Родная окраина

ВНУК РОМКА Рассказ

Когда у Клавки родился сын от третьего брака, Карпо не выразил по этому поводу ни радости, ни сожаления. Он только подумал: «Ну и ладно… Лишь бы жили как люди».

Внуками Карпо не удивишь: у Никиты трое, у Петра двое, да и у Клавки это третий — от каждого мужа оставалось по ребенку. У Никиты старший уже в армии служит, вернется скоро, затеет жениться, не увидишь, как и прадедом сделает.

Думал Карпо когда-то: вот вырастит детей, и настанут спокойные денечки. А они и выросли, и сами отцами стали, а покоя ни ему, ни его Ульяне не дают. У ребят с семьями ничего, ладится. Не так, правда, как хотелось бы, но живут. А вот у Клавки — беда: что ни мужик, то пьяница. С первым развелась, нашла другого — еще хуже. Пил, куражился… Дурной был. Хорошо, завеялся куда-то на стройки в Сибирь, вздохнули без него. А Клавка уже совсем отчаялась — нет ей счастья в жизни. Сама стала топить горе в вине.

Работала она в багажном отделении на станции, нашлись там какие-то утешители, чуть не сгубили бабенку. Все чаще и чаще прибегала старшая Клавкина — Надя. Прибежит, вся в слезах: «Мамка пьяная пришла с работы, ругается, посуду бьет». И бегут потом к ней или Ульяна, или сам Карпо, а то и вдвоем — когда как. Утихомиривали ее, на другой день стыдили, вразумляли. В ответ она только плакала.

А тут как-то уже под вечер заявилась Надюшка и сестренку с собой приволокла. Всполошились старики:

— Что случилось? Опять?..

— Она дядьку какого-то привела, а нас к вам отослала.

Карпо с Ульяной переглянулись — этого еще не хватало! Быстро оделись, подались к дочке. Детей оставили у себя.

Пришли, видят: Клавка на кухне что-то готовит, а в комнате за столом сидит мужчина — смуглолицый, черноволосый, то ли узбек, то ли еще кто. Не разбирались в этом деле Карпо с Ульяной. Да и разбираться некогда: не это главное. Может, и русский, мало ли на свете русских с чернявым обличьем?..

Мужчина несмело поднялся, поклонился старикам, сказал:

— Здравствуйте… — И посмотрел в сторону кухни, словно хотел позвать себе на помощь Клавку, но не позвал. А та и с услышала ама, вышла веселая и трезвая:

— А-а!.. Так и знала, что вы прибежите. Знакомьтесь. Это — Роман, мой муж.

Ульяна взглянула на Карпа: как быть? Тот стоял, поджав губы. Наконец сказал:

— Муж, значит… А интересно знать — надолго?

— Чего загадывать наперед? Как получится, — сказала Клавка.

Роман молчал, только поглядывал то на стариков, то на Клавку.

— Да вы садитесь. Садитесь и поговорите, как следует, раз уж пришли. А я обед пока приготовлю, пообедаем вместе. — И Клавка ушла обратно на кухню.

Карпо подвинул стул, сел. Рядом примостилась Ульяна. И только после них опустился на стул Роман.

С чего начинать разговор — не знали. Наконец Ульяна выпалила, кивнув в сторону кухни:

— У ей же два дитя! Вам известно об этом?

— Да, — сказал Роман. — Я знаю…

— Ну?

— Дети — это хорошо, — уточнил он.

Ульяна смешалась, посмотрела на Карпа: мол, почему молчишь, спрашивай. И тот спросил:

— Дак вы как это?.. Усурьез или так?..

— Всерьез.

— Угу. А кто вы будете?. Откуда?

— По специальности я слесарь. Работаю в вагонном депо.

— А родители кто? — подбросила вопрос Ульяна.

— У меня нет родителей, я детдомовский. Живу в общежитии.

Замолчали, спрашивать больше вроде было не о чем. Ульяне хотелось узнать, пьет ли он, но об этом так прямо не спросишь. И еще ее распирало узнать, какой он веры: совсем на наших не похож — скуласт, узкоглаз и кожа сильно темная, видно, что не загар. Но об этом спрашивать тоже было как-то неудобно.

— Ну, все выяснили? — из кухни вышла Клавка с тарелками в руках.

— Нет, не все, — сказал Карпо. — А как с детями думаете?

— Как? — удивилась Клавка. — Обнаковенно. Скажи, Роман.

— Наши дети… — сказал Роман. — Я буду им отцом, на себя запишу.

— А зачем вы тогда их прогнали к нам?

— Во! Прогнали! — обиделась Клавка. — Отослала на время… У нас же и побалакать негде, одна комнатенка.

— Одна или ни одной, — сказал веско Карпо, — а детей спроваживать не надо. Как хочете, так и устраивайтесь, а дети должны быть при вас. С первого дня, с первого часу. И не привыкайте спихивать их на кого-то. Вот вам наш с матерью сказ.

