Ричард Львиное Сердце: Поющий король

Глава четвертая БЫТЬ ВОЙНЕ!

Ссора с Танкредом очень скоро дала свои плоды. Жители Мессины, столь радушно встречавшие Ричарда в день его прибытия, быстро переменились, их отношение к крестоносцам сделалось пренебрежительным и все чаще даже и оскорбительным. В лагере за городом, где Ричард пребывал в ожидании, когда Танкред явится к нему пусть без денег, но хотя бы с извинениями, стали обнаруживаться пропажи имущества.

— Вор-народ, — говорил Робер де Шомон. — Известные мошенники эти сицилийцы.

На пятый день пребывания на Сицилии был пойман вор. Ричард лично отправился посмотреть на то, как его повесят. Черномазый щетинистый негодяй, увидев короля Англии, возопил, в мольбе протягивая к нему свои грязные руки.

— Что он говорит? — спросил Ричард, не понимая сицилийского наречия.

Толмач объяснил:

— Он требует справедливости. За кражу на Сицилии положено лишь усекновение одного пальца на руке, да и то по выбору осужденного.

— Ишь ты, еще и по выбору! — покачал головой Ричард. — Я гляжу, он уже попадался.

На одной руке у вора и впрямь не хватало мизинца.

— Ну ладно, — смягчился король, — отменяю повешение. Но мой приговор все же будет суровее сицилийского. Отсечь ему кисть руки. Да, и скажите негодяю, что всякий, кто попадется в следующий раз, не получит пощады, будет повешен. Поставьте по четырем углам лагеря по виселице для устрашения этих мерзавцев. Не иначе, Танкред сам их подсылает воровать у нас.

— Они и своим умом дойдут до таких пакостей, — возразил летописец Амбруаз.

— Дай Бог, чтобы воры и разбойники стали наибольшим злом, ожидающим нас на Сицилии, — молвил Ричард, глядя, как по его приказу человека лишают руки. Крик несчастного был невыносим. — Впрочем, — сказал король, — теперь мне уж и не хочется, чтобы все обошлось мирно. Пусть будет драка. Следует хорошенько проучить Танкреда.

— Должно быть, он тоже не считает вас великим монархом, — припомнился тамплиеру де Шомону разговор накануне встречи с Филиппом.

На другой день поймали еще одного вора. И уж этого-то беспощадно повесили. Когда его голову просунули в петлю, он, понимая, что дело его дрянь, осмелился произнести дерзкие слова: «Передайте Рикардо Корлеоне[21], что он вор хуже, чем я. Но если он надеется безнаказанно разграбить Сицилию, то он простодушно заблуждается. За меня отомстят. И очень больно отомстят!» Слова эти были переданы Ричарду, и он приказал Роберу де Шомону, чтобы руководимый им отряд тамплиеров, осуществляющий охрану лагеря, вел себя строже. Всякого, кто попытается без спросу проникнуть в лагерь, так же без спросу убивать на месте.

Вскоре на виселицах, установленных по углам лагеря, болталось уже двое, а от Танкреда Лечче пришло возмущенное письмо, в котором король Сицилии требовал немедленных извинений за то, что король Англии своевольно осуждает и казнит его подданных, а не передает их на расправу владеющему ими государю. Ричард направил ответное послание — он просил прощения за то, что отрубил руку одному вору и повесил еще двоих, а также за то, что и впредь будет вешать любого, кто сунется, ибо, покуда он не получил своей доли наследства, он находится в скверном расположении духа и даже не в состоянии предаваться своему любимому делу — пьянству.

На самом деле он пил вино не больше и не меньше обычного. Переписка между Ричардом и Танкредом продолжилась, превратившись в нудную тяжбу. Впрочем, занудством отличались только Танкредовы письма. Ричард чаще всего отвечал едко и остроумно, а одно из посланий даже написал в виде кансоны. Ответ на нее он получил уже из Сиракуз, куда король Сицилии отправился на какой-то местный праздник. Безрассудные мессинцы отчего-то возомнили, что в отсутствие своего государя они обязаны ужесточить свое отношение к крестоносцам. Первый день Успенского поста ознаменовался первым убийством. Труп оруженосца Гобо, состоявшего при рыцаре де Ранкаре, был обнаружен не где-нибудь, а в выгребной яме на окраине рынка. Следы побоев свидетельствовали о том, что Гобо забит камнями, а такое могла сотворить только чернь. Ричард захватил двух заложников, объявив, что если убийцы оруженосца Гобо не будут выданы, то через два дня их повесят. Убийц не выдали, и заложники были повешены. Вскоре после этого на мессинском рынке зарезали троих слуг, отправившихся за покупками для своих господ-крестоносцев. Это уже выглядело как нешуточный вызов.

