Раздели мою боль

Глава 23

Одинаковые темно-красные камешки, каждый величиной с крупную вишневую косточку, поблескивали полированными гранями на бежевой бархатной подушечке. Если б не потемневшая от времени изящная серебряная оправа и такая же пластинка у замочка, можно было подумать, что они лишь вчера вышли из под руки опытного ювелира. На пластинке поблескивала гравировка: «Моей дорогой Софи 1894.12.24».

Внезапно вспомнив «Гранатовый браслет» Куприна, Ника повернула браслет к свету. Но камни остались безучастны. Тогда стала внимательно разглядывать пластинку. Цифры даты напоминали что-то давно знакомое.

«Это же рождественский сочельник — канун Рождества по старому стилю, — догадалась Ника. — Но какое отношение эта изящная вещица может иметь к сегодняшнему дню? Опять детская игра! Неужели какая-то побрякушка, пусть даже старинная стоит человеческой жизни?»

Правда, раздражение скоро прошло, и она стала прикидывать, какую надеть кофточку. Что греха таить, браслет ей, нравился, но представить его летом на голой руке было просто невозможно, уж слишком старомодно и вычурно это выглядело.

«Положу его в сумочку, и одену перед тем, как зайти в палату», — решила она и отправилась будить Витьку, приехавшего ранним утром и надумавшего прикорнуть после поезда.

В надежде, что главным козырем в предстоящем разговоре с Андре будет сын, она решила непременно захватить его с собой.

Время шло уже к полудню. Надо было поспешить, тем более что погода стала портиться. Невесть, откуда, взявшийся ветерок вовсю гулял по квартире, угрожающе хлопая настежь раскрытыми дверьми. Обеспокоенная Ника выглянула в окно: макушки деревьев буквально срывало его порывами, а небо, впервые после двухнедельной изнуряющей жары, хмурилось всерьез от собравшихся кучками облаков.

«До грозы надо успеть», — решила она и, таща за собой заспанного Витьку, выскочила на улицу.

Но благому порыву не дано было осуществиться. Едва они вышли на остановке у больницы, стал накрапывать мелкий дождик, и молния прочертила небо от края до края.

— Бежим, сейчас такой ливень начнется: никакой зонтик не спасет, — крикнула Ника замешкавшемуся Витьке и, заметив на входе в парк пустую беседку, со всех ног ринулась туда.

Успели они вовремя. Едва сделав последние шаги и остановившись, чтоб перевести дух, мать с сыном оказались отрезанными от остального мира стеной дождя. Потоки воды хлестали с такой неимоверной силой, словно небо решило взять реванш за две недели сухих и жарких денечков.

— К отцу сразу вместе пойдем? — поинтересовался Витька, задумчиво глядя на надувавшиеся в лужах громадные водяные пузыри.

— Как доктор решит, — вздохнула Ника и взглянула на часы. — Он нас уже ждет, а мы стоим в двух шагах и нос боимся высунуть…

Ливень перестал так же внезапно, как и начался. Поворчав напоследок громовыми раскатами, гроза уползла за кольцевую дорогу, и в парке воцарилась непривычная тишина.

— Поспешим, пока снова не началось, — воскликнула Ника и бросилась, не глядя, прямо по лужам к видневшемуся вдали больничному входу.

Николая на месте не оказалось, его срочно вызвали к вновь поступившему больному, и Ника, спешно надев браслет, решила отправиться в палату на разведку.

Андре встретил ее довольной улыбкой.

— Пока тебя не было, я тут лежал и слушал, как за окном идет дождь. Внезапно он застучал в окно с такой силой, что я внезапно вспомнил кое-что и решился спросить, — смущенно произнес он. — Помнишь, как однажды мы долго бродили по набережной Влтавы, добрели до Вацлавской площади и свернули в Винограды? — его щеки зарделись едва заметным розоватым румянцем. — По дороге зарядил дождь, он становился все сильнее, и мы еле успели добежать до моей комнаты. Когда он закончился, оказалось, что уже слишком поздно возвращаться к тебе в Смихов. Ты решила остаться, и в ту ночь мы стали близки. А наутро, через Нове-Место отправились в православный храм Апостолов Кирилла и Мефодия. Там служил знакомый мне священник, и он повенчал нас. А месяца через полтора ты исчезла.

