Ребекка с фермы «Солнечный ручей»

Глава I. «Нас семеро»

Вдоль пыльной дороги, ведшей из Мейплвуда в Риверборо, с грохотом мчался старый почтовый дилижанс. Дело было в середине мая, однако погода стояла словно в самом разгаре лета, а мистеру Джеремии Кобу, как ни жалел он своих лошадок, все же нельзя было забывать, что он везет почту. Дорога была холмистая, и на спусках наш возница обычно ослаблял поводья, откидывался назад и выставлял ногу вперед. При этом он надвигал на самые глаза затрепанную фетровую шляпу с полями и закладывал за щеку табачную жвачку.

Помимо почты, мистер Коб вез еще пассажирку — черноволосую, маленького роста девчушку в ситцевом платье с блестками и буфами. Легонькая и от природы непоседливая, она соскальзывала на кожаном сиденье то в одну, то в другую сторону, хоть и старалась изо всех сил удержаться посредине сиденья, упираясь ногами в пол, а затянутыми в простенькие перчатки руками — в стены дилижанса. Поскольку дилижанс чересчур часто то проваливался в колею, то подпрыгивал на камнях, маленькая путешественница все время ерзала на сиденье, роняла на пол свою смешную соломенную шляпку и при этом изо всех сил старалась держать ровно розовый зонтик, словно это было самое важное и ответственное из возложенных на нее дел. Помимо зонтика, в центре ее внимания был бисерный кошелек. Она расстегивала его всякий раз, когда дорога шла ровно, и удовлетворенно отмечала, что содержимое не пропало и не убыло.

Все эти мелкие детали были безразличны мистеру Кобу, который считал своим долгом лишь доставлять людей в пункт назначения, отнюдь не заботясь, насколько им хорошо и удобно. Он совершенно забыл о существовании маленькой пассажирки.

Когда Джеремия выходил утром из почтового отделения в Мейплвуде, к нему направилась женщина; она спросила, где тут почтовый дилижанс, отправляющийся в Риверборо, и не его ли зовут мистером Кобом. С женщиной была девочка лет десяти или одиннадцати, на вид ей можно было дать еще меньше. Мать помогла ей усесться в дилижанс, поставила рядом с дочкой сверток, положила букетик сирени и, наконец, расплатилась за дорогу, тщательно пересчитав заодно серебро в своем кошельке.

— Будьте любезны, пожалуйста, отвезите ее к моим сестрам в Риверборо, — попросила она. — Вы случайно не знаете Миранду и Джейн Сойер? Они живут в кирпичном доме.

Еще бы ему было не знать сестриц Сойер! Слава богу, он их знал как облупленных.

— Ну вот, ей нужно к ним, они ее ждут. Вы, пожалуйста, последите за ней. А то она имеет привычку по дороге заговаривать с людьми, заводить всякие знакомства, приглашать в гости. Такой уж характер. Ну, до свиданья, Ребекка. Смотри, не натвори чего-нибудь. Сиди смирно. Постарайся не испачкаться. Не мешай мистеру Кобу. — Знаете, она очень эмоциональная. Мы выехали вчера из Темперанса, переночевали у моей кузины — она живет в восьми милях отсюда — и сегодня утром…

— Ну все, мамочка! Не беспокойся, пожалуйста. Я ведь не первый раз еду.

Женщина усмехнулась и объяснила мистеру Кобу:

— Теперь она считает себя великой путешественницей и гордится этим.

— Ну, это же в самом деле было настоящее путешествие, — своенравным тоном вставила девчушка, — мы заперли ферму, уложили завтрак в корзину, а потом ехали и везли с собой ночные рубашки.

— Только не надо сообщать целой деревне про то, что мы делали, — сказала мать, прерывая пространное объяснение «опытной путешественницы». — Я же тебя предупреждала, — прошептала она, напоследок призывая к дисциплине, — что не следует говорить про ночные рубашки, носки и про… про другие подобные вещи, тем более говорить громко, когда вокруг столько людей.