— Их не просто зарезали, ваше величество, — докладывал королю Англии его верный тамплиер, — их так же, как беднягу Гобо, швырнули в отхожее место. И еще им кричали: «Вот вам наследство Гвильельмо!»

— Ну что ж, — вздохнул Ричард, — коль скоро нам не удалось завоевать любовь мессинцев, придется завоевать их город.

— Вы так считаете?

— Да, Робер. Знаешь ли, кого я видел сегодня мельком, прогуливаясь по Мессине?

— Кого, государь?

— Твоего мерзкого родственника. Сенешаля восточных тамплиеров.

— Жана? — вскинул брови Робер. — Стало быть, он уже тут…

— И можно не сомневаться, уже немало подлил масла.

— Я вам много раз говорил, ваше величество, что отрекаюсь от моего родства с Жаном де Жизором. Да, наши поместья расположены по соседству друг от друга, и к тому же мы родились в один день, я и Жан. В тот же самый день, когда и ваш успокоившийся в райских кущах родитель. Из этого же не следует, что я и ваш батюшка — родственники.

— Да, вы не родственники с моим несчастным стариканом, — усмехнулся Ричард. — И это хорошо. А то бы и я оказался с тобой в родстве. А я страшно не люблю родственников. Впрочем, именно за то, что они меня не любят.

— Хорошо бы вам жениться на хорошей девушке, — ни к селу ни к городу промолвил Робер.

— У меня уже есть невеста, — ответил король, — Палестина.

— Неплохо сказано, но… — пробормотал тамплиер и не договорил до конца.

— Я долго осматривал окрестности, — заговорил Ричард совсем о другом, — и решил остановиться на одном весьма крепеньком греческом монастыре, расположенном на берегу моря. Туда мы перенесем нашу ставку, там будет наша крепость, из которой мы поведем наступление на Мессину. Если они не покорятся нам, я сотру их в порошок, как землетрясение.

Вскоре намерение Ричарда осуществилось. Он захватил облюбованный монастырь, разместил там свою ставку и перевез сюда вдовствующую королеву Иоанну. Знамя с Чашей дерзко затрепетало на ветру среди монастырских крестов. Танкред получил грозное письмо, в котором Ричард объяснял свое перемещение злобным поведением мессинской толпы, становящейся неуправляемой, и предупреждал, что готов во всеоружии оспаривать свое право на наследство Гвильельмо, даже если придется пролить большую кровь. В ответном послании Танкред уверил короля Англии, что никакой злобы к крестоносцам жители Мессины не питают, что сейчас он, Танкред, намерен еще некоторое время погостить в Сиракузах, а когда вернется, вопрос о наследстве будет окончательно разрешен.

— Все понятно, — первым высказал то, что и так было всем ясно, летописец Амбруаз, — он уехал поднимать на нас всю Сицилию.

— Следует воспользоваться случаем и немедленно захватить город, — засверкал глазами барон Меркадье.

— О нет, только не война! — закатил очи епископ Бове. — Не нужно пренебрегать городскими нотаблями. Они, кажется, склоняются к тому, что легче выплатить наследство, чем воевать с крестоносцами или терпеть их присутствие.

Огромная крыса вдруг выскочила из угла комнаты, в которой проходил совет короля, испуганно потаращилась на собравшихся и устремилась в распахнутую дверь.

— Проклятый оборотень, он подслушивает нас! — воскликнул Ричард, хватая со стола железный кубок и швыряя его вслед крысе, в облике которой ему померещился отвратительный Жан де Жизор.

В тот же вечер, обнаружив на теле новое наступление губительной сыпи, Ричард исповедовался одному из монахов здешней обители, франку, принявшему греческое вероисповедание, в душе его наступило облегчение, но видение Жана де Жизора в образе черной плюгавой крысы никак не покидало его воображение. Попивая монастырское винцо, он сидел у очага в окружении верных спутников и, улучив мгновенье, обратился к Роберу де Шомону:

— Медвежье Сердце, я хотел бы услышать все, что ты можешь мне рассказать о владельце великого вяза, который мы не так давно имели удовольствие повалить. А ты, — обратился он к лютнисту, услаждавшему их слух своей игрой, — можешь идти, голубчик, вот тебе от меня в подарок перстенек.

Когда лютнист ушел и в довольно тесном помещении остались король, тамплиер и летописцы Герольд и Амбруаз, Робер, собравшись с мыслями, заговорил:

— Сдается мне, я немало уже рассказывал вашему величеству о своем полном ровеснике и соседе, но я могу и повторить все по порядку. Конечно, если бы я был летописцем, мне было бы легче соблюсти порядок повествования, но я попробую как смогу. С Жаном де Жизором я знаком с самых ранних лет своей жизни.

— Жизор и Шомон расположены на расстоянии трех лье друг от друга? — спросил Ричард.

