Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы

Андрей Смолин За находчивость

Горячая летняя пора. Пора активной страды на ниве боевой подготовки Военно-Воздушных Сил. Три полнокровные лётные смены в неделю. Керосина – залейся. Погода – «миллион на миллион». Дневные полёты сменяются ночными, тактические и огневые полигоны, полёты на сложный пилотаж, на фотострельбу по воздушным целям и другие сложнейшие виды лётной подготовки. Что ещё нужно нормальному строевому лётчику для счастья? Как что? Ещё нужен полноценный отдых! Нормальным мужчинам серьёзной лётной профессии – нормальный мужской отдых.

Живая легенда авиации, военный лётчик высочайшего класса и вечный майор Короленко Павел Викторович (несколько тысяч часов налёта и несколько десятков освоенных самолётов – никто точно не считал) решил устроить маленькую «бордельеру». А чего не устроить? Безнадёжно любимая супруга со «спиногрызами» гостит у родителей на «витаминном» отдыхе. Денежные средства позволяют. Долгая ночь с пятницы на понедельник началась!

«Бордельера» получилась небывалого, можно сказать, оперативно-стратегического размаха, ибо в народные гулянья были втянуты силы и средства соседнего вертолётного полка, а также часть женского персонала лётных и технических столовых авиационного гарнизона.

Дядя Паша на правах радушного хозяина всех встречал, угощал, произносил зажигательные тосты, провожал, укладывал в ровные штабеля гостей, не дотянувших до посадочных огней. Кроме того, он не забывал вовремя отправить лейтенантов за очередными бутылочными «подвесками». Стандартная панельная квартирка представляла собой эпицентр наземного ядерного взрыва (сразу после взрыва). Многослойная табачная облачность резко ограничивала видимость сидящих за столом гордых крылатых людей. «Нормальные» напитки давно закончились, и особо неутомимые офицеры принялись разводить авиационный спирт из пузатой бездонной канистры. Безобразия достигли вершины необузданности в воскресный день, и пик безобразий был обозначен хоровым пением на иностранном языке (на украинском) с дяди Пашиного балкона. Затем личный состав начал выдыхаться. Веселье клонилось к логическому завершению. На дне канистры ещё что-то печально плескалось. Из закусок оставались только жаренные подсолнечные семечки и сухари, размоченные в остатках консервной заливки. По незрелости здоровья лейтенанты уже забылись во вздрагивающих кошмарных снах. Только несколько майоров и капитанов, недосягаемых в своей алкогольной стойкости, продолжали неспешный разговор о лётной работе.

– Если водка мешает лётной работе, брось ты её нахрен… эту лётную работу!

– Вот! А я Васильичу и говорю: чё ты радиообмен ведёшь, как дерьма в рот набрал и булькаешь? Говори ре-же, ре-же!

– Ты после ввода-то прикройся кренчиком, прикройся и вот она цель – как на блюдечке, знай гашеточку дави.

– Я тебе говорю с высоты своей выслуги лет, которая больше, чем мой возраст, ни один замполит не может нормально летать! Голова у них не тем веществом думает!

– А знаете, почему в авиации одни лысые, а другие – седые? Потому, что лысые – это особо умные ребята, а седые – это те, кто с ними летает!

За оживлённым профессиональным разговором никто не услышал, как открывалась входная дверь. И только дядя Паша боковым зрением увидел знакомую монументальную женскую фигуру, обозначившуюся в дверном проёме.

Ревизор не только приехал, ревизор был готов сначала шваброй гонять Пашиных собутыльников вокруг ДОСа, а затем долго и вдумчиво бить легенду авиации чем попало по чему попало, а обычно попадало очень увесистыми предметами домашнего обихода по самым уязвимым местам.

– Заинька…, ты приехала? – промямлил дядя Паша. Мысли старого служаки метались в хмельной голове, как горное эхо выстрелов в эту седую голову. Надо признаться, к чести старого лётчика, соображал заслуженный ветеран в нестандартных ситуациях необычайно резво (лётчик – он и в Африке лётчик). Бочком, проходя мимо трюмо, он взял полученный на днях гвардейский значок и, неся его на вытянутых впереди ладонях, плаксиво заголосил: «Вот, Заинька, вот, Зоюшка, моя дорогая, выслужил твой Паша, вылетал безаварийно, путом и кровью, безупречно и беззаветно, не жалея сил и даже самой жизни, по округам и гарнизонам, без лётных происшествий и предпосылок к ним, невзирая на тяготы и лишения…, вот… – орден дали!» Выданные всем накануне значки Гвардии, и правда, чем-то походили на старые революционные ордена, да и откуда знать без уведомления приехавшей домой Зое Владимировне Короленко, как выглядят эти ордена, если у мужа сроду на парадном кителе ничего не водилось, кроме трёх «песочных» медалей, да комсомольского значка по молодости лет?

Теперь заголосила тётя Зоя:

– Так как же тебе не стыдно, Паша, люди пришли радость нашу разделить, а ты их семечками угощаешь! Как же вы бедные, без закуски-то выпиваете?

Люди, разделившие радость награды и опасливо сгрудившиеся за дальним (от тёти Зои) концом стола, непонимающе пьяно таращились на развернувшееся театральное действо.

«Бордельера» бескровно вошла в культурное русло и закончилась, как ни странно, мирным домашним чаепитием с тортиком.

Начерно убрав последствия ядерного удара по квартире, чета Короленко легла почивать. Дыша в спину похмельно почмокивающему засыпающему Паше, жена спросила:

– Пашуля, а за что всё-таки тебе орден-то дали, ты так и не сказал? Паша перестал причмокивать и чётко проговорил:

– За находчивость, за что же ещё!

После этого он сразу уснул.

BratPoRazumu Раскачивает…

– Раскачивает…

Командир покосился в блистер, словно мог рассмотреть ставший строптивым груз на внешней подвеске, убедился, что амплитудой его ещё не забрасывает в кабину и философски заметил:

– Это плохо.

Несколько дней назад Ми-1 из их авиаотряда сел на вынужденную с отказом двигателя, при посадке добавив и других поломок – сажать пришлось на лес. Хорошо хоть обошлось без тяжёлых травм, да и машина по приговору ИАСовцев[45] ещё подлежала восстановлению, но вот ремонтировать её на месте, пинками отгоняя любопытных медведей и прочую живность, они отказались напрочь, требуя доставить тушку пациента на аэродром – желательно сразу в ТЭЧ и «во-о-он в тот угол».

В угол так в угол, благо кроме «единичек», в отряде ещё и эскадрилья «сараев» Ми-6. Комэска лично сел во главе экспедиции; прилетели, с песнями и плясками закрепили-подцепили раненую вертушку и потащили добычу в когтях в родное гнездо.

– Раскачка нарастает.

– И это плохо, – согласился командир. – Удаление?

– Сорок.

– Дотянем…

Вертолёт мотало по крену и тангажу, экипаж сдержано матерился.

– Командир, опасные значения, придётся бросать.

– Дотянем…

– Грабанёмся же, бросать нужно! Инструкция…

– А я сказал – дотянем! Никогда груз не сбрасывал и сейчас не сброшу. Удаление?

– Двадцать.

– Дотянем!

Когда впереди показался аэродром, разбалансированная висящим на внешней подвеске маятником машина летела уже только на азарте и честолюбии комэска. Сходу зашли, опустили груз, приземлились рядом, выключились.

– Ну вот, а вы – «бросать», «инструкция»… Я же сказал, что долетим.

Вылезли из «сарая», закурили…

– Дреныть, – поперхнулся сигаретой комэска.

Навстречу им из кабины «единички» выбирался случайно забытый при погрузке техник…

Ленивый Пилот Шаман

Шаман камлает.

– Бдиу-бдиу-бдиу! Вонг-бдиу-вонг!..

То тонкие и звенящие, то густые и тяжёлые звуки копятся в апрельской ночи, наполняют ночь, ворочаются в ней. Время от времени ночь переполняется ими, и тогда звуки выливаются из неё рокочущим водопадом: Ррронг-ррронг-вонг! – Дзиньг-дзонг! – откликаются бубну нашитые на шаманский халат колокольчики.

– Господи ж ты, Боже мой!… Ну, даст эта сволочь поспать наконец?! – Помощник дежурного по части лейтенант Сверчков почти оставил надежду заснуть, пристроив голову на руки. Руки его лежат на письменном столе. Стол стоит в каморке ДЧ. ПДЧ скрючился на стуле. – Дневальный! Дежурного позови!

Младший сержант Дима К., он же Митрич, дежурный по подразделениям, сидит в Ленинской комнате и читает подшивку «Красной Звезды». Полчаса назад он выиграл в нарды у Мухаметшина, дневального. Играли на двадцать щелбанов, и пальцы на руке у Димки уже почти не болят. Муха, раздосадованный проигрышем, сидит на подоконнике в начале «взлётки»[46] и смотрит вниз, в курилку, на шамана.

Шаман продолжает камлать.

Зрелище само по себе сюрреалистическое, учитывая следующие обстоятельства.

Представьте себе ракетный полигон-космодром МО СССР.

Аэродром на его северном краю.

Казарму с маленьким плацем; в торце казармы буквой П вокруг вмурованного заподлицо в асфальт семисотлитрового старого котла стоят скамейки. Это курилка. Котёл – это пепельница. Сейчас в нем тлеет какая-то жутко пахучая травяная смесь с явным преобладанием можжевельника.

Апрель 1991 года. На часах почти полночь. На втором этаже казармы дружно храпят шестьдесят младших авиамехаников и ворочается в своей каморке лейтенант Сверчков.

Главное событие ночи происходит в курилке. Вокруг котла пляшет человек с бубном в руках, в халате, увешанном разноголосыми колокольчиками и мешочками с табаком. Это шаман. Или Шаман; как ни назови его – не ошибёшься. Человек обут в офицерские сапоги, его волосы украшены непонятно чем, торчащим во все стороны. Если бы мы могли проникнуть взглядом под его халат, мы увидели бы офицерский китель, галифе, портупею с кобурой. В кобуре – ПМ. На погонах – по четыре звёздочки и по одному голубому просвету. На левом рукаве повязка «Дежурный по части».

