Рассказы о Котовском

Январь двадцатого

Стояли лютые морозы. Пулеметчик первого кавполка Дмитрий Дзюрба отморозил себе палец и отписал об этом матери в освобожденный Херсон.

«Мамаша, — писал Дзюрба, — и вот уже Деникин сожрал у меня один палец на руке, его пришлось отрезать начисто… Спешу вас известить, мамаша, — писал он немного дальше в том же письме, — что деникинцев считали казаками, а они оказались просто босяками, и мы их бьем, как хотим. Между прочим, имейте в виду, мамаша, что белые по дороге очень сильно обижают девушек и, извините за выражение, даже воруют гусей и другую птицу, которая попадется…»

Кавбригада Котовского ворвалась в Вознесенск на рассвете, в тридцатиградусный мороз, на плечах удиравшего со всех ног противника.

На станции белые побросали шесть эшелонов, груженных разным добром. Кожаные английские безрукавки, кипами сложенные в товарных вагонах, пахли сигарами, и сигары в штабном поезде полковника Развадовского пахли седельной кожей и лошадиным потом.

Сам же полковник, брошенный своими головорезами из карательного отряда, повесился у себя в купе в ту минуту, когда пулеметчик Дмитрий Дзюрба, изголодавшийся по культуре, временно спрятал револьвер в кобуру и заскочил оправиться в фарфоровую уборную полковничьего салон-вагона.

Под Березовкой оба кавалерийских полка Котовского дрались с деникинской конницей под командованием генерала Стесселя двенадцать часов кряду. Крутилась пурга, засыпая глаза морозными иглами. Измученные вконец лошади хрипели от напряжения. Командиру взвода Алеше Ткаченко какой-то гигант драгун перерубил пополам шашку. Обезоруженный Алешка хлестал двух наседавших на него офицеров стеком по лицу, не давая им опомниться и вынуть револьверы.

Подоспевшие бойцы выручили своего командира из затруднительного положения.

Гоня перед собой как стадо объятую паникой многотысячную армию белых, пятьсот кавалеристов Котовского неудержимо двигались вперед, на юго-запад.

Бригада Котовского оторвалась от фронта. Сзади нее на двести километров была пустота, поэтому отступление было равносильно самоистреблению.

«Предлагаю вам немедленно остановиться, — телеграфировал Котовскому начальник боевого участка Осадчий. — Вы зарываетесь. Под Одессой сосредоточено около тридцати тысяч деникинцев, вас с бригадой изотрут в порошок. Остерегайтесь конницы группы генерала Стесселя».

Котовский превосходно знал, что этой конницы уже с полчаса как не существовало. Обоим полкам был отдан приказ брать Одессу.

Комиссар бригады Христофоров пытался возражать.

— Ты знаешь, я не трус, — говорил он Котовскому, — но это безумие. Нас раздавят, лишь только противник узнает наши силы.

Котовский смеялся.

— Противник существует лишь в твоем воображении, — отвечал он, — от противника осталось всего несколько тысяч господ офицеров, которые мечтают о том, чтобы спасти свою шкуру. Так вот мы и должны им помешать это сделать.

Комиссар сдался нехотя.

— Ты увидишь завтра же, — сказал он Котовскому, — что я прав.

Назавтра, однако, комиссару Христофорову ничего не удалось увидеть — его убили. Он лежал навзничь на снегу, раздробленное пулей лицо было накрыто алым знаменем.

Кругом высоко в небе рвалась шрапнель. Ее нежный, дым прямыми струйками уходил ввысь, пронзая морозный воздух.

Котовский подъехал к теплому еще трупу комиссара бригады и, не слезая с коня, заплакал некрасиво и жалко, как плачут обычно сильные взрослые мужчины. Всхлипнув, он спрятал перекошенное печалью лицо от группы бойцов, в молчании обступивших поверженного комиссара, и поехал прочь, махнув рукой…

На какой-то железнодорожной станции заскочили погреться в телеграфную контору. Настойчиво и тревожно стучал брошенный телеграфистом аппарат Морзе.

