Ребекка с фермы «Солнечный ручей»

Глава VII. Тайны Риверборо

Мистер Симпсон почти все свое свободное время проводил вне дома, поскольку владел некоторыми грубыми приемами дрессировки лошадей, а кроме того, умел ремонтировать фермерскую утварь и перевозочные средства. Все фермеры в округе прибегали к его помощи, когда сами не могли с чем-нибудь справиться.

И вот, когда Симпсон преуспел и дела семьи наконец-то пошли на лад, он внезапно угодил в тюрьму. Он так долго бедствовал, что брать чужое без спросу уже вошло у него в привычку. Только до сих пор никому не удавалось взять его с поличным, а вот теперь, когда он почти уже «завязал»…

Стало известно, что мистер Симпсон обменял сани вдовы Райдаут на плуг Джозефа Гудвина. Гудвин прибыл в Северный Эджвуд недавно, а там, откуда он прибыл, ему редко приходилось встречаться с такими приятными и обходительными джентльменами, как мистер Симпсон. И Гудвин согласился отдать ему плуг.

Потом полученный плуг Симпсон обменял у человека из Уорехама на старую лошадь. Лошадь эта простаивала у хозяина за ненадобностью, поскольку он отбыл на целый год в город к дочери, а Симпсон хорошо откормил стареющее животное, в течение нескольких недель выгоняя его (рано утром или в ночное) на соседнее пастбище с табуном других лошадей. А откормив, он обменял его на превосходный кабриолет.

Результатом всей этой череды обменов явилось то, что вдова Райдаут потеряла сани. Она не пользовалась ими уже лет пятнадцать и лет тридцать в них не садилась, но они были ее собственностью, и она не намерена была расставаться с ними без борьбы. Деревенские жители вообще отличаются подозрительностью, и вот, обнаружив пропажу саней, вдова сразу подумала про Эбнера Симпсона.

Поскольку природа всей сделки была очень непростой и каждый из ее этапов шел извилистыми путями (главное, владелец лошади пропал, удрав куда-то на запад, и не оставил адреса), шерифу понадобилось много недель, чтобы уяснить суть дела. Но наконец Симпсона признали виновным, к великой радости всего селения и вдовы Райдаут.

Эбнер отрицал свою вину. Соседям он рассказывал, как мужик с рыжими патлами и заячьей губой, одетый и крапчатые шерстяные брюки и кофту, явился к нему на рассвете и предложил новехонькие сани в обмен на старый пресс для яблочного сока, валявшийся у всех на виду на знаменитом дворе. Ударили по рукам; он, Эбнер, добавил рыжему из своих сбережений четыре доллара и семьдесят пять центов, а потом тот оставил ему сани, положил пресс к себе в тележку и был таков. И больше уже никто его не встречал и про него не слыхал.

— Если бы мне только попался этот ворюга, — тоном праведного негодования завершал свой рассказ Симпсон, — уж я бы его заставил вернуть сани хозяйке, а деньги и пресс — мне: вы знаете мой характер!

— Полно, Эб! — спокойно отвечал шериф. — Никто тут не знает ни про твой характер, ни про то, что у тебя были этот пресс и четыре доллара семьдесят пять центов, ни про этого рыжего парня с заячьей губой, так что не видать тебе его как своих ушей!

Миссис Симпсон, бывшая в полном смысле слова «лучшей половиной», стала с тех пор зарабатывать стиркой и уборкой по домам, и весь город старался помочь ей в воспитании и обучении семерых детей. Джордж, долговязый паренек четырнадцати лет, выполнял поденную работу на ближних фермах, а все остальные: Сэмуэл, Клара Белли, Илайджа и Элиша — ходили в школу, причем одевались они прилично, а учились — кто как мог, по способностям.

Ничто не могло утаиться от жителей деревень, раскиданных по берегам Веселой речки. Среди их обитателей многие трудились в поте лица, но при размеренном течении жизни у каждого оставалось время посудачить, расположившись среди бела дня в тени деревьев в поле, или оперевшись о перила моста вечером, или греясь возле печки в деревенском магазине после наступления темноты.