Шамана зовут капитан Петров.

Капитан Петров – бортинженер корабля Ан-26.

Если при словах «капитан Петров» вы представили себе статного офицера с мужественным славянским (ну, или простым крестьянским) лицом, вы ошиблись. Петров – якут. Маленького роста, крепкий, кривоногий и круглолицый, с плоским носом и раскосыми глазами. Боевой офицер: работал «за речкой».[47] Впрочем, «за речкой» работал почти весь полк, обе его эскадрильи – и «двадцать шестые» Аны, и «восьмые» Ми. Говорят, что часть экипажей из первой эскадрильи работала на Ан-12, но Димка в этом не уверен – в полку нет ни одного Ан-12.

Авиамеханики стараются избегать Шамана, когда он заступает в наряд – глаз его зорок, изогнутые ноги быстры, а хорей устрашает. Да-да, у Шамана есть «хорей»!

Представьте себе гладкий круглый шест, чуть более тонкий, чем черенок лопаты. Когда Шаман упирает один конец шеста в землю, второй оказывается чуть ниже его подбородка. Когда Шаман летит куда-нибудь, хорей лежит в грузовой кабине. Когда Шаман в наряде или на стоянке, хорей на его плечах; руки Шамана закинуты на шест. Отдыхают.

Рядовой Лозан однажды больно получил хореем по копчику. Лозан был дневальным, и ночью решил тайно сварить макароны. Где в казарме можно сварить макароны? Конечно там же, где варят картошку в мундире – в электрическом чайнике, в бытовке. Разницу между картошкой в мундире и макаронами Лозан счёл незначительной, и стал, таким образом, первым и последним испытателем своего ноу-хау. Как назло, в тот самый момент, когда дневальный штык-ножом извлекал готовый клейстер из видавших виды внутренностей чайника (а на ТЭНе макароны банально пригорели) на чудный запах заглянул Шаман… Я же говорил, что он не расстаётся с хореем?..

Впечатлений от этого момента хватило многим. И рядовому Лозану (жестоко выдран и снят с наряда), и чайнику, который ошалевший боец со страху метнул в закрытое окно бытовки (второй этаж, недалеко от входа в казарму), и начальнику штаба полка майору Татаринову, который (будучи дежурным командиром) как раз подходил к казарме на предмет проверки несения службы суточным нарядом.

Шаман по природе своей особенно впечатлительным не был, и поэтому громы и молнии, извергаемые перепугавшимся (а потому особенно обозлённым) Татариновым пропали впустую.

– Ввввы!!!… – завывал Татаринов, тряся головой, и крупные осколки стекла разлетались брызгами с его шапки. – Внебрачный сын тундрыыы!… Дежжжурный!…Сс какой-то сраной палкой!!!… Оленей гоняете?!… Я вас сам сейчас разгоню всех!… Чуть не убили!…

Ради полноты сцены добавим, что хорей невозмутимый капитан Петров из рук так и не выпустил.

Вообще говоря, мистики в авиации хватает и без служителей культа. Возьмём среднестатистического бойца ВВС. Спросим его: почему и отчего летает самолёт? Да, из школьного курса физики в голове застряли какие-то факты: ну там Жуковский, братья Райт (у продвинутых), мистическая сила (она же подъёмная) у всех без исключения, особенно после ШМАС.[48] Эта мистическая сила поднимает самолёт с грузом и живыми душами. Не будем далеко ходить, спросим у рядового Наронова.

– Наронов! Почему летает самолёт?

– Не знаю, тащ младший сержант! Я из второй эскадрильи!

Вторая эскадра – это Ми-8. Понятно, что вертолёты ввинчиваются в воздух вот этим вот большим винтом, как штопор в винную пробку. Маленький винт сзади поддерживает хвост, чтобы вертолёт, не дай Бог, не упал хвостом вниз. Потому что тогда поломается маленький винт – а у механиков и так работы выше крыши.

Но все знают чётко, что у Ан-26 всего одно крыло и три двигателя.

Память предков проснулась в Шамане не так давно, года два-три назад. Говорят, что толчком послужило острое желание старшего лейтенанта Петрова стать капитаном. После очередного отпуска, проведённого на малой родине, Петров поговорил с духами. С какими духами должен говорить уважающий себя авиатор? Конечно, с духами воздуха. Экипаж долго смеялся, но Шаман провёл обряд по всем правилам. За неделю до этого он подошёл к собиравшемуся уже на автобус командиру своего экипажа, майору Клюеву. Петров уважал своего командира, как рядовой ездовой пёс уважает матёрого вожака собачьей упряжки.

– Командир! – спросил Петров, – Ты хочешь, чтобы я наконец-то стал капитаном?

– Не возражаю! – засмеялся Клюев, – А что такое?

– Этого недостаточно, командир – нужно, чтобы ты именно хотел!

– Не понял? В смысле – нужно?

– Я поговорю с духами воздуха, командир. Покамлаю немного. Но! Есть проблема чисто технического характера – для себя я просить не могу ничего, кроме силы. А вот для тебя – попрошу без проблем. Захоти, командир!

Клюев засмеялся.

– Хорошо, я захочу, только можно, я две вещи хотеть буду? Например, одну – чтобы ты стал капитаном, а вторую – чтобы мне летом отпуск дали?..

– Можно, – серьёзно ответил Петров. – Только ты по-настоящему захоти, хорошо? Представь себе, что без этого ты не можешь жить.

Клюев пообещал, что представит, и перед сном честно представлял себе побережье Крыма, море, холодное пиво, загорелых девушек в купальниках и без – и Петрова. Петров почему-то был в синих трусах, кителе с капитанскими погонами и в сделанной из газеты пилотке.

В общем, через две недели в строевую часть командир и бортинженер пошли вместе, каждый за своим. Шли молча. Пару раз шагов командир останавливался, недоверчиво смотрел сначала на Петрова, потом на небо, хмыкал – и шёл дальше. Спрашивать сейчас о чём-либо ставшего Шаманом товарища ему было немного… боязно. Шаман невозмутимо шёл рядом и жевал длинную травинку.

Ленивый Пилот За Победу (Шаман-2)

Кто из нас не задумывался о том, почему вещи, ну, происходят? И можно ли повлиять на жизнь так, чтобы это самое «происходит» происходило бы в нашу пользу, а не наоборот? Например, вы опоздали на самолёт, а у него при посадке шасси не выпустилось. Не хватило денег на чекушку, а там метиловый спирт оказался. Или кто-то наглый без очереди цапнул профсоюзную путёвку в санаторий, а там стихия! Наводнение! Извержение Везувия! Кишечная палочка в бассейне!

А вы спокойно на даче загораете.

Или едете по лотерейному выигрышу на Кипр.

– Итак, товарищи, – сказал начштаба Первой Эскадры, – есть вопросы по графику майских нарядов?

Лётно-подъёмный и технический состав заёрзал стульями. Вопросы, конечно, были. Особенно были вопросы по нарядам, выпадающим на первую декаду мая. А вот дураков задавать эти вопросы не было.

– Товарищ майор, разрешите? – Все обернулись на голос из задних рядов, где уже маячила фигура поднявшегося капитана Петрова. – Разрешите поменяться с Серёгиным нарядами? Я пойду седьмого мая ДСЧ[49] вместо Серёгина, а Серёгин вместо меня двадцать третьего – дежурным по части.

– Если лейтенант Серёгин не возражает…

Первая Эскадра посмотрела на лейтенанта – совершенно обалдевший Серёгин не возражал. Серёгиным, как самым молодым в Эскадре, заткнули дыру на майских праздниках – а он собирался к маме в Саратов. (Или к любимой девушке в Энгельс. Или на рыбалку на Ахтубу – история не сохранила этой детали, а Серёгин в нашей истории больше не появится).

– Хорошо, – сказал начштаба. – Ещё вопросы есть? Нет?.. Товарищи офицеры!..

– Ты что, бортач, перегрелся? – спросил майор Клюев, командир корабля Ан-26, бортовой номер 17 («Семнашка»). – На кой пламенный поменялся с молодым?

– Командир, – замялся Петров, – сам не знаю. Будто за язык дёрнул кто. Нужно духов спросить… я немного покамлаю завтра, поговорю с ними.

– Покамлай, конечно, – сказал Клюев, – покамлать – это святое… Я на всякий случай прослежу, чтобы нас седьмого мая куда-нибудь не отправили без тебя, в полёт дальний, в края неизведанные. Ты же на земле останешься – сунут замену – и прощайте, скалистые горы!

Вера майора Клюева в Шамана была крепкой. С тех пор, как старший лейтенант Петров стал капитаном и Шаманом, лётные происшествия обходили «Семнашку» стороной. Прерванный взлёт из–за выбежавшей на взлётку коровы? – Не у «Семнашки».

Обледенение при снижении в единственном на всё небо облачке? – Не к нам.

Потеря связи после попадания молнии в самолёт в ночном полёте? – Идите нафиг.

У «Семнашки» был свой Шаман. У Шамана была «Семнашка». Они любили друг друга.

Шаман и его «Семнашка» – всего лишь одна действующая сила в нашей истории. Как известно, для столкновения антагониста и протагониста необходимо наличие обеих противоборствующих сторон. Только что мы видели, как судьба за шкирку вытащила на сцену Шамана. Будет логичным показать и скрытую пока для Шамана вторую силу, выходящую под софиты этой сцены.

Итак…

Ласковым майским вечером 1991 года двое парней, одетых в форму военнослужащих срочной службы ВВС, подошли к КПП авиаполка. Если выйти через символические ворота, то через десять километров будет КПП военного городка – 10–й площадки, мозга полигона. Бойцы повернули налево. Там, на могиле двух лётчиков-истребителей, похороненных здесь летом 1942-го во время боёв за Сталинград (лейтенанта и старшего сержанта), стоял мемориал. Мемориал был кубической формы. Венчал его летательный аппарат тяжелее воздуха.