Взводный эскадрона связи, грузный матрос с серьгой в ухе, сел за аппарат. Лента побежала, спеша высказаться.

Генерал Шевченко со станции Раздельной требовал к прямому проводу начальника гарнизона Одессы.

Котовский, осклабившись, кивнул головой.

— Начальник гарнизона у аппарата, — простучал матрос.

— Передаю оперативную сводку с северо-востока на Одессу наступают части 41-й и 45-й дивизий, а также конная армия Котовского. Укрепляйте подходы к городу. Во что бы то ни стало прикройте эвакуацию группы Стесселя.

Когда матрос прочел «конная армия», Котовский усмехнулся. Сквозь раскрытую дверь было видно, как, спешившись, поили лошадей четыреста бойцов Котовского — все, что осталось от пятисот после вчерашнего боя.

— Сводку принял Григорий Котовский, — отстучал матрос.

Аппарат замолчал.

Котовский, махнув рукой, вышел во двор к бригаде…

Когда до Одессы осталось всего три километра, горнисты сыграли атаку. Вперед вырвался хор трубачей. Никелированные трубы смешно болтались за спинами у всадников. Музыканты нелепо размахивали тупыми, никогда не рубившими шашками. На Пересыпской заставе горбатый флейтист неловко ударил шашкой по спине офицера, выскочившего из дежурки. Лезвие бутафорской шашки отскочило, но музыкант продолжал размахивать крепко зажатым в кулаке эфесом.

Не замедляя темпа атаки, на всем скаку головной разъезд первого полка изрубил казачью за-ставу.

У Пересыпского моста возникло неожиданное препятствие. Кучка людей с красной тряпкой, наколотой на штык, преградила путь Котовскому. Взволнованные и радостные лица окружили его со всех сторон, цепкие руки впились в стремена его лошади. Это была пересыпская рабочая боевая дружина. У них были винтовки, но не хватало патронов за ночь они перебили два батальона белых.

Пока с пулеметных тачанок скидывали несколько коробок с лентами патронов, старшина эскадрона связи Сойфер узнал среди дружинников своего брата, подручного слесаря с лесопильного завода.

— Здорово, Абрам, — сказал старшина, — смотрите, пожалуйста, ты уже бегаешь с винтовкой, босяк!

Младший брат оторопело молчал, вглядываясь в знакомое лицо жадными глазами, и смущенно перекладывал из руки в руку винтовку.

Старшина и сам был смущен неожиданной встречей и не знал, как держаться.

— Ну, а мать, — спросил он вдруг, — скажи, как мать, наверное, уж похоронили вы меня… Что ты смотришь, на меня как на привидение:

— Мамаша живут ничего себе, — ответил брат, — скоро они уже будут садиться вечерять. И ты бы заехал закусить, а хоронить тебя не хоронили, но в общем не надеялись больше увидеться.

— Благодарю, — ответил старшина с достоинством, — заеду как-нибудь в другой раз, я приглашен сегодня к ужину в Тирасполь к генералу Стесселю. Слыхал про такого Ну, пока!

И, тронув коня шпорами, поскакал вдогонку своему эскадрону.

Бригада прошла через весь город галопом.

На углу Дерибасовской и Екатерининской известная всей Одессе цветочница Маруся преподнесла командиру взвода Алеше Ткаченко белоснежную хризантему. Эскадронный, порывшись в переметных сумах, достал пачку стотысячерублевых деникинских ассигнаций, «колокольчиков», с печатью полевого казначейства «Добровольческой армии». Этими ассигна-циями, как обоями, были оклеены почти все пулеметные тачанки бригады. Но девушка отказалась от денег. Тогда эскадронный, недолго думая, переглянулся через луку седла и поцеловал голубоглазую цветочницу прямо в губы.

У заставы № 1 бригада, запыхавшись, остановилась.

Через переезд, не спеша, пыхтя, шел бронепоезд; люки были открыты, солдаты лениво прочищали пулеметные стволы.