Мы рассказали о том, при каких обстоятельствах события обсуждались с мужской точки зрения. А в то же самое время на репетициях хора, в швейных мастерских, в библиотеках, на пикниках, устраиваемых церковным приходом, высказывался женский взгляд на все случившееся. Многие склонны были верить каждому услышанному слову, хотя встречались эксцентричные особы, предпочитавшие, напротив, всему возражать и все оспаривать.

Была, например, такая Делия Уикс, дамская портниха, старая дева. Она постоянно хворала и, хотя посещала всех окрестных докторов, медленно и верно начинала сдавать. Но в один прекрасный день двоюродный брат позвал ее присматривать за его домом в Льюистоне. Она прожила там год и за этот год превратилась в здоровую, добродушную, приветливую даму. Позднее она ненадолго приезжала в Риверборо проведать старых знакомых, и вот что мисс Уикс ответила на вопрос, почему она решила окончить свои дни вдалеке от родного дома:

— Просто я больше успею сделать, если буду жить отсюда подальше. Как я только не изворачивалась, не хитрила, стараясь сохранить мою частную жизнь в тайне! Увы, ничего из этого не вышло. Когда министр (помните, он долгое время за мной ухаживал) женился на девушке из Стендиша, про меня все говорили не иначе как «несчастная», «обманутая». Лет через пять я попыталась поступить на должность учительницы, но потом махнула на эту затею рукой и стала дамской портнихой. И снова все бросились меня жалеть, что я, такая способная и начитанная, не учу детей, как мне написано на роду, а шью платья и юбки. Когда внезапно умер папа, я все делала, чтобы не показать людям своего горя, но это настроило здешних особенным образом, так что они и тут нашли лазейку для своего сочувствия. Вскоре мой брат Джеймс — ему было в ту пору шестнадцать лет — уехал и Аризону. В течение долгого времени я получала от него только добрые вести. Но у тетушки Ачси Тарбокс есть в Аризоне племянница, из тех, что имеют склонность все выведывать и вынюхивать. И вот она написала тете Ачси, что мой брат проиграл большую сумму на бирже. И, конечно, опять все бросились меня жалеть… Они все узнавали обо мне: и что у меня появились вставные зубы, и что продавец фруктов просил меня стать его третьей женой… Я ничего им не говорила про это и уверена, что он тоже не мог проговориться, но им и не надо говорить — они сами каким-то образом догадываются обо всем. И так будет продолжаться до бесконечности. Я пряталась, пыталась навести их на ложный след. Все оказалось тщетно.

И вот, наконец, я сама принадлежу себе, никто, слава богу, не рассматривает каждое мгновение моей жизни ни в подзорную трубу, ни под микроскопом. Правда, Кир, мой кузен — мужчина уже в годах, и с ним много хлопот — убежден, что у меня великолепные зубы и густые волосы. И никто в Льюистоне знать не знает ни о священнике, ни о последней воле моего отца, ни о делах Джеймса, ни о продавце фруктов, а если бы и узнали, что им до этого? Назавтра они уже про все забыли бы. Потому что Льюистон, слава Творцу, город деловой!

Мы намеренно привели эту пространную тираду Делии Уикс, чтобы показать, чем маленький город отличается от большого. Если даже Делия что-то преувеличивала, все же нетрудно догадаться, что Ребекка и ее друзья знали и то, почему пропали сани у вдовы, и то, почему пропал куда-то Эбнер Симпсон.

Школа, куда ходили эти дети, была обычная деревенская школа, а не орден рыцарей Круглого стола. Разные слухи, а также язвительные стишки про Эбнера Симпсона, несомненно, доходили до учеников. Однако все это звучало в приглушенных тонах и никогда — в присутствии детей осужденного.

Разумеется, и Ребекка была в курсе этих дел, но, как вы уже успели понять, она ненавидела сплетни и старалась держаться подальше от тех, кто их распространял.

Среди ровесниц Ребекки была девочка со звучным именем Минни Смелли, существо с глазами маленькой хищницы, светловолосая, длинноногая, по внешности и складу — нечто среднее между попугаем и бараном. Ее подозревали в том, что она списывает ответы с грифельных досок других учениц, хотя никто ни разу ее на этом не поймал. Ребекка и Эмма Джейн всегда знали, когда она приносила с собой в школу кусок слоеного пирога, потому что в эти дни она делалась до крайности необщительной и на перемене удалялась в рощицу, откуда возвращалась с веселой улыбкой на довольной физиономии. Однажды Минни, не дожидаясь переменки, попросила разрешения выйти, сославшись на сильную головную боль.

