А я не знаю, как ее строить, — признался начальник особого отдела. — Когда работал в екатеринославском подполье, не одну виселицу перевидал, а вот с конструкцией их не знаком…

Все рассмеялись, а Котовский стал задумчив, заговорил медленно:

— Научу! В шестнадцатом году я был приговорен к смертной казни через повешение… Сидел в одесской тюрьме… Интересовался у бывалых людей, как все это устроено задумал побег из петли…

Он помолчал некоторое время, весь во власти воспоминаний.

— Сделаете так два столба в землю закопаете, интервал метра полтора. Сверху набьете брус, в него заделайте большой крюк. Под крюком поставите табуретку. Все! Дешево и сердито…

Котовский продолжал:

— О прочности этой конструкции не беспокойтесь, вешать мы никого не собираемся! Одна видимость будет. Только у виселицы часового поставьте погорластее. Пусть почаще щелкает затвором и орет на всех «Не подходи, стрелять буду!» Такого же грубияна поставьте возле сарая, куда посадите заложников. Непременно, это очень важно.

— Сделаем! — ответил Гажалов…

Поп дожидался у крыльца своего дома. Список сочувствующих советской власти он подал «атаману Фролову» на подносе. Котовский прочел и усмехнулся:

— Тринадцать человек Несчастливое число, батюшка…

Священник развел руками:

— По совести действовал, ваше превосходительство! Тринадцать человек получилось, ни больше, ни меньше… Старики только да три женщины, самые заядлые!

Поп врал. Как позже выяснилось, сочувствующие советской власти давно бежали к родственникам в другие села или были перебиты. Священник включил в свой список бедняков, задолжавших ему за требы свадьбы, крестины, похороны.

Фролов — Котовский еще раз прочел список и передал его Гажалову, приказав:

— Пообедаем, и приступайте! Изолируйте смутьянов…

Обед длился долго, он был вкусный и обильный, с домашней вишневкой. Хозяин дома за стол сесть не посмел, но то и дело заглядывал в дверь, проверяя, все ли в порядке.

Прислуживала попадья. Она напудрилась, накрасила брови, подрумянилась. Только платье подкачало оказалось застиранным до такой степени, что невозможно было определить ни первоначальный его цвет, ни настоящий. Перехватив недоумевающий взгляд Леньки, обращенный на ее туалет, попадья сконфуженно ущипнула себя за юбку. Пробормотала:

— Не обессудьте, пообносились мы при красных!

— Не беда, — успокоил ее Фролов — Котовский, — я вам в память о нашем знакомстве целый сундук тряпок из Парижа выпишу!

Борисов и Гажалов выпучили на него глаза, а Ленька отвернулся и не удержался, фыркнул.

— Чихнул, слыхали — нашелся «атаман». — Значит, правда быть вам, матушка, с парижскими обновами!

Когда попадья вышла, Григорий Иванович заговорил наставительно. Беседа все время шла вполголоса.

— Вот вам смешно, думаете, что я дурака валяю Не-ет, это все очень серьезно! Уж вы поверьте моему опыту в таких делах попадья раструбит по всему селу насчет парижских тряпок. А в нашем положении каждая мелочь, каждый пустяк действует на воображение обывателя. Причем, чем нелепее — тем больше эффекта!

Когда обед закончился, Фролов — Котовский отпустил своих гостей.

— Я лягу спать до темноты, — предупредил он, — а вас, комиссар, попрошу зайдите к Ектову, поболтайте с ним, привлеките к этому делу полковых комиссаров. Павла Тимофеевича нужно все время уводить от мрачных мыслей. Он ведь главный козырь в нашей игре…

Потом окликнул Леньку, который был уже в дверях:

— Передай командирам полков с сегодняшнего дня дежурным по бригаде назначать не взводных, а только эскадронных. Как появятся матюхинские представители — сейчас же меня будить!

6. Зверь взял приманку

Когда Ленька подъехал к штабу, он застал на площади у дома мельника необычайное оживление. Шурка-трубач играл один танец за другим, кавалеристы лихо отплясывали, обняв принарядившихся девушек и молодух. Через площадь то и дело проводили плачущих заложников.

Провели и одного кулака. Кроме двух бойцов, его сопровождал Гажалов с пистолетом в руке. Кулак был совершенно такой, каким рисовали их в ту пору на плакатах, в витринах РОСТА пузатый бородатый мужик в красной рубахе, жилетке без пиджака, поперек которой болталась серебряная цепочка от часов, в плисовых шароварах и сапогах бутылкой. Фуражку с лакированным козырьком заложник держал в левой руке, правой часто крестился, бормоча себе что-то под нос.

Маштава отозвал Леньку в сторону, рассказал пулеметов на мельницы затащить не удастся, лестницы рассохлись, рассыпались. Пока что за околицей села, на кладбище, поставили «секрет» — трех кавалеристов.

— Мало, — сказал порученец комбрига, — надо взвод. А командир заставы как хочет, пусть с биноклем заберется наверх и наблюдает за лесом, пока светло. Да, вот еще что комбриг приказал, чтобы Страпко сдал дежурство кому-нибудь из эскадронных…

— Володя Девятый как раз тут где-то околачивается я его только что видел, на танцы глядит, наверное…

— Вот пусть и принимает дежурство!.. Кто расседлался?

— Как было приказано второй полк. И пулеметы они распрягли. Первый полк — весь под седлом.

Котовского пришлось поднять до наступления темноты случилось чрезвычайное происшествие. С заставы, что расположена была за околицей села у мельницы, прискакал помощник командира взвода эстонец Туке. Он доложил, что они задержали пять красноармейцев — пешую разведку пензенского пехотного полка, батальон которого утром расположился в деревне, километрах в десяти от Кобыленки. Такой случай совершенно не был предусмотрен планом операции. Туксу приказали ждать распоряжений, а Ленька и дежурный по бригаде помчался к дому священника.

Комбриг спросонья долго ругался, потом сел на постели, протер глаза, спросил сердито:

— Кто на заставе?

— Взвод Симонова, — доложил эскадронный Володя Девятый.

— Как же их все-таки взяли — недоумевал Григорий Иванович.

— Так и взяли! — рассказывал со слов Тукса Ленька. — Подпустили близко, потом — «Руки вверх!». Связали, сложили их у мельницы.

Котовский выругался сквозь зубы:

— Вот не было печали, черт бы их побрал! Ты точно передал последнюю мою телеграмму в Тамбов — спросил он своего порученца.

— Я же вам докладывал, у аппарата был Какурин…

— Зачем же это пехота сунулась, куда не надо А может, они были уже на марше, когда Тухачевский дал вокруг леса отбой Откуда известно про батальон, про пензенский полк?

— Пленные и показали все это, — доложил Девятый.

Тут комбриг встал босыми ногами на пол и гневно сказал, слегка заикаясь:

— Сдд-дались без выстрела, да вдобавок тт-ут же п-продали все и наименование своей части и ее расположение Что же это за солдаты?

— Молодые, новобранцы, Туке говорит. Да ведь им с Симоновым пришлось иметь дело! — добавил Ленька.

Котовский подбоченился и сердито обратился к своему порученцу:

— Симонов Ну, а ты? Ты белому казачьему офицеру сдался бы и все выболтал?

— Н-нет…

— То-то и оно! А еще защищаешь всякую дрянь!

Он прошелся по комнате, шлепая босыми ногами по полу.

— Сдались без единого выстрела… Ну, я им сейчас устрою, этим трусам! — и, остановившись против дежурного по бригаде, сказал:

— Пусть Симонов запрет их в какой-нибудь сарай, только не в тот, где гажаловские заложники, отдельно…

По мере того как комбриг говорил, он все больше и больше раздражался:

— Но пусть этих орлов из пензенского полка предварительно прогонит через все село. Там, где окажется скопление мужиков и баб, пусть сдерет с них при всех красноармейские звездочки да натолкает в шею героям! Всю дорогу от заставы до сарая пусть подгоняет их прикладами да нагайками! Так им, негодяям, и надо!

Он успокоился и усмехнулся.

— А нам этот цирк зачем Вот появятся матюхинские представители, небось побегут нюхать по селу… Тут им и расскажут, как казаки обращаются с пленными красноармейцами! Все понял, Володя Быстренько доскачи до заставы, чтобы эту постановочку еще засветло провести…

Девятый вышел.

— А ты оставайся, — обратился Котовский к своему порученцу, — сейчас поедем в штаб, я уже больше все равно не засну.

Он проделал обычный комплекс гимнастических упражнений. Два раза в день — это было законом, который комбриг соблюдал независимо от всего. Выслушал представителей полков, которые то и дело приезжали с различными донесениями, поужинал. Так что, когда они с Ленькой добрались до штаба, на село уже спускались сумерки…

К этому времени Авдотья успела привести из оврага уполномоченных Матюхина. Один из них был ее мужем, сыном мельника. Левая рука была у него ампутирована по локоть. К «казакам» он относился с полным доверием. Маштава сразу же стал называть его запросто Васькой.

Человеком совершенно иного порядка оказался второй уполномоченный — Андрей Макаров. Худощавый человечек невысокого роста с лисьим профилем и мутными глазами, он представился «политработником». Из дальнейших расспросов выяснилось, что он эсер, до начала восстания работал в почтовой конторе уездного города Моршанска. Он явно играл под «нигилиста» длинная, давно не чесанная и не стриженная шевелюра, которой он то и дело встряхивал, сыпля перхоть на плечи своей вельветовой куртки, развязные манеры, привычка говорить колкости, сопровождая их кривой усмешечкой. Макаров родился в Кобыленке, здесь у него было много родни.

Он тотчас же отправился рыскать по селу. Девятый послал вместе с ним взводного командира «хорунжего» Ткаченко, парня грамотного и расторопного.

Из заднего кармана брюк «политработника» торчала рукоятка нагана, прикрепленного зеленым кондукторским шнурком к вельветовому пояску куртки. Простая драгунская шашка, которую он носил, видимо, недавно была извлечена из земли, где она пролежала немало времени ножны потрескались, ремень портупеи сгнил и в нескольких местах был сшит ржавой проволокой. К эфесу был прикреплен алый офицерский шелковый темляк, знак царского ордена Анны четвертой степени. Шашки он носить не умел, она была подвешена неправильно и путалась у него в ногах.

Ко всему, что касалось казаков, Макаров, очевидно имея на этот счет специальную инструкцию Матюхина, проявлял придирчивое и назойливое любопытство. Прежде всего он привязался к обозу. В бригаде Котовского он был всегда в прекрасном состоянии. В данном случае «политработник» стал внимательно рассматривать две подводы, одну — с овсом, другую — с сахаром. Это были добротные фуры на железном ходу, даже рессорные. Взяты они были котовцами у кулака, немецкого колониста, под Одессой. Сбруя тоже оказалась целой, добротной.

— Это мы в бою у буденновцев отобрали, — сообщил, не моргнув глазом, Ткаченко.

— А когда вы изволили с ними сраженье иметь — спросил, хитро сощурившись, Макаров.

— Да вот недавно, когда сюда с Дона шли, под Балашовом…

— А они сами где же такое богатство приобрели?

— Наверное, у какого-нибудь польского помещика стянули, когда там в двадцатом воевали, — не растерялся взводный.

Такому же дотошному допросу подвергся он, когда гость рассматривал тачанки с аккуратно зачехленными пулеметами — гордость бригады. Выслушав объяснения спутника, эсер всякий раз кривился, хмыкал, фыркал, так что никак нельзя было понять, поверил он или нет. Поэтому к концу тягостного путешествия по селу с Ткаченко, как говорится, сошло семь потов…

Пока «политработник» бродил по селу, а Васька удалился к жене, Котовский созвал экстренное совещание. Благополучное, как казалось ему, развитие операции неожиданно натолкнулось на серьезное препятствие на этот раз Матюхин никакого письма не прислал, а передал на словах через своих уполномоченных прежде чем решить вопрос о присоединении к казакам, он требует, чтобы к нему в лес выехал Ектов, один, без провожатых.

Сели писать Матюхину письмо. В нем «Фролов» и Ектов еще раз приводили веские доводы в защиту своего плана из леса на Тамбов нападать нет расчета, с этой стороны город хорошо защищен. Кроме того, в лес казаки идти не могут, у них большой обоз, пушки, артиллерийский парк, пулеметные тачанки. Все это отбито в боях с красными по пути с Дона и Кубани. Основные силы казачьего войска уже ведут бои с красными вдоль железной дороги, на подступах к Тамбову.

К этому письму Ектов присоединил и частную приписку. Он сообщал, что приехать в лес один никак не сумеет это может обидеть атамана Фролова, который и так начинает разочаровываться в тамбовских повстанцах. Из Москвы, с совещания, Ектова сопровождают представитель ЦК партии эсеров и уполномоченный от батьки Махно. Если Павел Тимофеевич уедет в лес один, это может вызвать у них необоснованные подозрения…

Васька хотел побыть с женой, письмо повез Макаров. Он успел где-то у родни основательно нагрузиться. Авдотья, Мельникова сноха, раздобыла для него неплохого коня.

