Раздели мою боль

Глава 6

Мерный перестук колес поезда навевает дремоту, но почему-то не спится. Олег смотрит на матушку, та тоже не может уснуть, о чем-то напряженно думает, глядя в темнеющее окно. И он вдруг вспоминает о заброшенной усадьбе.

— Ты так и не сказала, зачем наш папа приезжал в первый раз к тебе в городок? — неожиданно интересуется он.

Матушка стряхивает с себя дрему и внимательно смотрит на сына.

— А мы с ним никогда об этом не говорили, — заявляет она. — Поэтому остается только догадываться.

— О чем? — недоуменно спрашивает Олег.

— Думаю, его родня имела какое-то отношение к хозяевам усадьбы. Если так, его упорное молчание вполне объяснимо. Павел Андреевич нас с тобой хотел уберечь от неприятностей. Вспомни, какое раньше было время. Сболтнул лишнее, и сразу же бегут докладывать.

— А ты сама историю этих развалин узнать не пыталась?

— Пыталась, — матушка изучающе посмотрела на сына, — там много всего, что тебя конкретно интересует?

— Ну, например, о привидении и о том, что твой свояк говорил. Причем, так убедительно, что сразу захотелось подземный ход в усадьбе, как в детстве, разыскать.

— А ты еще помнишь об этом?

— Сидит где-то глубоко старая заноза. А когда до усадьбы добрались, и я внутрь спустился, напомнила о себе, — невесело усмехнулся Олег. — Кстати, откуда ты знаешь историю этих развалин?

Матушка улыбнулась:

— Мне в детстве рассказала одна пожилая дама из «бывших», жившая по соседству.

— Что значит «бывшая»? — недоуменно переспросил Олег.

— Не «бывшая», а из «бывших», — поправила матушка. — Она была из «лишенцев». Так называли людей, лишенных всех прав после революции, как правило, из семей дворянского или духовного сословия. После отсидки в лагерях им разрешали селиться только за 101-ым километром от крупных городов. Эта дама приходилась внучкой экономки хозяев усадьбы и решила остаток дней провести вблизи, как сама выражалась, «родового гнезда».

Моя знакомая не раз с гордостью говорила, что род возвысился, аж при Петре I. Предок участвовал в войнах со шведами, даже брал вместе с самим Александром Даниловичем Меньшиковым знаменитую крепость на Неве, — матушка наморщила лоб, — Ниеншанц, кажется… Потом на этом месте построили Петербург. После смерти Петра род постепенно стал хиреть, и уже во второй раз возродился, когда одному из сыновей предка довелось участвовать в Крымских кампаниях Потемкина, — матушка улыбнулась, — потом….помнишь, как в «Горе от ума»:

«Век при дворе, да при каком дворе! Тогда, не то, что ныне, при государыне служил — Екатерине»…

Олег с улыбкой посмотрел на матушку. Ее неторопливый с лирическими отступлениями рассказ нисколько не походил на случайные, разрозненные воспоминания. По всему было видно: не раз, и не два она переосмысливала историю «забытой старины», дожидаясь случая, чтобы поведать ее самому родному человеку — своему сыну. И теперь рассказывая, она не просто увлекалась, а звала за собой в путешествие по времени. И он ощутил себя не просто безымянным слушателем, а незримым участником событий.

— В итоге, выйдя в отставку в генеральском чине, — продолжила матушка, — он на месте прежней деревянной отстроил каменную усадьбу и разбил при ней парк. Обоих сыновей он сызмальства определил на военную службу. Они участвовали во всех военных кампаниях Александра I, начиная с Аустерлица. В битве при Бородине старший получил серьезное ранение, лишился ноги и был вынужден демобилизоваться и жить в родовом имении. А младший, напротив, вышел из сражения без единой царапины, удостоился наград и чина полковника. Потом в составе армии Кутузова гнал французов до Березины, участвовал в битве народов под Дрезденом, и вместе с императором Александром въехал в Париж… Казалось бы, блестящая военная карьера, как у предков, должна обеспечить почет и уважение на Родине и последующую безбедную старость, — матушка усмехнулась. — Ан нет, пожив лет пять в Европе, он насмотрелся на тамошние вольности и вернулся домой с ворохом идей, как сейчас говорят, о переустройстве России и молоденькой полячкой в придачу, с которой даже не удосужился обвенчаться. Служа в Петербурге, этот герой Бородина и Дрездена сразу же вступил в «Северное общество», после декабрьского вооруженного восстания был арестован, сидел в одном из равелинов Петропавловки и сослан в Сибирь. По счастью старший брат он его взглядов не разделял, и Николай I того не тронул.

