Раздели мою боль

Глава 17

День, когда Николай, тогда еще просто Колька, впервые почувствовал себя врачом, запомнился ему навсегда. Он перешел на 4-тый курс медицинского и, чтоб попрактиковаться в профессии, а заодно немного подработать, летом устроился фельдшером на «Скорую». Практики в то лето оказалось, хоть отбавляй. Большинство врачей разбежались из дышащей зноем столицы по отпускам, и по вызовам часто посылали фельдшерские бригады.

Они отправились на вызов вдвоем с умудренным старым фельдшером, которого все звали просто дядей Жорой. Стояло раннее утро, когда толком не успевшее отдохнуть солнце начинает вновь ощупывать землю первыми робкими лучиками. Опытным врачам хорошо известна эта обманчивая предрассветная тишина, самые большие несчастья происходят именно в такие часы. Уставший за день организм расслабляется и перестает сопротивляться, и затаившийся недуг наваливается на него с удвоенной силой.

Больной, еще крепкий пятидесятилетний мужчина, самолично встретил их в дверях вымученной улыбкой. Вызвавшая «Скорую» супруга в цветастом халате притулилась на пуфике в углу прихожей.

— Что-то желудок прихватило с вечера, — сообщил он извиняющимся тоном, держась за левый бок. — Так жжет, чувствую: до утра не дотерплю…

— Скорей всего у вас непроходимость, — заявил дядя Жора тоном бывалого врача. — Не беспокойтесь, в жару это часто случается. Отвезем в больничку, там вам промоют желудок, потом полежите пару деньков и будете, как новенький. Сами идти можете, или носилки принести?

Мужчина отрицательно помотал головой и начал собираться. Стоявшему в дверях Кольке безумно хотелось спать. Но нечаянно скользнув взглядом по еле двигавшемуся больному, он заметил, тревожный блеск расширенных зрачков, глубоко запавшие глаза с огромными синюшными кругами и обострившиеся скулы. Это вполне могло свидетельствовать о недавно возникшей и быстро прогрессирующей сердечной недостаточности. Решительно отстранив напарника, Коля взял больного за кисть. Слабый, как они называли, нитевидный пульс еле прощупывался.

— Дядя Жора, а ведь это не пищевые колики, первичную симптоматику инфаркта напоминает. Если желудок промыть, он помереть может, — прошептал Коля старику на ухо, и повернулся к больному, — будьте добры, покажите еще раз, где у вас боль, — тот, молча, указал на низ левого подреберья. — Ну, точно, в области селезенки, — кивнул Коля и стремительно повернулся к дяде Жоре. — Его в кардиологию везти надо и срочно, пока инфаркт не случился.

— Ты салага, меня учить вздумал? — взвился тот, не допускающим возражений тоном. — Завтра же из отделения пробкой вылетишь!

— Завтра вылечу, а сегодня поедем в кардиологию, я настаиваю, — твердо произнес Коля.

— Ладно, как знаешь, — обиженно засопев, дядя Жора отправился на выход.

— Пришлите, пожалуйста, водителя с носилками! — крикнул вдогонку ему Коля.

На обратной дороге Коля старательно отводил глаза от напарника. Он нисколько не винил старого фельдшера, который за месяц многому его научил, и у которого за ночь случился уже четвертый вызов. Просто, ему было безумно стыдно, что их стычка произошла при больном.

В кардиологии диагноз подтвердился, с дядей Жорой этот инцидент они больше никогда не вспоминали, а у Кольки появилась так необходимая врачу при первом контакте с больным профессиональная зоркость взгляда, позволявшая моментально вычленять главные и отметать малосущественные признаки заболевания. Это первое боевое крещение предопределило его дальнейшую судьбу.

Больных по «Скорой» везли без передышки, одного за другим. Когда еле живой Николай вышел, наконец, из операционной, он первым делом позвонил в реанимацию, чтоб поинтересоваться самочувствием Олега.

— Больной по-прежнему в коме, — сообщили ему.

Реанимационное отделение находилось в другом крыле хирургического корпуса, бессонная ночь на ногах давала о себе знать, и Николай отправился домой отсыпаться. Промаявшись до полудня и не сумев толком заснуть, он позвонил в реанимацию снова и получил тот же ответ. По всей вероятности дело шло к развязке с летальным исходом.

Для хирурга смерть больного на операционном столе или же сразу после операции сродни хлесткой, данной наотмашь пощечине, особенно, когда ее меньше всего ждешь. Еще раз проиграв от начала и до конца операцию в уме, и убедившись, что сделано все возможное, он забывается совершенно опустошенный. А наутро где-то внутри еще продолжает саднить, и задним числом он успокаивает себя, что каждый человеческий организм строго индивидуален и, как бы ни была разработана операция, предусмотреть всего, особенно когда имеешь дело с сердцем, невозможно.

Но вчерашний пациент вопреки всему продолжал держаться на плаву, и Николай, чтоб не передоверять дело реаниматологам, снова отправился в больницу. Больной лежал без движения, глаза были закрыты, но веки легкими колыханиями продолжали жить своей, отдельной жизнью на недвижном лице. Иногда они вздрагивали так, будто глаза пытались разглядеть что-то, и тогда мышцы лица начинали сокращаться и пациент шевелил губами.