— Четырех, сударь, — поправил его Робер и продолжал: — Итак, мы родились с ним в один и тот же день без малого пятьдесят семь лет тому назад. Может быть, нас и с руки кому-то называть родственниками, тем более что и легенда приписывает нашим семьям общее происхождение от некоего Ормуса Язычника, но я лично считаю, что духовно наши семьи слишком далеко ответвились друг от друга. Основателем Жизора и первым его сеньором был граф Гуго де Шомон, женатый на дочери Тибо де Пейна, носившего прозвище «Тардильский Мавр».

— Так вы, значит, в родстве и с Гуго де Пейном, основателем ордена тамплиеров? — спросил Герольд де Камбрэ.

— Орден тамплиеров был основан до него, — возразил Робер. — Гуго де Пейн, один из первых великих магистров ордена, так много сделал в Святой Земле для укрепления Иерусалимского королевства, что своей славой затмил предшественников. Да, мы в родстве с ним, но в столь же отдаленном, как и с Жизорами. Итак, продолжу. После смерти Гуго де Шомона его вдова Аделаида отдала имение своему родному дяде, Роберу де Пейну. Злые языки утверждали, будто племянница жила с дядей, как жена с мужем. Мало того, когда сын Робера де Пейна, Тибо, после смерти отца вступил во владение замком Жизор, пошли гнусные сплетни, якобы это не настоящий Тибо, а тайный сын Робера и Аделаиды. Доказательством этих мерзких сплетен служило чудесное омоложение Тибо де Жизора, который вскоре после смерти отца в свои сорок четыре года стал выглядеть чуть ли не на двадцать два. Другие злопыхатели уверяли, что Тибо и вовсе продал душу дьяволу, оттого и помолодел. Надо заметить, он и сам давал пищу для таких злопыхательских суждений — открыто отказывался посещать церковь, подвыпив, хулил Господа нашего Иисуса Христа. Рассказывал о Спасителе самые невероятные и злые небылицы: поклонялся старинному вязу, растущему на поле перед Жизорским замком, и называл его «священным Ормусом». Среди крестьян нашлись такие, кто вошел в его секту вязопоклонников, и вместе с ними Тибо устраивал весной и осенью радения с бешеными песнями, плясками и свальным грехом. Так что вы совершили наиблагое дело, ваше величество, что срубили это поганое идолище — жизорский вяз.

— Еще бы! — усмехнулся король Англии, с удовольствием вспоминая битву на Жизорском поле и рубку исполинского вяза.

— Люди прозвали Тибо Жизорским Язычником, — продолжал Робер, — хотя язычество и так заключено в родовом имени у Пейнов[22]. В жены себе Жизорский Язычник взял сорокалетнюю Матильду де Монморанси, женщину необыкновенно пылкую, ежели не сказать — похотливую. Она быстро родила ему сына Гуго, а потом двадцать лет была бесплодной, но зато с каждым годом выглядела все моложе и моложе, и, разумеется, ее очень скоро прозвали Жизорской Колдуньей.

Летописец Амбруаз тайком пнул ногой Робера в щиколотку, так что старый тамплиер чуть не взвыл от боли, но зато мгновенно понял — рассказы о колдунах и ведьмах, отказывающихся от таинства причастия и до старости выглядящих молодо, могут по известным причинам раздражить Ричарда. Ведь его родная мать Элеонора Аквитанская славилась тем же самым.

— Хм… — кашлянул Робер и продолжал свое повествование: — Так вот, как нам всем известно, после славной битвы при Таншбрэ Нормандское герцогство стало принадлежать королю Генри, сыну Вильгельма Завоевателя и вашему, государь, прадедушке. Тогда-то взбалмошной судьбе вздумалось провести границу между Жизорами и их родственниками — межа, разделившая английские и французские владения, прошла как раз через жизорские поместья, причем замок Жизор оказался на английской стороне, а замок Шомон — на французской, вместе с землями семьи де Пейнов. Тогда-то семьи решили укрепить родство, и дочь Тибо Язычника и Матильды де Монморанси по имени Анна была выдана замуж за моего отца, Гийома де Шомона, а моя тетка Тереза вышла за Гуго де Жизора. От брака Терезы и Гуго родился мой двоюродный брат Жан де Жизор.

— Почему же вы говорите, что он вам не родственник? — удивился Амбруаз Санном.

— Просто потому, что я его таковым не считаю, — ответил Робер. — Я вообще сомневаюсь, человеческое ли это существо.

— Не человек? Кто же он? — спросил Герольд де Камбрэ.

— Оборотень, — вместо тамплиера ответил король, — Скажи, Медвежье Сердце, ведь так?