«Подходящее время сказать ему про сына и показать Витьку, — осенило Нику. — Может, это заставит его вспомнить, кто он на самом деле»…

— У меня была веская причина. Я тогда забеременела, и через девять месяцев у меня родился мальчик — твой сын, — осторожно произнесла она.

— А как ты его назвала?

— Павликом! — внезапно осенило Нику.

— Хорошее имя, — Андре понимающе кивнул. — Так звали одного из двух главных Апостолов… Послушай, мы в прошлый раз говорили о гранатовом браслете. Ты отыскала его?

«Господи, он хоть это вспомнил», — ошалело подумала Ника, чуть не поперхнувшись от радости.

— Да, конечно, — она подняла правую руку и, отстегнув замочек, поднесла браслет к окну, — посмотри.

Камни светились пурпурным светом, благородно отсвечивало в солнечных лучах старое серебро. Андре смотрел на него, как завороженный.

— Тот самый, — наконец, промолвил он довольным тоном.

— Ты мне никогда не говорил, кто такая Софи, — напомнила Ника.

— Разве? — Андре посмотрел на нее с сомнением, — наверное, ты просто запамятовала. Софи — моя мать, а рядом дата моего зачатия — канун Рождества. Это единственная ночь, когда они с отцом стали близки.

— А что же произошло с ними потом? — спросила Ника, сгорая от любопытства. История захватила ее настолько, что личность Олега незаметно отодвинулась в тень, а ее место занял Андре. Себя же она все больше ощущала неведомой Натали.

— Отец входил в одну из группировок народовольцев. Он был студентом и готовил у себя на квартире бомбы. Всю группу жандармы арестовали зимой 95-го. После суда отца сослали на каторгу, куда-то в Восточную Сибирь.

— А с матерью что случилось? — предчувствуя недоброе, тихо поинтересовалась Ника.

— Она умерла, рожая меня, — нахмурился Андре. — Это имя дал мне мужчина, с которым она состояла в законном браке. Своих детей у них не было, и он был настолько благороден, что крестил меня, как своего сына и впоследствии воспитал. Историю моего рождения он поведал мне перед своей смертью, передав по наследству браслет. А я подарил его тебе на Новый год, помнишь, в вашем имении перед отъездом на фронт…

Заслушавшись, Ника не заметила, как сплошной облачный покров за окном стал рассеиваться и первый солнечный лучик, прорвавшись сквозь неплотно прикрытые жалюзи, осветил браслет. Словно ожив, гранаты внезапно загорелись изнутри темно-вишневыми огоньками, напоминавшими капельки свежей крови. Заметив эту метаморфозу с камнями, Андре вздрогнул и, прервав рассказ, переменился в лице.

— Извини, я что-то неважно себя почувствовал, — произнес он извиняющимся тоном, все больше и больше впиваясь взглядом в горящие огоньки. — Ты придешь завтра?

— Обязательно, — кивнула Ника и совершенно потерянная отправилась к выходу. — Постой, — бросил он, ей вдогонку, протягивая браслет, — мне что-то нехорошо. Если вдруг со мной что-то случится, обязательно возвращайся с Павликом в Петербург. На Фонтанке у Живоначальной Троицы разыщи мою сводную сестру и покажи ей этот браслет. Она поможет вам с сыном устроиться.

От этих слов ее, будто током ударило.

«А что с тобой случилось на самом деле? — хотелось выкрикнуть Нике, — ведь я сейчас уйду и не узнаю этого никогда», — но, внезапно вспомнив, где она находится, вовремя прикусила язык и осторожно на цыпочках покинула палату.

Витька встретил ее напряженно ищущим взглядом.

— Мне можно зайти? — нетерпеливо спросил он.

— Если хочешь посмотреть на спящего отца, — вздохнула Ника, окончательно приходя в себя.

— Разве, увидев браслет, он так ничего и не вспомнил? — удивился Витька.

Ника отрицательно помотала головой:

— Андре….наш отец долго смотрел на браслет и рассказывал его историю, а потом неожиданно плохо себя почувствовал и попросил меня удалиться. Мне надо рассказать все это врачу, — вдруг вспомнила она и, обернувшись, увидела, как Николай идет им навстречу.

— Извините, только что после операции. Наша задумка удалась? — подойдя и протягивая Витьке руку, поинтересовался он бодрым тоном.