– Антиквариат! – уважительно прищурился сержант К. (он же Митрич), задрав голову. – Реликт корейской войны! Голубь мира!

– Лучше бы он ястребом был, – сказал рядовой Миронов. – Не так бы сильно засрали.

Действительно, МиГ-15 на постаменте был обильно загажен голубиным помётом. Серебрянка, которой он был выкрашен, облупилась. В воздухозаборнике свили гнездо вездесрущие голуби, и в данный момент один из них ловко уронил струю на задравшего голову Митрича. Митрич (не менее ловко) увернулся.

Нужно сказать, что голуби пользовались значительным вниманием и настоящей любовью среди младшего технического состава полка. Они были вкусными. Они были бесплатными. И их было много. Голуби были из настоящего голубиного мяса. Поэтому каждое воскресенье группа «дедов» и дембелей в подменке, вооружённых черенками от лопат, отправлялась на охоту на чердак какого-то заброшенного строения на задворках части. Два бойца выдвигались по пожарной лестнице на чердак, и голуби, завидев дежурных загонщиков, ломились в чердачное окно. В качестве средств ПВО использовались принесённые дрыны, в качестве средств РЭБ – голубиный помёт. Размер популяции бережно поддерживался, и каждый охотник довольствовался двумя птицами. Добычу запекали в глине или жарили на вертеле.

– Между прочим, – сказал Мирон, – птичий помёт является ценным сельскохозяйственным удобрением, когда хорошенько слежится и выветрится. Какие–то азотистые соединения. Может, скажем старшине, пусть годик подождёт, а потом вывезет всё это добро с МиГа к себе на участок?

– Мы не в Чили, Мирон. Нам всё это гуано здесь ни к чему, качество у него хреновое – птички не те, – отрезал Митрич.

Бойцы побродили вокруг постамента, разглядывая МиГ, а потом легли на прогретый травянистый бугорок и закурили. Курили «сигареты овальные», они же «Полёт».

– Я так думаю, – сказал Митрич, – что простой стремянкой тут не достанешь. Нужна гидравлическая. Выдвижная. Она у нас самая длинная.

– Ну, ты дал! – восхитился Мирон. – Она же весит больше 300 кило, а колёса у неё сам знаешь какие – хрен покатаешь! Да и катить её сюда со стоянки ТЭЧ километра три. Пупок развяжется.

Митрич щелчком выбросил окурок и растянулся на тёплой траве, зажмурив глаза и закинув руки за голову.

– А «гуси» на что? Сюда прикатим вместо утренней зарядки, а там посмотрим.

Утром следующего дня Митрич построил младших авиаспециалистов ТЭЧ на зарядку.

– Значит так, авиаторы, – сказал сержант. – Сегодня зарядки не будет. Топаем в ТЭЧ, хватаем стремяночку, катим к мемориалу. Потом завтрак. После завтрака «гуси» переодеваются в подменку и строятся здесь. Бегом – марш!..

Гидравлический подъёмник, любовно называемый «гусаком», в ТЭЧ был в единственном экземпляре. Судя по надписям, изготовлен он был двадцать лет назад. Выкрашенный в цвет нездорового яичного желтка, «гусак» представлял собой четырёхколёсную тележку размером с «Запорожец» с поднимающейся вверх и выдвигающейся стрелой на крыше. Стрела несла на себе площадку с ограждениями. Для управления стрелой на гусаке был пульт с переключателями клапанов и ручка гидропривода, которую приходилось качать до одурения при подъёме стрелы. К передней оси «гусака» было приварено водило. Колёса представляли собой цельнолитую резину на легкосплавных дисках.

«Гусак» никогда не перемещался далее, чем на двадцать метров – ступичные подшипники были инвалидами со здоровьем, подточенным двадцатилетней бессменной службой. Таскали его всегда минимум вшестером – четверо толкали, двое тянули за водило.

Десять бойцов под руководством сержанта К. облепили «гусака» и хорошо скоординированными усилиями с гиканьем покатили по рулёжке к МиГу. Путь в три километра занял сорок пять минут. Шаман, находившийся на стоянке Первой Эскадры и вооружённый красной повязкой ДСЧ, проводил натужно хрипевшего всеми ступичными подшипниками «гусака» нехорошими словами и перекрестил в воздухе хореем. Затем он расчехлил «Семнашку» и устроился покемарить в транспортном отсеке самолёта, выставив будильник в часах «Монтана», чтобы не проспать обед. После обеда Шаман выставил будильник на 16:15 – нужно было готовиться к сдаче стоянки под охрану – и занялся уборкой в самолёте.

В 16:00 сержант К. принял работу. В принципе, мемориал был готов к празднику – отмыт, покрашен. Мусор и прошлогоднюю листву с территории убрали. Митрич прошёл на КПП и позвонил в автопарк ОБАТО.

– Сержанта Сычёва позови! Сыч, это Митрич. Привет. Слушай, подгони мне к КПП ЗиЛ-фургон – нужно подъёмник в ТЭЧ отбуксировать… Да ладно тебе, полётов нет – прокатим по рулёжке… Пачку «Примы»? Да ты опух совсем – полпачки за глаза!.. Хорошо. Через пятнадцать минут жду… Какой? 06-15? Добро.

Вообще говоря, авиаполк и ОБАТО – разные части одного гарнизона. Между казармами – метров сто. Как ни удивительно, такое небольшое географическое различие соседствует с различиями более радикальными:

В полку шестьдесят солдат и сержантов, двести офицеров и прапорщиков.

В ОБАТО – почти триста солдат и два десятка офицеров.

В полку солдаты и сержанты подтянутые, чистые.

В ОБАТО – чумазые и нестиранные. Постоянные фурункулы и цыпки.

Одно из самых страшных оскорблений в полку: «Ты что такой грязный, как из батальона?!»

Одна из самых страшных угроз: «Переведём дослуживать в ОБАТО!»

В ОБАТО в каждый призыв кто-то сбегает из части, а каждый год – вешается или стреляется. Все «молодые» в синяках.

В полку, лётно-подъёмный состав которого прошёл Афган, и почти у всех офицеров которого есть боевые награды, дедовщина только на уровне распределения нарядов по кухне и некоторых мелочах; на кухню традиционно ходят только «гуси». За год было всего три-четыре драки (не избиения, нет!).

В полку приказ офицера не обсуждается. Команч и начштаба знают по имени-отчеству каждого рядового.

В ОБАТО офицеры боятся собственных сержантов.

Минут через двадцать к монументу подкатил ЗиЛ с тентом и скамьями внутри. В кабине сидели два бойца из ОБАТО.

– Салют! – сказал Митрич водителю. – Вот, Сычу отдайте. Как договаривались, десять штук. – Он протянул водителю полупустую пачку «Примы». – Смотрите, мазутчики – скорость не больше тридцати!

На «гусаке» кривой рукой кого-то из авиатехников был непрофессионально нарисован знак ограничения скорости. Техника – штука тонкая и сложная, её эксплуатация и обслуживание в ВВС со всех сторон обложены всевозможными Регламентами, Наставлениями и Прочими Страшными Запретами. Младшие авиаспециалисты при обращении с техникой проявляли крайнюю степень дисциплинированности и ответственности – никому не хотелось получить звездюлей, или, не дай Бог, стать причиной Предпосылки к жуткой штуке, называвшейся Лётным Происшествием. «Деды» строго следили за порядком и обучали «гусей». «Дедов» контролировали прапорщики и офицеры.

– Нэ ссы, сэржант, – сказал смуглый узкоглазый водитель, сплёвывая на землю слюну, вязкую и зелёную от насвая. – Всо будит нормално, да?

Обращение к сержанту и дембелю авиаполка в таком тоне от водилы ОБАТО было настолько смелым, что Митрич заподозрил неладное.

– Ты что, урод?! – спросил он. – Пьяный, что ли?!

Водила поспешно захлопнул дверцу.

«Накурились, уррроды обатошные! – подумал Митрич. – Спиртом не тащит, а глаза красные».

– Эй, сэржант, цепляйте бистрее! – крикнул из кабины второй ОБАТОшник, старший машины. – А то дежюрный по парку хватится! Будишь ручками тащить, да?

– «Да? – передразнил сержант. – П..зда! Понял, военный?! Жди!»

Тем не менее, «тащить ручками» никому не хотелось, и бойцы сноровисто прицепили водило к буксирному крюку, а сержант К. лично проверил его замок. Чего-то не хватало. Затем Митрич почесал затылок, и рефлекс сработал «на ура» – сержант достал из кармана технички большой шплинт и надёжно зашплинтовал замок.

– На посадку! – крикнул он. – Быстренько!

Запрыгнув в кузов последним, сержант закрепил изнутри брезент выхода и постучал по кабине.

– Поехали!..

Шаман боролся с хореем. Хорей внезапно проявил свою вполне свободную, но ехидно недобрую волю, всеми силами вытаскивая Шамана из самолёта.

Сначала Шаман привычно поставил шест в грузовой кабине, взял веник и начал подметать пол. Через несколько минут хорей упал прямо на спину капитана, чувствительно ударив того по спине. От неожиданности Шаман прыгнул вперёд и опрокинул ведро с водой, приготовленной для уборки. Вода подло выплеснулась на уже сметённую кучку мусора и смыла её, разнося по всему полу.

Шаман резко обернулся, пнул хорей и произнёс несколько эмоциональных универсальных выражений на меж-языке, прыгая на левой ноге – дальним концом хорей упирался в борт, и пинок потому вышел крайне болезненным.

Петров осторожно положил хорей вдоль борта и вымыл грузовую кабину, опустив рампу. Спускаясь по рампе с ведром грязной воды в руке, он наступил на невесть как откатившийся от борта хорей. В попытке удержать равновесие Шаман продемонстрировал чудеса человеческой ловкости, сделавшие бы честь любому цирку. Капитан Петров остался на ногах лишь потому, что метнул ведро через открытую рампу на стоянку. В принципе, кроме сумки с документами, ничего не пострадало.

