Ричард Львиное Сердце: Поющий король

Глава третья НАСЛЕДСТВО ПОКОЙНОГО ГВИЛЬЕЛЬМО

Покуда короли Англии и Франции завтракали, подоспел и посол от короля Сицилии, хозяина здешних мест Танкреда, который пригласил обоих монархов на ужин в королевский дворец.

— Самые радости начнутся для тебя, едва ты заговоришь с этим скупердяем о наследстве для бедняжки Жанны, — сказал Филипп Ричарду, когда посол, выполнив поручение, удалился.

— И тем не менее разговор сей неизбежен, и Танкред по своей воле или по моей, но отдаст Жанне все, что ей причитается, — отвечал Ричард.

— Не только Жанне, но и тебе, — улыбнулся Филипп. — Какая там доля твоя? Чуть ли не треть, если я не ошибаюсь?

— И эта треть нужна мне позарез, — утирая губы льняной салфеткой, прорычал король Львиное Сердце.

— Еще бы! Сколько ты потратил на закупку нового флота в Марселе?

— Почти все деньги, эн Филипп! Почти все!

— А на красотку в Генуе? — лукаво сощурился король Франции.

— Все, что оставалось, — засмеялся король Англии.

— Тогда и впрямь следует потрясти прижимистого норманна.

Про то, что денег не осталось совсем, Ричард, разумеется, приврал. Кое-что еще сохранилось, но этого кое-чего было так мало, что и впрямь позарез требовалось вытрясти из короля Сицилии причитающееся наследство.

Сицилийское королевство было основано сто лет назад норманнами — викингами, выходцами из Скандинавии. Эти доблестные разбойники, захватив остров, держали его в повиновении, и местные жители, преимущественно итальянцы, греки и арабы-сарацины, постепенно привыкли к владычеству северян. К тому же, если столицей викингов стала Мессина, столицей основного населения Сицилии по-прежнему считались Сиракузы.

До недавнего времени королем Сицилии был Вильгельм Добрый, сын Вильгельма Злого. Франки называли его Гийомом, а итальянцы — Гвильельмо. В этом году он помер, оставив брату Танкреду трон, а вдове — значительное наследство. Вдова Гвильельмо Доброго, Жанна, была племянницей Элеоноры Аквитанской и, стало быть, двоюродной сестрой сына Элеоноры, Ричарда Львиное Сердце.

Позавтракав в обществе короля Франции, Ричард отправился осматривать окрестности города ради выбора места для своего стана. Он удивился, узнав, что Сиракузы отсюда вовсе не видны, ибо расстояние до них весьма внушительное. Местность ему понравилась, и он выбрал винодельческое поместье неподалеку от греческого монастыря Сан-Сальваторе, стены которого ему показались внушительными, и в случае чего их можно было бы использовать для обороны, если тяжба с Танкредом выльется в выяснение, кто кого сильнее в бою.

— Ясное дело, эн Робер, — говорил король Англии коннетаблю ордена тамплиеров, — что Танкред не захочет расставаться с денежками и имуществом. Он может и Жанне вдолбить в голову, что я кутила и мот, который вмиг пустит наследство доброго Гийома на ветер. Остается только гадать, какие причины он выдумает для отказа мне. С этими норманнами нужно быть ко всему готовым. Разбойный нрав Вильгельма Завоевателя и первого короля Сицилии, Роже, по-норманнски Рогира, до сих пор еще не выветрился из их потомков. Так что не следует обольщаться, что все пройдет гладко.

— Скоро мы отправимся к нему? — спрашивал Робер, — Лагерь уже разбит почти полностью, мы часов семь находимся тут. Пора бы и прочесть «Отче наш».

— «Отче наш»? — усмехнулся Ричард, всякий раз удивляясь манере тамплиеров выражать простые вещи. Вместо того чтобы сказать «поесть», храмовники говорили «прочесть „Отче наш“». — А как будет «поспать»?

— Ангела-хранителя повидать.

— Ах да.