— Вполне возможно, — мрачно отозвался Робер де Шомон. — С младенчества все отмечали в нем некую излишнюю угрюмость. Он улыбался лишь тогда, когда в поле его зрения попадали орудия убийства. Первое слово, которое он произнес, было «волки». Их тогда много развелось в наших краях, и они часто завывали по ночам. Когда родилась его младшая сестра Идуана, он несколько раз пытался прикончить ее, пользуясь тем, что никого нет поблизости. Старая ведьма Матильда де Монморанси оставалась единственной, кто почему-то искренне любил мрачного младенца. Перед смертью она зазвала его к себе, и он оказался единственным, кто видел, как она издохла. Говорят, будто она открыла ему тогда какую-то страшную тайну. Помнится, именно на похоронах колдуньи Матильды я впервые познакомился со своим двоюродным братцем. Он тогда хвастался, что у него есть окаменевший глаз великого Меровея [23], и показывал мне его, хотя, кажется, это был всего лишь шарик из зеленой слюды.

— Глаз Меровея? — усмехнулся Ричард. — Немало о нем ходит легенд. Якобы, если сквозь него посмотреть на какую-нибудь вещь, загадав, чтобы она стала твоей, желание непременно исполнится.

— Я тоже слышал об этом, — заметил Герольд де Камбрэ.

— Вот бы иметь его с собой, идя в Святую Землю, — посетовал король. — Посмотришь на Иерусалим, и он твой. Хотя лучше мы его завоюем сами. Больше славы. А может, Жан де Жизор и впрямь владеет глазом Меровея? Как иначе ему удалось добиться в своей жизни столь многого?

— У него у самого глаз как у Меровея, — сказал Робер. — Ни разу в жизни я не встречал больше такого человека, с такими завидущими глазами. А глаз Меровея у него был ненастоящий, ибо он пробовал смотреть сквозь него на мой кинжал с позолоченной рукояткой, но он ему так и не достался. Первое же наше знакомство закончилось дракой. Правда, потом мы некоторое время все же дружили, но нельзя сказать, что эта дружба была крепкой. Мне всегда внушалось, что я обязан дружить с двоюродным братом, вот я и дружил.

— Я никогда не поддавался подобным внушениям, — молвил Ричард. — Эн Робер, прошу тебя, хватит о детстве.

— Хорошо, ваше величество. Году этак в пятидесятом [24], когда нам было лет по десять, отец Жана погиб при загадочных обстоятельствах. Ходили слухи, будто его навестил гран-саж-дю-Тампль и лично заколол беднягу Гуго за какую-то темную провинность.

— Гран-саж-дю-Тампль? — удивленно вскинул брови Амбруаз. — Кто это?

— Один из великих магистров тамплиерского ордена, — пояснил Робер. — В те времена орден раскололся на несколько орденов. Во главе каждого стоял свой великий магистр, считающий только себя законным и правомочным предводителем славного ордена храмовников. Одним из них был младший брат первооснователя Жизорского замка Рене де Жизор по прозвищу Черная Черепаха. По слухам, он был связан с ассасинами [25] и якобы стоял у смертного одра самого старца горы — шах-аль-джабаля Хасана ибн ас-Саббаха, когда тот испускал свою многогрешную душу в замке Алейк на одной из вершин в Ливане. Преемник усопшего злодея, Бузург-Умид, якобы больше даже, чем Хасан, обласкал старого Рене и впоследствии помог ему добиться высшего поста в ордене тамплиеров. И в ордене Рене стал называться не великим магистром, а великим старцем — гран-саж-дю-Тамплем. Тоже по примеру ассасинов. Он же устроил заговор против Бузург-Умида, посадил на его место его сына Мохаммеда, полностью подчинявшегося Рене. И таким образом ливанские ассасины подпали под власть Черной Черепахи. Этот-то Рене и укокошил Гуго де Жизора. Помню похороны, особенно как сильно воняла в жизорском склепе колдунья Матильда де Монморанси… Б-р-р! Потом в Жизоре был большой рыцарский турнир. Английское и французское рыцарство съехалось в этот замок, волею судеб ставший географическим символом границы двух владений. Турнир носил дружественный характер. Узнав о том, что он предстоит, мы с отцом мигом приехали в Жизор. В те времена отец устроил у нас в поместье богадельню для инвалидов Первого крестового похода. Наслушавшись их рассказов, я мечтал о славе Годфруа Буйонского, а у Жана была золотая фибула[26] с изображением Годфруа. Я выменял ее на свой великолепный кинжал, на который он зарился со дня нашей первой встречи.

— Так, стало быть, кинжал все-таки рано или поздно достался ему! — воскликнул Ричард, хлопнув себя по колену.

— Ну, достался… — пожал плечами Робер. — Но ведь не сразу, а спустя столько времени.

— Не важно, — возразил Ричард. — Главное, что достался. Все-таки этот де Жизор обладает какой-то сатанинской силой, что бы мне ни говорили. Ну-ну, и что же турнир?