Не без труда забравшись в седло, «политработник» с места поднял своего коня в карьер. До заставы бандита сопровождал дежурный по бригаде, эскадронный Девятый. Это было необходимо, поскольку Симонов имел приказ в село впускать всех, но никого не выпускать…

Стемнело. Томительно тянулось время. Примерно через два часа прибыл ответ помощник командира взвода Туке привел с заставы парнишку на лохматом коне, оседланном подушкой. Те, кто побывал в гостях у пасечника, узнали в этом курьере его внука, который отвозил первое письмо Матюхину.

Волнуясь, Котовский вскрыл пакет что еще придумает лесной разбойник Какой новый предлог он теперь найдет, чтобы не выводить свою банду в поле Комбриг ожидал все, что угодно, но не то, что прочел в письме Матюхин выражал готовность соединиться с отрядом атамана Фролова при условии, что за ним в лес приедут двое казачьих старшин и будут сопровождать его до Кобыленки.

Мальчишка, передав пакет, тотчас же куда-то скрылся, сказав, что отправился к тетке. Котовский прочел письмо на улице, у крыльца Мельникова дома. Он передал его Гажалову и Борисову, которые стояли тут же. Здесь же находились командиры и комиссары полков, связные, мельник, Васька, Авдотья, еще какие-то местные жители. А решение нужно было принимать немедленно.

— Есаул Захаров! — позвал Котовский.

— Здесь, господин атаман, — откликнулся комиссар второго полка.

— Поедете в лес за Иваном Сергеевичем!

Затем он приказал Туксу скакать на заставу и немедленно прислать к нему «хорунжего» Симонова. А сам с Борисовым и Гажаловым отправился в комнату к Ектову, чтобы составить последнее, третье письмо Матюхину. Дверь в комнату мельника была приоткрыта, у него были гости, на столе кипел самовар. Тут же был, конечно, и «друг» дома Маштава. Григорий Иванович застал только конец разговора.

— А что нам Котовский — хвастал лезгин. — Да мы его ногтем прижмем! — И он большим пальцем здоровой левой руки показал на скатерти, как казаки поступят с Котовским.

— А что он за человек — увлекся Маштава. — Дурак толстопузый, говорят, пудов на десять весу, грубиян и матерщинник орет и топает ногами, а его никто не боится! Он только знает, что жрать и спать, а воюют за него другие!

«Я тебе покажу дурака толстопузого, — подумал грузный комбриг, — обожди!»

На Маштаву Котовский действительно несколько дней тому назад накричал, только ногами не топал, вот почему эта характеристика так уязвила комбрига.

Гажалов доложил, что виселицы он поставить не смог, не нашлось в селе таких бревен, разве что из-под какой-нибудь избы с нижнего венца вытащить…

Григорий Иванович равнодушно махнул рукой.

— Теперь уж не надо, кончаем комедию… Хватит того, что сделано мы и так им тумана напустили!

Написали письмо, скорее — короткую записку-ультиматум, в которой говорилось, что утром атаман Фролов выходит на Тамбов, не дожидаясь подмоги из лесу. Если Матюхин собирается участвовать в этой операции, пусть прибудет в Кобыленку до рассвета. Ждать его дольше невозможно, и так потеряно много времени…

Через несколько минут Захаров с письмом к Матюхину, Симонов и сопровождавший их бандит Васька отъехали от штаба и скрылись в темноте по направлению к заставе.

Настроение у Котовского было приподнятое; теперь как будто уже не было сомнений, что Матюхин, наконец, выйдет из лесу. И в то же время изредка невольно приходили на ум мрачные мысли куда девался проклятый мальчишка, внук пасечника, почему не вернулся «политработник», зачем Матюхину вдруг понадобились двое казачьих старшин Но Григорий Иванович тут же себя успокаивал ну ладно, Матюхин разгадал ловушку, заманил, в лес двух красных командиров, замучает их… Зачем Что это ему даст Если он действительно начеку, можно было придумать что-нибудь удачнее…

Котовский вызвал ближайших помощников и изложил им свой тактический план. Лишь только прибудет Матюхин, в помещении штаба будет созвано совещание командного состава, человек по десять с каждой стороны. Бандиты тут же будут перебиты. Сделано это будет для того, чтобы обезглавить банду, лишить ее руководства, деморализовать. Ведь на их стороне — большое численное превосходство!

Пунктуальный Попов, командир первого полка, спросил:

— Сколько бандитских сабель будет против нас Как вы полагаете, товарищ комбриг?

В распоряжении Котовского была разведывательная сводка штаба тамбовских войск, в ней говорилось, что у Матюхина полторы тысячи сабель. Эту же цифру в беседе с Маштавой назвал глуповатый Васька. Он же проболтался, что свою группу Матюхин называет уже не дивизией, а только бригадой из двух кавалерийских полков, сохранивших старые порядковые номера антоновской «армии», — четырнадцатый и шестнадцатый.

Сопоставив эти данные, Григорий Иванович пришел к заключению, что у Матюхина тысячи полторы сабель, не больше.

— Я думаю, — сказал комбриг, — всех людей он из лесу не выведет. У нас тоже два полка, но людей меньше, чем у бандитов в одном полку.

Котовский продолжал излагать свой план. Второй полк, расседланный, кроме одного эскадрона, находится в резерве. В задачу этого полка входит уличный бой в пешем строю. Штурмовыми считаются взводы Лебеденко и. Константинова, действующие на всей территории села в зависимости от обстановки. Общее руководство уличным боем возлагается на помощника командир-а второго полка Гладковского.

Игра в казаков прекращается, когда в помещении штаба раздастся стрельба. Кроме того, в случае необходимости Шура-трубач три раза подряд сыграет сигнал — «тревога». С этого момента каждый боец бьет бандитов там, где он их застанет.

Первый полк остается заседланным. Лишь только войдет в Кобыленку банда, эскадронный Чистяков спрячет три эскадрона в саду у церкви и вступит в бой с бандитами, которые попытаются уйти в конном строю. Один эскадрон первого полка остается при штабе. Взвод Ткаченко оцепляет дом мельника, как только туда проследуют бандитские командиры для участия в совещании. Остальные взводы этого эскадрона тоже прикрывают штаб и вступают в бой с бандитами, которые могут кинуться к штабу, когда начнется тревога.

Пулеметные-эскадроны обоих полков по прибытии бандитов должны быть выведены за пределы села и развернуты фронтом к нему, с тем чтобы преградить путь бандитам, если часть из них попытается вернуться в лес.

Совещание в штабе продлится около часу, чтобы дать возможность командирам спокойно, без спешки развести эскадроны на исходные позиции.

В помещении штаба остается командный резерв Котовского — помощники командира первого полка Маштава и Каленчук, дежурный эскадронный Девятый.

Вызвали Ектова. Котовский объявил ему порядок переговоров с бандитами и поручил открыть «совещание», предоставить слово «представителю ЦК эсеров» Борисову, «представителю Махно» — Леньке, «атаману Фролову».

— Все!.. — комбриг устало поднялся с места. — Нет, вот еще что это относится к тем, кого я назначил на совещание. Пока я не пристрелю Матюхина, пусть никто не смеет открывать огня! Вопросы есть?

— У меня есть! — отозвался Попов. — А как поступить, если бандиты первыми начнут стрелять?

Котовский потянул себя за нос.

— Ну что ж, — ответил он после короткого раздумья, — всего я, конечно, предусмотреть не смог. Если по независящим от меня причинам мой план будет сорван — пусть каждый действует на основе своего боевого опыта и революционной совести…

Все разошлись, в комнате остались только Котовский, Гажалов и Ленька. Комбриг уронил голову на руки и тут же задремал. Заснули и остальные, растянувшись прямо на голом полу, у стенки. В комнату заглянул штаб-трубач, снова закрыл дверь. Через минуту он вернулся под голову Котовскому подсунул маленькую вышитую подушечку, Гажалову я Леньке — скатанную шинель, одну на двоих. Ни один из них не проснулся…

Прошло около трех часов. Первым проснулся Ленька. Его разбудил звук, знакомый каждому кавалеристу по улице села несся во весь опор одинокий всадник. Топот копыт раздавался все ближе и ближе…

Сильно толкнув дверь, в комнату влетел Симонов, запыхавшийся, красный, потный, в покрытом пылью плаще, накинутом на плечи.

Он громко крикнул:

— Мержом!

Это слово по-молдавски означает «Едут!». С бессарабцами, составлявшими основной костяк кавбригады, часто случалось, что в минуту сильного волнения они совершенно бессознательно прибегали к родному языку…

Ни Котовский, ни Гажалов не проснулись.

— Мержом! — еще раз крикнул Симонов и стал трясти комбрига за плечо.

7. Когда погасла лампа…

…Захаров, Симонов и сопровождавший их бандит въехали в деревушку Подыскляй. Васька уверял, что Матюхин, утомленный лесной цыганской жизнью, часто ночует в Подыскляе, когда поблизости нет красных.

Деревушка спала, улицы были безлюдны. У какой-то избы Васька спешился, вошел во двор и постучал в окно. Потом он скрылся в дверях избы В доме зажгли лампу.

Котовцы сидели в седлах, повод своего коня Васька дал подержать Симонову.

Вскоре бандит вернулся, почесал в раздумье затылок и, придерживаясь за луку единственной рукой, ловко вскочил на коня.

— Нету их здесь пока, — заметил он растерянно, — будут ли, кто его знает! Попытаем счастья еще в одном месте…

Они поскакали дальше и очутились у одинокого хутора. Симонов попал сюда впервые, а Захаров, ходивший неделю тому назад в первую разведку с Котовским и Битовым, узнал эти места еще раз он очутился в гостях у пасечника. Снова повторились те же процедуры — громкий стук в калитку, бешеный лай свирепых псов, осторожные шаги за оградой, пароль и отзыв. Васька вошел в калитку один…

Снова томительное ожидание; за оградой, как и тогда, шептались. Оба котовца не спешивались, крепко сжимали повод. Симонов спросил:

— Что-то он крутит, как тебе кажется?

Комиссар полка «есаул» Захаров пожал плечами:

— Черт его знает… Терпеть надо снявши голову, по волосам не плачут!

Ждать пришлось недолго. Появился Васька. Он приободрился, смотрел весело. Вскочив в седло, сообщил:

— Дед говорит, найдем в четвертом али в шестом просеке. Наверняка! Больше находиться им негде… Дед знает! Поехали!

Они углубились в лес. Стало совершенно темно. Васька удивительно свободно ориентировался во мраке, как филин.

В четвертом просеке никого не нашли; миновали пятый, завернули в шестой. Бандит стал часто спешиваться. Он ползал по земле, приглядываясь к ней, как следопыт. Садясь снова в седло, одобрительно крякал.

На широкой лесной поляне котовцы приметили следы недавнего бивака тлели угли в костре, пар шел от кучек конского навоза.

— Только здесь стояли, — обрадованно заметил бандит, — не иначе, как в деревню подались… Сейчас мы их нагоним. — И он пустил коня крупной рысью.

Котовцы не отставали от него, скакали в абсолютном мраке. Захаров про себя решил; что если он сейчас не выколет глаз или не расшибет лоб о какую-нибудь ветку, нависшую над дорогой, то, несомненно, выйдет живым и из предстоящей переделки.

Так они неслись, вперед с четверть часа, пока, описав круг по пустынному, темному и мрачному лесу, не вернулись обратно к деревне. На околице они действительно нагнали хвост банды Матюхина.

Прощло не больше часу, как они выехали отсюда, а деревня стала неузнаваемой, она ожила, как по мановению волшебной палочки. Запахло дымом, в избах засветились окна.

Обгоняя строй кавалеристов, Васька то и дело обменивался с ними приветствиями:

— Здорово, Макар! Как прыгаешь, жених?

— И ты, Васька, здоров будь! Что, Дунька тебе второй руки не оторвала еще?

Из темноты кто-то загудел густым басом:

— Ей некогда, она, сказывают, с казаками гуляет!

Васька не обиделся на шутку. Он только огрызнулся:

— Раз гуляет, значит ндравится людям… Не то что твоя Матрена мокрохвостая, кому она нужна?

На эту дружескую перепалку из рядов бандитов отозвались взрывом хохота…

Трое всадников, пробившись сквозь строй конников, спешились у просторной избы. В избе горело несколько ламп, все окна были залиты ярким светом. Вошли в горницу. В ней за пустым столом с деревянными ложками в руках сидело человек десять бандитов. Среди них выделялся крупный чернобородый мужчина со следами двух старых ножевых ран на лице.

Васька доложил ему:

— Как вы приказывали, двоих привел из Кобыленки есаул Захаров и хорунжий Симонов!

