Реликт

Спасение мира — очень скучное занятие

Минуты две были слышны только урчание двигателя и шуршание шин.

— Львы живут прайдами и охотятся группой, — внезапно сказала Стелла.

Умная. Хотя это я и так знал.

— Верно. Именно групповой охотой они нам так ненавистны. Быть доминирующим суперхищником и охотиться группой… Не знаю, применимо ли слово «подлость» к неразумным животным — но, в общем, как раз потому мы всегда считали их своими главными врагами. Доминирующие хищники должны драться друг с другом один на один и охотиться в одиночку. Охотиться группой — удел слабых. Таких, как волки или гиены. Для крупного сильного зверя это… совершенно неприемлемо.

Стелла хихикнула с ехидцей.

— А забивать жертву монтировкой, перед тем спутав ее сетью, «кодекс суперхищника» позволяет?

Я вздохнул.

— С равными я дерусь честно. Ни разу в жизни я не применил человеческое оружие против медведя и большую часть боев с кошачьими не применял свой смертельный укус. В половине боев с хищниками я одержал победу без убийства. Но львы… Львы это другое. Это очень личное. Я мечтаю однажды убить последнего льва на планете. Хотя, вообще говоря, мечтать нам зачастую не дано.

— Львы убили кого-то из твоих?

— Да… моя мать погибла, защищая меня от трех пещерных львов. Они все тоже погибли, но у матери не было шансов выжить. А я был молод и тяжело болел. Все происходило на моих глазах, и я ничего не мог сделать… По мере жизни то, что было сто лет назад, окутывается туманом. То, что происходило тысячу лет назад, и не одну, остается в памяти в очень общих чертах, так, будто это происходило не с тобой, а кто-то рассказал тебе… Но моя мать… я уже не помню ее лица. Помню только ее тепло и заботу… И ее последний бой. Я помню и свои отчаяние, горе и боль, словно это произошло месяц назад. Так что мое желание, чтобы каждый убитый мною лев страдал, ты, я полагаю, поймешь.

— Давно это было?

— Давно. Вы, кроманьонцы, только-только появились в Европе.

— И за столько тысяч лет ты так и не смог простить?

Я покачал головой.

— С прощением у нас все еще хуже, чем с ложью. Мы на это физически не способны, как мне кажется.

Стелла саркастично хмыкнула.

— А, ну это я знаю, что с ложью у тебя дела обстоят лучше, чем с прощением. Когда именно ты лгал? Когда говорил, что простишь меня, или когда говорил, что не способен прощать?

Я усмехнулся.

— Я не лгал. Я действительно прощаю тебе то, что ты пыталась меня убить. Я прощаю тебе то, что твоя машина красного цвета. Я прощаю тебе, что твои имя начинается на «С», а фамилия — на «Ф». Я прощаю тебе, что небо синее, вода мокрая, а снег холодный. В общем, я легко и непринужденно прощаю тебе абсолютно все то, за что никогда не держал зла.

— В смысле? Не держал зла, но в живот пырнул?

— Меня можно вынудить на жестокость, спровоцировать на насилие, заставить защищаться… Но я никогда не ненавидел людей, которые пытались меня убить. Я не вижу тут повода для обиды. Я — хищник. Вы — добыча. Хищнику естественно есть добычу, а добыче естественно пытаться убить хищника, таков порядок вещей. Ненависть — это эмоция, которая заставляет добычу враждовать с охотником. Но я — охотник, я не враждую со своей едой, кроме собственно охоты ради пропитания. И поэтому мы в большинстве своем не способны ненавидеть. И даже наша вражда со львами не была ненавистью, это мой личный «пунктик», и только потому, что в той ситуации я сам оказался жертвой. Ничего подобного я никогда ни к кому не испытывал. Если не умеешь ненавидеть и копить обиду — то и уметь прощать незачем.

Стелла потерла живот.

— Свежо предание, да верится с трудом.

— Понимаешь, Стелла, я убиваю зачастую очень быстро. Я умею это делать. Обычно в аналогичной ситуации я бью ножом в сердце, в горло, перебивая позвоночник, в висок, в глаз, в рот, снизу в челюсть, чтобы пробить нёбо и поразить мозг. Ломаю или сворачиваю шею, вырываю горло… Я знаю много способов убить быстро и наверняка. А удар в живот случился не от желания причинить тебе мучительную смерть, а от нежелания убивать. Необходимость убить врага вступила в конфликт с нежеланием делать это, и получился промежуточный результат — удар, убивающий не мгновенно. Из-за чего тебя и спасли.