Зилок ощутимо набирал скорость.

– Хорошо идём! – крикнул Мирон. – Шестьдесят минимум!

Сержант привстал, чтобы постучать по кабине, но тут задок машины ощутимо занесло, и сержант схватился за кого-то, чтобы не упасть. Он попробовал приподняться снова, но задок швырнуло в другую сторону.

Снова влево.

Снова вправо.

Снова влево, только сильнее.

Снова вправо, ещё сильнее!

Митрич распахнул брезент входа, выглянул наружу и – увидел.

«Гусак» мотало на жёсткой сцепке. Амплитуда рыскания увеличивалась прямо на глазах. Инвалиды-подшипники верещали на последнем издыхании.

– Стой!!! Стой, твою мать! Остановите его!!!

Кто-то со всей дури врезал по кабине сапогом, и ЗиЛ резко затормозил.

Но секундой раньше многострадальное водило оторвалось в том месте, где оно было приварено к передней оси «гусака».

Шаман, закончив уборку, обходил борт снаружи. Прощённый хорей привычно лежал на плечах. И вдруг…

В этом месте показания очевидцев сходятся полностью: когда сержант и первые бойцы выпрыгнули из остановившегося зилка, они увидели.

Стоянку Первой Эскадры.

«Семнашку» с открытой рампой.

Трёхсоткилограммового «гусака», размытой жёлтой стрелой сходящего с рулёжки на стоянку прямо на «Семнашку».

Шамана, с размаху втыкающего в землю хорей.

– Тохтоо!!! – зарычал Шаман, заслоняя собой «Семнашку».

И здесь показания очевидцев сходятся полностью.

Остановился «гусак». Остановился внезапно, как схваченный за шкирку кот, уже готовый прыгнуть на обеденный стол.

Заглох ЗиЛ. (Никогда больше уже не удавалось завести его от стартера. Меняли стартер. Меняли аккумулятор и катушку зажигания. Бесполезно).

Остановились часы у Митрича (как оказалось, у них просто сразу закончился завод. Сержант К. снова завёл их вечером, и они пошли).

Шаман, тяжело опираясь на хорей, прокосолапил к «гусаку» под аккомпанемент бессмысленно терзаемого стартера пытающегося удрать ЗиЛа.

– Байыаннай сулууспалаах! – вздохнул он. – Глаза вам на жопу натяну, военные!

Как оказалось позже, «гусак», сходя с рулёжки, попал как раз между лампами освещения, которые стояли у самой земли. Аккуратно разъединив штепсель-вилку между соседними лампами, «гусак» зарылся в землю всеми заклинившими колёсами и застрял в сурочьих норах.

Вечером его отнесли в ТЭЧ на руках бойцы из ОБАТО.

Старые, заклинившие подшипники, срезали ножовкой водитель и старший машины с номером 06-15. Они же приварили к «гусаку» водило и поменяли ступичные подшипники на новые.

– Два ящика пива с тебя! – категорично сказал Шаман дежурному по автопарку. – Или прокляну!

– Два ящика пива! – восхитился через несколько дней майор Клюев. – Молодец, бортач! По какому поводу проставляешься?

– Да ты что, командир! – удивился Шаман. – Какой ещё повод сегодня? За Победу!

И незаметно плеснул под столом несколько капель из стакана на гладкий, отполированный его ладонями круглый шест, чуть более тонкий, чем черенок лопаты.

Overland Отношение к делу

Красная метка расчётной посадочной скорости никак не хочет надеваться на стрелку индикатора. Мы только что пересекли привод, шасси и закрылки вышли штатно, теперь трясёмся на предпосадочной прямой, как на разбитой толпой возбуждённых динозавров просёлочной дороге. Согласно свежей метеосводке порта, ветер на поверхности гуляет 50 градусов по направлению и, при силе в 25 узлов достигает порывами 42. Веселуха там, одним словом. Здесь, на высоте в 2000 футов от земли грешной все ещё веселее, но я не смеюсь. Только матерюсь сквозь зубы, чтобы дышать было легче, и работаю одновременно всеми рулями и сектором газа, стараясь не допустить волшебного превращения потолка в пол и наоборот.

Ещё эту скорость надо выдерживать, а она с порывами пляшет, скотина. Выше 165, и набегающий поток вырвет закрылки. Ниже 130 и.. о плохом лучше сейчас не думать. Нам в симуляторе этот сценарий давали – сверхкритичное крыло Арджэйки «срывается»[50] на раз, самолёт начинает переваливаться с борта на борт и тупо падает, теряя остатки скорости – твою последнюю надежду. А ты в посадочной конфигурации, земля близко и сделать совсем ничего нельзя. В общем, сцена прибытия получается излишне печальной. Надо держать расчётные 142. Можно маленько выше, но только маленько, иначе красиво прогарцевав над полосой, мы уйдём на второй круг, и все придётся начинать сначала…

Престижа, финансового благополучия и дешёвой славы в авиации давно уже нет. Девались куда-то со временем. Осталась тяжёлая работа, сверхдорого оплаченный опыт и настоящие профессионалы. Без них, несмотря на современные высокие технологии, количество «алюминиевых дротиков» на газонах вокруг аэропортов было бы поистине удручающим. Количество меньших по масштабам трагедий тоже. Вчера завтракали с экипажем в «Берёзке» Вашингтонского порта, вдруг раздаётся женский крик, и, выдав нам с кэпом указание вызывать «Скорую», наши стюры уходят с низкого старта. Вызвали спасателей по трансляции, пошли глянуть, в чем дело. С дядькой среднего возраста случился, судя по всему, сердечный приступ, наши милые дамы приступили к процедуре стабилизации и, сорвав со стены портативный дефибриллятор, уже были готовы начать интенсивное откачивание, и двух минут ещё не прошло.

Пассажиры, они для них не только в самолёте пассажиры. На земле тоже. Ответственность. Взял себе на заметку хорошо продуманную тактику этого мужика: валится от приступа лучше всего в проходе женского туалета. Может, малость попинают, но без внимания точно не останешься.

…Победив очередной зверский порыв ветра, Арджэйка угловато встаёт лапами шасси на полосу. Катимся. Что в таких случаях говорят отмороженные техасцы? Й-и-и-х-а-а! Многочисленные рулёжки и терминалы этого порта-призрака уже больше года как пустуют. Раньше здесь был хаб и большая база одной известной авиакомпании. Но отцы города решили помочь бедным, и средства на социальную помощь выкачать, подняв до поднебесья расценки на использование терминалов. Куда та компания денется с подводной лодки? Деньги на бочку! Пр-а-а-а-вильно… Через месяц все рейсы были благополучно перенесены в другой город. Не знаю, как стало с минорной бедностью, но тысячи людей здесь точно остались без работы. Пример политического профессионализма. Со знаком минус.

Припарковавшись и заглушившись, я усиленно отдыхаю. Почему-то ноют плечи. Как будто это я, а не Арджэйка, махал сейчас крыльями, пробиваясь через этот дурацкий ветер на тёплый бетон полосы. Как будто у меня есть крылья. Странная штука. Бронедверь в кабину на парковке всегда открыта. Иногда родители приводят детей посмотреть на приборы и «порулить». Если нет необходимости бороться с очередным кризисом, мы им всегда рады и найдём время показать и объяснить что сможем. Сегодня случай особый. Кэп уступил своё кресло пацану лет семи. Пацан слепой. Держится за штурвал и любопытно втягивает носом воздух. Запах в кабине самолёта ни с чем не спутаешь. Это букет из усталости, скуки, продуктов питания с просроченным сроком годности, смазки, горелого керосина, изоляции и, иногда, страха.

В проходе между креслами сидит его собака-поводырь. Вот кто здесь настоящий профессионал. Никаких псиных эмоций, весь внимание и полный контроль ситуации. Красный фартучек с большими буквами – «Просьба не гладить, я на работе». Этих трудяг в салон самолёта пускают без ограничений. Всегда.

Включаю для пацана режим тестирования речевого интерфейса. Арджэйка начинает ругаться фразами типа «земля, земля, тяни на себя», «пожар, пожар», «недопустимый крен» и прочими ужастиками. Я думаю на совершенно отвлечённые от обязанностей первого офицера темы. Я надеюсь что когда-нибудь медицинская наука найдёт способ вылечить глаза этого маленького человека. И он увидит, как раскрасив линзу бесконечного неба в невероятные цвета, прячется за землю солнце. Как черно-черно-синяя полоска терминатора[51] ползёт от горизонта в зенит и растворяется в нем. Как танцуют на ветровом стекле маленькие молнии – огни Святого Эльма. Как лучи посадочных фар прожигают туннель из бешеных светлячков в сплошняке дождя, как из мглы неожиданно и долгожданно прыгают навстречу огни полосы. Какими близкими бывают звезды, на высоте, в ночном полёте, когда тихо на всех частотах, и кажется, что ты один во всем мире. Как выглядят все те длинные секунды и короткие часы, когда я люблю эту работу.

Очень похоже на исчерпавшего запасы финского генерала из «Особенностей национальной охоты», Арджэйка сконфуженно выдаёт «речевой тест успешно завершён» – ну, что знал, рассказал.. Пацан в капитанском кресле улыбается, а я веду себя совершенно непрофессионально и чешу за ухом большую чёрную собаку.

Overland Нормальное распределение совпадений

Раннее утро, наш экипаж выгружается из гостиничного «вэна» в аэропорту MEM (город Мемфис, тот, в котором жил и работал товарищ Элвис). Завтрак-буфет в отеле для нас не поленились накрыть раньше обычного, свежий USA Today и О-Джэй (апельсиновый сок) были уже распределены на столиках. Очень спокойное начало рабочего дня. Казалось бы, что может случиться…

– Жопа, стоять!