— На тот турнир приехала ваша матушка, прекрасная Элеонора. Тогда она еще была королевой Франции, а вашему батюшке было тогда лет на десять меньше, чем ей, но он тоже присутствовал на турнире, закованный в новенькие латы, вызывавшие восхищение и зависть у всех нас, его ровесников. Кажется, именно тогда он признался в любви вашей матушке Элеоноре и пообещал отбить ее у Людовика и сделать королевой Англии.

— Да, да, кажется, именно тогда, — с улыбкой отозвался Ричард Львиное Сердце. — И мой бедный старикан добился ведь своего! Все-таки он был славный, хоть я и погубил его.

— Не следует терзаться угрызениями совести, эн Ришар, — ласковым тоном попытался ободрить короля летописец Амбруаз. — Все в руце Божией. Так хотел Господь.

— Ладно, — махнул рукой Ричард. — Эн Робер, так что же на том турнире случилось, кроме объяснения моего отца с моей матерью?

— Король Франции распорядился, чтобы турнир проходил по всем правилам. Сначала состоялись бугурды[27], и лишь потом — тьосты[28]. После некоторого спора решено было драться тупыми концами копий на вышибание противника из седла. Лучше всех, помнится, оказались рыцари из Гаскони и Кента. Ярко блистал ваш дедушка Годфруа Плантажене [29]. И еще был один английский рыцарь — Ричард Глостер. Блистая осанкой, он не уступал в мощи самым сильным. Легко, как пушинку, подбрасывал в руке тяжеленное копье. А выбив из седла очередного противника, лихо отбрасывал назад забрало. Наконец, одержав победу над всеми, он изготовился сразиться с вашим дедушкой, графом Годфруа де Пуату. Честно говоря, мало кто рассчитывал на успех графа Анжуйского, все отдавали предпочтение Глостеру. Вот, заслышав трубу герольда, соперники помчались навстречу друг другу с самым решительным видом. Хорошо помню, как трепетал пышный букет дрока над шлемом графа Анжуйского и как развевался плюмаж из перьев фазана над головой Глостера. И тут произошло невероятное. За какое-то мгновенье до того, как сшибиться со своим соперником, граф Ричард дернулся, неловко бросил копье вперед, а сам опрокинулся навзничь, ноги его взметнулись, выскочили из стремян, и еще через миг англичанин очутился на земле. Зрители взревели, выкрикивая восторги победителю — графу Годфруа д’Анжу. Лишь королева Элеонора посочувствовала Глостеру. Она своим платком вытерла кровь с его лица. Так вот, я рассказал это к тому, что Жан де Жизор впоследствии поведал мне, что это якобы он внушил Глостеру упасть с лошади. Мысленно приказывал ему это, вперившись взором.

— Слыхал я о таких взорах, — промолвил Герольд де Камбрэ.

— Мало того, — продолжил коннетабль ордена тамплиеров, — Жан признался мне…

— В чем же? — нетерпеливо спросил Ричард, потому что Робер вдруг умолк и долго молчал.

— Простите, эн Ришар, — растерянно отвечал Робер, — но я не смею рассказать вам иначе, как с глазу на глаз.

Оба летописца, слегка помешкав, молча встали со своих мест и удалились, не дожидаясь приказа короля.

— Ну? — спросил Ричард.

— Так вот, гнусный Жан де Жизор стал рассказывать мне… И конечно же — о небо! — он бессовестно врал!.. Якобы ваша матушка Элеонора так жалела рыцаря Глостера, что, удалившись с ним в одну из комнат Жизорского замка, там… сами понимаете что. А Жан якобы находился в это время в той комнате за шпалерой и все слышал. Ваше величество, я передаю вам только то, что мне сказал тогда сей мерзавец, коего мой язык не поворачивается назвать двоюродным братом и тамплиером.

— Оставь свои извинения, Медвежье Сердце, — рассмеялся Ричард. — А то я не знаю свою мамочку! Да я скорее бы никому не поверил, если бы мне сказали, будто она на том турнире ни с кем не изменила королю Людовику. Я давно уж смирился с тем, что моя мамаша самая ветреная и распутная королева в мире. Постой-постой, а как, ты говоришь, звали рыцаря Глостера? Ричард?

— Именно так, ваше величество. Как вас.

— Хм… Она сама мне однажды призналась, что назвала меня в честь какого-то английского рыцаря, в которого была когда-то влюблена. Он мерещился ей в те мгновения, когда я появлялся на свет. — Король Англии задумался с печальной улыбкой. — Уж не этот ли Глостер дал мне мое имя?..

— Я позову Герольда и Амбруаза?

— Разумеется.