— Помню, я был очарован этим обычаем, когда меня посвящали в орден, — сказал Робер, и блаженное воспоминание осенило его лицо. — Мне выпало огромное счастье — четырнадцать лет исполнилось как раз в тот год, когда начался крестовый поход, в котором принимала участие и ваша матушка. Меня посвятили в рыцари и сразу — в новициаты ордена. И я отправился в Святую Землю. Иерусалим тогда принадлежал крестоносцам… О-хо-хо!.. Я наслаждался жизнью. Я был счастлив идти воевать с сарацинами. Я был влюблен в рыцарей Христа и Храма. Все во мне таяло, когда, начиная какое-нибудь дело, я произносил вместе с ними: «Не нам, не нам, но имени Твоему». Я чуть не лишился чувств, когда впервые, бросаясь в бой, воскликнул по тамплиерскому обычаю: «Босеан!»[16] Но больше всего мне нравилось вместо «лье» или «миля» говорить: «проехали столько-то псалмов», «отсюда дотуда столько-то псалмов»… Смешно было, когда о ком-то говорилось: «Он с утра до вечера читает и читает „Отче наш“».

— То бишь ест и ест без передышки? — рассмеялся король.

— Именно так, — со смехом кивнул тамплиер.

— А мне нравится, как у вас называется сражение, — Божья справедливость.

— Конечно. Разве война не Божие дело?

— Божие. Бертран де Борн хорошо преподал мне эту науку, — согласился Ричард.

— Помнится, у него были какие-то стихи про войну и про чирьи, — сказал коннетабль де Шомон, и Ричард, не дожидаясь просьбы, охотно прочитал отрывок из сирвенты де Борна, которую трубадур сочинил в свое время, подзуживая Филиппа-Августа начать войну против короля Генри, Ричардова отца:

— Славные строки, — похвалил Робер Медвежье Сердце. — Жаль, что я не умею запоминать стихи.

— Зато ты умеешь воевать, — похлопал его по плечу Ричард. — А это, судя по учению де Борна, гораздо почетнее.

Продолжая рассуждать о прелестях войны и бедствиях мирного времени, король Англии и его верный тамплиер, родившийся год в год и день в день с его отцом, новопреставленным королем Генри, отправились на ужин к королю Сицилии. Их сопровождали двенадцать лучших рыцарей Ричарда. В окружении своей свиты явился во дворец Танкреда и Филипп-Август.

— Войны — кошмар, войны — беда… — весело бормотал Ричард, входя в тронную палату, в которой восседал сицилийский монарх. Впрочем, увидев королей Англии и Франции, Танкред встал с трона и вышел к ним навстречу с дружескими объятиями.

— Для меня огромная честь, — молвил он, — что доблестные вожди нового крестового похода в своем тернистом пути посетили мою столицу.

— Для нас была бы не меньшая честь, если бы могущественный Танкред присоединился к нашему походу, — ответил Ричард Львиное Сердце. — Летопись первого похода ярко озарена именами норманнов — несравненного Боэмунда и доблестного Танкреда, вашего предка.

— Душа моя горит желанием присоединиться к перегринации [17], - со вздохом ответил на слова Ричарда король Сицилии.

— Так в чем же дело, дорогой родственник? — спросил Ричард и отметил, что слова «дорогой родственник» заставили Танкреда поморщиться. — Вы могли бы стать равноценной заменой недавно погибшего Фридриха Барбароссы.

— Увы, — покачал головой Танкред, — слишком неспокойно в моем государстве. Я вынужден оставаться здесь, дабы обеспечивать безопасность подданных.

«Как будто в моем государстве все так уж покойно!» — чуть не сорвалось с уст Ричарда, оставившего собственные владения разоренными пронесшимися войнами и затратами на нынешний поход. Но он удержался от замечания и поспешил поздороваться со своей двоюродной сестрой.

Жанна была несколько старше его. Единственное, в чем она была на него похожа, так это изумрудно-зеленым цветом глаз. Знаменитой изумрудной зеленью, доставшейся в наследство еще от прадеда — графа Гийома де Пуату, того самого, которого за умение сочинять великолепные стихи прозвали Золотым Тропарем, и от этого прозвища пошли трубадуры. Подойдя к Жанне, Ричард увидел взгляд, полный трепетных чаяний, словно к вдове доброго Гийома Сицилийского явился сам Спаситель.