— Вау… Теперь я должна поверить еще и в твою врожденную доброту?

— Не приплетай доброту туда, где все объясняется и без нее. Ты оказалась молодой девушкой, то есть самкой в детородном возрасте. Запретной добычей. Мудрый охотник не ест фертильных самок своей малочисленной еды, если не хочет впоследствии сдохнуть от голода. Будь это иначе — тут сейчас не было бы ни меня, ни тебя, ни этой машины, ни этого шоссе. В природе не существовало бы ни нас, ни вас. Мы ели вас по необходимости — но при этом заботились о вашем выживании, следили за сохранением поголовья… Кроме того… Понимаешь, у нас вообще, как бы странно это ни звучало, существует некая тяга к молоденьким особям нашей добычи противоположного пола. Симпатия, эмпатия, что-то такое. Просто самый простой способ внедриться в стадо или семейную группу людей для меня — через молоденькую девчонку. Наблюдаешь за стадом, ищешь чуть отбившуюся от стада самочку и появляешься перед ней. Быстро завоевываешь ее симпатию тем или иным способом — и она сама приводит тебя к своему стаду. К чужаку, которого привела своя дочь, доверия больше, чем просто к чужаку. Вуаля. Дальше разборка с кем-то из крутых мужчин, чья это была самочка — и вот в стаде новый альфач, которого старики, желающие своей дочурке мужа посильнее да покруче, признают своим. Дело сделано. А еще проще — если девчонка совсем юна и пока не имеет партнера, тогда можно присоединиться к стаду даже без драки.

— Хм… И это действительно работало?

— Это и по сей день работает. В общем, чтобы быстро завоевывать симпатию девчонки, нужно эту самую симпатию чувствовать на самом деле, она не раскусит игру, если чувство настоящее. Такое же приспособление, как и внешнее сходство. Ну вот этот рефлекс и сработал в нашем инциденте. За всю мою жизнь мне несколько раз приходилось убивать молодых женщин, когда те не оставляли мне совсем никакого выбора… Но ты первая девчонка, которая пыталась меня убить. Не делай так больше, ладно? Или хотя бы подожди несколько лет и повзрослей немного.

— Я над этим подумаю, — сказала Стелла.

— А теперь сделай одолжение — притормози у той закусочной и купи мне пару бургеров. Я так и не позавтракал сегодня.

— Эх-х-х… Ладно. И надо себе записать не ходить с тобой в зоопарки и цирки.

Я усмехнулся.

— Лев в клетке — чужая добыча. За многие тысячи лет я хорошо усвоил, что не стоит посягать на чужую добычу без крайней необходимости.

На следующий день на утреннем брифинге выяснилось, что Войс умудрилась найти прямо в этом же городе человека, очень похожего на одного из «кандидатов в андроиды», но несколько более старого: кандидату, видному корпоративному деятелю, около сорока пяти на вид, по официальной биографии — сорок четыре, а найденному человеку — примерно пятьдесят. Однако поразительное сходство не заметить нельзя.

— Поразительно, — сказала Ева. — Войс, как вам это удалось?

— Эм-м-м… — замялась Войс.

— Она взломала наши сервера изнутри, сделала из них свою «бот-сеть», — мрачно сказал Рик, — и запустила на ней нейросеть Зеродиса.

Ева и Морти уставились на Войс с неприкрытым осуждением.

— Так я это, ради спортивного интереса и тренировки, — с невинным выражением лица ответила Войс. — Все равно вы не используете свои вычислительные мощности на сто процентов, не пропадать же добру?

— Давайте чтобы это было в последний раз? — не то предложила, не то потребовала Ева.

— Да-да, конечно.

Вызвали лидера оперативной бригады, «Быка», и начали решать, как провести проверку. Обсуждение длилось полчаса, и я уже предвкушал хоть какое-то развлечение, поскольку Ева очень хотела опробовать в деле меня или Стеллу, а лучше сразу обоих.