— Знаю, мамочка, знаю! И больше не буду. Но только я хотела сказать… — Тут мистер Коб присвистнул, натянул поводья, и лошади плавно тронулись своим привычным путем.

— Я только хотела сказать, что путешествие — это когда… — дилижанс уже был в пути, и Ребекка высунулась из окна, завершая свою речь, — в поездку берут с собой ночные рубашки!

Предосудительное слово, пропетое высоким дискантом, резануло слух миссис Рэндалл. Она забрала со скамейки оставленные там покупки и забралась в стоящую возле станции повозку. Развернув коня в направлении дома, женщина на мгновение привстала и, держа руку козырьком, вгляделась в облачка пыли среди туманной дали.

— Миранда, глядишь, преуспеет… И я не удивлюсь, если это устроит Ребекка.

Уже полчаса дилижанс был в пути. Солнце, жара, пыль, размышления о том, что нужно будет сделать в большом городе, каким считали здесь Миллтаун, убаюкивали и без того медленный и неповоротливый ум возницы, так что он напрочь забыл о своем обещании присматривать за Ребеккой.

Вдруг сквозь громыхание колес и скрип упряжи ему послышался слабый голос. Вначале мистер Коб подумал, что звук издал сверчок, или древесная жаба, или пичуга, но, прикинув расстояние, с которого тот доносился, он повернул голову и увидел темный силуэт, высунувшийся из окна так, что это вызвало его опасение. Длинная черная коса развевалась по ветру. Одной рукой маленькая пассажирка придерживала шляпу, а в другой у нее был крошечный зонтик, которым она отчаянно размахивала, пытаясь привлечь к себе внимание возницы.

— Пожалуйста, послушайте! — кричала девочка.

Мистер Коб придержал своих лошадок.

— Скажите, место рядом с вами стоит каких-нибудь дополнительных денег? — спросила девочка. — Здесь сиденье скользкое, солнце бьет в глаза, а ваша повозка такая просторная — от тряски я уже вся в синяках! Окошко такое маленькое, что видны только части предметов. И я чуть не свернула себе шею, проверяя, не свалился ли на дорогу саквояж. Это мамин саквояж, он ей очень дорог.

Мистер Коб выслушал этот поток слов, содержавший изрядную долю критики в его адрес, и сказал шутливым тоном:

— Если хочешь, поднимайся сюда, наверх. Никакой дополнительной платы я не возьму. — Он спустился на землю, взял девочку на руки, посадил вперед и сам сел на прежнее место.

Ребекка расположилась на новом месте, аккуратно расправила подол платья и положила зонтик между собой и мистером Кобом. Потом она сняла шляпку, стянула белые перчатки и сказала довольным тоном:

— Вот так лучше! Это действительно похоже на путешествие. Теперь я чувствую себя настоящей пассажиркой, а там, внизу, я была как курица в запертом курятнике. Мы ведь еще долго-долго будем ехать, да?

— Конечно, мы же еще только начали наш путь, — добродушно ответил мистер Коб, — нам ехать еще два часа с лишним.

— Только два часа! — разочарованно вздохнула Ребекка. — Это будет половина второго, мама доберется до своей двоюродной сестры Энн, а на ферме дети уже пообедают и Ханна уберет со стола. Я кое-что взяла с собой поесть, потому что мама считает, что неприлично приезжать в дом голодной, тогда ведь тете сразу надо будет меня кормить. Хороший сегодня день, правда?

— Уж очень жарко. Ты бы раскрыла свой зонтик.

Ребекка расправила на скамейке подол платья и проговорила в ответ:

— Нет, не надо. Я никогда его не раскрываю на солнце. Розовый цвет ужасно выгорает. Я только в пасмурные дни выхожу с зонтиком, да и то по воскресеньям. А как только выглянет солнце, я его сразу прячу. Это самая дорогая для меня вещь на свете. Я очень его берегу, этот зонтик.