Когда летописцы вернулись, Робер де Шомон продолжил свой рассказ о Жане де Жизоре:

— Когда нам исполнилось четырнадцать лет, нас обоих посвятили в рыцари в поле, под сенью жизорского вяза. Тут меня ожидала весьма приятная неожиданность. Среди гостей и родственников оказалось несколько тамплиеров, которых возглавлял командор Филипп де Вьенн. Они были облачены в белые одежды, а белые плащи украшались красными крестами, окруженными золотыми иерихонскими трубами. Ожидался новый крестовый поход, и любимый ученик Бернара Клервоского, Папа Евгений III, благословляя рыцарей Христа и Храма в перегринацию, присвоил ордену сию новую эмблему. Он пожелал им, чтобы стены вражеских крепостей рухнули от одного только приближения храбрых рыцарей, как некогда рассыпались они от приближения звука труб иерихонских. Кроме того, бросались в глаза красивые фибулы, выполненные из серебра, с изображением двух всадников на одном коне и надписью: «Signum militum Christi»[30]. Эту тамплиерскую печать утвердил тридцать лет назад все тот же Бернар Клервоский на синоде в Труа. Мой отец был рад приезду тамплиеров, хотя и проворчал, глядя на их новые знаки отличия: «Ну вот, теперь уже и бедные храмовники украшаться взялись!» Священник отслужил подобающий сему случаю молебен, который нам казался нескончаемо долгим и тягостным. Вот уж трижды пропели «Отче наш», а он снова за Псалтирь взялся… Но наконец по благословению священника мой отец взял в руки пояс с ножнами, в которые был вставлен меч Жизоров, и сначала опоясал мечом Жана, а потом меня. Меч, которым меня опоясали, был еще древнее. По преданию, он принадлежал еще королю франков Сигиберту Шестому и носил имя «Гриффдурс» — «Медвежий Коготь», ибо, как вы знаете, этого Сигиберта, по легенде, родила медведица.

— Ха! — воскликнул Львиное Сердце. — Выходит, не случайно мы присвоили тебе медвежье прозвище, коли тебя и в рыцари посвящали Медвежьим Когтем.

— Но не успел я возликовать, что меня приняли в рыцарство, — продолжал Робер, — как еще большая радость свалилась на мою голову. Тамплиеры окружили меня со всех сторон, и я был объявлен новициатом ордена Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова. Вы понимаете, меня приняли в тамплиеры, а Жана — нет. Правда, мой отец объяснил ему, что он остался единственным сеньором Жизора и не может, как я, идти в крестовый поход.

— Должно быть, после этого сеньор де Жизор возненавидел эн Робера, — сказал Амбруаз.

— Вероятно, — кивнул Робер. — Однако вскоре он тоже стал тамплиером. Причем сразу двух орденов.

— Как это? — удивился Ричард.

— Я же говорил, что тогда орденов было несколько, и каждый оспаривал свое право считаться истинным. Тех тамплиеров, к которым был причислен я, возглавлял великий магистр Бернар де Трамбле. А покуда я принимал участие в крестовом походе, в Жизор по очереди явились другие великие магистры и тоже приняли Жана в тамплиеры. Первый именовал себя Андре де Монбаром, одним из самых первых храмовников. Может быть, это и впрямь был он, а может быть — самозванец. Бог его знает. Второй был Бертран де Бланшфор, унаследовавший титул великого магистра от Черной Черепахи. Так Жизор стал комтурией [31] одновременно двух тамплиерских орденов.

— Прыткая свинья из двух корыт жрет, — ввернул Ричард аквитанскую пословицу.

— Вот когда Жан действительно возненавидел меня, так это после моего возвращения домой, — сказал старый тамплиер и вдруг расплылся в улыбке, — Десять лет я скитался по свету, участвовал в разных стычках и битвах, дослужился до звания шевалье ордена, был ранен во время взятия Аскалона, который много раз то захватывался сарацинами, то вновь переходил в руки христиан. За отличия я был удостоен особой награды — мне вручили перстень царя Соломона, найденный в одном из кладов под Тамплем. Однако я отказался, оставив перстень в общей тамплиерской сокровищнице. После смерти славного магистра Бернара де Трамбле орден возглавил тот самый Андре де Монбар, который, возможно, и был самозванцем. А когда умер этот, на его место выбрали Бертрана де Бланшфора. Только теперь я догадываюсь, что все здесь происходило не без лукавого ока Жана де Жизора. А тогда мне просто не нравилось происходящее. Я по-прежнему служил верой и правдой, старался не думать о плохом, но такого воодушевления, как при Бернаре де Трамбле, уже не осталось. Наконец я отпросился на побывку.

Мечтательная улыбка вновь расплылась на лице Робера. В глазах заблестели искорки слез.

— Приятное воспоминание? — спросил Амбруаз.

