Прошел год с тех пор, как Ребекка приехала учиться в Уорехам. С каждым днем она узнавала все больше и больше; она отвоевывала у неведомого все новые и новые области. Во время летних каникул ей пришлось много заниматься, чтобы летом сдать часть экзаменов, что давало ей возможность (в случае если она выдержит такую нагрузку и в дальнейшем) пройти четырехгодичный курс за три года.
Выдающихся успехов она не добилась — это было бы и невозможно при той занятости, которую упорная ученица сама для себя выговорила; но все же по большинству обязательных дисциплин Ребекка успевала очень хорошо, а в некоторых, особенно любимых ею предметах, показывала по меркам этого учебного заведения просто блестящие знания.
По всему складу Ребекке не дано было стать отличницей, в области математики и естественных наук десяток девочек, не говоря уже о мальчиках, опережали ее. И тем не менее по прошествии месяцев она, сама не понимая каким образом, оказалась самой заметной фигурой в колледже. Когда знание фактического материала не давало ей возможности исчерпывающе ответить на тот или иной вопрос, способная ученица умела выстроить свою оригинальную теорию. Теория могла быть даже и ошибочной, но единственной в своем роде и порой весьма занимательной. Ее познания во французском и латыни были чуть выше средних, однако, когда она делала переводы, ее легкость в подборе слов и умение проникнуться духом чужого текста приводили в восторг учителей и порой вызывали завистливые чувства у соперниц.
— В чем-то она еще просто невежественна, — говорила мисс Максвелл Адаму Лэду, — но она на редкость смышленая и находчивая. А есть ученицы, битком набитые разными сведениями и при этом тупые, как бараны.
На первом курсе способности Ребекки отмечали лишь немногие. В это время она тратила много сил, приноравливаясь к новому положению. Юная ученица принадлежала к числу самых бедных девочек в школе; у нее не было нарядов, чтобы привлечь к себе внимание, никто не приезжал ее проведать, и в городе она пока не обзавелась знакомыми. Ввиду своей исключительной занятости Ребекка не могла водить компанию с другими девочками, но ей хватало того интересного и веселого, что несла в себе жизнь в колледже как таковая.
Как реки входят в свои берега, так по весне следующего года и Ребекка сумела добиться в Уорехаме столь же заметного положения, какое было у нее в Риверборо. Тайным голосованием ее избрали редактором того самого печатного издания, о котором она когда-то с придыханием рассказывала мистеру и миссис Коб. До нее еще ни одна девочка не занимала эту должность, и Кобы, получая номера с ее именем на первой странице, преисполнялись чувством гордости.
— За нее всегда проголосует большинство, — заявила Хильда Мезерв, когда обсуждалось неожиданное избрание Ребекки. — Потому что, знает или не знает предмет, она умеет создать впечатление, будто все знает. Умеет она или нет вести дела, вид у нее всегда одинаково самоуверенный. Мне даже иногда хотелось быть такой же яркой брюнеткой и так же уметь заставлять людей поверить в себя, как Ребекка Рэндалл. Одна только беда: хотя мальчишки говорят о ее привлекательности, успехом у них она не пользуется.
В самом деле, для своих пятнадцати с половиной лет Ребекка была на редкость безразлична к тому, нравится она или нет противоположному полу. Каждому при первом же взгляде на нее было ясно, что в недалеком будущем она станет очень привлекательной юной женщиной, но до поры до времени эта сторона ее жизни оставалась в тени. Человеческое существо в разные моменты своей жизни способно проявлять лишь определенную долю активности, удовлетворяя только самые важные свои нужды, самые настоятельные потребности, самые главные стремления. А Ребекку обуревали в эту пору опасения и тревоги, потому что в кирпичном доме дела шли неважно, да и на ферме они оставляли желать лучшего. Кроме того, что девушка много занималась, она еще с горечью размышляла над жизненными неурядицами.
Осенью и зимой этого года тетя Миранда, как казалось Ребекке, стала еще более придирчивой и несправедливой по отношению к ней, чем в первые годы ее жизни в кирпичном доме. Однажды в воскресенье, поднявшись на второй этаж, Ребекка разразилась рыданиями.
— Тетя Джейн, я поняла, что она никогда не перестанет ко мне придираться. Она заявила, что я за всю жизнь не выдавлю из себя наследия Рэндаллов. Но я ведь и не хочу выдавливать, потому что мы такие, какими нас сделала природа.
Джейн, до сих пор избегавшая откровенных разговоров с Ребеккой, поняла, что молчать больше нельзя.
— Ты должна проявить терпение, — сказала она, промокнув платком глаза сначала себе, а потом Ребекке. — Я ничего тебе не говорила, потому что тебе и так тяжело с твоими занятиями, но дела тети Миранды плохи. Месяц назад, в понедельник утром, у нее случилось что-то наподобие удара. Это быстро прошло, но доктор все-таки считает это началом конца. Она сама убеждена, что это так, и от этого происходят ее раздражительность и недовольство всем окружающим. Есть еще и другие неприятности, о которых она велела пока тебе не говорить, но знай, Ребекка, что если сейчас ты не проявишь к ней доброты, потом ты очень будешь об этом сожалеть.
Лицо Ребекки больше не выражало гнева. Она перестала плакать и раскаянно проговорила:
— Милая моя, бедная! Я теперь не стану обижаться, если она меня в чем-то укорит. Она попросила поджарить ей хлеб, а я забыла. Какая я дурная, господи! Но вы не расстраивайтесь, тетя Джейн. Может быть, на самом деле все не так плохо, как вам кажется.