Захаров протянул пакет. Проговорил внятно:

— От войскового старшины атамана Фролова полковнику Ивану Сергеевичу Матюхину…

Тому, видно, польстило, что его произвели в полковники. Он улыбнулся, вернее, скорчил приветливую гримасу, взял письмо и ответил просто:

— Садитесь, казачьи старшины, найдите и себе ложки, сейчас поужинаем! Как доехали?

С этими словами, не дожидаясь ответа, он протянул пакет соседу и приказал, сам, видимо, не будучи силен в грамоте:

— Читай, Муравьев!

Как выяснилось позже, это был начальник штаба Матюхина, молодой человек с умным и энергичным лицом. Рядом с ним сидел уже известный котовцам «политработник». Сощурив мутные глазки и вытянув лисью физиономию, он заглядывал ему через плечо, шепотом про себя повторяя текст письма.

Муравьев читал вполголоса. Бандиты напряженно слушали. Матюхин скрестил руки на груди. Раза два он остановил Муравьева и велел еще раз прочесть какую-то фразу.

Чтение закончилось. Иван Сергеевич с нехорошей усмешечкой на лице заговорил:

— Пугает нас атаман один со своими казаками пойдет на Тамбов. Что ж, вольному воля, спасенному рай! Только я полагаю, что без нас ему не обойтись… Что скажете, командиры?

Бандиты молчали. Хозяйка внесла и поставила на стол огромный противень, полный жареных грибов. Торопясь и чавкая, бандиты принялись за еду.

Симонов с завистью поглядывал на Захарова тот уплетал грибы вовсю, в то время как взводному и кусок в горло не лез. Тут Муравьев стал что-то нашептывать на ухо Матюхину.

Симонову сделалось не по себе, да и мутить начинало от двух ложек жирных грибов, обильно заправленных сметаной. Он вышел из комнаты на крыльцо. Отвязал свою лошадь и накинул повод на переднюю луку седла. Лошадь все равно никуда не уйдет, а эта мера предосторожности давала ему, в случае чего, хоть и небольшую, но все же экономию во времени, которое сейчас, может быть, придется рассчитывать не на минуты, а на секунды…

Взводный заглянул в окно!. Захаров, сильно жестикулируя, говорил что-то, а бандиты весело хохотали. Когда Симонов вернулся в комнату, комиссар полка оживленно рассказывал:

— А в Кубани какие раки Вот в Маныче — другое дело, громаднейшие! Клешня что твой огурец, ей-богу! Одной такой клешней двое закусят штоф вина и сыты будут…

Муравьев снова что-то нашептывал Матюхину на ухо. Симонову это надоело. Он обратился к Захарову:

— Время, господин есаул!

Комиссар достал часы. Это были старинные серебряные часы с тремя крышками и ключиком; их подарил ему еще отец, когда он тринадцатилетним мальчишкой ушел плотничать с артелью и принес домой свой первый заработок. Щелкнув крышкой часов, Захаров встал:

— Дело говорит хорунжий, и так засиделись мы в гостях… Ну что же, господин полковник, готовы?

Матюхин тяжело поднялся и окинул взглядом своих соратников. Они тоже встали из-за стола и молча выжидали.

Наконец Матюхин медленно, но решительно заговорил:

— Ну что ж, на Тамбов так на Тамбов… Назвавшись груздем, полезай в кузов! Поглядим, как казаки умеют воевать! Муравьев, собирай полки!..

По дороге на Кобыленку Захаров без умолку болтал, а Матюхин, рядом с которым ехали котовцы, думал свою думу. Как-то он перебил комиссара и спросил:

— Ну ладно… А Котовский?

Комиссар не смутился:

— Сейчас его в Медном окружил наш кубанский полк, он и носа высунуть не смеет…

— Н-нет, — возразил Матюхин, — плохо вы знаете Котовского!

— А что Котовский Пуще всего, если хотите знать, он вас боится!

Бандит осклабился:

— Ну-у? Право!

— А как же, — вдохновенно врал Захаров, — мы завчёра разъезд Котовского сцапали. Ну, сперва они, конечно, запирались, а потом мы их допросили как полагается, угольком пятки подогрели… Заговорили!

Матюхин сочувственно хмыкнул.

— Показали так, — продолжал комиссар. — Котовского, мол, недавно в Тамбов вызывали и предупредили пока сюда Матюхина на веревке не приведешь, мы тебя обратно на Украину не отпустим!

— Ну, а он что — заинтересовался бандитский атаман.

— Что Щелкнул шпорами, повернулся налево кругом да вышел… А сам, орлы его рассказали, пуще смерти Матюхина боится. Он, говорят, всех бил, а его никто!

— Это точно, — самодовольно подтвердил Матюхин, — никто меня не бивал и не побьет!

«Ишь, как складно брешет, — подумал Симонов про комиссара, — вот что значит язык хорошо подвешен!»

Когда колонна бандитов подошла к мельницам у Кобыленки, Матюхин обернулся, встал на стремена и поднял руку. Скомандовал:

— Сто-ой… Слезай!

У котовцев екнуло сердце что он еще придумал.

— Вот как, казаки, — обратился Матюхин к Захарову, — скачите к себе в штаб и приведите сюда вашего атамана да Павла Тимофеевича — пусть встретят! Меня не такие господа хлебом-солью встречали…

— Это можно, — охотно согласился комиссар, — только я при вас останусь, тут где-то наша застава стоит, как бы чего не получилось. А хорунжий сейчас смотается… Симонов!

— Слушаю, господин есаул!

Когда взводный отъехал несколько шагов, Матюхин крикнул ему вдогонку:

— Ты передай так пусть выезжают вдвоем, безо всякой охраны!

— Слушаю, господин полковник, — отозвался Симонов…

Пока он наспех сообщал Котовскому обо всем, что произошло с ним и Захаровым за время их отсутствия, комбриг оделся и привел себя в порядок. Леньку почему-то пробирал озноб — то ли от нервного напряжения, то ли простыл на полу. Когда он громко лязгнул зубами, Котовский с любопытством глянул на него.

— Что, икру мечешь Ектова давай сюда, сразу согреешься! Быстро!

А сам озабоченно спросил Симонова:

— Ты что же, здесь останешься?

— Да нет, — рассмеялся взводный, — я теперь в банде свой человек! Матюхин потребовал без охраны… А меня он не считает.

Комбриг удовлетворенно кивнул головой. Спросил:

— Сколько их, по-твоему?

— Трудно… сказать, тов… господин атаман. Темно, да к тому же они строй — не соблюдают, едут больше кучно. Когда мы из Подыскляя выходили, отдельные группы то и дело в хвост пристраивались. Но не больше тысячи сабель у Матюхина с собою, во всяком случае…

— Я тоже так считаю, — согласился Котовский, — всех своих людей он сейчас из лесу не выведет. Ничего, после сами явятся с повинной!

Ектова, как всегда, привели латыши. Комбрит предупредил их, что отныне всю ответственность за него он принимает на себя, а им придется временно уйти за кулисы наружность у них явно нерусская, да и акцент может выдать. А для бандитов латыши — то же самое, что и большевики.

Когда сели по коням и отъехали несколько шагов от дома мельника, Котовский предупредил Ектова:

— Я, конечно, не имею оснований вам не доверять, Павел Тимофеевич, однако… Я вас попрошу ехать со мной стремя в стремя и не отделяться от меня ни на шаг без моего разрешения! Поняли Вы уж на меня не обижайтесь, дело нешуточное!

— Понимаю, — покорно отозвался Ектов.

Когда пошли рысью, комбриг убедился, что Попов его не подвел красавец конь под седлом у Ектова стал сразу же хрипеть и захлебываться. Одышка! Котовский и Ектов ехали рядом, тесно прижавшись друг к другу. Симонов следовал за ними.

В конце села на сером фоне ночного неба возникли темные очертания конников. Тогда комбриг принял, по наитию, еще одно решение. Пробормотав сквозь зубы свое любимое «трусы в карты не играют», он приказал:

— Павел Тимофеевич, можете теперь от меня отделиться скачите к Матюхину один! Только не забывайте, что я неплохо стреляю…

Ектов вырвался вперед. Конь его вел себя странно мотал головой, брызгал пеной и подвигался вперед боком, мелкими скачками. Наблюдая за его ходом, Григорий Иванович утешал себя «Ну, двести шагов он как-нибудь уж пройдет галопом и на этом одре!»

Перед тем как отправиться в путь, Павла Тимофеевича дополнительно вооружили. Кроме пустого пистолета, ему дали еще шашку, новенькую, красивую и совершенно безвредную эфес воткнули прямо в ножны, а клинка — не было…

Подъезжая к банде, Котовский и Симонов расслышали команду Матюхина:

— Са-адись! За мной, ша-агом!..

Захаров, подтянутый и торжественный, представил обоих командиров друг другу:

— Полковник Иван Сергеевич Матюхин, командир бригады крестьянского ополчения!

— Войсковой старшина, атаман Григорий Иванович Фролов! Командир сводного казачьего корпуса…

Банда втянулась в деревню. Впереди ехал Матюхин, справа от него — Фролов — Котовский, слева — Ектов. Сразу за ними — Муравьев, справа от него — Захаров, слева — Симонов.

Григорий Иванович сказал Матюхину, что для его людей он отвел лучшие избы, всю среднюю улицу. Матюхин молча кивнул головой.

— А сейчас, я думаю, соберемся с командирами у нас в штабе, в доме мельника, знаете, наверное Человек десять назначьте от себя, и моих старшин столько же будет. Выслушаем друг друга, потолкуем, а потом — в поход! Спать, уж видно, не придется…

И против этого у Матюхина возражений не было.

Как раз в эту минуту ветер донес со стороны железной дороги отзвуки орудийных залпов, треск пулеметных очередей, разрывов гранат. Небо на западе залило багрянцем. Матюхин, насторожившись, прислушивался.

— Добро! — удовлетворенно заметил Фролов — Котовский. — Это мои люди в бой с красными вступили на железной дороге!

Снова отдаленные взрывы…

— Слышите — продолжал Григорий Иванович. — Должно, бронепоезд подорвали, я так наказывал!

— А большая ли у вас там сила — полюбопытствовал Матюхин.

— Дивизия без полка, — небрежно отозвался атаман, — один, кубанский, Котовского в Медном запирает… Там у меня кубанцы пока действуют, а донцы следом идут. Да у меня их в авангарде тут сотни три…

Матюхин в раздумье покрутил головой что и говорить — сила!..

Голова колонны дотянулась до штаба. Первыми спешились Фролов — Котовский, Матюхин и Ектов. Верный традициям русского гостеприимства, мельник с подобострастной улыбкой преподнес Матюхину хлеб-соль.

Девятый, дежурный по бригаде, приготовил комнату для совещания; участники его разместились на табуретках и скамьях. Котовцы сели группой, все вместе, как и учил их комбриг.

На последнем совещании он сказал им «Пусть каждый из вас выберет себе заранее мишень и не спускает с нее глаз, пока не придется стрелять».

Вспомнил об этом Ленька потому, что в комнату на совещание набралось девятнадцать бандитов. Девятнадцать — против девяти, причем девятый — Ектов с пустым пистолетом и бутафорской шашкой. Намечать теперь пришлось уже не одну, а две мишени. Но ведь эти мишени — живые! А что, если первая мишень будет убита, а вторая тут же, в свою очередь, откроет стрельбу Черт знает что!

Поэтому Ленька не удержался и спросил, щеголяя казачьими словечками:

— Господин атаман, пошуметь разве сотников наших, что-то они задерживаются?

Григорий Иванович, конечно, понял, что его порученец пытается уравновесить соотношение сил, но ответил уверенно:

— Не надо, хватит старшин, и так в комнате тесно и душно, да еще накурим…

Но про себя подумал о Матюхине «Плутуешь, бандюга проклятый! Говорили о десяти человеках, а ты целый взвод привел».

Фролов — Котовский на предложение своего порученца ответил официально, по-командирски. А глаза его в это время смеялись. И мнительный Ленька прочел в этих глазах «Что, струсил, парень»?

Котовцы внимательно рассматривали бандитов.

Григорий Иванович назвал по очереди своих «представитель ЦК эсеров», «представитель Махию», «казачьи старшины» — фамилия, должность и воинское звание, ну, и Ектов… Никаких комиссаров, само собою разумеется, не оказалось. Матюхин ответил такой же вежливостью, представил своих…

Командиры его, за исключением начальника штаба Муравьева, были вое как на подбор — рослые, широкоплечие, с печатью той бессмысленной и тупой жестокости в выражении лица, которая характерна для уголовников. Напротив, бандитские «политработники» оказались невелики ростом, щуплыми, с нездоровыми, испитыми лицами.