…выдохнул капитан де Тревиль и исчез из поля зрения. Отследил его начальный вектор: бравый капитан скачками выдвигается на место катастрофы. Бодренько так бежит, узлов 15 будет точно. Не догнать. «Катастрофа», девчонка лет пятнадцати, мило присев на корточки на тротуаре, завязывает шнурки на ботинках. На ушах висит I-Pod и мешает адекватно оценить быстро развивающуюся за её спиной аварийно-спасательную ситуацию. Аварийная компонента, сдающий задом в её направлении микроавтобус с опаздывающими куда-то пассажирами и обкуренным маргиналом-шофёром, вопреки ПДД уверенно переезжает бордюр. Налицо агрессивный бизнес-план доставки клиентов прямо к дверям аэропорта в целях срубки достойных чаевых. А тротуары были придуманы исключительно для слабаков.

Спасательная компонента в лице де Тревиля успевает. В прыжке выхватывает девчонку прямо из-под бампера вместе с её модным рюкзачком и I-Podoм, и они хаотически сыплются под ноги оторопелым свидетелям происшествия. Капитан, как взбешённая версия Бэтмэна, совершенно без пауз рикошетом от асфальта в полете поправив галстук на порванной форменной рубашке, и забавно мешая французские нехорошие слова с английскими, врывается в кабину микроавтобуса… Рекламная пауза, на сцены насилия с утра мне лучше не смотреть. Хотя надо бы из гуманизма пойти помочь, но как-то нет желания. Водятел на вид парень крепкий, проживёт без передних зубов. Куда важнее успеть допить этот мерзкий, но ещё горячий гостиничный кофе. С добрым утром тебя, город Мемфис!

Де Тревиля, конечно, зовут совсем по-другому, но он сильно смахивает на капитана королевских мушкетёров в исполнении Льва Дурова. Ему слегка за пятьдесят, в прошлом французский военный лётчик. Лет пять назад занесла его судьба в Калифорнию и бросила в мясорубку региональной авиакомпании. Мы с ним уже неделю как экипаж. Сработались влёт, в первом же рейсе. Может, особенности национального характера, может, просто человек хороший. Летает капитан с моей сугубо личной точки зрения мастерски (это когда на самолёте), а его знаменитые профильные посадки вообще явление уникальное, за год на линии ничего подобного не видел. К тому же, явно умеет с энтузиазмом махать конечностями, и я мысленно даю себе обещание шкипера без веской причины не обижать.

Шкипер списывает мычащего шоферюгу на руки жизнерадостным полицаям, и мы притихшей колонной в четыре чемодано-человека маршируем в здание порта. Пройдя секьюрити, обнаруживаем «Катастрофу» у стойки нашего рейса на Феникс – любимый I-Pod не пострадал, рюкзачок беспечно брошен на пол, вид испуганный. Де Тревиль, бросив на неё один осторожный взгляд, притормаживает на секунду. «Это будет интересный полет, да?» Делаю умное лицо. «Вот ты и поведёшь, я свою дневную норму везенья уже истратил…» Сказать, что лётчики народ суеверный, значит не сказать ничего. Как-нибудь понаблюдайте за дядьками в лётной форме, заметьте, какой странной у них становится походка, как только появляются трещины в асфальте. Такие большие, а верят во всякую ерунду, правда?

Мой рейс, мой брифинг. Терпеть эту тягомотину не могу, каждый раз одно и то же, но умом понимаю, что надо. Занудным голосом вещаю: «…Стандартный взлёт, закрылки 8, скорости выставлены. Полоса… Какую дадут, ту и возьмём. Обледенения на взлёте не предвидится, но возможно лёгкое обалдение от парфюмерных изысков наших бесподобных стюардесс… Отворот по карте… Высота разгона… Лобовое стекло… загажено…» Это Мемфис, тут на такие мелочи как чистые стекла наземников не разведёшь. Скажите спасибо, что заправили. Открываю на потолке люк аварийного покидания кабины и выливаю бутылку питьевой воды на лобовуху. Размазываю это дело дворниками. Сойдёт. «…В случае серьёзной неисправности до достижения критической скорости V-1 озвучивается команда на аварийное прекращение разбега. Вы, господин капитан, в ужасе проснувшись, переводите двигатели в режим реверса. Мы оба давим со всей дури на тормоза и сочиняем отписки для компании. В случае неисправности после V-1 потеря оборотов и останов двигателя включительно, разбег и взлёт продолжаются по аварийному профилю, а вы, господин капитан, продолжаете отсыпаться. На маршруте грозовые ячейки (а когда их нет?). Брифинг окончен. Вопросы (и свежие газеты) есть»?

Пассажиры занимают места, мы гоняем предстартовые чек-листы и готовимся отчаливать. Всё шло относительно спокойно, пока не заглянула на мостик стюра номер раз: «Там ЧП, с пассажиркой плохо, потеряла сознание на входе». Кэп вызывает спасателей. Я как самый богатый (мой рейс, мой брифинг, моё ЧП, вообще, все моё) иду разбираться. В проходе у двери лежит, сложившись в четвертинку (как вы уже угадали), наша «Катастрофа». Паксы в коллективном порыве своевременно забить багаж в навесные полки (на всех места, естественно, не хватит) толпой бешеных слонов проносятся мимо. Разного рода сумки и промышленного вида контейнеры лупят по ней с хода. Что с людьми сегодня случилось? На рюкзачке отпечаток чьего-то ботинка ненормального размера, на локте синяк и её шнурки опять развязаны. Сердобольная стюардесса попробовала остановить это стадо питекантропов, но куда там… Смели.

Позиционируюсь в двери с угрюмой мордой, но становится ясно, что долго мне не продержаться, уговоры не действуют, биомасса давит. Вдобавок ко всему, начинается гундёж и помаленьку назревает бунт. В таких случаях на кораблях Её Величества стреляли. Для начала в воздух, потом сразу из пушки. Появляется дурацкая идея… строю виноватые глаза и шепчу в первое попавшееся дамское ушко волшебное слово «пожар». Пожар? Какой пожар? А-а-а, пожар… Пожар! Вдали, подтверждая мою фабрикацию, завывает сирена спасательной службы, и леди с джентльменами, впечатав по пути в стену билетного агента, галопируют обратно в терминал. И, что характерно, ни одного предмета «ручной» клади в рукаве не остаётся.

Девчонка дышит, вроде жива. Вся белая, как бумажный лист, глаза с чайные блюдца. Что такое с вами сегодня стряслось, мэм? Вы прямо магнит для неприятностей. Несёт какую-то ерунду. «Пожалуйста, пожалуйста, только не снимайте меня с рейса, очень и очень надо отсюда улететь. В Фениксе мама ждёт и сильно переживает. Пожалуйста… Мне уже лучше» Пока я перевариваю услышанное, на сцене появляются медики. Отхожу в сторону и стараюсь не мешаться, они работают слаженно и быстро: нашатырь, допрос в полголоса с пристрастием, давление, что-то ещё. Через пять минут готов эпикриз – ребёнку лететь можно, но не рекомендуется. В общем, ваш рейс вам и решать. Перевели стрелки со здоровой головы на дурную. Советуюсь с де Тревилем. Берём. В кризисном случае придётся сесть где-нибудь по дороге, всего и делов. Кэп с сомнением качает головой: «твой рейс, твой выбор, но, угадай с трёх раз, чьи пушистые капитанские яйца из-под земли достанет и пошлёт в подарок федералам наш добрый шеф-пилот? Если что-то выйдет боком…» Понимаю тонкость ситуации, но нет уже сомнений. Берём.

Как серебряную пульку из рогатки, Мемфис выстреливает наш самолётик из своего воздушного пространства. Прошли отметку в десять тысяч, штатно набираем высоту и скорость. Кэп мрачен, хотя все идёт, как по маслу. Даже кондиционеры работают, как положено. Над Эль-Пасо попадаем в облака, немножко колбасит, но мы уворачиваемся и убегаем от погодного фронта в Аризону. Здесь всё наоборот, всегда дефицит облаков и переизбыток яркого солнца, стандартные щитки не помогают. Де Тревиль жертвует газетой с кроссвордом, мы её используем на шторы.

«… Ты про всякие вуду слышал? Был у меня случай, давно, когда я ещё до капитана не дослужился и был простым полковником. Вывозили десантуру на прыжки. Прибегает один супермен из ихней братии, не в себе, и заявляет, что нельзя ему сегодня прыгать, злые колдуны заговор повесили, убьётся нафиг. Посмеялись. Не жми очком, сказали, поставим выпускающим. Успокоился. А у его борта на взлёте останов обоих двигателей и, в общем, треснулись они. Фюзеляж в гармошку. Никто не выжил. Совпадение, конечно, но кому они, эти совпадения, нужны? Видок у того кадра был точь в точь как у нашей красавицы. И на «затмения» он тоже жаловался. Так что, прости за угрюмость, навеяло»… Понятно, какие вопросы? Сядем в Фениксе, сбросим нашу «колданутую» пассажирку, перезагрузимся и уйдём в весёлую Калифорнию. Там будет время поужинать, как нормальные люди, и, может, даже сходить в кино. Все будет хорошо, кэп, вот увидишь.

Феникс открыт на все сто, предлагает три полосы на выбор. Выбираю самую длинную. В жаркие дни, как этот, воздух над городом по-своему коварен: асфальт кварталов и транспортной сетки раскаляется, как сковородка, в результате на малых высотах работают мощные термики.[52] Вертикальный «ветер» заставляет иногда ставить самолёт колом, иначе выдерживать глиссаду невозможно. Выпрыгнув из термика в такой дурацкой позе, аппарат ненавязчиво падает как сорок тонн строительной арматуры, пока в новый поток не воткнётся. Циклический процесс: вой турбин, переходящих с холостых на полные обороты каждые десять секунд, точно синхронизирован с интенсивностью мата в кабине. В принципе ничего страшного, после пары раз начинаешь шестым чувством определять силу и глубину термика и работаешь на упреждение, но и брезговать сотнями метров полосы в плавящемся под солнцем PHX я бы тоже никогда не стал.