— И да, и нет, — вздохнула Ника. — На слова о сыне он никак не отреагировал, просто обрадовался. Тут к счастью заметил браслет и стал рассказывать его историю, а потом… я не знаю, как это толком объяснить, сквозь жалюзи пробился солнечный луч, осветив браслет необычным образом: камни сразу вспыхнули и внутри зажглись огоньки, похожие на капельки свежей крови. Заметив это, он переменился в лице и сказал, что хочет отдохнуть. Доктор, он умрет? — вдруг жалобно добавила она.

— Кого вы имеете в виду? — уточнил Николай, заметив, что с Никой творится что-то неладное.

Ника кивнула в сторону палаты и… запнулась.

— Олега, — наконец, вспомнила она.

— Думаю, теперь все скоро образуется. Похоже, вы добились своего, началась обратная реакция. Теперь остается только ждать и надеяться, — заметил Николай. — Идите, отдыхайте. Сегодня ночью я дежурю и понаблюдаю за ним. Если понадобитесь, позвоню, — и еще раз протянул Витьке руку.

…Красные огни внезапно вспыхивают капельками крови. Увеличиваясь в размерах, они становятся все ближе и скоро останавливаются совсем. Только теперь это уже не кровь, а сигналы светофора.

«Откуда они могли взяться?» — в сознании Олега, как во сне перевертывается страница. Андре бесследно исчезает, его место занимает маленький мальчик Павлик. С мамой и папой Николя они едут в пролетке по просыпающейся Праге. Лошадь бодро цокает подковами по булыжнику моста через Влтаву и дальше, дальше, пока не показывается здание вокзала.

— Добрались, наконец, — облегченно вздыхает мама и целует Николя в щеку, — спасибо за все.

Тот на прощанье треплет Павлика по голове:

— Если что случится, обязательно напиши, — говорит он маме и поспешно уходит.

— Куда папа пошел? — удивленно спрашивает Павлик. — Он что, не будет жить с нами?

Мама отрицательно помотала головой:

— Нет, твоего настоящего отца звали Андреем, запомни это. Он умер от кровоизлияния в мозг на руках у дяди Николя и похоронен на Ольшанском кладбище. Там упокоилось много русских людей…

Потом они вдвоем с мамой долго путешествуют на поезде из страны в страну. Сквозь сон Павлик слышит глухой перестук колес, неожиданно из кромешной тьмы выплывают красные огни, и поезд останавливается.

— Проснись, Павлик, это граница, мы в России, — шепчет на ухо мама, осторожно тряся его за плечо. — Сейчас документы будут проверять.

В вагоне появляются мужчины в военной форме и с винтовками наперевес. Странно, они говорят на том же языке, на котором с ним общается мама.

— Куда следуете? — сурово спрашивает военный помоложе, подозрительно глядя на Павлика.

— Домой, в Ленинград, — испуганно отвечает мама.

— А может, сразу на Соловки? — ухмыляется военный. — Чего небо зря коптить? Советской республике не нужны такие «возвращенцы».

— Ну что ты зря людей пугаешь, — останавливает его подошедший военный постарше, глядя на браслет на маминой руке и удовлетворенно кивая. — Они и так намаялись на чужбине. Пойдем, лучше в соседнее купе, там явная контра окопалась…

Их пересаживают в старенький общий вагон-теплушку на другой стороне границы, и они долго трясутся, пока однажды поезд не приезжает на вокзал. Мама останавливает извозчика на обшарпанной пролетке с заморенной худой кобылой и что-то шепчет ему на ухо. Тот удивленно качает головой:

«Вы, барышня, не из местных», — и, цокая лошади, выезжает к реке, которую называет чудным именем Фонтанка. Скоро появляется храм с огромными синими в золотых звездочках куполами. Они кружат по убогим переулкам, пока не находят нужный дом. Оттуда, навстречу выбегает молодая женщина. Мама снимает с руки браслет и протягивает ей. Они долго плачут, обнявшись, и гладят Павлика по голове. Уже вечером они с мамой путешествуют в трамвае и, переехав через реку Неву, выходят.

— Это место называется стрелкой Васильевского острова, — сквозь слезы поясняет мама. — Здесь при Петре начинался этот великий город. Спасибо Господу, наконец-то мы на Родине.

А Павлик заворожено смотрит на золоченый шпиль Петропавловки и огромное багряное небо над ним…