Особенно отталкивающей была внешность самого Матюхина. Маленькие, широко расставленные, черные как уголь глаза, преисполненные непримиримой звериной злобы, так и сверлили собеседника. Черная борода, густая и курчавая, как нельзя лучше ему шла ни дать ни взять разбойник из страшной сказки! Сложен он был уродливо, непропорционально — необыкновенно широкие плечи, узкие бедра и руки, свисавшие едва ли не до колен. Его соратники хвастали, будто он собственноручно выкручивал головы милиционерам и сельсоветчикам, когда те попадались ему в руки.

Одежда большей части командиров имела сходство с военной формой; «политработники» были в штатском. Один из них имел внешность совершенно неправдоподобную бородка клинышком, галстук бабочкой, пенсне на черном шнурке, заправленном за ухо; пиджак на нем был перетянут брезентовым поясом с пистолетной кобурой и портупеей, на которой болталась задом наперед кривая сабля.

Лицо этого бандита показалось Леньке знакомым. Тут Попов толкнул его локтем под бок и шепнул:

— Гляди, ни дать ни взять — Чехов, ей-богу!

Действительно, по странному и нелепому совпадению этот сельский интеллигенток с бородкой и в пенсне был как две капли воды похож на великого русского писателя…

Прежде чем занять места, котовцы демонстративно составили в угол шашки. Те, у кого-было несколько пистолетов, навесили на шашки и портупеи с кобурами. Однако бандиты не последовали, их примеру, остались при оружии. Кроме револьверов и сабель, все они, за исключением Матюхина, были вооружены винтовками или кавалерийскими карабинами. Так они и расселись, держа ружья между коленями.

Еще до того, как открылось «совещание», Муравьев расстелил на столе карту-трехверстку района Тамбова. Приглядевшись к ней, Фролов — Котовский с ужасом обнаружил, что на полях стоит трехугольный штамп разведывательного управления штаба Тамбовских войск. Гажалов тоже заметил эту деталь. Они переглянулись. Начальник особого отдела невольно покачал головой и сжал губы. Не утерпел, спросил Муравьева:

— Что, в бою у красных карты добыли?

Начальник штаба самодовольно усмехнулся:

— Зачем Нам верные люди из Тамбова переслали. Из-под самого носа у красного генерала стащили!

Котовский вспомнил свой разговор с Тухачевским в Инжавино. «Эх, Михаил Николаевич, — подумал он, — а вы еще хотели, чтобы я свою жизнь шифру доверил! Вон что у вас в штабе творится!»

Первым взял слово Ектов. Еще днем он умолял Григория Ивановича освободить его от этой чрезвычайно мучительной для него процедуры. Но избежать этого было невозможно.

Ектов говорил недолго. Он сообщил лишь, что на «совещании» в Звенигороде решено было объединить казачьих повстанцев с тамбовскими крестьянскими войсками для совместного похода на Москву. А в это время Махно ударит в тыл красным войскам, если их попытаются перебросить с Украины. Для этой цели, по прямому указанию Савинкова, который якобы участвовал в «звенигородском совещании», Ектов выезжал на Дон в сопровождении представителей ЦК эсеров и южной федерации анархистов. На Тамбовщину он прибыл с ними и авангардом казачьего ополчения во главе с атаманом Фроловым.

Потом говорил Борисов. Он зачитал «резолюцию звенигородского совещания» по тамбовскому вопросу. Этот документ был приготовлен еще в Медном. Он не был чистой импровизацией. В одном из боев с эсеровской боевой дружиной котовцы захватили часть архива «Союза трудового крестьянства», отдельные документы которого и послужили им основой для составления резолюции.

Затем выступил Ленька, он был в ударе. Борясь с пережитками партизанщины, комбриг запретил всем носить чуб, его приходилось обычно прятать под фуражку. Теперь Ленька не только выпустил чуб, но и распушил его по всему лбу.

Порученец вдохновенно врал о недовольстве украинской деревни, о преимуществах анархии перед любым другим государственным строем, о подвигах махновцев в боях с красными. И это не было чистой импровизацией. В январе двадцатого года на сторону Красной Армии добровольно перешли несколько махновских частей. Они сдали много анархистской литературы, из которой порученец комбрига и вычитал канву для своего сегодняшнего выступления.

Эта вдохновенная болтовня страшно понравилась Матюхину. Он свирепо вращал налившимися кровью белками, поддакивал, кивая головой.

Теперь наступила очередь Фролова — Котовского. Но в этот момент в дверь постучали. Вошел Девятый.

— Господин атаман, — доложил он озабоченно, — коня вашего кузнецы испортили… Выйдите на минуту! Расковать его, что ли?

Участники совещания, чтобы не терять времени, склонились над картой.

Комбриг вышел, Ленька — вслед за ним. В сенях было тесно. Здесь столпились Маштава, Лебеденко, Ткаченко, связные от полков.

— Беда, това… господин атаман, — шепотом доложил Девятый, — наши коноводы всех коноводов бандитских командиров прикончили! Тихо, без шума передушили и кинжалами покололи. Кончать надо, как бы чего не вышло…

Григорий Иванович выругался сквозь зубы, сказал гневно:

— Угораздило же их! Я сам знаю, когда кончать! Чего набились сюда Лебеденко! Марш к взводу! Еще что?

— Все на местах, можно крыть по банку! — заявил Ткаченко.

— Пулеметы?

— Выведены за село, как вы приказывали!

Котовский направился уже было в комнату, но его остановил Маштава:

— Не ходите! — попросил он умоляюще. — Мы сами…

— Все будет, как я приказывал! — упрямо ответил комбриг.

Тогда Ленька решил испытать последнее средство:

— Григорий Иванович, — заговорил он, — а помните, командующий вам в вагоне говорил не зарываться!

— Молчать, не твое дело! — рявкнул, потеряв терпение, Котовский, да так громко, что из комнаты приоткрылась дверь и выглянули оттуда бородка и пенсне «Чехова».

Возвращаясь на «совещание», комбриг ворчливо объяснил:

— Сам не доглядишь, ничего по-человечески не сделают! Любимого коня моего перековали…

— Что, здешний кузнец, кобыленский — взволнованно осведомился Муравьев.

— Да нет, наш казак, полковой… Артист, потому его и терплю! А как напьется — беда! Слона изувечит!

Григорий Иванович больше не садился. Он встал против Матюхина. На лицах антоновцев написано было напряженное внимание сейчас заговорит атаман, и все станет ясно!

— Довольно! — выговорил комбриг отчетливо. — Пора кончать комедию. Я — Котовский!

С этими словами он приставил дуло револьвера к груди Матюхина и спустил курок. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как звякнула пружина — осечка!

Наган был новенький, нестреляный, один из тех, которыми котовцев недавно снабдили из Тамбова. Комбриг еще дважды нажимал спусковой крючок, но выстрелов не последовало. Тогда он швырнул револьвер в Муравьева и потянулся за своим маузером. Бандиты застыли, наблюдая за этой сценой до их сознания еще не доходило, что произошло.

Тут не выдержали нервы Захарова. Он крикнул:

— Бей гадов! — и, нарушив приказ, выстрелил в Матюхина.

Тот закрыл лицо ладонью, по пальцам стекала кровь. Бандиты, оправившись от охватившей их было оторопи, поспешно схватились за оружие. Котовцы — тоже.

Тогда не выдержал и порученец комбрига. Правая рука у него все еще была на перевязи, левой он нащупал в кармане пистолет. Как молния, пронеслись в его сознании слова последнего напутствия комбрига «…всего я предусмотреть не могу. Руководствуйтесь… революционной совестью!»

— Бей бандитскую сволочь! — крикнул он и выпустил в Матюхина одну за другой две пули. Бандит пошатнулся и звериным прыжком отскочил в сторону.

После этого Ленька изловчился и изо всех сил ударил в стол снизу носком сапога. Зажженная лампа, описав в воздухе дугу, упала на пол. Ее накрыл опрокинутый стол. Свет погас.

Темноту в комнате озарили вспышки беспорядочных выстрелов.

Кто-то из сеней так сильно рванул дверь, что она слетела с петель. В проеме показалось искаженное лицо Ткаченко. В левой руке он держал зажженную лампу, в правой — гранату.

— Выходи, братва! — крикнул он хрипло. — Теперь без вас обойдемся, сами управимся! Комбриг жив?

Котовцы выходили один за другим. Вынесли Данилова, пуля раздробила ему коленную чашку, он потерял сознание. Последним покинул комнату Котовский, пропустив в дверях Ектова. Вслед им раздался одинокий выстрел, пуля шлепнулась в косяк дверного переплета.

Тогда Ткаченко передал лампу Маштаве, который высоко поднял ее над головой, а сам выдернул кольцо и размахнулся гранатой.

В комнате, оказывается, застрял еще Симонов. Он успел только крикнуть:

— Ты что делаешь?

Симонов юркнул за голландскую печь. Граната разорвалась, выбив уцелевшие еще оконные стекла.

Симонов выскочил в сени и замахнулся на Ткаченко кулаком, в котором зажат был пистолет. Эскадронный схватил его за грудь:

— Брось, не психуй! Я же тебя не видел! Зачем за печь спрятался, казак липовый?

Их разнял Маштава. На улице штаб-трубач играл тревогу…

Хорошенькая сестра второго полка Шурочка, разорвав гимнастерку, перевязывала комбригу раненую грудь, фельдшер Хошаев накладывал ему жгут на правую руку. Врача здесь не было, он оставался в Медном.

Котовский потерял много крови, ему было больно. Еле внятно он выговорил:

— Кто в оцеплении штаба?

— Взводы Ведрашко и Ткаченко…

В деревне началась стрельба второй полк громил пеших бандитов, отдыхавших в избах. Отстранив медиков, которые, волнуясь, мешали друг другу, комбриг приказал:

— Коня!

Ординарец подвел Орлика. Котовский взялся левой рукой за луку, правая, закрученная жгутом, повисла плетью в набухшем от крови рукаве. Силы изменили комбригу. Сесть в седло он уже не смог.

— Подсадите же меня, что стоите!

Ленька вдел ногу комбрига в стремя, но тот стал падать навзничь, закрыв глаза…

Маштава вынес из дома мельниково кресло. Комбрига усадили. Стрельба на улицах деревни тем временем разгоралась.

Котовский раскрыл глаза и взглядом отыскал Леньку.

— Поезжай к Чистякову, — выговорил он, превозмогая боль, — я догоню…

8. Где банда?

Начинало светать, село окутывалось туманом, поднимавшимся из оврага.

У церкви выстроились эскадроны первого полка.

Командир дивизиона Чистяков выехал на середину улицы. Ленька подъехал к нему:

— Что же ты стоишь?

— Жду приказа! — ответил Чистяков невозмутимо.

— Какого приказа?

— А я был полчаса назад в штабе, Маштава сказал будет приказ!

— Ты на совещании был?

— Был…

— Вот там тебе и был приказ атаковать бандитов, которые окажутся в конном строю! Мало ли что Маштава наболтал, напутал он, короче говоря, или ты его не понял! Где банда?

— А черт ее знает, ты из штаба едешь, тебе лучше знать!

— Что, никто не проходил здесь?

— Прошел второй полк… И все! Больше никого не было!

Ленька и Девятый переглянулись.

— Откуда второй полк — изумился порученец комбрига. — Он в деревне бой ведет. Слышишь Он расседлан…

— Второй полк прошел, — повторял упрямо Чистяков, — Гиндин его выводил!

Ленька снова уставился на Девятого:

— Кто? Гиндин? Да ты что…

Эскадронный пожал плечами.

— Ничего не пойму… Гиндин не Гиндин, пошли! Эй, трубач!

Шурка сыграл сигнал «рысь», эскадроны тронулись за командирами. Когда добрались до околицы села, над ними как будто разверзлось небо по голове колонны ударило сразу несколько станковых пулеметов. Пули летели высоко, прицел, к счастью, был взят неправильно.

Командиры придержали коней. Трубач, весьма развязный мальчишка, счел своим долгом высказаться:

— Ишь, как гладко строчат, когда по своим! Ни одной задержки, так и шпарят… Только высоко берут, стрелять не умеют!

Ленька глянул на Девятого, сказал с досадой:

— Да слезь ты, бога ради, торчишь, как столб! Из-за тебя посекут нас…

Эскадронный, сидя на коне, высокий и худой, был действительно головы на две выше своих спутников и представлял собою великолепный ориентир для пулеметчиков. Он покорно спешился…

А мальчишка-трубач, соскочив с коня, кинув повод на руки Девятому, пригибаясь, побежал вперед и тотчас же скрылся за туманной завесой. Он несся, почти ничего не видя перед собой, спотыкаясь, падая и поднимаясь снова. Туман здесь был так густ, что серебряная труба, болтавшаяся у него за плечами, сразу же стала влажной.

Наконец он достиг цели оба пулеметных эскадрона были выстроены веером справа и слева от дороги, фронтом к деревне. К трубачу подъехали командиры.

— Что случилось — спросил начальник пулеметной команды первого полка Слива. — Ты откуда взялся?