Визуальный заход на полосу два-шесть, навигационная точка «Прун», высота три тысячи над уровнем моря, две над землёй, которая здесь больше похожа на Марс. Я только-только успел поймать глиссаду, как компьютер «Арджэйки» дурным голосов заверещал о неисправностях в системе управления, а экран гидросистем высветил отказ силовых элементов спойлеронов на обоих плоскостях. Де Тревиль радостно запрыгал в кресле, насколько позволяли ремни: «а я что говорил, а я ж предупреждал…». Пока кэп злорадствует, я оцениваю наши шансы на более или менее грациозный уход на второй круг, и, самое главное, возможность устранения этого безобразия собственными силами. Перспективы, прямо скажем, не особо радужные, и к тому же, мрачные предсказания де Тревиля заставили задуматься о вероятности новых отказов – «эффект домино» печально знаменит в гражданской авиации.

Самолёт ведёт себя отвратительно. Представьте себя на велосипеде, на полном ходу вдруг разболталась втулка на рулевой штанге, а вы, как обычно, несётесь сломя голову под гору без тормозов. Примерно такое ощущение. Управление по крену от неудовлетворительного до никакого, а попытки собственно «рулить» приводят к совершенно непредсказуемым результатам. Надеясь исключительно на руль направления – хвост, решаю изо всех сил попробовать остаться на глиссаде и, может быть, никого сегодня в итоге не угробить. Де Тревиль согласен, несмотря на передрягу, он почему-то от души веселится, решая организационные вопросы: «башня» в курсе событий, пожарники бычкуют косяки и выкатывают свои тягачи из ангаров, стюардессы готовы к эвакуации и по-своему рады редкой возможности попасть в газеты и телевизор.

Пассажирам, которым было нехорошо в болтанку, сейчас станет совсем плохо. Корректировки по курсу накладываются на корректировки по крену, от «чечётки» на педалях с угрожающей амплитудой мотыляется по горизонту хвост. С «башни» прекрасно видно наши эволюции, башня говорит «э-э-э…» и сконфуженно умолкает. В какой-то момент подлавливаю осевую линию и перевожу РУДы на холостые. Сквик–сквик, здоровается резина с бетоном, и мы аккуратно замедляемся. Наступает моя очередь злорадствовать, но рулёжка до терминала и парковка прошли до обидного скучно. Де Тревиль, правда, едва не переехал самолётом «регулировщика», но он всегда так делает. Вызванный по оперативной частоте технарь растерянно развёл руками, всё нормально, всё проверил, был сбой в силовых элементах, прописан в системном логе, а почему – не знаю, систему перестартовал, ещё раз все проверил, борт к вылету готов. Я делаю очень круглые глаза, а кэп осторожно берет механика под локоть: «слушай сюда, уважаемый…» Бывает такое, какая-то часть автоматики вдруг начинает «косячить», поиграешься с предохранителями, перезапустишь и всё нормально. Кофеварки, автопилот, навигационную систему и даже свет в сортире ещё можно понять и простить, но основные элементы управления НЕТ. Списали мы этот самолётик от греха подальше «пролечиться» в ангаре.

…За пределами кондиционированной коробки терминала почти полтинник, в тени –духовка (для получения максимально хрустящей корочки готовить запеканку «Пылот» не меньше десяти минут). Мы с де Тревилем дымим отобранными у технаря сигаретами, молчим и переживаем. Кэп тычет дрожащим пальцем: глянь на четыре часа. У вишнёвого мерса стоят, обнявшись, две хрупкие женские фигуры, наша «Катастрофа» и, похоже, её мама. Нас в упор не видят. Это понятно – мы человеки-невидимки, люди в форме, детали и продукт большой и сильно побитой временем системы, банально перемещающей всех желающих и не очень из точки А в точку Б. Нам и самим уже хочется куда-нибудь виновато слинять: такие взрослые дядьки, а курят. Вся проблема в том, что милые дамы также наотрез отказываются замечать угрожающе лихо стартующий с остановки служебный автобус. Время замедляет ход, расстояние между объектами сокращается, а де Тревиль, устало пряча лицо в ладонях, говорит: «ну вот, опять начинается»…

…Мы зря волновались. Ничего страшного не случилось, наверное, просто разыгралось на почве стресса воображение. А в кино мы тогда так и не попали – по дороге во Фресно с нижней полусферы подкрался заблудившийся «Кинг-Эйр» и вызвал сработку систем на опасное сближение. Де Тревиль ушёл от контакта, но сработка сама по себе считается за нештатный случай, и мы весь вечер строчили объяснительные и заполняли формы. Похоже, прав был кэп, нашего ограниченного запаса «везунчиков» едва-едва хватило на то утро.

Overland Высота положения

Сорок тонн железа и биомассы в разной степени возбуждённой запуганности с размаху приложились к холодному бетону, и, несмотря на всю выпущенную тормозную механизацию и полный реверс двигателей, каучуковым мячиком запрыгали по полосе. Блин, как же я так…

– Братан, это была не посадка, а форменная посадиловка! Зуб даю, в полосе остались вмятины. Без прикола, бетонная контора «Гвидо и семейство» всегда готова откатить комиссионные! Звони прямо сейчас! – Шкипер весело колотит меня по плечу. Мне, напротив, от стыда хочется провалиться сквозь землю по второму разу. Теперь уже добровольно и без самолёта. Моя первая посадка на CRJ 900 была одинаково далека как от совершенства, так и от прицельных маркеров ВПП. До этого я летал только на CRJ 200 и чувствовал себя в нем очень уверенно, полагая, что все типы в эксплуатации у нашей авиакомпании ведут себя в управлении также хорошо или даже лучше. Зря.

Когда-то давно умные люди, ответственные за программу подготовки праваков нашей компании, решили, что 20 тонн взлётного веса Аржэйки двухсотой модели против 40 тонн в его девятисотой модификации – это одно и тоже. Летать толком нас учили только на двухсотых, подразумевая, согласно рекомендации производителя, что с CRJ 900 мы легко споёмся уже на линии. Кабина и картинки на дисплеях почти одинаковые, в поведении самолётов разницы «практически» нет, а теоритически всё очень просто и автоматизировано донельзя, чек вот здесь подпишите. Моя отбитая задница и трясущиеся руки только что доказали обратное. И никаких идей по поводу, что пошло боком (куда – понятно), нету совершенно. Вёл аппарат как учили, по глиссаде станции ILS.[53] По радиовысотомеру выравнивал. Всё по цифрам, всё, как в книжке написано, и всё равно вот, еб… брякнулся. Остаётся только признать себя растяпой и публично посыпать голову пеплом.

– Разрешите принять замечания…

Во взгляде Шкипера что-то изменилось. Как будто у него вдруг возникла сотня вопросов, ответы на которые мне давать совершенно не обязательно. За долгую лётную карьеру он таких праваков и таких посадок видел тысячи, и всю необходимую ему информацию уже считал напрямую. Очень неуютное ощущение.

– Рад, что ты спросил. А то есть такие… гордые. Так потом всю жизнь и забивают самолёты в аэропорты, как гвозди в паркетный пол. Пойми, что у всей этой электроники роль – вспомогательная. Летай не как в симуляторе учили, а как умеешь. Тупо на текущую ситуацию реагировать и стрелки на экране выравнивать может любая хорошо подготовленная обезьяна. С этим аппаратом надо будущее секунд на двадцать предсказывать и будущим этим управлять. Думать надо. А чем мы, линейные пилоты, обычно думаем? Мягкими тканями. Вот ты кресло для начала подгони. Поиграйся с настройками, обеспечь оптимальные условия для своего… гм-м… интеллекта…

Я всегда выставлял седушку по специальному визиру, как в Руководстве от мудрого Производителя написано. В середине лобового стекла под вечно врущим магнитным компасом равносторонним треугольником закреплены три прицельных шарика. Один за другой прячешь на манер лунного затмения и, считай, идеальное положение кресла выведено с точностью до, ну, скажем… шарика. «Картинка» из этой позиции, по идее, должна быть идеальной для всех критических режимов полёта. Казалось бы, что ещё для счастья надо, но со Шкипером у нас не спорят, потому как озеро Мичиган глубокое, а у Гвидо (с семейством) цемента хватит на всех.

Яркий зимний день в Кливленде. Контроль привода ограничений по скорости не дал, посадку разрешил, сказал только, чтобы до моста через местную речушку на «базу» не поворачивали, а то народ в терминалах пугается. Это репутация такая у наших пилотяг, как у таксистов в Чикаго, всех везде подрезаем и словами обидными обзываемся. И вроде как пассажирам в окна лучше не смотреть. Честно скажу, всё враки. За «реальное» время в нашей конторе не платят, это да, только за «запланированное». Оттого и не тянем резину, по полчаса за полосой гоняясь, дали посадку – садимся. Без перекуров и пасьянсов. А грязно ругаются по радио у нас только девки-капитанши. Может, от счастья…

Кресло на «щелчок» вверх и на два назад. Над мостом разворачиваюсь, «цепляюсь» за глиссаду, лёгкая корректировка на боковой ветер, и всё, как в сказке. Просыпается радиовысотомер, торжественным тоном объявляя высоту, как гостей на придворном балу – «пятьдесят, сорок, тридцать… двадцать»… Чуть-чуть выбираю штурвал, прижимая нос педалькой на осевую. РУДы на холостые. На этот раз все будет очень мягко и хорошо! «Десять…» Беременная пауза и…. Трямс!!! Ну что же это такое… Кэп машет у меня перед носом красочным рекламным журналом для строительных подрядчиков.