— Как вы похожи на вашу матушку, тетушку Элеонору, — молвила Жанна. — Как я горжусь, что вы вождь нового крестового похода, мой двоюродный брат. И — достойный потомок первого трубадура, сам прославленный трубадур.

— Только не дай Бог ему разделить воинскую участь первого трубадура, — заметил Филипп-Август, намекая на то, что участие Гийома де Пуату в Первом крестовом походе было весьма неудачным.

Танкред поспешил воспользоваться замечанием короля Франции:

— Да уж, не приведи Господь. Известно, что граф де Пуату потерял всех своих воинов и едва унес свои кости из Святой Земли. Надеюсь, его прославленный внук возвратит нам Иерусалим и возродит Иерусалимское королевство.

— Если только вы, сидя в своей благословенной Тринакрии [18], будете непрестанно молиться обо мне, ваше величество, — язвительно ответил Ричард.

— Со всей душой, — сказал Танкред, — но вот епископ Бове, — он указал на стоящего неподалеку епископа, — утверждает, что на вашем знамени, украшенном изображением Святого Грааля, красуется богопротивная надпись. Так ли это?

— Помилуйте, — развел руками Ричард, — что в ней богопротивного нашел святейший епископ?

— «Кто выпьет много, увидит Бога», — назвал девиз Ричарда епископ Бове. — Разве сие не есть богохульство?!

— Вовсе нет, — отвечал король Англии. — Ведь речь идет не о том, что кто-то напьется, аки свинья, и в сильном подпитии увидит Господа.

— Свят-свят-свят!.. — поспешил осенить себя крестным знамением священник.

— Речь идет о том, — продолжал оправдываться король Львиное Сердце, — что тот, кто изопьет много из чаши с королевской кровью [19], то есть тот, кто много раз причастится крови Спасителя, тот увидит Его в вечном блаженстве. Тут смысл не богохульный, а как раз весьма многозначительный, высокий.

— А я смею утверждать, что богохульный! — топнул ногою епископ Бове, — Ибо сказано в Писании: «Бога человекам невозможно видети». А в Евангелии от Иоанна так: «Бога не видел никто никогда».

— Не будем так уж сразу затевать это словопрение, — сказал Танкред. — Гости пришли на ужин. Прошу вас, ваши величества, пройти к столам.

Ужин, уготовленный королем Сицилии двум великим монархам, отличался какой-то нарочитой скудостью. Два-три вида вина были поданы к весьма легкой закуске — омарам, устрицам и креветкам, приготовленным самым простейшим способом. К ним прилагались разрезанные на четыре части лимоны, лепешки и сыр.

— В Неаполе все это можно задешево купить у любого мальчишки-торговца на пристани, — с неудовольствием шепнул Ричард сидящему поблизости Филиппу.

— А ты говоришь, наследство, — усмехнулся тот.

Нетрудно догадаться, что скромностью ужина Танкред хотел подчеркнуть, что он беден и не в состоянии мгновенно исполнить предсмертную волю своего брата Гвильельмо Доброго.

— В последнее время мы привыкли есть мало, — сказал король Сицилии с любезной улыбкой. — Толстопузы не пользуются уважением среди сицилийцев. К тому же мой новопреставленный брат полностью, я бы даже сказал — с лихвою оправдывал свое прозвище. Он был не просто добрый, а щедрый, и щедрость его не грех назвать расточительностью. В заботах о подданных он забывал о благополучии своего двора. В итоге нам зачастую нечего подать на стол.

— Самоограничение — первое правило добродетели, — заметил епископ Бове.

— Вы опять намекаете на «кто выпьет много…»? — недовольным голосом спросил Ричард.

— И на это тоже, — потупился епископ.

— Но разве возможны самоограничения в любви к Богу? — возразил король Англии. — Опять же повторяю, слова, начертанные на моем знамени, подразумевают не пьющих, но часто причащающихся.