Шура в двух словах рассказал, что произошло в штабе, впрочем, он и сам очень мало знал об этом. Вынырнув из тумана, прискакали Ленька, Чистяков и Девятый. Ленька еще издали снял кубанку и поклонился:

— Спасибо, пулеметчики, на славу поработали!

Потом спросил:

— Где банда?

Опять повторилась старая история банды не было, прошел второй полк, вел его Гиндин. А пулеметчики согласно приказу открыли огонь, как им показалось, по антоновцам. Девятый, уже начиная догадываться, что произошло, спросил деловито:

— Ну, хорошо… Какой эскадрон шел головным На этот вопрос командиры-пулеметчики ответить не могли. Только Эберлииг, от второго полка, неуверенно произнес:

— Гиндин, как проходил мимо, крикнул мне «Привет!» — и еще рукой помахал… Я же не пьяный… А какой эскадрон… Сам видишь, темно, туман вдобавок!

Но тут со стороны леса появился и сам Гиндин. Фуражку он повернул козырьком назад; командир второго полка был бледен, лихорадочно блестели глаза. Задыхаясь от волнения, заикаясь и путая слова, он объяснял:

— Сам не знаю, как это получилось… Гляжу, наши идут, а Чистякова с ними нет! Крикнул «За мной, ребята!» Вывел колонну из села… Вышли в поле… Осмотрелся… Батюшки, да это же бандиты… Что я наделал!

— Где банда — спросил Ленька холодно.

— Да здесь, километр, не больше… Я их остановил, приказал ждать распоряжений…

— Сколько там сабель — осведомился Девятый.

— Сабель Пожалуй, пятьсот, пулеметов я не заметил…

— Пятьсот насчитали — иронически переспросил Чистяков. — А у вас, Дмитрий Павлович, в глазах, часом, не двоится… от волнения?

Тогда вмешался Девятый. Еще в царской армии он был награжден четырьмя георгиевскими крестами, в бригаде Котовского — двумя орденами Красного Знамени. Это был человек дела, он не терпел болтовни в боевой обстановке, — настоящий кавалерист, энергичный и бесстрашный.

— Опять замитинговали — заметил он иронически. — Пусть пятьсот сабель, дистанция — километр, все ясно! Пошли, сейчас дадим им дрозда! Командуй, Володя!

Чистяков оглянулся, эскадронные столпились вокруг него. Он обнажил клинок и крикнул:

— Скутельник, в лоб! Селюков — справа! Девятый, слева! Глубже охватывайте! Я — с первым эскадроном. Пулеметы, вперед! Отрезайте от леса, чтобы ни один гад не ушел живым. У р-р а!

Они помчались вперед. Навстречу из тумана вынырнула какая-то фигура один из младших командиров банды, взлохмаченный, с выпученными глазами. Он на ходу повернул коня и поскакал рядом с котовцами. Отдышавшись, спросил Леньку:

— Что случилось, господин есаул? Измена?

Поднимая тучи пыли, ощутимой и сквозь туман, справа и слева, громыхая по рытвинам, промчались тачанки. Заметив командира пулеметного эскадрона второго полка, Ленька крикнул:

— Сеня! Овраг перекрой!

Видимо, Эберлинг его понял, потому что Ленька расслышал:

— Цетлин, отрывайся от нас, поворот влево градусов девяносто, отсекай негодяев от оврага!

Потом порученец комбрига переложил повод в правую руку, осторожно, стараясь не потревожить раненое плечо. Парабеллум на ремешке болтался у кисти левой руки. Ленька поднял пистолет, выстрелил в скачущего рядом с ним бандита и… промахнулся. Было пять патронов, четыре он расстрелял еще в комнате, теперь не оставалось ни одного. Хватился было за шашку, да вспомнил, что оставил ее в штабе, в углу. Взялся за задний карман, нащупывая наган, но и его не оказалось вывалился! А бандит, у которого Ленькиной пулей снесло фуражку, пришел в себя и уже снимал с плеч карабин.

Многоголосое «ура» разливалось по полю, лава нагнала командиров, впереди соловьиной трелью уже заливались пулеметы. Взводный Воронянский, толкнув Леньку своим конем, налетел на рослого бандита, уже приложившего карабин к плечу. Взводный саданул его клинком, да так, что разрубил пополам, наискосок, от плеча к бедру. За такой классический удар на учении по глиняному чучелу даже в казачьих войсках начальство от себя жаловало отличившемуся рубаке чарку.

Воронянский, вытирая клинок о шею своего коня, оглянулся и крикнул:

— Ленька! С тебя четверть водки! Слюни распустил, вояка…

Головной эскадрон уже врубился в гущу банды, антоновцы вяло отстреливались.

Ленька заметил Гиндина и окликнул его:

— Поехали в штаб, Дмитрий Павлович, нечего здесь болтаться…

Всю дорогу командир второго полка рассказывал, как это случилось, что он так страшно обознался.

— Что ж мне теперь делать, стреляться?

Порученец комбрига с любопытством глянул на него «И этот слюни распустил!»

Гиндин был офицером царской армии, он командовал взводом в эскадроне того самого 12-го уланского полка, где перед революцией вахмистром служил сверхсрочно Криворучко.

Когда в феврале двадцатого года котовцы под Тирасполем разгромили белогвардейскую группу генерала Стесселя, Гиндин сдался. Криворучко за него поручился, и Котовский взял Гиндина к себе. Сперва его назначили адъютантом второго полка, потом он стал исполнять обязанности командира. Гиндин оказался исправным службистом, грамотным, исполнительным, отнюдь не трусом, старался изо всех сил, чтобы загладить прошлое…

Ленька счел своим долгом пощадить его самолюбие:

— Да бросьте вы портить себе кровь, Дмитрий Павлович! Все кончилось благополучно банда разбита, бой выигран. Комбриг ранен, ему не до этого… А ваш фокус завтра же забудется, поверьте мне… Вы еще дешево отделались, укокошить вас могли за милую душу!

В селе с разных сторон еще звучали редкие, одиночные выстрелы. Гиндин отправился к своему полку, Ленька поскакал к штабу…

Котовский сидел в кресле. Он, видимо, страдал, лицо его осунулось, глаза провалились. И все же, завидев своего порученца, нашел в себе силы пошутить:

— Я как на троне! Становись на одно колено и целуй руку! Что у Чистякова? Кончили?

Ленька рассказал все, что ему было известно. Случай с Гиндиным он ловко обошел.

В это время, из первого полка примчался связной мадьяр Спачил. На ломаном русском языке он доложил все поле от Кобыленки до леса усеяно бандитскими трупами. Первый эскадрон Скутельника прочесывает деревню Подыскляй…

— Ясно, — прервал его комбриг, — сколько бандитов ушло, по-твоему?

— Человек тридцать… — неуверенно ответил Спачил.

— Наши потери?

— Есть раненые…

Котовский кликнул Маштаву:

— Пошлите к Чистякову двух связных из взвода Ведрашко, передайте мой приказ пусть возвращаются немедленно, в лес чтобы не смели соваться, мы не знаем, сколько там еще осталось бандитов… Не беда, теперь уж сами явятся с повинной!

Леньку отозвал в сторону Симонов.

— Увози, ради бога, комбрига, — заговорил он нервно. — Его нужно сейчас же в Тамбов! Может руки лишиться! Рана в груди чепуха, в мякоть! А вот в правой руке кость раздроблена… Фельдшер говорит сейчас же операцию нужно!..

— Где Матюхин? Нашли труп?

— В дом нельзя войти, кто-то еще есть живой, стреляет!.. Матюхин ушел!

Ленька остолбенел.

— Как это ушел?

Симонов и подошедший Ткаченко рассказали в самый разгар стрельбы из комнаты, выбив головой оконную раму, выскочили двое. Один, опрокинув часового, кинулся через огород к оврагу, другой придушил кавалериста оцепления и тоже скрылся.

— Сделали этому раззяве искусственное дыхание, отошел. Говорит, душил его бандит с черной бородой… А ведь, помнишь, черная борода только у Матюхина была, так?

К Симонову присоединились Гажалов и Борисов. Начальник особого отдела взволнованно заговорил:

— Увози его, ради бога, Леня! Этих найдем, они — ранены, целый эскадрон спешили на поиски, рыщут по кустам. Ему ничего не говори, пусть спокойно едет… Рука-то ведь правая, не шутка!

Уже подали тачанку, спинку сиденья застелили периной. Железный организм Котовского боролся с недомоганием, но тщетно то и дело комбриг терял сознание. Его подняли на руки, усадили. Ленька поместился рядом с ним, с ездовым сел кавалерист с ручным пулеметом между коленями.

Ездовой оглянулся. Борисов махнул рукой, крикнул:

— Трогай! До станции шестнадцать километров… Гони вовсю!

Кровные красавцы гнедые рванули с места. Откинувшись назад, с огромным трудом ездовой осадил их с галопа на размашистую рысь. Тачанка понеслась по деревенской улице…

За селом дорога сворачивала вправо, к станции. Котовский открыл глаза и в последний раз глянул на Кобыленку над селом стоял черный столб дыма… Тогда комбриг сразу пришел в себя. Левой рукой он дернул ездового за пояс, крикнул:

— Поворачивай обратно!

Ездовой, чуть сдержав коней, оглянулся что делать, кого слушать.

Ленька уговаривал Котовского:

— Григорий Иванович, зачем возвращаться, к чему Тушить И без вас погасят. А руку потеряете…

Котовский сдался. Он только сказал:

— Я боюсь, что эти черти деревню спалят сгоряча…

Порученец заметил убежденно:

— Почему же всю деревню Ну, загорелось что-то, сами и зальют огонь… Что вы беспокоитесь Там Борисов, Гажалов, Попов — человек рассудительный, комиссары полков… Не допустят безобразия!

Комбриг фыркнул:

— Комиссары полков! Данилов ранен, лежит пластом! А Шурка Захаров Ему самому комиссар требуется… Он такое может натворить, если вожжа под хвост попадет…

Тачанку подбросило на кочке. Котовский громко застонал. Ездовой обернулся:

— Тише ехать, что ли Вишь, как ему больно!

Григорий Иванович расслышал. Вяло повел левой рукой. Пробормотал:

— Гони вовсю, не обращай на меня внимания.

Потом он продолжал:

— Сегодня-завтра будет объявлено о добровольной явке бандитов, об общей амнистии. Для этого Антонов-Овсеенко и приехал в Тамбов. Ты понимаешь, что может наделать один глупый поджог Сорвать, скомпрометировать всю эту затею!..

Он помолчал. Тачанку снова тряхнуло. Котовский схватился левой рукой за рану.

— Кобыленка — бандитский вертеп! Нисколько мне их не жалко, — бормотал он. — Это звери! Но мы не имеем права распускаться, давать волю чувству мести… Ведь мы не только солдаты, мы еще и большевики! Надо соображать…

Тачанка мчалась вперед как вихрь. Гнедые кони шли в ногу, мерно печатая шаг, тем неподражаемым, будто математически рассчитанным аллюром, который отличает бег единственных в мире кровных орловских рысаков…

У самой станции котовцы натолкнулись на заставу. Караульный начальник с винтовкой в руках выскочил на середину улицы, преградив путь.

— Стой! Пароль!

Ездовой, не сдерживая коней, свернул на обочину. Ленька выругался:

— Какой пароль Глаза протри раненого Котовского на станцию везем!

Тачанка умчалась, прикрывшись дымовой завесой пыли. Имя Котовского произвело на караульного начальника ошеломляющее впечатление. Все же он — совершенно уж бесполезно — крикнул вдогонку:

— Котовский устав должен знать!

Гнедые рысаки развернулись у здания станции. Здесь гарнизоном стоял батальон пензенского пехотного полка, бойцы охраняли железную дорогу.

На площадь выбежал командир батальона. Он узнал комбрига видал его как-то на совещании у Тухачевского.

— Врача! — сказал Ленька отрывисто, — Какая у вас связь с Тамбовом? Телефон, прямой провод?

— Провод — путейский… По телефону слышимость хорошая… Тяжело ранен — понизив голос, осведомился батальонный.

Порученец, не отвечая, пожал плечами, направился в аппаратную.

Штаб в Тамбове ответил сразу же. Тухачевского не было. К телефону подошел начальник оперативного управления Андронов.

Ленька, назвав себя, заговорил:

— По приказанию командира Отдельной кавалерийской докладываю сегодня утром банда Матюхина разгромлена, их командный состав уничтожен. Потери у нас пустяковые. Котовский тяжело ранен, требуется немедленная операция. Говорю со станции, из штаба батальона.

Андронов ответил:

— Понял вас. Чем может помочь штаб войск?

— Прошу выслать срочно паровоз, добраться до города…

Вернувшись к тачанке, порученец не нашел в ней комбрига.

