Ресницы

Сны, висящие непосредственно над землей,

пожираются нами при помощи ложки прозрачной,

уплотненное время, стоящее между зарей

и восходом, которое нравится новобрачным,

пуленепробиваемо. Дождь, начиная с шести,

к девяти окончательно выглядит страшной водою,

протекающей в сторону слова «прости»,

заслоненного полуполярной звездою.

Изгибаясь в земле, червяки изгибают ее,

и она по ночам не червива, а волнообразна –

так, наверное, мумия, обожравшаяся мумие,

оживает частями, что само по себе – безобразно.

Сытый воздух стоит, не давая себя подышать.

Вот старуха хотела скончаться, но просуетилась.

Что родился ребенок – вторично. Первично, что мать

появилась, пока пуповина рвалась и светилась.

Жизнь пытается жить, но ее разрывает судьба.

Муравьи охраняют детей. А, пока в колыбелях

те орут, к ним почти наклонилась не то чтоб вода,

но какая-то влага. В своих бесконечных постелях

спят отцы. Тугоухие змеи ползут по траве.

Арифметика пыли равняется запаху рощи.

Мне становится страшно и, стало быть, весело мне,

потому что так – проще.

Слева утро шумит, начиная свое молоко,

Справа – трудно сказать, но, наверное, светятся мухи.

Начинается все, что дается на свете легко, –

начинаются муки…