— Я вам звонила, но вы не ответили, уже уехали, наверное, — шепотом доложила сестра. — Сначала, когда привезли из операционной, вообще не подавал признаков жизни, пульс становился реже, стало падать давление. Я решила, что наступает конец и кинулась за врачом. Но внезапно сердце заработало и все постепенно пришло в норму.

— А губами он, когда начал шевелить? — поинтересовался Николай.

— Сразу, как стал приходить в себя. Дежурный врач решил его пока не трогать, — пояснила сестра.

Николай кивнул и, подойдя к Олегу, осторожно накрыл его ладонь своей.

— Можете говорить? — осторожно поинтересовался он. Реакции не последовало, необходимо было предпринять что-то другое.

«Иногда, находящийся в коматозном состоянии способен слышать созвучное своим снам. Надо вспомнить, что он говорил во время операции?» — подумал Николай.

И тут последние фразы внезапно сами всплыли в сознании.

— Жизнь человеческая сродни течению реки. Натолкнувшись на препятствие, она разливается вширь, мельчает и превращается болото, выбраться из которого дано не каждому, — словно читая чей-то текст, повторил он.

Веки больного дернулись сильней обычного, тело заметно напряглось и стало видно, как оно возвращается к жизни.

— Дорогу осилит идущий, но в поисках удобного пути можно потерять свой, — глухо ответил он.

«Пациент стал приходить в себя. Надо сделать паузу, чтоб дать отдохнуть мозгу, и уже потом продолжить беседу, — решил Николай, — А правильно ли я поступаю, ведь это совершенно не мое дело, — мелькнула осторожная мыслишка. Ладно, подождем».

Чтоб не оказывать на больного дальнейшего воздействия, он специально отвернулся, попытался направить мысли в другое русло и непроизвольно задумался о словах больного. Походившие на прорицание они не просто задели за живое.

«В поисках удобного чужого пути можно потерять свой!» — сказано не в бровь, а в глаз! Да еще когда это произнесено в такой необычной обстановке!

Николай не раз всерьез подумывал махнуть на все рукой и податься поработать в Штатах. К расхожему мнению, что уехавших рано или поздно замучит ностальгия, он относился скептически, в конце концов, всегда есть возможность вернуться навсегда или просто наезжать в отпуск. Его мучили соображения совсем иного рода. Направление хирургии, в котором он специализировался, насчитывало всего с пару десятков лет, развивалось, как говорится, не по дням, а по часам, и отследить новые тенденции можно было лишь находясь в постоянных контактах с зарубежными коллегами. Эти контакты обустраивались иностранными фирмами таким образом, чтоб при выездах за рубеж российские врачи не чувствовали себя людьми второго сорта. К тридцати с лишком годам Николай успел объездить с кратковременными командировками полмира и о цивилизованной жизни за «бугром» мог судить не понаслышке. Бесспорно, врачи-хирурги чрезвычайно уважались в тамошнем обществе и в бытовом плане могли позволить себе многое…

Как-то подвернулась оказия съездить на недельку в Нью-Йорк и попрактиковаться в тамошней частной клинике. Каково же было удивление приехавших на стажировку врачей, когда выяснилось, что клинику фактически возглавляет один из бывших учеников крупного отечественного светилы, уехавший из России в самом начале 90-х. Соответственно, персонал, вплоть до медсестер, был набран из российских эмигрантов, и на работе говорили преимущественно по-русски.

С коллегами-соотечественниками главврач общался без церемоний и в застольных беседах откровенно поведал о местном житье-бытье. В отличие от большинства российских эмигрантов, благодаря своему таланту хирурга, зарабатывал он действительно много. И соответственно статусу снимал просторные апартаменты в богатом районе и разъезжал на блестящем престижном автомобиле. Но что-то в его поведении настораживало. Поначалу Николай решил: та самая ностальгия, которая ощущается особенно остро при встречах с соотечественниками. Однако, все оказалось гораздо проще.

— Американцем хорошо быть в третьем-четвертом поколении, когда врос корнями в эту землю. И то, если повезет удержаться на плаву и научиться откладывать на старость, — бросил он как-то невзначай, и в ответ на недоуменный взгляд Николая пояснил. — Я уже не молод, зарабатываю на жизнь своими руками. Перестанут они слушаться, и что меня ждет? — конечно, с голоду здесь не сдохнешь, но никакие регалии и прошлые заслуги тоже ничего не значат… Но, тем не менее, сообщите, если надумаете поработать в Штатах, — неожиданно добавил он. — Я помогу вам устроиться. Они обменялись визитками.

Конечно, врач мыслил категориями еще советского времени, когда элитных хирургов обучали всего лишь в нескольких клиниках мира, и специалисты были наперечет. Сейчас, если периодически не переучиваться, скоро превратишься в обычного ремесленника. А будет ли в Штатах такая возможность, ведь там каждый шаг стоит денег, и немалых. Правда, и здесь дела складывались не лучшим образом. Получив ученую степень и делая сложные операции, Николай надолго застрял в городской больнице на должности рядового врача. Дело было, даже не в должности. Заедала та самая рутина, и он все чаще подумывал о звонке в Нью-Йорк.