В дверях столовой — на квартире батальонного — Ленька застыл как вкопанный. Не раз ему приходилось поражаться самообладанию Котовского, но тут он просто остолбенел комбриг сидел за накрытым столом и улыбался. На столе было много цветов, стояли блюда с пирогами.

Заметив своего порученца, он сказал:

— Поздравь хозяйку дома, она, оказывается, сегодня именинница! Садись, где ты носишься..

Командиры здесь жили с семьями. Бандиты то и дело портили железную дорогу, перерезали провода связи, в последнее время, правда, все реже и реже. Но на станции, где расставлены были сильные гарнизоны, соваться боялись.

Не прошло и получаса, как, тяжело сотрясая здание, у перрона остановился бронепоезд. В комнату командира батальона, где остановился Котовский, вошел широкоплечий матрос в бескозырке и кожаной куртке, перевязанный крест-накрест пулеметными лентами. Доложил:

— Командир бронепоезда номер пятьдесят шесть. Прибыл в ваше распоряжение, товарищ Котовский!

Григорий Иванович, превозмогая боль, поднялся со стула. Рослый командир батальона осторожно взял его под левую руку. Комбриг попрощался, поблагодарил хозяйку дома.

Едва успели занять места в отведенном штабном вагоне, как поезд тронулся.

На предельной скорости он несся к Тамбову. Грузные блиндированные вагоны подпрыгивали, громыхая, на стыках рельс. Котовский закрыл глаза, как будто впал в забытье. Командир бронепоезда принес ему подушку, засунул за спину. Григорий Иванович приоткрыл глаза, пробормотал еле внятно:

— Спасибо, товарищи. Не обращайте на меня внимания… Поскорей только, пожалуйста!

Глянув на Леньку, он проворчал:

— Чуб запрячь, франт махновский, кончился маскарад, в город ведь едем, неудобно все-таки…

Когда состав замер у перрона тамбовского вокзала, в вагон первой вошла жена Котовского, Ольга Петровна. Комбриг, увидев ее, улыбнулся…

Весть о том, что Котовский ранен, что разгромлена банда Матюхина, так долго угрожавшая Тамбову, с молниеносной быстротой распространилась по городу. Вся привокзальная площадь запружена была ликующей толпой. Школьники преподнесли Григорию Ивановичу цветы. Председатель горсовета пригласил Котовского на трибуну. Ольга Петровна запротестовала:

— Что вы, товарищи, это совершенно невозможно! Я вам, как врач, говорю. Его нужно сейчас же в больницу. Каждая минута дорога!

Комбриг, наклонившись к ней, шепнул:

— Леля, неудобно! Я хоть два слова скажу…

Но говорить ему не дали каждое слово прерывалось овациями. Тогда Григорий Иванович, левой рукой высоко приподняв над головой фуражку, поклонился народу. Бледное лицо его сияло от счастья такой встречи он не ожидал!

Открытая машина, утопающая в цветах, увезла его в больницу.

9. Водолаз в плену

Если б Котовский знал, что происходило в Кобыленке, он, конечно, никого не послушав, вернулся бы туда с полпути на станцию. Лишь только его увезли, Ткаченко еще раз попытался войти в комнату, где недавно происходило «совещание». Навстречу ему прогремел выстрел. Тогда взводный метнул еще одну гранату. Пламя взрыва зажгло керосин, разлившийся по полу. Сухое дерево старого дома вспыхнуло как факел.

Симонов ахнул.

— Братва, — крикнул он, — надо трупы вытащить, вызвать крестьян, опознать убитых, составить акт. Комбриг приказывал!

Кто-то кинулся было к окнам, из которых уже вырывался огонь. Но их остановил Гажалов. (Он прибежал, запыхавшись, из амбара, откуда выпускал арестованных накануне бедняков.)

— Расходись, — еще издали крикнул он не своим голосом, — в доме где-то хозяин взрывчатку прячет, все отбегайте в сторону!

Кавалеристы растерянно попятились. Как раз в это время раздался взрыв, над горящим домом взвился столб ярко-белого пламени, увенчанного зеленой шапкой дыма; стропила крыши и стены рухнули, образовав пылающий костер.

Начальник особого отдела схватился за голову:

— И ни один труп обыскать не успели, а сколько у этих негодяев было нужных нам документов. Все теперь пропало, эх, не повезло же нам! — говорил он сокрушенно окружавшим его бойцам.

Ветра в этот день не было, дом мельника стоял одиноко на площади — деревне ничего не угрожало. Она как будто вымерла. Не открылось ни одно окно, не хлопнула ни одна дверь, никто не сбегался на пожар, как это обычно бывает в деревне. Население бандитской Кобыленки притаилось, застыв от ужаса, ожидая заслуженной расправы, которая, впрочем, так и не последовала.

Из огорода, привлеченный пожаром, появился Маштара. Он вместе со спешенным эскадроном разыскивал сбежавших бандитов в кустах вдоль оврага. Лицо и руки у него были исцарапаны в кровь. Завидев его, многие рассмеялись.

— Ты что это, с кошкой воевал — спросил участливо Гажалов.

— Да нет, — раздраженно ответил Маштава, — какой-то кустарник идиотский здесь в овраге растет. Проклятая деревня растения и те кусаются!

Все снова рассмеялись, но, завидев в руках у помощника командира первого полка винтовку и полевую сумку, сразу же стали серьезными.

— Никого не нашли пока, — продолжал Маштава, — но вот трофеи есть!

— Давайте рассуждать логически, — заметил Попов, — если то, что Матюхин сбежал, представляется бесспорным, так же бесспорно тогда и то, что бежало двое — ведь у Матюхина никакого карабина не было!

Командиры с трофеями отправились в ближайшую избу, которую Попов занял под штаб первого полка. Сумка была туго набита разными бумагами. Беглый просмотр документов показал, что они принадлежали адъютанту четырнадцатого антоновского полка, исполнявшему обязанности начальника штаба группы Матюхина, — Муравьеву. Здесь были карты разных районов Тамбовской губернии, новенькие, опять-таки со штампом штаба Тамбовских войск.

С заставы вернулся Туке с двумя легко раненными бойцами Чистякова. Туке считался в бригаде «следопытом» недавно после одного боя он по следам обнаружил двух бандитских командиров, спрятавшихся в стоге сена.

— Ну-ка, Туке, попытайте счастья, — шутливо предложил Борисов, — а вдруг снова проявите свой талант?

Туксу дали двух кавалеристов, которые участвовали в розысках бежавших бандитов, и они скрылись в овраге.

Один из бойцов показал Туксу место, где была найдена винтовка, и немного дальше — куст, с которого была снята полевая сумка. Ориентируясь по обломанным кое-где веткам, кавалеристы спустились в овраг. Ручей, протекавший внизу, в этом месте был запружен и образовал небольшое озеро. Осматривая его гладкую поверхность, помощник взводного вдруг насторожился и снял с плеча карабин.

Надо полагать, что оба, и Туке и бежавший бандит, в детстве читали Майн Рида и Фенимора Купера. Предмет, привлекший внимание помощника взводного, был обыкновенной тростинкой, одной из тех, что в изобилии покрывали берег ручья. Только эта одинокая камышинка торчала на самой середине озера.

Туке выстрелил. Пуля шлепнулась возле тростинки, подняв маленький фонтанчик.

Тотчас же с камышинкой в зубах поднялся во весь рост человек; вода едва доходила ему до пояса.

Туке, перезарядив карабин, крикнул:

— Руки вверх, убью! Ко мне, бегом марш!

На выстрел со всех сторон, продираясь сквозь кусты, спешили кавалеристы. Вид бандита, мокрого, жалкого, бредущего по колено в воде с тростинкой, судорожно зажатой в зубах, был настолько смешон, что котовцы на берегу, держась за бока, неудержимо хохотали.

Когда бандит, с трудом вытаскивая из вязкого дна сапоги, подошел ближе к берегу, Туке, продолжая держать неизвестного на мушке, приказал:

— Можешь опустить руки, бросай сюда оружие! Живо!

Один за другим упали к ногам помощника взводного два пистолета. Потом бандит вывернул карманы брюк, показывая, что больше у него ничего нет, вышел на берег, подняв снова вверх руки.

— Да ты респиратор свой брось, водолаз индейский! — сквозь смех посоветовал Туке.

Бандит выплюнул камыш, который он все еще держал в зубах, кавалеристы подобрали тростинку — показать командирам.

Так с поднятыми руками неизвестный и вошел в помещение штаба. Гажалов обыскал его, обнаружив пачку слипшихся документов, две полные обоймы от браунинга, компас и часы.

— Муравьев — спросил его Попов.

— Так точно!

Бандит оказался раненным навылет в мякоть бедра и в грудь. Шурочка перевязала Муравьева. Его тряс озноб.

— И переодеть-то его не во что! — заметил Борисов.

— Не беспокойтесь, обсохну! — отозвался бандит.

— Где Матюхин — спросил Попов.

— Разве он не убит — удивился Муравьев. — А я думал, что один в живых остался!

— Мы вас допрашиваем, а не вы нас. Где Матюхин — повторил вопрос Гажалов.

Бандит пожал плечами:

— Ивана Сергеевича со мной не было. Как лампу погасили, я его больше не видел…

На все задаваемые вопросы Муравьев отвечал обстоятельно и, видимо, правдиво. Только в одном пункте допроса он упорно запирался. Гажалов поинтересовался — откуда топографические карты, каким путем был получен из тамбовского оружейного склада ящик с револьверами, с кем банда была связана в городе?

Муравьев ответил:

— Этими делами у нас занимался Савельев. Он городской, тамбовский…

— Кто такой Савельев?

— Политрук нашего шестнадцатого полка.

— Где он?

— Убит, в доме был убит…

Борисова этот ответ не удовлетворил.

— Неужели вы думаете, — сказал он возмущенно, — что мы поверим, будто вы, правая рука Матюхина, ничего не знаете о его тамбовских связях? Ни одного имени, ни одного адреса?

Муравьев подумал и ответил:

— Если и знаю, то очень немного. Но разрешите мне на этот вопрос ответить только в Тамбове и только председателю губчека.

— Если он станет с вами разговаривать… Ну, да ладно, дело ваше, — согласился Гажалов.

Муравьев, очевидно, полагал, что в полевых условиях его скорее и проще могут расстрелять, чем в Тамбове. — Поэтому самые ценные сведения, которыми он располагал, — о тайной эсеровской агентуре в городе, он приберегал для того, чтобы чистосердечными показаниями в Тамбове купить себе помилование…

Вернулись из леса эскадроны первого полка. Чистяков привел в штаб единственного захваченного им пленного. Это был житель деревни Подыскляй. Он был обнаружен в подполе собственной избы взводным Раппопортом.

Бандит был настолько ошарашен обрушившимися на него событиями, что на первых порах ничего не соображал, только моргал глазами. Единственное, что он знал, — это количество матюхинцев, спасшихся от атаки первого полка человек двадцать. Они были на лучших лошадях, не оказав никакого сопротивления, сразу же обратились в бегство, проскочив заградительный огонь пулеметов. Сам он, растерявшись, спрятался в Подыскляе, остальные помчались через деревню в лес…

Вернулась в Кобыленку и тачанка, отвозившая на станцию Котовского. Ездовой привез приказ комбрига полкам возвращаться в Медное, на марше колонну вести Попову, на месте бригаду принять Криворучко. Поставить только круговое сторожевое охранение, никаких активных действий против бандитов пока не предпринимать. Все новые наганы немедленно сдать оружейным мастерам для проверки. Гажалову с Ектовым и другими пленными, если они будут, срочно выехать в Тамбов.

Приказ был написан незнакомым почерком. Вместо подписи Котовского — какие-то каракули, вместо росчерка — клякса комбриг подписался левой рукой…

10. «Уж голова слетела с плеч…»

В тамбовской городской больнице Котовскому поставили диагноз ударом пули, прошедшей через мякоть груди навылет, продольно расщеплена кость правого предплечья. Комбригу они ничего не сказали, а Ольгу Петровну предупредили правой рукой он уже Никогда владеть не сможет! Вообще врачи лечили Котовского с опаской, очень неохотно вдруг что-нибудь случится, пропадешь!

Поэтому они рекомендовали отправить его в Москву, показать там светилам хирургической науки.

Григорий Иванович вернулся на квартиру, не пожелав ложиться в больницу. Он стал лечиться сам привязал к локтю пудовую гирю, считая, что сила ее тяжести выпрямит кость и она срастется нормально.

Целыми днями Ольга Петровна не отходила от него, читала ему книги, в том числе одну из любимых его книг — «Овод».

Однажды неожиданно пришла шифровка из Москвы Котовского вызывали в Реввоенсовет республики. Тамбовские врачи обрадовались, будто гора у них свалилась с плеч. Только предупредили ехать не раньше, чем через неделю, пока же соблюдать полный покой. О гире им ничего не было известно…

Комбриг в эти дни спал очень мало, гиря, вытягивая кость, причиняла ему нестерпимую боль. Он не ложился, круглые сутки проводил в кресле или ходил по комнате. Дремал сидя, гири не снимал ни днем, ни ночью.