И на сей раз Танкред поспешил перевести разговор на что-то другое. Беседа коснулась нынешнего состояния дел в Леванте [20], обсуждения того, какие лошади нынче лучше, а какие хуже, сколько жен у султана Саладина, каковы достоинства арабской конницы и так далее. Однако закуски тем временем почти полностью иссякли, а настроение у Ричарда все ухудшалось и ухудшалось. Когда он стал сокрушаться о том, какая оплошность произошла в Марселе, связанная с недоразумением относительно якобы погибшею флота, и о том, как гуляет ветер в Ричардовых кошельках, вновь сама собою выплыла тема надписи на знамени.

— Кроме всего прочего, мой дорогой друг и… родственник, — произнес жестко Танкред, — признайте, что надпись «Кто выпьет много…» во многом оправдывается и вашим личным пристрастием к вину. Я заметил, что вы пили в три раза больше, чем все, кто тут присутствует, и бывали всякий раз весьма недовольны, когда бокал ваш в очередной раз оказывался пустым, а слуги не спешили его наполнить.

— Разве? — пробормотал Ричард.

— Да-да, — укоризненно покивал Танкред.

— Понимаю.

— Что, простите, вы понимаете?

— К чему вы клоните, добрый родственничек, — начиная не на шутку распаляться, зарычал Ричард Львиное Сердце.

— К чему же?

— К тому, что я не получу ни шиша из наследства покойного Гийома Доброго. Так?

— Вот видите, дорогая Иоанна, — повернулся Танкред к своей невестке. Жанна вмиг покраснела и потупилась. — Стоило заговорить о вредном пристрастии, как двоюродный брат мгновенно утратил любезность.

— И что из этого следует? — грозно спросил Ричард.

— А то, ваше величество, — столь же грозно отвечал Танкред, — что всем известно о ваших бесконечных попойках. Если они и впредь будут продолжаться, то вы никогда не дойдете до конечной цели перегринации. Именно поэтому я и не хочу посылать с вами моих норманнов. И сам не хочу идти в поход. Советую вам не задерживаться долго в Мессине.

— Но мы намереваемся переждать здесь время осенних бурь!

— Я уже наслышан об этом решении. Стало быть, вы рассчитывали на то, что я отсыплю причитающуюся якобы вам часть наследства моего покойного брата и вы пропьянствуете в Мессине до самой весны. Потом найдется какая-либо причина, и вы уберетесь восвояси к себе в Аквитанию или в Англию.

— Если я на что-то и рассчитывал, — поднимаясь из-за стола, рявкнул король Львиное Сердце, — так это на то, что вы, достопочтенный Танкред Лечче, хотя бы накормите меня приличным ужином, а не вонючими морскими козявками.

— Я не намерен терпеть оскорбления в собственном доме! — в свою очередь поднялся король Сицилии.

— И я не намерен терпеть оскорбления в вашем доме, — ответил Ричард, — Заявляю вам твердо и без обиняков: я намерен, во-первых, получить-таки свою долю наследства Гийома; во-вторых, до тех пор, покуда не запогодится, я буду оставаться в поле возле вашей столицы, нравится вам это или не нравится.

— Все это при двух условиях, — стоял на своем Танкред. — Первое условие: вы прекратите пьянствовать. Второе условие: вы уберете с вашего знамени богопротивную надпись.

— Я вовсе не пьянствую, и надпись вовсе не богопротивная, но если вам хочется в чем-то обвинить меня, вы все равно будете стоять на своем. Понятное дело, вам жаль расстаться с деньгами и вам наплевать на богоугодную цель моего похода в Святую Землю.

— Вы не дойдете дотуда, ваше величество, — проскрипел Танкред. — Вы больны. Ваши прыщи…

— Вот уж мои прыщи так точно вас не касаются! — воскликнул Ричард и решительно зашагал прочь от позорного стола. В дверях он все же оглянулся и сказал королю Сицилии на прощанье: — Либо вы благоразумно отдадите мне мою долю наследства, либо я добьюсь ее силой своего непобедимого оружия.