Тут в неповоротливом уме мистера Коба промелькнула мысль, что у него под боком примостилась птичка не того оперения, к которому он привык в своей повседневной жизни. Он положил кнут, вытянул ногу, снял шляпу, заложил за щеку изрядную порцию табака и, приведя таким образом в порядок свои мысли, впервые посмотрел на пассажирку. В ответном взгляде девочки читались дружелюбие и детское любопытство.

Миткалевое выцветшее платьице с надставленным лифом было очень опрятным. Из узкой горловины выглядывала худенькая загорелая шейка, а головка девочки казалась слишком маленькой, чтобы выдерживать густые черные волосы, заплетенные в толстую, доходящую до талии косу. На ней были странная соломенная шляпка с козырьком — совсем не детский фасон — и старенькие украшения, начищенные по случаю визита к родственницам. Шляпку украшали бант цвета буйволовой кожи и пучок иголок дикобраза, черных с оранжевым, которые торчали над самым ухом, придавая пассажирке весьма необычный вид. Черты ее лица не отличались ничем особенным; на то, какие у нее нос, подбородок, щеки, мистер Коб не обратил внимания. Но зато глаза… Под сводами красивых бровей они полыхали подобно двум звездам, озаряя все вокруг себя. Это был взгляд существа, любознательного настолько, что казалось, его любознательности не было предела. Пристальный взгляд девочки был запоминающимся и таинственным. Смотрела ли она на какой-то предмет, на природу, на человека — создавалось впечатление, что за внешней формой она усматривает что-то еще. Однако описать, определить ее глаза не представлялось возможным. Школьный учитель и священник в Темперансе пытались это сделать, но не сумели. Молодая художница, которая приезжала на лето рисовать с натуры красный амбар, разрушенную мельницу и мост, позабыла все местные достопримечательности, увидев Ребекку, и ей захотелось во что бы то ни стало запечатлеть лицо девочки — маленькое, простое личико, освещенное парой поразительных глаз; в них таилось столько скрытой силы и проницательности, что каждый, кто в них заглядывал, чувствовал, что эти глаза видят его насквозь.

Мистер Коб, однако, был далек от столь высоких материй. Он лишь сказал на другой день своей жене, что одна девочка так посмотрела на него, что чуть не убила его своим взглядом.

— Мисс Рос, молодая дама, которая пишет красками, подарила мне зонтик, — заговорила Ребекка после того, как рассмотрела лицо почтальона. — Обратите внимание на эту розовую гофрированную оборку. А эти белые наконечник и рукоятка — они из настоящей слоновой кости! На рукоятке как будто шрамы. Я не проследила за Фанни, и она жевала и сосала эту рукоятку. Потом я уже ей больше этого не позволяла.

— Фанни — это твоя сестренка?

— Да, одна из сестер.

— Сколько же их у тебя?

— Нас всех вместе — сестер и братьев — семеро. Вы знаете такой стишок?

Мы все время читаем его в школе, и ребятам он уже до смерти надоел. А моих сестер и братьев зовут вот как. Самая старшая — Ханна, дальше иду я, потом Джон, потом Дженни, потом Марк, потом Фанни, а потом Мира.

— Хорошо, когда такая большая семья.

— А другим кажется, что она уж слишком большая! — проговорила Ребекка с такой недетской печалью, что мистер Коб пробормотал: «Ну и ну!» — и положил за щеку большущий брикет табака.

— Они все такие хорошие, но маме с нами много заботы, и денег много уходит на еду, — журчала она, как ручеек. — Мы с Ханной много лет только и делали, что клали малышей в кроватку и вынимали оттуда. Но это закончилось. Теперь нам хорошо: дети выросли, залог мы погасили.

— Но, наверно, у мамы еще кто-то будет?