…Колорадо Спрингс. Глухая ночь. В горах на Западе плотность населения небольшая, огней на земле мало. Звёзды видно, наверное, все… Есть такая компания, «Западное Небо» называется – Sky West. Понятно, почему, здесь, правда, очень красиво. Контроль в последний момент передумал, и поменял нам полосу на противоположную для посадку напрямую, без разворота. Конец смены, последний рейс на сегодня, всем хочется побыстрее домой, это дело святое. Передатчик ILSa вот только «развернуть» они, кажется, забыли. Мексиканский автопилот Хорхе радостно погнался за сбредившим сигналом локализатора, отворачивая от аэропорта в сторону горы Шайен – у него давно подозревался психологический кризис и склонности к человекоубийству, а места, куда треснуться, лучше и не найдёшь. Но это все ерунда – полоса в пределах видимости, дальше пойдём по глазкам ручками. Главное сейчас – кресло. Один щелчок вперёд и один вниз. И… трямс… основные.. И плюх… носовая стойка. Это все ещё не посадка, но и на авианосное «втык-брык» уже не так сильно похоже. Верной дорогой идёте, товарищ!

…На подходе к Мемфису небо затянуто рваными облаками. Полчаса назад капитан Б-737, не скажу какой компании, перепутал кнопки трансляции. Наивно думая, что разговаривает со знакомой стюардессой по внутренней связи, он рассказал всем бортам на частоте центра о своих проблемах, про то, как его все задолбало и тянет уехать рыбачить во Флориду ну прямо сейчас. Длинная тирада закончилась жизнеутверждающим: «А ещё я очень сильно хочу на горшок!» Естественно, как на перекличке, все участники радиообмена подтвердили получение, и в целом согласились с оценкой ситуации. Минут десять в эфире раздавались «я тоже» и «туда же» вперемешку с разного рода пожеланиями и ценными указаниями по сути вопроса. Комеди Клаб на эшелоне 360. Диспетчера Центра пришлось в экстренном порядке сменить, ничего, кроме нечленораздельного бульканья в микрофон он родить уже не мог. Хорошее настроение на остаток дня было обеспечено всем участникам процесса. Так… два щелчка вниз и три вперёд, носовая тоже в крайний раз как-то коряво встала, спинку на деление вперёд передвину, посмотрим, что получится.

Кроме всего прочего, коварный девятисотый отличается от нормальных самолётов ещё и конструкцией шасси. У его прямых основных стоек «игры» по высоте практически нет. Для роскошной посадки с аплодисментами требуется сверхточное выравнивание и очень нежная работа по тангажу и рысканью. Притирочка. И в этот раз срослось! Переход от ощущения «летим» к ощущению «едем» был неуловим и безупречен. Но это ещё не все. Большие самолёты надо сажать дважды. Притерев основные, надо «выдоить» кинетическую энергию, превратить самолёт на время в воздушный змей, держа носовую стойку на весу, а потом, также нежно поставить и её на грешную землю. Остаётся только равномерно сработать тормозами и незаметно, без визга и скрипа, замедлиться до пешеходной скорости. Ещё надо сделать скучное лицо, как будто все это – обычное дело, я всегда так сажаю. Комментария от Шкипера все равно не будет. Разве что такого…

– А я до авиации учителем математики был… похоже, неплохим.

Меняется авиационная техника, системы и правила. Меняется всё, но какие-то основы всё равно остаются, и так, наверное, и останутся вредной константой, напоминающей о себе в самый неподходящий момент. Кто знает, может быть, через сотню лет какой-нибудь космопилот будет также как и я, тихо ругаясь, подгонять кресло своего звездолета – «два щелчка вниз и три вперёд»…

Podoroges История о том, как испытывали TCAS

TCAS – это устройство на самолёте, которое следит за тем, чтобы самолёты не сталкивались друг с другом. Если курсы самолётов опасно пересекаются, система пытается развести их. Например, на одном самолёте TCAS даёт команду лётчикам «Лететь вверх!» а на другом «Лететь вниз!». И ещё, у этого приборчика есть экран, на котором отображается положение всех рядом летящих самолётов.

Испытывать новую систему поручили бывшим военным лётчикам.

Рядом на кресле бортинженера сидел конструктор и наблюдал за ходом испытаний.

Когда загорелся зелёный экран TCASа, летчик азартно стиснул штурвал и хрипло доложил:

– Вижу пять целей!

Конструктор в испуге выключил экран, и испытания продолжили только после изменения терминологии: новая инструкция требовала называть изображения самолётов на экране «метками».

В дальнейшем, при вводе системы в эксплуатацию, лётчики, летая на гражданских воздушных линиях, должны были наблюдать за работой TCASа и писать отчёт о поведении системы при близком прохождении других самолётов.

Бывшие военные лётчики отнеслись к этой задаче более серьёзно, чем требовалось, и первое время буквально бросались на пролетавшие мимо самолёты. Особенно доставалось иностранным лётчикам, не имевшим военной закалки и стальных нервов.

Конструктора узнали об этом совершенно случайно, прочитав однажды в рапорте буквально следующее:

«Опасного сближения достичь не удалось по причине превосходящей маневренности цели».

После осознания масштабов происшедшего ведущего инженера долго отпаивали валерьянкой, а лётчики получили строгую инструкцию не приближаться во время полёта к другим самолётам в исследовательских целях.

А капитан итальянского DC-10 долго рассказывал с дрожью в голосе, как пытался удрать от появляющегося из ниоткуда советского тяжёлого транспортного самолёта.

Zigzag Песня В. Шаинского на слова М. Танича

Произошло это в те давние и былинные времена, когда военная авиация поднималась в воздух полками, дивизиями и корпусами. В «застойные» времена. Самолётов и вертолётов было много, а аэродромов – не очень. Вот и базировались на одном аэродроме по два-три полка. По тревоге с одной ВПП взлетали, а затем садились до 50 летательных аппаратов. Не был исключением из общего правила и приморский аэродром, принадлежащий ВВС ТОФ, с колоритным позывным «Цветной».

И вот, во время очередных флотских учений, регулярно проводившихся два раза в год, рано утром с «Цветного» взлетели сначала несколько Ту-95РЦ, а затем – полк ракетоносцев Ту-16. Разведчики и «ударники» успешно выполнили привычную задачу: поиск и условное уничтожение кораблей «противника» и возвращались «домой». Заход на посадку осуществлялся с РНС (рубеж начала снижения) или, проще говоря и не вдаваясь в ненужные подробности, с «прямой». Один за другим командиры экипажей запрашивали у руководителя полётов (РП) условия подхода, получали разрешение на снижение по глиссаде, выпускали шасси и закрылки и мягко (а иногда и не очень мягко) садились на «родную» бетонку. Самолёты шли на посадку сплошным потоком на двухминутном интервале. В доселе спокойном эфире стоял непрерывный гвалт. Группа руководства полётами трудилась в поте лица. Минут через сорок после начала «собачьей свалки», как именуют в авиации подобный авральный способ захода на посадку, РП услышал нетипичный доклад командира корабля капитана Юры Л.: «Цветной», а у меня «среднего» нет…» Задёрганный РП, только что отправивший на второй круг самолёт из-за того, что севший перед ним борт не успел освободить полосу, не понял: «Какого ещё «среднего»? «Ну, оператора… Мы тут на стоянке… Зарулили… Смотрим – люка нет, кресла нет, оператора нет. Только портфель в кабине…» Юра подумал немного и добавил зачем-то: «И фуражка…»

В эфире установилась зловещая тишина, которую прервали слова командира очередного запрашивающего посадку экипажа: «Цветной, тут в районе дальнего привода мужик какой-то бегает и ПСНД палит». РП перевёл взгляд в сторону ДПРМ[54] и увидел облачко оранжевого дыма, характерного для «патрона сигнального, дневного-ночного», то бишь ПСНД, которыми укомплектовываются НАЗы[55] парашютов. Через минуту в район ДПРМ отправился автомобиль «Урал» с надписью НПСК[56] на борту…

…Старший лейтенант Андрей Б. был штурманом-оператором, рабочее место которого находилось в изолированном от других членов экипажа самолёта Ту-16К-10-26 месте: подвесной кабине, расположенной в районе центроплана. Он славно потрудился в районе «работы» по «вражеским» кораблям, и, когда самолёт находился уже на посадочном курсе, стал досрочно готовиться к окончанию полёта: выключил станцию, сложил карту и сунул её вместе с кислородной маской, навигационной линейкой и ветрочётом в штурманский портфель. Ракетоносец снижался по глиссаде и находился уже в районе дальней приводной радиостанции, когда в кабине оператора вдруг послышалось зловещее шипение, и она наполнилась каким-то газом, очень напоминающим дым. Это, как позже выяснилось, самопроизвольно разрядился углекислотный огнетушитель. Андрюшиного доклада командир не услышал, так как эфир был забит командами РП и экипажей. Штурман вёл отсчёт высоты и скорости, что также мешало вникнуть в бедственное положение оператора. А самолёт снижался, высота была уже менее 300 метров – минимальной безопасной высоты для катапультирования; на размышления и колебания не было времени. И старший лейтенант Б. покинул самолёт… Купол парашюта раскрылся буквально над самой землёй. Ошалевший оператор, вспомнив занятия по выживанию, на которых рассказывалось, как надо действовать в безлюдной таёжной местности, достал ПСНД и принялся жечь их, старательно пытаясь обратить на себя внимание пролетавших над головой самолётов. За его действиями внимательно наблюдали двое матросов из дежурного расчёта ДПРМ… До родного аэродрома было ужасно «далеко» – около четырёх километров…

Когда Андрей Б. вернулся из Владивостока, где он проходил врачебно-лётную комиссию на предмет годности к лётной работе после вынужденного покидания самолёта, грубые и нетактичные сослуживцы исполнили в его честь популярную в те давние и былинные времена песню с немного изменёнными словами: «Над дальним приводом сойду – трава по пояс…»

С той поры старший лейтенант Б. очень невзлюбил совместное творчество композитора В. Шаинского и поэта М. Танича.

Кадет Биглер Мститель

В фанерную стенку каптёрки постучали кулаком – это командир роты связи вызывал старшину.