Страдал Григорий Иванович недаром через полгода он уже рубил правой рукой. По мнению специалистов, спасла его только гиря…

Как-то раз, уже перед самым его отъездом в Москву, фельдъегерь на мотоцикле привез пакет. Ольга Петровна вскрыла его, Котовский дремал в соседней, комнате на своем обычном месте. Председатель Тамбовского губчека Антонов писал, что через полчаса у него начнется важное совещание. Зная о состоянии комбрига, он просил прислать хотя бы его представителя.

Котовская попросила Леньку, который жил в Тамбове, в одной квартире с комбригом:

— Поезжайте, бога ради… Я Грише сейчас ничего не скажу, ему очень вредно волноваться. Поезжайте, а потом ему доложите!

У Григория Ивановича был очень тонкий слух. Он тотчас же покинул кресло, вошел в столовую и прочел записку. Сказал Ольге Петровне:

— Мы поедем вместе с ним. Если это пустяки, я сейчас же вернусь, а он останется заседать. Не беспокойся, я чувствую себя прекрасно!

И, видя, что жена собирается возражать, добавил:

— Все равно ведь в Москву ехать! Ты что же думаешь, мне в поезде меньше беспокойства будет? Вызывай машину!..

Заседание происходило в кабинете председателя губчека.

В ту пору в деловых сношениях местных властей между собой часто упоминалось три однофамильца Антоновых, что иногда вызывало недоразумения. Поэтому условились так Антонов-главный — это Овсеенко, Антонов-длинный — это председатель губчека, он действительно был очень высок ростом, Антонов-маленький — бандит.

Когда Котовский прибыл на место, в кабинете уже находились Антонов-главный, Антонов-длинный, уполномоченный ВЧК Левин, от штаба войск — начальник оперативного управления Андронов.

Осведомившись о здоровье Григория Ивановича председатель губчека сказал:

— Об операции в Кобыленке можете ничего не рассказывать здесь находится Гажалов, мы уже знаем все подробности…

— Гажалов — удивился комбриг. — Что же он ко мне не зашел?

— Он приехал поздно вечером вчера, мы сразу же на всю ночь усадили его работать. Сейчас отдыхает…

— Труп Матюхина нашли — прежде всего поинтересовался Котовский.

Антонов-длинный и Левин переглянулись.

— Видите ли, — ответил председатель губчека, — все трупы бандитских командиров сгорели в доме мельника, труп Матюхина, очевидно, тоже… После того как вас увезли на станцию, в доме возник пожар, случайно, от взрыва гранаты. Из всей этой компании уцелел только матюхинский начальник штаба — Муравьев. Его взяли живым, привезли сюда, допрашивали…

— Что это за тип?

Ответил Левин:

— Я ночью долго е ним беседовал… Ну, что я могу сказать… Сын попа, эсер… Написал заявление Михаилу Ивановичу Калинину просит распространить на него амнистию, да вдобавок направить его учиться в одну из наших кавалерийских школ командного состава.

— Губа не дура у этого молодого человека, — усмехнулся Котовский, — ну, и что же вы решили?

— Думаем пока, — ответил Левин неопределенно, — ведь у него два пути либо расстрел, либо полное доверие к нему. А в Москве или в Петрограде он, пожалуй, не опасен.

Потом Андронов прочитал последние оперативные и разведывательные сводки. В районе Тамбовского леса после кобыленской операции было все спокойно. Никаких сведений о бандитах численностью более пятнадцати-двадцати человек ниоткуда не поступало. Антонов-маленький окружен в недосягаемом районе у реки Вороны там множество рукавов, болота. Местные крестьяне отказываются служить проводниками, отговариваются незнанием этих мест. Нужны резиновые лодки, их нет. С Антоновым-маленьким осталось всего около пятидесяти человек…

Антонов-Овсеенко познакомил присутствующих с текстом уже давно отпечатанного обращения к населению. Амнистия распространялась на всех, независимо от роли, которую они играли в мятеже, лишь бы добровольно явились с оружием.

Котовский остался содержанием этого документа недоволен.

— Кроме всех хороших слов, которые здесь написаны, — заметил он, — пора поставить точки над «и» подчеркнуть, что мятеж потерпел полное военное поражение, что Антонов-маленький практически выбыл из игры, что Матюхин разгромлен. Призвать рядовых бандитов вязать своих «вождей», продолжающих упорствовать, и сдавать властям. Нужно оповестить, что уже сдались на милость советской власти такие «тузы», как Ектов и Муравьев…

— Все это очень правильно, — согласился Антонов-Овсеенко, — но нужно, выходит, отпечатать заново обращение Когда мы успеем все это сделать?

— Когда — удивился комбриг. — А вот сейчас! Андронов тут же при вас напишет строк двадцать, а ночью отпечатают.

Ленька уяе достал полевую книжку и строчил, освободив правую руку от перевязи и придерживая ее левой.

Прочтя то, что написал порученец, Котовский заметил:

— У тебя тут — «Антонов», а нужно — «предавший вас, трус и негодяй Антонов», ты пишешь — «Матюхин», а нужно — «лесной разбойник, головорез Матюхин…». Эх ты, писатель!

Год тому назад в армейской газете Ленька напечатал за своей подписью небольшую заметку. С тех пор комбриг при каждом удобном случае подтрунивал над ним.

Прочтя то, что написали Андронов и порученец комбрига, Антонов-Овсеенко сказал:

— Добре! Ночью напечатаем, с утра будем разбрасывать с самолетов. Теперь остается самое главное… Товарищ Левин!

Уполномоченный ВЧК изложил свой план создать передвижной пункт добровольной явки. Посетить самые бандитские села, созывать сходы, на которых будут выступать Ектов и другие сдавшиеся бандиты. Но это ядро необходимо все же надежно охранять. Для этого Котовскому придется выделить эскадрон.

Так и договорились…

Андронов спешил. Сделав свое дело, он откланялся и ушел. Лишь только за ним закрылась дверь, комбриг с упреком в голосе обратился к Антонову-длинному:

— Черт знает, что у них в штабе творится…

— Это вы насчет карт Штаб здесь виноват лишь косвенно не мог он не снабжать картами губвоенкомат, а оттуда, как оказалось, один типчик переправлял их Матюхину. То же и с наганами. Во-первых, не один, а два ящика стащили один до сих пор в земле закопан под Моршанском, другой получил в свое время Матюхин. Опять-таки работа губвоенкомата…

— А мой наган почему не стрелял?

— Полковые оружейники моментом разобрались заводские пробы — правильные, а перед выдачей вам спусковые механизмы этих револьверов разрегулированы были так, чтобы бойки не доходили до капсюля. Вы ведь в Моршанске наганы получали?

— Ну да…

— Так вот там орудовал уездный военрук. Тот самый, что вашим коням в овес битого стекла подсыпал.

— Что же дальше — поинтересовался Котовский.

— Дальше — ответил председатель губчека спокойно. — Сегодня или завтра возьмем этих молодчиков. Группка небольшая, надеемся, последняя!

Когда возвращались домой, комбриг сказал Леньке:

— Дадим второй эскадрон второго полка, четыре пулемета. Эскадронный Костыря — коммунист, агитатор, пусть и он выступает на сходах. И тебе придется с ними ехать…

— А мне зачем?

Котовский замялся:

— Видишь ли… Я боюсь, задергают они Костыря, им ведь что — лошадь ли, или автомобиль — безразлично! Коней загоняют… А ты будешь служить как бы буфером… Антонов-длинный будет иметь дело только с тобой, а ты уже — с эскадроном…

На другое утро на двух машинах «Передвижной центральный пункт добровольной явки» выехал в расположение отдельной бригады Котовского, где к нему должны были присоединиться эскадрон Костыря и Ектов с обычным конвоем.

К первому митингу тщательно готовились; никто не знал, как приступить к делу. Решили так выступают Антонов-длинный, представитель комиссии ВЦИК, Костыря от Красной Армии, Ектов от добровольно явившихся.

Павел Тимофеевич был в прекрасном настроении накануне ему устроили свидание с женой и дочерью — все они были уже на свободе.

На первый же сход явилось все население села — старики, женщины, подростки. Выслушав текст амнистии, женщины расплакались. Потом наступили томительные часы ожидания.

Первого явившегося бандита все были готовы расцеловать. Тут председатель губчека решил испробовать задуманную им тактику. Он сказал бандиту:

— Оружие пока оставь себе, я его таскать не буду. Отдохни немного да ступай-ка приведи еще двоих…

— А им ничего не будет?

— А тебе что-нибудь было?

Ночью бандиты явились уже втроем, им снова оставили оружие…

Когда переезжали в следующее село, колонна имела странный вид впереди шли чекисты, Ектов и человек десять конных вооруженных бандитов, следом двигался эскадрон.

Позже Антонов стал поступать так оставлял при себе только самых бойких, имеющих много родни в окрестных селах, остальных распускал по домам, отобрав оружие и выдав им официальные справки об амнистии.

Но пока это были только рядовые бойцы антоновской «армии», основные кадры ее все еще выжидали.

Как-то Симонов, он командовал взводом в эскадроне Костыря, раскрыв дверь пункта явки, крикнул:

— Явился орел… Проходи, герой!

Симонов по-прежнему обращался с недавними врагами с грубоватой фамильярностью ему, солдату, было непривычно нянчиться с бандитами.

В комнату вошел среднего роста мужчина с небольшой бородкой. Одет он был в вельветовую куртку. Оглянулся по сторонам и поставил в угол свое оружие. Потом встал посреди комнаты и потупился. Произнес только одно слово:

— Аверьянов…

Пожалуй, никому из присутствующих, кроме Леньки, так много не говорило это имя рана уже зажила, но рука порученца продолжала ныть по ночам, особенно в дождь. Антонов сказал очень спокойно:

— Садитесь, Аверьянов! Сейчас будем обедать…

Бандит сел. Продолжая упорно глядеть в землю, он пробормотал:

— Судите меня! Большой я преступник перед советской властью…

— Вы обращение ВЦИК читали?

Аверьянов молча достал из кармана куртки сложенную вчетверо бумажку, положил ее на стол, раскрыл, разгладил. Это была одна из листовок, сброшенных с самолета.

— Ну вот и прекрасно, — продолжал Антонов, — значит, вы в курсе дела. Никто вас судить не собирается, раз вы явились добровольно. Я — председатель губернской Чека!

Бандит вытянулся, сразу же обнаружив военную выправку, и пытался встать, но Антонов положил ему на плечо руку.

— Сидите, — спокойно сказал он. — Запомните крепко и другим объясните советская власть никогда не обманывает. Она в этом не нуждается.

Один из чекистов внес большую кастрюлю с окрошкой — обычный обед в этих местах, кто-то из кавалеристов сходил за сухарями, мисками и ложками. Все стали есть. Бандит кушал с большим аппетитом, должно быть основательно проголодался.

Ленька внимательно разглядывал его простое, открытое лицо. Бородка и бачки ему не шли видимо, отрастил недавно.

Ленька спросил:

— Вы кавалерист, Аверьянов?

— Гвардии ее величества гусарского… Сверхсрочной службы унтер-офицер!

— Голубой гусар?

— Так точно! Народ прозвал нас «голубыми»…

Председатель губчека тихонько под столом наступил Леньке на ногу Антонов счел, что тема для первого допроса выбрана неудачно. Но порученцу комбрига не терпелось довести до конца начатый разговор:

— А как же вы, Аверьянов, — продолжал он настойчиво, — так позорно бежали из-под хутора Шкарина Бросили свое воинство на произвол судьбы Ведь мы их, бандитов ваших, верст двадцать гнали и рубили как капусту! А командовать ими было некому! Назаров ваш, даром что полицейский, умер, как солдат пикой мы его проткнули… А вы где были в это время, гвардии унтер-офицер?

Тут бандит впервые поднял на присутствующих глаза, ясные, совершенно детские.

— Я где был — переспросил он. — Да очень просто шкуру свою спасал! Мы кто Мужики! А воевать учились у господ, у благородных!

Тут заинтересовался уже и Антонов-длинный. Сняв свою ногу с Ленькиного сапога, он спросил:

— Это как же вас понять?

Аверьянов ответил вопросом на вопрос:

— Вы про Сольдау слыхали когда-нибудь?

Ленька ответил с апломбом:

— Знаем немного военную историю… Сольдау, Эттингер, разгром конной гвардии в самом начале германской войны… Вы об этом?

— Об этом, — подтвердил бандит. — Окружили нас немцы кольцом, секут из пулеметов, снарядами кроют. Побили тогда первыми пулями великого князя Кирилла Константиновича, флигель-адъютанта его величества, адмирала Абазы трех сыновей разом…

— А вы где были в это время — снова съехидничал порученец комбрига.