«Конечно, жаль несчастного генерала. Полячки кому хочешь, вскружат голову, даже сам Наполеон не устоял», — в сердцах подумал Олег.

— Какое все это имеет отношение к монаху? — недоуменно спросил он, ожидая услышать очередную историю о девице-чужестранке, отправившуюся за возлюбленным на каторгу.

— Сейчас узнаешь, — хитро улыбнулась матушка. — Отправиться в ссылку со своим возлюбленным прекрасная полячка не смогла. Вместо этого она приехала в родовое имение старшего брата, где через несколько месяцев родила мальчика. У того не было ни жены, ни детей, и он стал воспитывать незаконнорожденного племянника, как родного. Первое время с оказией доходили весточки из Сибири, и они подпитывали молодую женщину, укрепляя в ней уверенность, что со временем государь смягчится и все образуется…

Сам понимаешь: уединенное существование незаметно сближает двух одиноких существ. Между братом и невесткой крепла взаимная симпатия, грозившая переродиться в нечто большее, чем обычная родственная привязанность. Но всякий раз накануне решительного объяснения, вспоминая о мученике, томившемся «Во глубине Сибирских руд», оба отступали на полдороге. Шел уже третий год их вынужденного совместного затворничества, когда из далекой Сибири пришло известие, что младший брат, не выдержав тягот сурового тамошнего климата, скончался от скоротечной чахотки. Молодая вдова хотела поначалу навестить могилу. Но старший стал убеждать ее вместо этого по окончанию траура выйти за него замуж. Основного препятствия к такому решительному шагу больше не существовало, и та согласилась. Настоятель из близлежащего монастыря после духовного покаяния обвенчал их в домовой часовне, заодно узаконив ее сына, ставшего отныне наследником хозяина. А еще через год у новоявленных супругов родилась девочка. И тут их размеренному существованию возникла угроза. В имении появился странствующий монах.

— Им оказался бежавший с каторги младший брат! — воскликнул Олег, всерьез захваченный рассказом матушки.

Та утвердительно кивнула:

— Но главное в другом. Стоило полячке его увидеть, как она, упав на колени, стала каяться и утверждать, что все эти годы любила только его, а вышла замуж, чтоб обеспечить будущее их сына.

— И тот поверил и простил ее? — удивился Олег.

— А что оставалось делать беглому каторжнику? — вздохнула матушка. — Его поселили в этой самой домовой часовне. Внешне все приличия были соблюдены. Днем он клал поклоны перед иконой Николая Угодника или копался в огородике, а глубокой ночью оставлял свою одинокую келью и по полуразрушенному подземному ходу, который был вырыт монахами еще в древности и проходил по землям имения, пробирался к ожидавшей его полячке.

— А как же все это терпел старший? — недоуменно спросил Олег. — Любой бы на его месте…

— Он был человек чести, — прервала его матушка, — к тому же верующий, и считал, что это ему послано за грехи. Поэтому, не выясняя отношений, разделил дом на две половины и продолжал общаться только с детьми. Эти двое видимо понимали, что долго так продолжаться не может. Но, не в силах противиться чувствам, ждали естественной развязки. И скоро она наступила: однажды в доме объявился другой монах. Он направился к хозяину и заявил, что тот укрывает беглого каторжника. На вопрос, откуда это ему известно, пояснил, что, поддавшись на уговоры, сам похоронил неизвестного бродягу, выдав его за умершего от чахотки брата-декабриста, а каторжанину помог бежать под своим именем. Но вскоре замучила совесть, и он отправился следом.