Однако через полчаса поступил звонок от агента, который уже успел навести справки. Оказалось, что цель имеет семью и уже взрослого сына, сказочного оболтуса, не сказать еще хужей, сильно похожего на отца. Более того, цель живет в этом городе всю жизнь и имеет одноклассников, сотрудников, коллег и так далее, которые его знают много лет.

Эта информация была получена легко и просто, по большей части из интернета. Затем агент нашел и позвонил нескольким людям из круга знакомств цели, таким образом, для расследования агент даже не выходил из своего кабинета.

— Интересный сбой, — заметил Морти. — Мне казалось, нейросеть не должна реагировать на людей, на которых в интернете так много информации.

— А это не та нейросеть, — ответила Войс. — Это моя собственная, я ее в порядке эксперимента написала. У нее другая функция.

— Какая? — оживился Рик.

— Давайте предположим, что пришельцы… ну, например… кузнечики. У них лица кузнечиков, они идентифицируют друг друга как кузнечики. Художник-человек может нарисовать портрет несуществующего человека из головы, без модели. Художник-кузнечик, скорей всего, не сможет. Даже у людей часто бывает так, что люди иной расы кажутся на одно лицо. Многие белые или черные даже не умеют различать азиатов, то есть китайцев, корейцев, японцев, таиландцев и прочих, хотя они разные.

— Вы имеете в виду, что пришельцы для создания неотличимого от человека андроида вынуждены использовать в качестве модели реального человека? — ухватила мысль Ева.

— Верно. При этом самым рациональным ходом будет взять совершенно никому не известного человека, ничем не выделяющегося, сделать с него копию и выждать несколько лет, чтобы модель постарела и андроид перестал быть точной копией. Более того, можно делать копию с постепенно стареющей модели периодически и таким способом получать «естественно стареющего» андроида. Потому я запустила нейросеть в режиме поиска лиц, похожих на прогнозируемое устаревание наших вероятных кандидатов.

— Хм… И правда, — согласился Морти. — Если снятие копии происходит скрытно и дистанционно — убирать модель не нужно и даже вредно. Получается, что мы имеем новый критерий для поиска андроидов: наличие человека, выглядящего как постаревший кандидат.

На этом брифинг закончился, а я грустно вздохнул: спасать мир, оказывается, просто трындец как скучно!

Двадцать минут спустя, когда я в столовой заедал печаль большим куском зажаренной на гриле грудинки, ко мне подсела Войс.

— Привет еще раз, — сказал я, — хочешь мясца?

Она усмехнулась:

— Это так ты в доисторические времена подкатывал к женщинам, которых планировал съесть?

Я хмыкнул:

— В доисторические времена я всячески избегал есть женщин. По многим причинам. Но частично ты права, это был один из основных методов «подката». Ищешь стадо людей, занимающихся собирательством, ждешь, пока от основной массы в сторону отобьется симпатичная самочка и аккуратно подкатываешь со словами «привет, ты мне нравишься. Хочешь кушать?». Вот прямо так, слово в слово, только без «привет», тогда такого слова просто не существовало. Делишься с ней мясом — и вуаля, она уже твоя и ты в ее стаде. Тогда нравы были простые, к мужчинам предъявлялось лишь два требования — уметь добыть мясо и уметь отбиться от хищника. И никаких вопросов к методу входа в Фейсбук.

— Угу… И бедняжки даже не подозревали о происхождении того мяса, которым ты их угощал…

Я хмыкнул:

— А вот и нет. Во-первых, в те времена каннибализм был нормой. Даже те общины и стада, которые такого не практиковали, могли употребить в еду убитого врага в самом крайнем случае или даже съесть погибшего соплеменника. Кроме того, если, предположим, им удавалось убить мужчин враждебного племени или группы, то молоденьких девочек и детей зачастую забирали себе. Таким образом, всегда был большой риск напороться на девчонку, которая умеет отличить человечину на вкус, даже если ее группа не практикует каннибализм, а тогда хорошего приема ждать не приходилось. Во-вторых… понимаешь, чем лучше я вливался в человеческое стадо, тем меньше мне приходилось есть его представителей. Я — узкоспециализированный хищник, я не могу охотиться ни на кого, кроме людей. Другую добычу мне просто не поймать. Но оказалось, что вы, люди, освоили охоту кучей способов. Затесавшись в группу или племя, я ходил с ними на охоту, а они снабжали меня оружием, и оно, оружие, в корне изменило правила игры. Люди перестали быть основой моего рациона, пока я находился среди них и вместе с ними охотился на животных. Человеческое стадо превратилось в мой резервный запас еды на черный день, которое я не только не расходовал без крайней нужды, но и защищал от других хищников. Так что если ты видишь во мне зверя, питающегося людьми — то это не совсем так. Да, я и по сей день ем людей, но только в том случае, если они лично мне несимпатичны или враждебны. Последняя ситуация, когда я против своей воли был вынужден съесть случайного прохожего, не сделавшего зла ни мне, ни моему окружению, случилась еще во времена, когда вы делали оружие из бронзы.