— Нет, нас уже не прибавится. Так мама сказала, а она всегда выполняет свои обещания. После Миры дети уже не появлялись, а Мире сейчас три года. Папа умер в тот самый день, когда родилась Мира. Тете Миранде хотелось, чтобы в Риверборо привезли Ханну, а не меня. Но мама ею дорожит, она лучше управляется по хозяйству, чем я. То есть Ханна лучше все делает. Но я маме сказала перед отъездом, что если в мое отсутствие еще появится маленький, то чтобы за мной прислали, и тогда мы с Ханной будем сидеть с маленьким, а мама будет готовить и работать на ферме.

— А, так вы живете на ферме. Где же она? Это там, откуда мы едем?

— Нет. По-моему, оттуда до фермы тысяча миль. Мы ездим из Темперанса на повозках. Добираемся до кузины Энн и там ложимся спать. Потом встаем и доезжаем до Мейплвуда, это где станция. До нашей фермы отовсюду далеко. Правда, от школы и Дома собраний — они в Темперансе — всего две мили до фермы… Ехать с вами наверху так же хорошо, как взбираться на колокольню при Доме собраний. Я знаю одного мальчика, который лазил на эту колокольню. Он говорил, что с высоты люди и коровы кажутся какими-то мушками. Мы еще ни одного человека не встретили по дороге. А коровы меня разочаровали — они вовсе не кажутся такими маленькими, как он говорил. Они такие же большие, как всегда. Вечно мальчишки рассказывают всякие небылицы, а мы, как дурочки, верим всему, что они говорят. И совсем они не залезают высоко, и не уходят далеко, и не оставляют дом надолго, и не бегают они быстро — все это неправда!

Мистер Коб вытер губы тыльной стороной ладони и открыл от изумления рот. У него было такое чувство, словно он прыгал с вершины на вершину, едва успевая переводить дыхание.

— Я что-то не могу сообразить, где ваша ферма, — сказал Коб, — я в Темперансе вообще-то бывал, даже случалось пожить там. Как зовут твоих…

— Рэндаллы. Маму зовут Аурелия Рэндалл. А мы — вот, по порядку: Ханна Люси Рэндалл, Ребекка Ровена Рэндалл, Джон Галифакс Рэндалл, Дженни Линд Рэндалл, Маркус Рэндалл, Фанни Эльстир Рэндалл и Миранда Рэндалл. Половину из нас называла мама, а другую половину — папа. Что касается Миры, то тут оба согласились, что ее надо назвать в честь тети Миранды — это которая в Риверборо. Они думали, что это будет к добру. Оказалось, что нет… Теперь мы зовем ее просто Мирой. Вообще, нас всех называли в чью-нибудь честь. Ханну — в честь героини одной детской книжки. Меня — в честь сразу двух героинь Вальтера Скотта. Вы читали «Айвенго»? Там есть Ребекка и леди Ровена. Джон Галифакс — это тоже был герой книги. А Марка назвали в честь его дяди — маркиза де Лафайета. Он умер рано, как и его брат, потому что они были близнецы. Близнецы многие умирают в молодости, а если рождается тройня, то они вообще долго не живут. Вы это знаете, мистер Коб? Мы его, конечно, зовем не Маркусом, а просто Марком. Дженни назвали в честь одной певицы, а Фанни — это была такая очень красивая танцовщица. Но мама с этими двумя именами попала впросак. Потому что Дженни, когда начинает петь, фальшивит в каждом такте. А Фанни у нас такая неуклюжая, что ее прозвали колченожкой. Мама хотела переназвать их — Джейн и Фрэнсис. Но не решилась, потому что папе это не понравилось бы. Мама говорит, что мы всю жизнь должны у покойного папы просить прощения. И что, если бы мы его слушались, он был бы еще жив. Ну вот, я, наверно, все про нас рассказала, — закончила Ребекка весьма серьезно.