Вскоре она принесла тете Миранде вымоченный в молоке и поджаренный хлеб, положив его в большую китайскую миску с золотой каемкой, которую водрузила на поднос с крахмальной салфеткой. Рядом с миской она поставила солонку и положила веточку герани.
— Ну вот, тетя Миранда, — весело сказала Ребекка, — я постаралась приготовить хлебцы по рецепту Сойеров, а не Рэндаллов.
— Иногда тебе удается мне угодить, — улыбнулась тетя. — Хлебцы в самом деле у тебя вышли вкусные, только зачем было ломать мой чудесный цветок?
— По-моему, вы не совсем правы, тетя, — стала рассуждать Ребекка. — Эта герань любит вас и мечтает чем-то вас порадовать в какой-нибудь из вечеров. Я однажды утром видела, как она плачет.
Таинственные неприятности, о которых умолчала тетя Джейн, заключались в том, что сестры Сойер совершенно разорились. Их небольшое состояние в двадцать пять тысяч долларов было вложено в дело одного из друзей их покойного отца и приносило тысячу долларов ежегодного дохода. Пять лет назад этот друг тоже умер, тогда вести дела взялся его сын. Вначале все шло по-прежнему, но вдруг пришло письмо, в котором сообщалось о банкротстве фирмы и о том, что деньги Сойеров сгорели, как и все остальные вклады.
Конечно, потеря тысячи долларов годового дохода — весьма крупная неприятность. Сестры вынуждены были поступиться относительным комфортом и экономить буквально на всем. Но главное то, что удар настиг их в самое неподходящее время. Учебу Ребекки, пансион в Уорехаме нужно было оплачивать. Пусть немного, но все же платить.
— Мы сможем ее доучить? Неужели нам придется отказаться и объяснить ей, почему? — в слезах пытала Миранду младшая сестра.
— Ну уж нет. Взялся за гуж, не говори, что не дюж, — в обычном своем мрачном тоне отвечала Миранда. — Мы взяли ее из дому, мы клятвенно обещали Аурелии выучить ее на кого-то. Кто же мы будем, если нарушим клятву? Годы пройдут, Аурелия состарится, и на кого ей еще полагаться, как не на Ребекку? У Ханны все мысли теперь о ненаглядном муженьке, а мать — с глаз долой, из сердца вон. Джон не желает фермерствовать, ему, видите ли, надо быть доктором. Как же, нынче никто не хочет сходить в гроб без сопровождения красивого молодого доктора! Нет, Джейн, теперь все наши прихоти побоку, только бы нам успеть в главном, и ты знаешь, что для нас главное! Как мы можем поступиться своими принципами?
«Поступиться своими принципами» — это значило, с точки зрения честных обитательниц Новой Англии, совершить грех, не многим уступающий по степени тяжести поджогу, грабежу и убийству. И хотя в этой своей принципиальности американки подчас заходят весьма далеко (как в нашем случае, когда две шестидесятилетние женщины вытягивали последние капли из своих запасов, лишь бы только не изменить данному слову), все же, с общественной точки зрения, принципиальность эта не зло, а благо.
Ребекка ничего не знала о денежных затруднениях своих тетушек, но ей все чаще бросалось в глаза, что они на всем экономят, от всего урезывают, во всем себе отказывают. Мяса и рыбы покупали с каждым днем все меньше. Прежде хозяйки два дня в неделю целиком посвящали стирке, уборке и починке, а теперь этот хороший обычай был предан забвению. Зато много времени уделялось чистке и отделке старомодных шляп, приготовленных уже на выброс. Прекратились регулярные поездки на церковные службы и в Портленд. Экономия во всем дошла до самого крайнего предела. Да, угрюмость и неуступчивость Миранды уничтожили в ней последние признаки женственности, зато она ни разу она не позволила себе сказать в лицо Ребекке, что та ее обременяет. Так что Ребекка разделяла домашнее горе лишь в том отношении, что ей приходилось донашивать старые платья, шляпы и жакеты, не питая никаких надежд на обновление своего гардероба.
На Солнечном ручье тоже весь год неприятности сменяли одна другую, как на страницах длинного романа с продолжениями. Картошки накопали совсем мало, на ветках висело по два яблока — лето выдалось неурожайное. Аурелия страдала приступами головокружения, а Марк сломал ключицу. У него это был уже четвертый перелом, и Миранда мрачно пошутила, что благодаря Марку она узнала все кости в человеческом скелете. Залог, подобно вампиру, высасывал все соки из рэндалловской фермы, и впервые за четырнадцать лет за семьей был записан невыплаченный долг — пятьдесят восемь долларов.
Единственным светлым пятном среди беспросветного мрака явилось обручение Ханны с Уиллом Мелвиллом. Земли этого молодого фермера примыкали к владениям Рэндаллов, он был один на белом свете и сам себе хозяин. Ханна была так поглощена приготовлениями к свадьбе, что уже не вникала, как прежде, в тревоги матери. Она принадлежала к тем натурам, которые проявляют благородство, пока существуют препятствия, а когда все идет благополучно, они портятся и вырождаются. Ханна приехала на неделю погостить в кирпичный дом, и Миранда, делясь своими впечатлениями с Джейн, сказала, что девица показалась ей черствой, скрытной и очень себе на уме. «Она вся в Сьюзен Рэндалл, просто вылитая Сьюзен, — язвительным тоном говорила Миранда. — Все ее мечты теперь о Темперансе. Если кто-то освободит Аурелию от бремени, то не она и не мистер Мелвилл, а Ребекка или мы, грешные».