Войс мрачно хихикнула:

— А сколько случайных прохожих ты съел по своей воле?

Я вздохнул.

— Знаешь, почему вы выжили, а неандертальцы вымерли?

Она нахмурилась сильнее.

— До знакомства с тобой я была уверена, что они проиграли борьбу за выживание более прогрессивному виду, который приручил пса, освоил огонь, изобрел лук…

Я покачал головой:

— Более прогрессивным видом были неандертальцы. Они были умнее вас, у них были более развиты чувства, они были физически сильнее и выносливее. Неандертальцы метали тяжелые копья намного дальше вас, что в лесу имело решающее значение. Правда, у вас были длиннее ноги, вы выигрывали в мобильности, а она имела колоссальное значение. Но все ваши изобретения были лишь костылями, призванными компенсировать вашу слабость. Вы выжили благодаря всего лишь одному-единственному изобретению… Вы придумали имена, а у неандертальцев их не было.

— В смысле?

— Личные имена — это то, что отличало нас, вершину пищевой цепи, от всего живого под нами. Когда оказалось, что имена есть и у вас… Знаешь, что у всяких там яйцеголовых, ставящих эксперименты на крысах, есть правило не давать подопытным имена или клички? Вот и с нами то же самое. Нам стало трудно вами питаться. Если б имена появились не у вас, а у неандертальцев — мир был бы населен крепкими, относительно коротконогими людьми, а от стройных кроманьонцев остались бы только скелеты в музеях. Мне психологически сложно есть того, у кого, как и у меня, есть имя… если только этот кто-то не стал мне неприятен. Помнишь, я рассказывал историю про сосиски без мяса? Думаешь, я голодал бы так долго, если б мог есть людей без зазрения совести?

— Да уж, внезапное откровение — от хищника, специализирующегося на поедании людей…

Я вздохнул.

— Войс, ты много хищников в жизни видела?

— Лично или вживую?

— Неважно. Многие из них обладали разумом или хотя бы рациональным мышлением, достаточным для успешной учебы в школе? Нет, наверное. Так стоит ли судить о носителе разума по неразумным тварям, с которыми меня объединяет только плотоядность?

— Резонно. Слушай, я вообще по делу пришла. Держи вот.

Я вытер пальцы о салфетку и взял в руки небольшой черный смартфон.

— Хм… Зачем это мне? У меня есть телефон.

— Этот — особенный. Через него Зеродис сможет с тобой общаться без риска прослушивания. Тут особенная система шифровки и обработки сигнала.

— Зачем Зеродису общаться со мной и зачем мне общаться с ним? Я бы при встрече не отказался приложить его головой о край унитаза — за все те проблемы, которые у меня из-за него появились, и дополнительно по разу за каждую девчонку из моего «гарема», которую мне пришлось оставить. Короче, унитазу была бы труба.

Войс замялась:

— Ну, насколько я понимаю — он не спецом. Вот, к слову, ты с этого телефона можешь напрямую обсуждать с ним свои претензии.

Я вздохнул.

— Понимаешь, Войс, иногда недостаточно взломать чей-то компьютер. Зеродис узнал, как я захожу в Фейсбук, но он не был у меня дома и не видел, что рядом с компьютером у меня лежит бумажка с пошаговой инструкцией, как заходить в Фейсбук через Гугл… Я не смогу пользоваться никакими шифровальными устройствами и программами. У меня мозг устроен иначе. Мне сложно.

С этими словами я наклонился и начал внимательно смотреть под стол.

— Что ты там увидел? — насторожилась Войс.

— Смотрю, как мои шансы переспать с тобой закатываются под плинтус.

И тут она прыснула.