— Чья конница — спросил дежурный офицер у заставы.

— Полковника Мамонтова, — ответил Котовский, не задумываясь, и приказал батарее стать на позицию. Со всех сторон сбегались заспанные офицеры.

Когда, свистя и улюлюкая, разорвалась первая картечь и пробитый в нескольких местах паровоз бронепоезда изошел паром, какой-то безусый поручик подскочил к Котовскому.

— Что вы делаете, — закричал он не своим голосом, — ведь это же наши, куда вы стреляете?

На совершенно обалдевших офицеров никто не обращал внимания. Батарея, постреляв, свернулась, бригада пошла дальше переменным аллюром.

Эскадроны шли, обгоняя белые обозы, лазареты, батальоны технических войск.

На каком-то перекрестке Котовский подъехал к седому генералу, командующему артиллерийским парком, и, взяв под козырек, попросил его остановить колонну и пропустить конницу. Генерал охотно согласился и долго провожал взглядом красные рейтузы Котовского, недоумевая, зачем затесалась сюда эта кавалерийская часть.

К полудню Котовский достиг цели и ударил в лоб отходящим белым частям. Единственная линия отступления была отрезана для белой армии — Котовский стал между Днестром и войсками генералов Стесселя и Бредова.

С востока на «добровольцев» напирали стрелковые дивизии.

Старый командир батареи Просвирин расправил свои запорожские усы и приказал открыть огонь. Второй полк рассыпался в лаву и ударил по колонне с фланга.

В бинокль было видно, как на Тираспольской ветке выстроились в затылок несколько бронепо-ездов, прислуга их, побросав оружие, удирала во все стороны. Белый снег полей был усыпан бегущими людьми, как муравьями.

Несколько сот офицеров, оправившись от паники, попытались оказать сопротивление. К этому времени батарея Котовского уже снова была взята на передки и карьером понеслась прямо на строящегося противника. Первые же запряжки пушек смяли офицерскую цепь, второй полк, врубившись в гущу офицеров, рассеял их по полю.

В течение этого дня Котовский семь раз переходил в атаку. К вечеру от многотысячной стройной колонны белых ничего не осталось она была вся рассеяна.

Бригада встала на ночевку в хуторах немецкой колонии. Измученные кавалеристы повалились прямо на снег между оседланными лошадьми.

В штабе второго полка эскадронный командир Криворучко допрашивал пленных офицеров. Пожилой уже генерал долго рассматривал его воспаленными глазами.

— Вахмистр Криворучко, — сказал он наконец, — неужели ты не узнаешь своего бывшего полкового командира Я — генерал Самсонов!

Генерал и бывший вахмистр поцеловались.

— Сдавайтесь! — сказал Криворучко. — Чего уж там! Поезжайте, товарищ генерал, к своим и скажите, чтобы закрывали лавочку. Все равно к утру всех на лед сбросим. Дело ваше крышка!

На рассвете генерал Самсонов вернулся с целой делегацией офицеров. Все, что оставалось еще организованным от одесской группы «добровольческих» войск, сдалось на милость победителей.

Бригада на рысях пошла к Тирасполю.

У железнодорожного переезда ударный юнкерский батальон — последний оплот белых — построил три цепи и приготовился к защите. Навстречу им выехало несколько красноармейцев. Юнкера сдались без единого выстрела. Командир их валялся в истерике у ног Котовского и просил его не презирать.

По всем дорогам густыми толпами шли бросившие оружие офицеры и просили, чтобы их взяли в плен. От них отмахивались, как от назойливых мух, и рекомендовали им обращаться в штаб дивизии.

К вечеру стрелковые полки красных с боем вошли в Одессу.

В эти дни бригада Котовского захватила пятнадцать бронепоездов, несколько сот пушек, около двадцати тысяч пленных и несколько сот эшелонов с разным добром.

Лишь жалким остаткам группы Бредова в количестве нескольких сот человек удалось бежать вдоль Днестра в Польшу.

«Добровольческая армия» была ликвидирована.