— Еще бы! — живо откликнулся Робер. — Усталость, накопившаяся во мне за многие годы, вмиг развеялась, как только я ступил с палубы корабля на землю Прованса. Чем ближе я подъезжал в окружении оруженосцев и слуг к Иль-де-Франсу, тем полнее охватывал меня восторг. Все казалось щемяще милым: дороги, реки, деревья, люди, города, замки, облака, коровы, овцы, плетни и колодцы, голубой свод нашего теплого французского неба. А когда в отдалении замаячил Шомон, я уже не мог сдержать слез. Много довелось повидать мне самых разных крепостей и замков, таких огромных и великолепных, неприступных и богато изукрашенных, что иной житель Франции и представить себе не может. Видывал я и Штауфен, и высокий Регенсбург, и венгерский Эстергом, и всевозможные восточные замки в Малой Азии, и замок Давида в Иерусалиме, и Алейк в Ливане, и много-много других. Шомонский замок никак не может соперничать с ними. Маленький, тесный. Стены не шибко крепкие. Четыре приземистые башни, между которых еле втискивается донжон[32]. Всего один внутренний двор. Но дороже этого строения нет в моей жизни! Помню, как бешено я проскакал по мосту через ров, расплющив дурную курицу, что бросилась прямо под копыта моего коня. Ворвался в ворота, остановил своего резвого арабского скакуна и дурковато проорал во всю глотку: «Босеан!» Тотчас из сада выбежал отец, я кинулся в его объятья. А потом по его зову навстречу мне вышла девушка такой несравненной красоты, что я мгновенно влюбился в нее. Да разве и мог я не влюбиться в Ригильду, подвернувшуюся в столь радостный миг! Это была та самая Ригильда де Сен-Клер, которая, оставшись без родителей, поселилась у нас вместе со своей нянькой Алуэттой. Когда я уходил в крестовый поход, ей было всего три годика. Теперь это была дивная, только что расцветшая девушка. И она тоже влюбилась в меня с первого взгляда. А когда долгими вечерами в присутствии множества слушателей я рассказывал бесчисленные истории о своих приключениях, она влюбилась в меня еще крепче. И я сильнее полюбил ее, видя несравненный блеск ее глаз, когда она слушала меня.

— И она стала вашей женой, эн Робер? — спросил Герольд де Камбрэ с теплым чувством в голосе.

— Да, — счастливо кивнул тамплиер. — Великий магистр Андре де Монбар отменил обет безбрачия, введенный некогда Бернаром Клервоским в устав ордена тамплиеров. Я горячо молил Бога о спасении его души, благодаря ему я мог жениться на Ригильде. Мы объяснились и поклялись друг другу в любви до гроба. Правда, ей еще не исполнилось четырнадцати лет, и пришлось ждать девять месяцев, прежде чем помолвка обернулась свадьбой. Теперь я больше не мечтал о далеких странствиях и битвах, в будущем рассчитывал получить титул комтура и основать в Шомоне свою комтурию. Всю зиму, готовясь к свадьбе, Ригильда своими ручками вышивала подвенечный наряд, и он получился, судари, такой красивый, какого никто не мог припомнить ни на одной свадьбе. И вот, представьте себе, дорогие мои друзья, утро перед венчаньем, наступает пора обряжать невесту, глядь — а великолепное платье надвое разорвано, будто разрублено мечом! Ригильда безутешно рыдает, все недоумевают, кто это мог вытворить и зачем. Что делать? Переносить свадьбу? Тоже не годится. К счастью, у Ригильды было на всякий случай заготовлено другое платье, похуже, но ничего не поделаешь, пришлось невесте моей выглядеть скромнее, нежели ожидалось.

— Кто же порвал наряд? Де Жизор? — спросил Ричард.

— Вот слушайте дальше, эн Ришар. Как только Жан появился в Шомоне, моя Ригильда, завидев его, так прямо и сказала: «Это он сотворил! Он уничтожил мое платье!» Причем Жан это слышит. Я пытаюсь ее образумить: «Как он мог это сделать, если он только что приехал из своего Жизора и ни разу в Шомоне за последние два месяца не объявлялся?» Она извинилась перед ним, но потом, после свадьбы, опять за свое: «Робер, не знаю как, но это Жан порвал мое платье. У него глаз адский. Он и издалека мог это вытворить. Недаром его дед и бабка были связаны с нечистой силой!» Постепенно меня эта мысль тоже стала допекать. Я вспомнил, как Жан рассказывал, что внушил Глостеру упасть с коня, вспомнил про глаз Меровея. А тут еще выяснилось, что до моего возвращения он во всю прыть ухлестывал за Ригильдой, но был ей так отвратителен, что она в конце концов не выдержала и прямо так в открытую и объявила ему: «Вы мне противны, я вас терпеть не могу, и не суйтесь!»

— Молодчина! — похвалил супругу Робера король Англии.