— Да, больше уж нечего прибавить, — отозвался мистер Коб. — Похоже, твоя мама все имена разобрала. А у тебя, однако, отличная память. Не иначе, с уроками у тебя никаких трудностей.

— Почти никаких. Главная трудность, что ходить на них надо в туфлях. Вот эти почти новые, но мне их хватит на полгода, не больше. Мама велит беречь, а как беречь? Разве что снимать и идти в школу босиком. Но в Риверборо я так не смогу, мне стыдно будет перед тетей Мирандой. Я, как только приеду и устроюсь у тети, сразу пойду в школу. А через два года поступлю в специальную школу для девочек. Мама считает, что меня там хорошо подготовят. Я собираюсь стать, когда окончу эту вторую школу, художницей, как мисс Рос. Во всяком случае, мне этого хочется. А мама считает, что я должна учить детей.

— Послушай, а ваша ферма — это не у старого Хобза?

— Нет, наша ферма Рэндаллов. Так, во всяком случае, называет ее мама. А я ее называю «Солнечный ручей».

— Главное, знать — где. А как называется — не все ли равно? — категоричным тоном заявил мистер Коб.

Сверкающие глаза Ребекки вперились в него чуть ли не с укоризной.

— Вот, ивы как все! Очень даже важно, как называются вещи. Когда я говорю «ферма Рэндаллов», вы представляете себе, какая она?

— Ну, нет, едва ли, — пробормотал Коб.

— А когда я говорю «ферма Солнечный ручей», — тогда?

Мистер Коб сразу почувствовал себя рыбой, взятой из родной стихии и брошенной задыхаться на берегу. Он непременно должен был дать ответ, потому что глаза Ребекки насквозь прожигали его, он даже ощутил жжение в лысине у затылка.

— Должно быть, у вас там ручей протекает.

Ребекка была разочарована, но разочарована слегка, не безнадежно.

— Ну, ну! Пока еще не горячо, но слегка потеплело. Да, в самом деле, там есть ручей, но это не обычный ручей. У него по бережкам молодые деревца и кустики, он мелкий-мелкий и так хорошо журчит… У него белое песчаное дно с блестящими камушками. Как только покажется солнце, ручей сразу его ловит и поэтому весь день сверкает, искрится! А у вас не урчит в животе? У меня — да. Я так волновалась, что мы упустим дилижанс, что даже не смогла съесть свой завтрак.

— Ну, так ты позавтракай. Я пока не буду. Вот приеду в Миллтаун, там выпью кофейку с пирожным.

— Вот бы мне увидеть Миллтаун! Мне кажется, он даже больше и красивее, чем Уорехам. Он, наверно, такой, как Париж. Мисс Рос рассказывала мне про Париж. Она купила там вот эти вещи — розовый зонтик и бисерный кошелек. Посмотрите, какая у этого кошелька застежка. У меня тут двадцать центов, и мне их надо растянуть на три месяца. Это на бумагу, чернила и почтовые марки. Мама говорит, что тетя Миранда не сможет тратиться на эти вещи, потому что и так она меня будет кормить, одевать и платить за мои учебники.

— Да, но это неправда, что Париж большой город, — пренебрежительно констатировал мистер Коб. — Во всем Мэне нет более скучного города. Я много раз там был.

Ребекке снова пришлось разъяснить мистеру Кобу, тактично и спокойно, однако решительно и твердо.

— Я имела в виду не этот Париж, а столицу Франции, туда надо добираться пароходом, — начала она поучительно, — и у меня в учебнике географии написано про французов, что они веселые, обходительные, любят танцы и легкое вино. Я потом спрашивала у учителя, что такое легкое вино, и он объяснил, что это похоже на молодой сидр или, скажем, на имбирную шипучку. Я иногда закрою глаза и представлю себе Париж. Вижу много красивых дам: они весело танцуют и у всех розовые зонтики, бисерные кошельки… А важные господа тоже с ними танцуют и попивают имбирную шипучку. А вы можете открытыми глазами смотреть на Миллтаун!