— Ну и дела, — усмехнулся Олег. — И как же разрешилось дело?

— Да никак, — усмехнулась матушка. — Вечером, впервые за много дней братья долго совещались при свете свечи на половине старшего. А на следующий день новый монах исчез.

— Так рассказываешь, как будто стояла рядом и держала эту свечку, — усмехнулся Олег.

— Служанка подсматривала в замочную скважину и видела, как они шепчутся. Но слов разобрать не смогла… После исчезновения монаха влюбленные, выждав еще некое время, оставили детей старшему брату и бежали заграницу.

— А дальше что с ними стало?

— В начале 30-х годов XIX века в польских землях, отошедших к Российской империи после войны, вспыхнуло восстание. Младший брат под чужим именем примкнул к восставшим и кочевал по лесам вместе с отрядом какого-то полоумного фанатика ксендза, нападая на отряды регулярных российских войск.

— То есть воевал против своих вчерашних товарищей! — подивился Олег. — А откуда известны такие подробности?

— Он сам написал об этом брату. Тот сначала переживал страшно, что честь русского офицера замарана, а потом успокоился и сказал:

«Это его полячка подбила, пся крев, чтоб хоть чем-то мне насолить», — матушка вздохнула. — Младший вскоре погиб в стычке, восставших разбили, а полячка, оставшись при пиковом интересе, написала старшему брату покаянное письмо, в котором сообщала, что от тоски и одиночества готова наложить на себя руки. Поэтому нижайше просит старшего брата еще раз проявить великодушие и позволить вернуться в Россию, чтобы повидаться с детьми. Вероятно, она рассчитывала, что, увидев свою былую любовь, тот смягчится сердцем и вернет все на круги своя. Но он проявил твердость, отписав ей, что прощать ничего не намерен и в ее положении лучше всего удалиться в монастырь, в чем лично готов поспособствовать.

— А об этом, откуда известно? — удивился Олег.

— Мне об этом в подробностях поведала та же внучка экономки старшего брата, — с обидой возразила матушка. — Ее бабка страшно недолюбливала полячку, к тому же успела привыкнуть к детям, поэтому ее доводы стали решающими.

— Прямо Домострой какой-то — не позволить матери увидеться со своими детьми. И как отреагировала на это письмо полячка? — недоверчиво поинтересовался Олег.

Матушка вздохнула:

— Она была натура страстная и впечатлительная, поэтому взяла и от отчаяния утопилась. А сообщил об этом в письме католический священник, который не хотел хоронить самоубийцу на местном кладбище.

— Наверное, это Божья кара. Ведь из-за нее младший брат убил монаха? — констатировал Олег.

— Он или кто-то другой, это никому не ведомо, — уклончиво ответила матушка. — Известно только, что старший поехал в Польшу, забрал тело, перевез в Россию и захоронил уже здесь по православному христианскому обычаю…

— В твоем рассказе одно странно: монаха потом никто не искал, — помолчав, заметил Олег.

— В то время беглых странников на Руси было много, и на них попросту не обращали внимания, особенно в провинции, — пожала плечами матушка. — Во всяком случае, больше его никто не видел. Вместо этого ночами по имению стало разгуливать привидение. Оно внезапно появлялось ниоткуда, бродило по пустынным комнатам, словно ища кого-то, и так же внезапно исчезало, … — матушка внезапно смолкла и встряхнула несколько раз головой, словно освобождаясь от воспоминаний.

— А ты сама его когда-нибудь видела? — осторожно поинтересовался Олег, у которого вдруг отчаянно начали слипаться глаза.

— Уже и не помню, — вздохнула матушка, — давно это было. Давай спать, завтра вставать ни свет, ни заря.

Послушно кивнув, Олег лег и накрылся с головой. Матушкин рассказ так поразил его, что хотелось обдумать его еще раз, и незаметно уснул.