Ребекка решила проучить Минни. Когда девочка вернулась в класс и села на свое место, Ребекка повернулась к ней и сказала шепотом: «Голова больше не болит? Позволь, я вытру тебе губы, они в клубничном варенье».

На самом деле губы у Минни не были в варенье, но, увидев носовой платок в руке Ребекки, она густо покраснела.

В тот же день Ребекка рассказала про это Эмме Джейн, прибавив, что ей стыдно за свою выходку.

— Я ненавижу эту ее жадность. Но мы за ней следили, чтобы уличить. Я попрошу у нее прощения, только не словами, а подарком. У меня в бисерном кошельке хранится кусочек коралла, так вот я подарю его Минни.

— Еще делать подарки этой обжоре! — проворчала Эмма Джейн.

— Пусть так, но у меня будет легче на сердце, если я подарю, — великодушно отвечала Ребекка. — Я ведь любовалась им два года, и к тому же он надломился, потускнел и уже не такой красивый.

Коралл должен был положить начало примирению, но вскоре произошло кое-что еще. Как-то днем, после того как завершился урок грамматики с мисс Дирборн, Ребекка возвращалась домой своим излюбленным кратчайшим путем. Из-за плетня она увидела головы сестренок Симпсон, играющих в подлеске. Сэма не было с ними, однако Ребекка решила обойти их стороной, потому что тетя Миранда просила ее не задерживаться. И вдруг до нее донеслась песенка. Потом она увидела сидящую на дереве Минни Смелли. Она намеренно явилась сюда, чтобы подразнить Клару Белли, Сьюзен и Элишу:

Девочки Симпсон бросились бежать, только пестрые платьица замелькали в березах. Но через минуту на их месте показался Илайджа, «воитель Симпсон», как прозвали его в классе: он был неважный ученик, однако умел постоять за себя и не давал в обиду сестер. Он поднял с земли камень (или шишку) и бросил в Минни Смелли.

— Ах, так! Я вам покажу, тюремные пташки! — завопила Минни, соскакивая с дерева.

И вдруг, к своему изумлению, лицом к лицу столкнулась на лесной тропинке с Ребеккой. Не стоит даже описывать, какое лицо в этот момент было у Минни, особы довольно трусливой. Заметим только, что это было противное зрелище.

— Минни Смелли! Если я еще раз услышу, как ты дразнишь и оскорбляешь Симпсонов, ты знаешь, что я сделаю? — проговорила Ребекка, с каждым словом все более нагнетая ярость.

— Не знаю и знать не хочу! — пыталась храбриться Минни, но взгляд выдавал ее.

— Я, во-первых, отберу у тебя коралл, а во-вторых, отлуплю тебя при всех!

— Ты не посмеешь. А если ты это сделаешь, то я скажу маме, а мама скажет учительнице.

— Можешь говорить своей маме, моей маме, моей тете, всей родне и самому президенту! — отчеканила Ребекка, слегка любуясь благородством слов, которые срывались с ее губ. — Рассказывай всему городу, всему округу Йорк, всему штату Мэн, всей Америке! — продолжала она свою многословную речь. — Теперь ступай домой и помни, что я тебе сказала. Если ты прочтешь этот дурацкий стишок, а особенно если ты еще раз скажешь «тюремные пташки», я накажу тебя и буду совершенно права.

На следующее утро Ребекка услышала на перемене, как Минни говорила Хильде Мезерв:

— Она мне угрожала, но я не верю ни одному ее слову.

Эти последние слова Минни произнесла нарочито громко. Она чувствовала, что закон и порядок на ее стороне, и это придавало ей храбрости.

На уроке Ребекка подняла руку и попросила у мисс Дирборн разрешения передать Минни Смелли записку. Мисс Дирборн разрешила. Записка была следующего содержания:

Стихи возымели действие, и с тех пор, встретив кого-то из Симпсонов, пусть даже на расстоянии мили от кирпичного дома, Минни Смелли невольно содрогалась и отходила в сторонку.