— И Миллтаун тоже не бог весть что за город, — произнес Коб с видом человека, перебывавшего во всех городах мира и не увидевшего там ничего особенного. — Вот погоди, я сейчас брошу эту газету на крыльцо мисс Браун.

Ш-ш-ш! И газета приземлилась там, где подобало, — на кукурузной циновке перед дверью, затянутой сеткой от москитов.

— Ух, как здорово! — в восторге закричала Ребекка. — Вы прямо как тот метатель ножей, которого Марк видел в цирке. Вот если бы целая улица была из таких домов, и везде циновки у дверей, и на каждую циновку чтобы вы кидали газету!

— Бывало, мне случалось и промахнуться, — проговорил мистер Коб с горделиво-лучезарной улыбкой. — Если твоя тетя Миранда позволит и если дилижанс будет свободен, я тебя свожу этим летом в Миллтаун.

Трепет приятного возбуждения охватил все существо Ребекки — от новых туфель до соломенной шляпки и черной косы. Она пылко припала к коленям мистера Коба и проговорила сквозь слезы изумления и радости:

— Подумать только! Я увижу Миллтаун. Это все равно как если бы явилась Дева Мария, выслушала все мои желания и тут же исполнила! Вы читали «Золушку», «Желтого карлика», «Заколдованную лягушку», «Золотокудрую волшебницу»?

— Нет, — после непродолжительного раздумья робко выговорил мистер Коб. — Как-то мне не приходило в голову заняться чтением таких книг. А ты-то — когда ты успела столько прочесть?

— Ах, я много читала всяких книг — и папиных, и мисс Рос, и у разных моих учителей, и все, что выдают в библиотеке воскресной школы. Я читала «Фонарщика», «Вождей кланов», «Айвенго», «Наследника мисс Рэдклифф», «Кору, жену доктора», «Дэвида Копперфилда», «Золото Чикери», «Жизнеописания» Плутарха, «Тадеуша из Варшавы», «Странствие пилигрима», еще много всякой всячины. А вы какие книги читаете?

— Из этих книг я ни одной не читал. А раньше много читал. Я и теперь читаю разные альманахи: «Уик Аргус», «Агроном штата Мэн»… Вот мы проехали реку, теперь будет пологий подъем, и когда въедем наверх, то увидим колокольни Риверборо. Я ведь живу всего в полумиле от вашего кирпичного дома.

Ребекка вдруг принялась нервно перебирать подол и ерзать на сиденье.

— Я совсем не думала бояться, — беспокойно проговорила она, — но, кажется, я все-таки побаиваюсь — так, самую малость… Когда вы сказали, что дом уже близко, мне стало страшно.

— Ну что, вернемся к маме? — в шутку спросил мистер Коб.

Ребекка бросила на него взгляд, исполненный отваги, и гордо проговорила:

— Ни за что я не пойду на попятный! Мне страшновато, это правда, но ведь стыдно бежать. Хотя войти в дом к тетушке — это все равно что спуститься в темный подвал. Там кто угодно может повстречаться: людоеды, великаны — я уже говорила на эту тему с Ханной — или же эльфы, красавицы, заколдованные лягушки. А тут, в деревне, есть главная улица, как в Уорехаме?

— Ну, пожалуй, можно назвать главной ту улицу, где живут твои тети Сойер, но только на ней нет ни магазинов, ни мельниц. Это ведь жалкая деревушка, где на всех жителей одна лошадь. Вот если переплыть на лодке на тот берег, там еще есть на что поглядеть.

