— Что ты сказал ему?
Сэм улыбается. Смешно ему, а меня кроет после встречи с Андреем. Вроде бы подготовилась. Тренировала безразличие маниакально-самоотверженно, но стоило лишь на три метра приблизиться, как панцирь затрещал.
Несколько дней другой жизни все еще стремительно дезориентируют. Не могу привыкнуть. Возможно, если бы была одна, то истерикой прогнала боль, притерпелась и адаптировалась. К сожалению, данная роскошь не доступна. Рядом Варя. Пугать дочь из-за обманщика не намерена.
— Пощекотал нервишки, — бесшабашно улыбается Сэм. — Ему полезно.
— Зачем ты лезешь защищать? Разве просила?
Наедине с ним могу позволить неуставные разговоры. На работе — табу. Он мой работодатель и гарант денежного вознаграждения. Кручусь на сиденье, будто снизу поджаривает. С облегчением замечаю, что Варвара спит. Значит можно выйти за рамки. Толкаю Семена в плечо, призывая ответить.
— Ириш, не волнуйся.
— Я спокойна.
— А что белая, как мел? Волнуешься? Ведь за короткий промежуток странно отсечь былое. Да? Или ты терминатор? Даже не плачешь. Странно.
Сжимаю ткань на коленях. Что ответить? Да, я терминатор в юбке. Рыдать по козлу не хочу и не буду. Не буду. Нет.
Но…
Сердце болюче опровергает убеждения. Бравада тает, как снег на солнце. Больно же! Баран, идиот, иуда! Трахался на стороне, как пес, только слюни в экран не текли. И сука, его морда наглая, для приличия хоть бы смутилась, повизгивала как ни в чем не бывало.
— Не белая, — виляю голосом, не в силах справится.
Я устала. Господи, я устала!
В руки осторожно ложится пачка носовых платков. Принимаю как отмашку. Едва успеваю задушить бумагой тяжкий всхлип. Грудную клетку сотрясает и взрывает изнутри. Задыхаюсь и кашляю, как больная туберкулезом в приступе. От того, что понимаю остатками мозга, что могу разбудить Варю, нажимаю на лицо сильнее.
Лицо загорается огнем, глаза щиплет, четко ощущаю лопающиеся сосуды.
— Ш-ш-ш.
Семен гладит по руке, но принимая жалость, топлю себя еще больше. Не замечаю, как приезжаем домой. Не сопротивляюсь, когда Сэм относит на руках крепко спящую малышку, а потом возвращается за мной. Прячу лицо под завесой волос. Семен поддерживает сильной рукой за талию, направляет путь. Я даже ориентироваться не в силах.
— Пей.
Наощупь беру стакан. В рот льется крепкий напиток. Коньяк, если не ошибаюсь. Два глотка опаляют горло. Перхаю, как больная лошадь, но упрямо допиваю стакан.
— Молодец. Сейчас станет легче.
— С-спасибо, — стучу зубами о край стекла.
Семенов встает. Подцепив плед, накрывает плечи. Притягивает крепче дверь на кухню и гасит верхний свет.
— Согреваешься?
— Да.
Приятное тепло разливается по телу. Груз меньше начинает давить. По крайней мере пульс больше не разрывает запястье. Фрагментарное сознание складывается в годные картинки. И как только переосмысливаю действия в машине, щеки обжигает.
— Прекрати, — предугадывает Сёма мое состояние. — В твоем случае отлично держишься, железная девочка.
— Ты меня хорошо знаешь, да?
— Ну конечно, Железнова, — щелкает по носу. — Эх, Ирка-Ирка, а могла бы моей быть.
— Иди ты, клоун.
— Оттаяла, наконец-то, да?
И смеется, как всегда.
Я никогда не относилась к словам Сэма серьезно. Его не понять, все время на шутках-прибаутках. А вот друг он хороший. Время декрета развело-растащило в разные стороны. Я так любила Андрея, что послушно оборвала контакт с Сёмкой. Общались втихаря, потому что было стыдно рубить под корень.
— Чаю хочешь?
Киваю, глядя как он хозяйничает на моей кухне. Странно, но попадание в десяточку. Тянет ручку к той дверце, за которой лежит нужное без моих подсказок.
— Два куска сахара, — напоминаю ему.
— Знаю, — обрывает и дополняет с видом ученика, стоящего у доски. — Пакет не вынимать, пока сахар не растворится. Воды ровно половину и не больше. Можно лимон, но исключительно пористую мясистую жопку. Помять, прежде чем класть.
Ну да. Он мне единственной на работе чай заваривал. Девки не понимали с чего честь выпала. Завидовали, сочиняли небылицы. Было наплевать. Собака лает, караван идет. Ничего кроме дружеских отношений вначале не связывало. Все началось с бокала чистого вискаря, выпитого на спор на корпорате. В итоге вместе провели ночь. Правда ума спокойно вовремя разбежаться тоже хватило.
— Сём, я тебе очень благодарна. Извини за выход из строя. Буду держать себя в руках.
— Хорош, Железнова, — морщится он. — Не на совещании. Здесь мы вдвоем, если не видишь.
— Я просто вспомнила тут, — алкоголь отчаянно берется за мозг, рвет перегородку разума, развязывая окончательно. — Как мы работали.
— Было весело, — отпивает глоток. — Сейчас хуже. Знаешь в чем разница? Тогда был начальничком филиала, ответственности меньше, а сейчас контрольный пакет акций выкупил. Головняк с чугунину. Скучаю иногда по прошлому, — трет переносицу.
— У тебя веселая жизнь, не то, что у меня. Я скучная. Муж изменил… Растолстела. — Как заткнуть рот? Не надо вываливать жалобы, какой я к черту тогда начальник. Очень хочу замолчать, но язык сам сплетает слова. — Бегал за мной, как ужаленный. До беременности из постели не вылезали, — совсем преступаю рамки. — А потом не до этого стало. Варю тяжело носила. Токсикоз жуткий.
— Ну и что? — тихо говорит Сэм. — Зато дочь чудная. Все можно стерпеть. А в каком месте ты толстая? Я не рассмотрел. Ты обалдела? Или тощей жердью мечтаешь стать? Зачем? Да ты конфетка. Не неси ерунды.
— У тебя такое мнение, а у Андрея другое, видимо, — скидываю плед, потому как становится мучительно жарко. — И ты кобель был, Сём. Это хорошо, что я не влюбилась. Вовремя от тебя смоталась.
— О-о-о, мать, да кого-то развезло. Пойдем в постель, — подхватывает на руки и тащит в кровать. Не сопротивляюсь. Стакан коньяка меня убил наповал. — Дура была, вот и ушла. Нашла себе счастье охуенное. Ох и дура.