— Да, она у меня не робкая, — улыбнулся Робер. — Кстати говоря, все, о чем я рассказываю, происходило как раз, кажется, в том самом году, когда вы, ваше королевское величество, соизволили появиться на свет.

— Надо же, с каких пор жизорская крыса свои пакости строит! — покачал головой Ричард. — Ну и как складывались ваши взаимоотношения дальше?

— С Ригильдой?

— Да нет! С Жаном.

— А, с Жаном… Да он, так и не сумев разладить нашу свадьбу, засел, как паук, в своем замке. Слухов о нем ходило невероятно много, и все — черные. Якобы он одно время был женат на дочке Бертрана де Бланшфора, но своими руками придушил бедняжку и закопал в мрачном подземелье Жизора. А потом часто притаскивал в свой замок детей и девушек, насиловал их там и тоже закапывал в пресловутом жизорском подземелье, из которого, как говаривали, есть ход прямо вниз, в преисподнюю. Слухи эти подпитывались и тем, что в те времена в округе очень много стало пропадать детей и молоденьких девушек. А когда году этак в семидесятом[33] Бертран де Бланшфор увез Жана де Жизора в Левант, эти исчезновения прекратились. Так что как ни крути…

— Как ни крути, а быть войне, — подытожил Ричард. — Если сеньор де Жизор появился в Мессине, миром дело не кончится и за наследство добряка Гвильельмо придется заплатить кровушкой. А просто так взять и уйти несолоно хлебавши я не могу. Меня уважать перестанут.

— Да, вот еще, — разохотившись, не мог остановить свой рассказ Робер. — После свадьбы у нас с Ригильдой родилась дочка, но потом жена каждый год зачинала, но не могла родить — выкидыши и выкидыши! И все время она признавалась мне, что по ночам ей снится тяжелый и черный взгляд Жана де Жизора, от которого ей становится холодно в животе. И она была уверена, что эти сны мешают родить второго ребенка, а мы так хотели мальчика. Когда же владелец Жизора уехал в Левант, страшные сны мало-помалу перестали мучить Ригильду, и она родила второго ребенка. Правда, опять девочку. Я назвал ее Франсуазой в честь моего старого друга Франсуа-Отона де Сент-Амана, коего в ту пору избрали новым великим магистром ордена тамплиеров. А вскоре родился и мальчик, Гийом. Потом на Шомон обрушились беды — пожар уничтожил старый замок, умер мой отец. Замок-то я отстроил, но в нашей казне не осталось ни ливра. И пришлось мне ехать в Париж к королю Людовику, служить у подвизавшихся при его дворе тамплиеров. Де Сент-Аман лично встретил меня в столице Франции и повысил в звании, назначив коннетаблем при сенешале северных областей. Мне было поручено весьма важное дело — следить за появлением в северных владениях французского короля различных разбойничьих шаек и, как только они появлялись, мгновенно отправляться в место их бесчинств и громить негодяев. Особенно тогда стали разбойничать фламандцы. Ходили слухи, что Фландрия вообще хочет перейти под юрисдикцию английского короля, вот тамошние и забунтовали. Главарь разбойников Ян де Брийг совершал из своего замка злостные набеги на Брюгге, Ипр, Кассель, Куртре и Гент. Я с отрядом из ста пятидесяти рыцарей осадил замок Брийг и уже через два месяца привез пленных разбойников на суд короля Людовика. Ян де Брийг и пятеро его ближайших сообщников были обезглавлены принародно, остальных отправили на галеры. Возможно, кто-то из них до сих пор обеспечивает движенье кораблям французского государя.

— Тогда Англия была еще под державой вашего батюшки, — потупился Робер де Шомон. — Простите, эн Ришар, но служба есть служба. Вы же знаете, что с тех пор, как я встретил вас, я до корней волос вам предан верой и правдой. А рассказываю я об этом вот к чему. За мои заслуги я получил щедрое вознаграждение и отпуск. Приехав в Шомон, я мог поправить домашние дела. Но, пока меня не было в Париже, туда заявился Жан де Жизор. Чем-то он сумел запугать великого магистра, тот подпал под его змеиное влияние и согласился воссоединить все тамплиерские ордена, хотя многие из них уже в открытую служили если не самому сатане, то уж точно — мамоне. Причем великим магистром объединенного ордена стал не де Сент-Аман, а проходимец Филипп де Мийи.

— Черт возьми! Откуда у Жана де Жизора такая власть над людьми? — возмутился Ричард. — Меня всегда угрызает одна мысль о том, что, сколь ни были бы велики и прославлены могущественные государи и вожди, есть еще некие тайные властители мира, которые подчас оказываются более могущественными. Вот хотя бы этот Жан де Жизор… У меня от мыслей о нем тоже в животе становится холодно, как у твоей Ригильды.

— Слава Богу, выкидыши вам не грозят, ваше величество, — пошутил летописец Амбруаз.