— Жаль! — вздохнула девочка. — А как было бы здорово проехать по настоящей главной улице, сидя вот так же высоко, и чтобы еще была пара великолепных лошадей, И у меня над головой розовый зонтик, и чтобы весь город восхищался: «У кого это такая сирень? Кто хозяйка этого чудесного плетеного саквояжа?» Как будто красивая богатая дама выехала себя показать… Прошлым летом в Темперанс приезжал на гастроли цирк, и утром было устроено шествие. И мама нас повела, чтобы мы посмотрели хотя бы шествие, потому что на представление не было денег. Миру мы привезли с собой в колясочке.

Мимо нас вели прекрасных лошадей, везли зверей в клетках, клоуны скакали верхом. А в самом конце ехала маленькая, красная с золотом, карета, запряженная двумя пони, и в ней на бархатном сиденье расположилась укротительница змей в атласном платье с блестками. Вы знаете, мистер Коб, это была несравненная красавица: просто дух захватывает и холод пробегает по спине, когда на нее смотришь. Вы понимаете, что это значит? Было у вас в жизни что-то такое, от чего вы так же не могли опомниться?

Мистер Коб в самом деле не мог опомниться и только, желая как-то выкрутиться, пробормотал:

— Я что-то не помню никаких таких особенных парадов, у нас их и не было. Вот постой-ка! Я сейчас положу кнут, распрямлюсь, и мы помчимся. Ты положи себе на колени сирень, раскрой свой зонтик, и родственники будут на нас глазеть не отрываясь!

Девочка после этих слов просияла от радости, но потом вдруг изменилась в лице:

— Я забыла… Мама ведь меня сажала не с вами, а туда, в дилижанс. Может быть, она хотела, чтобы я сидела внутри, когда мы приедем к тете Миранде. Наверно, в дилижансе вид у меня более светский. Сейчас я подскакиваю, подол у меня разлетается, а так я открою дверцу и чинно выйду наружу, как заправская пассажирка. Пожалуйста, остановитесь на минуточку, я пересяду.

Возница ласково осадил лошадей, взял пассажирку на руки и пересадил вниз, а потом положил рядом с ней букет сирени и зонтик.

— Ну вот, мы совершили большое путешествие, и теперь мы добрые, старые знакомые. Ты не забудешь про Миллтаун?

— Ни за что! — горячо воскликнула Ребекка. — Вы ведь тоже будете помнить, правда?

— Конечно! Богом клянусь, — торжественно произнес мистер Коб, забираясь обратно на свой насест, и, пока дилижанс громыхал по сельской улице между зелеными рядами кленов, все глядевшие из окон домов видели маленького загорелого эльфа в ситцевом платье с буфами, одной рукой прижимавшего к себе огромный букет, а другой державшего зонтик. Самым любознательным удалось проследить, что дилижанс подъехал к боковому крыльцу старого кирпичного дома. Ситцевая складочка поднималась и опускалась над сильно бьющимся сердцем, щеки то бледнели, то краснели, и слезы затуманивали пару блестящих глаз — путешествие Ребекки подошло к концу.

— Стало быть, дилижанс повернул к девочкам Сойер и зашел с бокового крыльца, — говорила миссис Перкинс своему мужу. — Это, должно быть, племянница из Темперанса. Они, насколько я помню, когда писали Аурелии, то звали к себе старшую, Ханну. Но Аурелия отвечала, что ей больше хотелось бы позаботиться о Ребекке. Девочкам ведь все равно, на кого потратить деньги. Так что это приехала Ребекка. Для нашей Эммы Джейн это была бы хорошая компания, вот только я не верю, что Ребекку выдержат три месяца. Она смуглая, все равно как индеец, и без конца что-нибудь затевает. Говорят, будто бы один из рода Рэндаллов был женат на испанке, кажется, тот самый Рэндалл, который учил в пансионе языкам и музыке. И сын их Лоренцо был такой же смуглолицый. Ну, и эта девочка тоже. Впрочем, испанская кровь — это совсем неплохо. Испанки в большинстве своем порядочные женщины.