– Товарищ майор, старший прапорщик Савченко по вашему приказанию…

– Сколько раз я тебе говорил, Савченко, – покривился ротный, – ты уже не в пехоте, брось, ты б ещё от двери строевым заебошил! Садись, разговор есть.

Старшина молча сел, держа фуражку на коленях.

– В общем, так, у тебя, старшина, образовалась проблема, – сообщил ротный и замолчал, ожидая, что старшина спросит, что это за проблема, но старшина промолчал. Ротный вздохнул и, не дождавшись вопроса, продолжил:

– Точнее, проблема не только у тебя, но и у меня тоже, вообще, у всех нас, но больше всех – у тебя. К нам в роту перевели одного бойчилу. Сволочь законченная, дисбат по нему рыдает в три ручья: неуставняк, пьянки, неподчинение – полный комплект. Но отчётность себе портить никому неохота, возиться с прокурорскими – тоже, вот и сплавили его на нас. Служить ему ещё полгода. От меня и других офицеров особой помощи не жди: сам, знаешь, комиссия ГИМО,[57] исследовательские учения и всё такое, так что основная нагрузка на тебе. Главное, чтобы он нам перед проверкой не принёс предпосылку. Кстати, парень откуда-то с Кавказа. Возьми его в оборот, но каждый чих документируй, ибо личность известная. По-своему. В тяжёлых случаях – ко мне, сор из избы не выносить. Понял?

– Так точно.

– Тогда сейчас иди за ним, он на КПП сидит, отведёшь его в санчасть, столовую – как обычно. Вопросы?

– Товарищ майор, а специальность у него какая? В какую его группу?

– Да нет у него нахрен никакой специальности! Где койка свободная есть, туда и определяй. Кстати, в караул его не ставить! Всё, иди.

«Проблема» сидела в комнате для свиданий при КПП и лузгала семечки, сплёвывая шелуху в кулак. Увидев старшину, боец понял, что пришли за ним, и встал. Они быстро осмотрели друг друга, и друг другу не понравились. Старшина был высоким и сухощавым, почти худым. Очень смуглый, черноволосый, со сросшимися в линию густыми бровями и тонкими в линию губами. Савченко за глаза дразнили «Мумией», но связываться с ним боялись, так как вскоре после появления Савченко в батальоне самому весёлому и находчивому из числа прапорщиков пришлось прибегать к услугам стоматолога-протезиста.

Солдат был невысок ростом, сутулился и по дембельской моде ходил вразвалку, демонстративно шаркая сапогами по асфальту. Картину довершали ушитый до предела китель и фуражка, чудом держащаяся на затылке.

День прошёл в обычной канцелярской суете, казарма, как обычно, пустовала – солдаты работали на аэродроме, а на вечерней поверке Савченко решил представить роте новичка. Поверку старшина всегда проводил сам, и до отбоя из казармы не уходил.

Нового солдата записали в список вечерней поверки последним.

– Рядовой Дадашев! – прочитал старшина.

Молчание. Савченко видел, что новый солдат стоит во второй шеренге, прислонившись к стене и засунув руки в карманы.

– Рядовой Дадашев! – повторил старшина, не повышая голоса.

– Ну, здесь я… – лениво донеслось из второй шеренги.

– Рядовой Дадашев, ко мне! – приказал старшина.

Помедлив секунду, Дадашев оттолкнул солдата, стоящего в первой шеренге, и вразвалку вышел из строя.

– Звали, тащ прапорщик? – спросил он.

Савченко, почти не замахиваясь, коротко и резко, сопровождая движение руки всем корпусом, ударил его в солнечное сплетение.

Не ожидавший удара солдат упал и поехал по паркету к первой шеренге строя роты.

Рота молчала.

– Ты что, с–сука?! – прохрипел Дадашев, одной рукой опираясь о пол, а другой вытирая слюну.

– Не прапорщик, а старший прапорщик, – спокойно пояснил Савченко, – не «ты», а «вы», и по прибытию положено докладывать. Встать!

– Да я тебя сейчас… – злобно процедил Дадашев и стал подниматься с пола, не отрывая глаз от лица старшины. Как только он встал на ноги, Савченко сделал обманное движение, и когда Дадашев заслонился от правой, ударил левой. Дадашев опять упал.

– Не «ты», а «вы», – вновь пояснил Савченко, – и надо докладывать: «товарищ старший прапорщик, по вашему приказанию прибыл». Ещё раз. Встать!

– Убью! – с ненавистью прохрипел Дадашев и стал опять подниматься. На этот раз Савченко провёл серию, короткую и жестокую. Дадашев больше не пытался встать.

– Рота, отбой! – скомандовал Савченко. – Ты и ты – этого в каптёрку.

Солдаты приволокли Дадашева и усадили его на стул так, чтобы он не упал.

– Запомни, щенок, – сказал Савченко, – этот разговор с тобой первый и последний. Мне пох, где и как ты служил до того, как пришёл в эту часть, мне пох, кто твои родители и есть ли у тебя лапа в верхних штабах. Пох, понял? Здесь ты будешь служить, как положено. Как служат все. Независимо от призыва. Если увижу, что шлангуешь, буду бить. Как сегодня.

– Убью… – упрямо пробормотал Дадашев.

– Не угадал. Скорее уж я тебя. Опыт имеется, душар, вроде тебя, и… и других, через меня прошло достаточно. Так что не надейся.

– Посадят!

– И это сильно вряд ли. Но если посадят, ты об этом уж точно не узнаешь. Всё. Отбой был, тридцать секунд – ты в койке.

Дадашев оказался парнем сообразительным и борзеть в открытую поостерегся, правда, полученную работу выполнял спустя рукава.

Подошло время стрельб. Дадашев на огневом выпустил все пули в молоко и зло швырнул автомат на брезент, пробурчав, что из такого говна и стрелять-то невозможно.

– Прекратить стрельбу! – командовал Савченко. Он поднял автомат Дадашева, отомкнул магазин и подозвал начальника пункта боепитания: – Набей полный!

Приказания старшины в роте исполнялись бегом. Зарядив автомат, Савченко встал на одно колено и выпустил короткую пристрелочную очередь. Подумав секунду, он чуть повёл стволом автомата и открыл огонь скупыми, злыми очередями. От щита полетели щепки. Расстреляв магазин, старшина аккуратно положил дымящийся автомат и сказал Дадашеву:

– Видел, чмошник? Если у джигита руки растут из жопы, то оружие в этом не виновато. А ну, ещё раз. Спусковой крючок не тянуть, выстрела не ожидать, стрелять на выдохе.

***

Прошло полгода. Приказ ротного Савченко выполнил – серьёзных залётов у Дадашева не было, правда, один раз старшина засек его с водочным запахом, и, дождавшись, когда боец протрезвеет, провёл с ним в каптёрке разъяснительную работу. В другой раз Дадашев достал где-то анаши и накурился до бесчувствия, после беседы со старшиной три дня ходил, держась за стены.

Уже получив обходной, Дадашев зашёл к старшине.

– До свидания, товарищ старший прапорщик, «прощайте» не говорю. Мы ещё увидимся.

Савченко промолчал. С этого дня он стал держать в ящике стола кусок дюрита,[58] один конец которого был обмотан изолентой.

Пришёл новый призыв, прогремела комиссия, закончились учения. О Дадашеве и его угрозе стали забывать, но однажды в каптёрке у Савченко затрещал полевой телефон. Звонил старшина соседней роты, с которой рота Савченко делила казарму, и который был, что называется, «в курсе».

– Слышь, Савченко, это Полухин, я сегодня помдежа тяну, у меня на КПП твой сидит, к тебе просится, я не пустил…

– Кто «мой»?

– Душман твой, как его, Дадашев что ли…

– Пропусти.

– Слушай, он с «дипломатом», «дипломат» по виду тяжёлый, хрен знает, что в нем, и морда у него такая… Может, ну его? А я сейчас ментов спроворю, они разберутся.

– Нет, пусть идёт. Но чтобы один по гарнизону не шлялся, скажи, чтобы патруль его ко мне отвёл.

– Ну, смотри…

Савченко едва успел достать из ящика дюрит и положить его на стол под правую руку, накрыв газетой, как в каптёрку ввалился ротный.

– Мне Полухин позвонил, это, правда, к тебе Дадашев идёт?

– Так точно, товарищ майор, идёт.

– Давай я с тобой побуду.

– Спасибо, товарищ майор, не надо, – угрюмо ответил Савченко, – это мои дела. Я разберусь.

– Как знаешь, смотри сам, – уже в дверях пожал плечами ротный, – если что, я у себя, буду прислушиваться.

Минут через десять в дверь просунулась физиономия патрульного:

– Трщстрпрщик, к вам посетитель.

– Пусть зайдёт.

Боец посторонился и в каптёрку вошёл Дадашев. Он был в новеньком костюме цвета мокрого асфальта с электрической искрой и при галстуке, расцветка которого вызывала головокружение, и в лакированных черных туфлях. Костюм Дадашев носить не умел, поэтому костюм жил своей жизнью, а его хозяин, как рак-отшельник в раковине – своей. Своим внешним видом Дадашев явно гордился.

– Здравствуй, Дадашев, – сказал Савченко, – садись. Чего приехал, соскучился?

– Соскучился, – неожиданно мирно ответил Дадашев. – Не поверите, товарищ старший прапорщик, две недели не мог привыкнуть, что не в казарме. Каждую ночь снилась.

– Отвыкнешь, – махнул рукой Савченко и вновь спросил: – Родители как?

– Мать плакала, а так нормально всё. А отец дал мне месяц отдохнуть, а потом велел к вам ехать. Вот я и приехал…

Дадашев поднял с пола «дипломат», положил на колени и щёлкнул замками. Савченко незаметно отодвинул стул и положил руку на дюрит.

Дадашев вытащил из «дипломата» бутылку коньяка и поставил её на стол, за ней последовали ещё три.

– Отец велел в институт поступать, сказал, поступишь – машину подарю. Я к вам, товарищ старший прапорщик, мне бы характеристику от части…