— Где был — переспросил Аверьянов. — Грудью своею мужицкой командира сводной гвардейской дивизии, светлейшего князя Дадиани прикрывал. А тот пистолет в рот засунул да сам себя и прикончил… Так же и другие господа офицеры кто пулю себе в лоб, кто бежать без оглядки, кто в плен! Тогда и у меня глаза открылись, спас я свою шкуру обманул немцев, ушел!

Антонов-длинный снова наступил Леньке на ногу.

— Ладно, — сказал он, — к чему теперь прошлое вспоминать… А вообще вот что я вам скажу, Аверьянов своим умом пора жить! Вы ведь и в банду, должно быть, не своим умом попали… Где ваш главный вояка, Антонов, случайно не знаете?

— Да я бы его своими руками разорвал, — проговорил бандит сквозь зубы, — если б знал, где он, подлец, хоронится! Влезет, бывало, на чье-либо крыльцо, руку за борт френча засунет, под Керенского работал, да и болтает без умолку. А как настоящего дела коснулось — в кусты! Нам, мужикам, только и расхлебывать…

— Ну, и бог с ним, с Антоновым, — перебил председатель губчека. — Вы где листовку подобрали?

— Жена мне принесла вчера утром.

— Вы сами-то в овраге где-нибудь прятались?

— Сперва и по оврагам приходилось, а потом ночевал в Подыскляе, у родственников, днем — в лесу…

— В лесу — встрепенулся Антонов-длинный. — А про Матюхина случайно ничего не слыхали?

Бандит странно глянул на него.

— А вам очень нужен Матюхин?

— Да как вам сказать, — насторожился председатель губчека, — не особенно, конечно, да, может, на что-нибудь и пригодится. Он жив, что ли?

— Не станет он являться с повинной, — заметил бандит убежденна, — не такой человек! Да и пощады ему не будет все равно!

Сперва Аверьянов отвечал на расспросы о Матюхине неохотно, а потом разговорился. Оказалось, что Матюхина он видел три дня назад, случайно натолкнулся на его убежище. В бою с котовцами Матюхин получил четырнадцать огнестрельных ран. Он выбил головой оконную раму, придушил часового, скатился в овраг, потерял сознание. Потом очнулся, пополз по оврагу, пробираясь к лесу. Здесь его подобрали бандиты, укрывшиеся в овраге от атаки Чистякова и заградительного огня пулеметных эскадронов.

Матюхин скрывался в сторожке, на пасеке лесника. Самостоятельно передвигаться бандит не мог. За ним ухаживали брат Михаил и племянник. Матюхин всех боялся, никому не доверял, опасаясь измены. Все, кто уцелел после боя у Кобыленки, разбежались…

— Он, что же, поправляется — поинтересовался Ленька.

Аверьянов безнадежно махнул рукой.

— Куда там, на ладан дышит! Кончилась его песня! Он завчера, как я на него набрел, ногу сам себе отнял…

— Как это — отнял — не понял Антонов.

— А очень просто гнить она у него стала, левая нога. Ну, взял садовый нож да эту самую ногу по колено оттяпал, листьями подорожника заклеил рану, и только. Все равно не помогло ползет и дальше чернота вверх по культяшке…

— Жалко вам его — спросил Антонов.

— Я вам правду скажу, товарищ председатель губчека, — признался Аверьянов, — нет у меня больше жалости, окромя как к себе. Вытоптали ее во мне, эту жалость, выжгли всю дотла!

Он подумал и добавил:

— Я могу вам, если надо, Матюхина представить.

— Как это — удивился Антонов. — На спине из лесу его притащите, что ли Он, говорят, мужик здоровый, тяжелый!

Бандит усмехнулся:

— Зачем же обязательно на себе Я скажу, кому надо, а те доставят.

Антонов согласился, сделав вид, что это его не очень интересует. На самом деле это было, конечно, не так. И Антонов-длинный и Котовский прекрасно понимали, что если Матюхин уцелеет, он через некоторое время снова соберет вокруг себя бандитов, и вновь придется с ним возиться. Аверьянов предложил следующее пусть ему дадут человек десять из добровольно явившихся и обязательно представителя советской власти, пачку листовок. Он съездит с ними на ночь в одно известное ему место, а наутро приведет еще человек десять.

Предложение было очень заманчиво, но… Отдать своего человека в руки одиннадцати вчерашних разбойников А если это все притворство, западня Антонов все же раздумывал недолго. Окинув взглядом окружающих, спросил:

— Ну, кто хочет, товарищи?

Тотчас откликнулся один из чекистов.

— Разрешите мне..

Антонов и Ленька ночь спали плохо. Просыпались, курили, выходили на крыльцо подышать свежим воздухом.

Порученец комбрига, сидя на завалинке и разглядывая звездное небо, подумал вслух:

— Ну и скотина же этот самый Аверьянов!

— Да-а, — согласился председатель губчека. — А что вы хотите Обнаженный животный инстинкт самосохранения! Такой тип и мать родную продаст, если выгодно, конечно. Помните его откровенный цинизм «Шкуру спасаю!»

Подошел Симонов, и ему не спалось он тоже понимал, что должен сейчас переживать ушедший с бандитом товарищ и что ему угрожает.

Антонов стал расспрашивать котовцев о деталях боя в комнате. Тут взводный вспомнил:

— Ты зачем, — спросил он порученца комбрига, — тогда свет потушил? Растерялся, что ли?

— Растерялись мы, должно быть, все после осечек комбрига, — ответил Ленька. — Я просто рассчитал так нас — один против двух, мишени у нас выбраны, у них — нет. Котовский стоит посреди комнаты, бандиты прежде всего будут стрелять в него. Значит, свет работает на них, а не на нас…

Аверьянов не обманул явился на рассвете, приведя с собой не десять, как обещал, а двенадцать добровольно сдавшихся мятежников. Так в дальнейшем и повелось на ночь Аверьянов уезжал, а на рассвете являлся с новой группой…

Передвижной явочный пункт больше суток нигде не задерживался. Вскоре он добрался до Кобыленки.

… В день прибытия в Кобыленку на пункт явилось два бандита. Один из них был с мешком за плечами.

Бандиты, как это полагалось по заведенному порядку, сложили свое оружие в углу комнаты.

— Садитесь, — сказал им председатель губчека, — и рассказывайте, как дошли вы до жизни такой..

Теперь явка с повинной не вызывала уже бывалого оживления, стала делом обычным.

Ленька стоял у окна и рассматривал, зевая, место, где некогда стоял дом мельника. Когда один из явившихся заговорил, порученец комбрига мгновенно обернулся он узнал брата Матюхина, Михаила, с которым встречался у пасечника, на опушке леса.

Бандиты дополнили сообщение Аверьянова. Их обоих, брата и племянника, Матюхин держал все время при себе. Револьвера не выпускал из рук, палец на курке держал. Одного посылал с поручением, с другого не спускал глаз. Оружие у них отобрал, спрятал себе под тюфяк боялся, что его предадут…

— Замучил нас брательник вконец, — пожаловался Михаил Матюхин, — сколько времени мы не спамши, не емши по-людски! Сам храпит, а глаза открыты, все видит…

— Ну, это вам со страху показалось, — усмехнулся Антонов и добавил иронически, — как же вы оба бросили своего командира — раненого, беспомощного, без воды, без пищи Нехорошо!..

Бандиты переглянулись, замялись. Теперь заговорил племянник:

— Мы ему и вовсе не нужны были пасечника дочь, Глаша, могла бы за ним поухаживать, она день и ночь возле пчел крутится… Только он боялся всех! А сейчас ему уже ничего не надо, нет его в живых, Ивана Сергеевича…

— Помер, что ли — спросил Антонов деланно безразличным тоном.

Бандиты снова переглянулись. Потом заговорил Михаил Матюхин:

— Как ногу себе отнял, так совсем бешеным сделался. Невмоготу стало нам… А тут от Аверьянова поручение пришло так, мол, и так… Советская власть нас помилует, не обманет!.. Ну и зарубили мы его сонного топором.

Антонов нервно зашагал по комнате.

— Все это хорошо, — заметил он озабоченно, — я, конечно, не имею оснований вам не верить, но… Вам придется нас на пасеку проводить, показать труп убитого, мы на месте составим акт. Дело слишком серьезное, нам нужны доказательства!

— Зачем на пасеку — проговорил Михаил Матюхин с усмешкой. — При нас они, доказательства! Представить разрешите?

Не дожидаясь ответа, он подошел к углу, взял мешок, достал из него какой-то предмет, завернутый в грязную тряпку. Расстелив мешок, бандит развернул тряпку и, взяв за волосы отрубленную голову Матюхина, положил ее посреди стола…

Первым пришел в себя Антонов. Он приказал:

— Позовите Симонова!

Михаил Матюхин заговорил подобострастно:

— Вы уж нам, товарищ комиссар, расписочку черканите, что, мол, явились добровольно и голову сдали.

— Сейчас акт составим, — превозмогая омерзение, ответил председатель губчека, — вы оба распишетесь, двое командиров, которые Матюхина знают в лицо, тоже, ну, и я… Получите копию этого акта, справки об амнистии. Оружие оставите здесь, а сами можете идти на все четыре стороны!

Порученец комбрига еще раз взглянул на мертвую голову лесного разбойника. С необычайной яркостью воскресли в его памяти события давно минувшей ночи лампа, летящая по воздуху, вспышки выстрелов, бледное лицо Ектова, Данилов, навзничь падающий на пол, Котовский, схватившийся за грудь…

Лицо Матюхина мало изменилось. Пустые глаза все с той же непримиримой звериной ненавистью глядели на мир. Только волосы на голове и бороде побелели…

Послесловие

Автор очерка «Лесной разбойник» сделал все возможное, чтобы не отступить от исторической правды, не только излагая основные факты легендарной операции Красной Армии в Тамбовской губернии, которые общеизвестны, но и описывая отдельные детали.

Ему удалось частично проследить и за дальнейшей судьбой главных действующих лиц тамбовской эпопеи.

Антонов, главарь восстания, закончил свою жизнь осенью 1921 года. Курсанты, получив резиновые лодки, окружили атамана в его логове. С ним оставалось всего около двадцати человек. Все они были перебиты.

Бывший начальник штаба антоновских войск Павел Тимофеевич Ектов был амнистирован, жил с семьей на Урале, позже — на Дальнем Востоке.

Котовцы встречали его еще накануне Отечественной войны. Он работал начальником снабжения одного из рыбных трестов.

Что касается Муравьева, начальника штаба четвертой группы антоновских войск, которой командовал Матюхин, то на него распространили общую амнистию для бандитов. По его просьбе он был направлен на трехлетние высшие кавалерийские курсы. По окончании их Муравьев был назначен командиром эскадрона одного из кавалерийских полков Красной Армии.

Дальнейшая судьба его автору неизвестна.

В годы Великой Отечественной войны в боях за свободу и независимость нашей Родины пали смертью храбрых генерал-майор Владимир Чистяков, полковники Дмитрий Каленчук, Василий Селюков, Семен Раппопорт и Владимир Девятый; бывшие командиры пулеметных эскадронов Отдельной кавбригады Николай Слива и Семен Эберлинг; взводные командиры Константин Ведрашко, Леонид Воронянский, Альфред Туке и десятки других котовцев, героев гражданской войны, участников тамбовской операции.

Еще до войны погиб в боях с басмачами эскадронный Алексей Ткаченко.

В последние годы безвременно скончались бывший взводный командир бригады Котовского, Герой Советского Союза генерал-лейтенант Никита Лебеденко, первый советский комендант освобожденной Вены; комиссары обоих полков Котовского Иван Данилов и Александр Захаров; бывший взводный Василий Страпко, бывший пулеметчик Иван Калюжный.

Живы и благополучно здравствуют генерал-лейтенант Михаил Петренко, бывший помощник командира взвода Отдельной кавбригады, генерал-майор запаса Матвей Кононенко, бывший рядовой, генерал-майор запаса Владимир Цетлин, бывший пулеметчик, генерал-майор Иосиф Попов, бывший командир первого полка; персональные пенсионеры Николай Гажалов, по окончании гражданской войны организатор прославленной Бессарабской сельскохозяйственной артели демобилизованных красноармейцев имени Г. И. Котовского, Дмитрий Симонов, инженер-строитель, бывший комиссар бригады Петр Борисов, подполковник запаса Николай Скутельник — бывший эскадронный, бывшие взводные командиры Захар Гуревич и Егор Константинов, один из старейших председателей колхозов Молдавии; штаб-трубач Отдельной кавбригады, ныне военный капельмейстер, солист на валторне и певец Александр Лавренюк; медицинская сестра второго полка, награжденная орденом Красного Знамени, Александра Ляхович и другие.

Жив также Ленька, в дни тамбовской эпопеи исполнявший обязанности начальника полевого штаба Отдельной кавбригады.

Он и является автором этого очерка.