Ульяна согласно кивнула.

— Ладно, — сказала Клавка, выслушав отцовскую речь. — Обедать будете?

— Ели уж.

— Ну, по стопке, со знакомством?

— «По стопке», — заворчал Карпо, однако подвинулся к столу. Ульяна последовала за ним.

Когда Клавка стала разливать водку, Роман накрыл свою рукой:

— Мне не надо. Я не пью.

— Во! — удивилась Клавка. — Для знакомства ж…

— Не надо. Не пью я.

Ульяна насторожилась, потом спросила:

— Вы больные?..

— Нет, просто не пью. Вы выпейте, а я не буду.

Карпо держал свою стопку, не знал, что с ней делать.

— Ну, ладно… Как кажуть, потчевать можно, а неволить — грех. За ваше здоровье! — выпил, вытер ладонью губы и принялся закусывать.

Ульяна повертела, повертела стопку, сказала:

— Нехай вам щастит. — И тоже выпила.

Уходя, Карпо увидел на полу у двери какой-то ящик. Хотел отодвинуть его ногой в сторонку, но тот не подался — тяжелый. Карпо заглянул в ящик: в нем полно разного инструмента. Сверху лежал разводной шведский ключ — у Карпа такого не было.

— Что это? — он снова пнул ногой ящик, но уже не сердито, а скорее уважительно.

— Это Романов багаж, — засмеялась Клавка.

— О, то добрый багаж! — похвалил Карпо. — Такой багаж я люблю.

По дороге домой они с Ульяной обсуждали нового зятя. Человек вроде неплохой. С инструментом пришел — это хорошо. Не пьет…

— Совсем не пьет — даже чудно как-то, — сказала Ульяна. — Не было б тут какого подвоха.

— Да какой тут подвох? — усмехнулся Карпо.

— И веры, видать, не нашей, — сокрушалась Ульяна.

— Как это не нашей? — удивился Карпо. — Чернявый — так что ж такого? — Помолчал. — Придумаешь черт-те што: веры не нашей. А ты какой веры?

— Нашей, какой же, — обиделась Ульяна, — Не знаешь, што ли?

— Нашей! А какой?

— Ну, этой… християнской. А то еще есть другая. Сектанты. Может, он баптист. Видишь, не пьет. Если не больной, значит, верой запрещено.

— Будто без веры нельзя не пить! Вон Родион Чуйкин не пьет, так что? — сказал Карпо. — Веру какую-то придумала! Ну и пущай. А те обое были нашей веры, чтоб им ни дна ни покрышки.

Помолчали. Карпо вспомнил что-то, усмехнулся, решил подшутить над бабой:

— Скорей всего, он из цыганов.

— Ишо что выдумал! — отмахнулась Ульяна. — И не похож.

— А што? Тебе ж вера нужна? А у них вера как раз православная.

— Бреши больше!

— Они крестятся на иконы и крестики носят. Сам видал. И мастера хорошие. Ковали.

— Цыганва — они на кого хочешь перекрестятся и носить будут, что хочешь. Мужики ходят с сережками в ухах. А на цыганках сколько всего навешано. Одних дукачей разных — целые низки висят на грудях, узнай там, какой они веры.

— Вера! Был бы человек хороший, — сказал Карпо. — И перестань, не галди что ни попадя. Жили б только…

— Да, то — да, то — да… — согласилась Ульяна. — Дай-то бог.

Роман оказался человеком хорошим. Год уже живет с Клавкой — лучше и не надо. И не только в своей семье хорош, все соседи довольны им: уважительный мужик, общительный. А теперь вот у них и ребеночек родился. Карпо, когда увидел внучонка, немного удивился: «Ишь ты… Смуглявенький… Значит, Романова кровь переборола. Ну, и ладно». И опять повторил:

— Лишь бы жили, как люди.

Мальчишку назвали по отцу — Романом. Клавка настояла. Уж больно много лиха она хватила от непутевых мужиков, и теперь хотелось ей, чтобы сын пошел в отца. Старики против этого особо возражать не стали, а Роману-отцу даже приятно было такое.

Роман-младший, будто знал, чего от него хотят, радовал мать своей похожестью на отца: рос спокойным, крепким и сообразительным. Он ни разу не закапризничал, ни разу ничем не заболел, очень быстро стал узнавать отца и мать. Бывало, подойдет Клавка к его кроватке посмотреть, как он там, спит ли, не сползло ли одеяльце, а он, уже проснувшийся, лежит, смотрит осмысленными глазенками в потолок, будто думу какую обдумывает. Увидит мать, улыбнется ей беззубым ротиком и засучит ногами от радости. А Клавка тоже рада, всплеснет руками:

— Ну какой же ты у меня славненький! Это ж ты, наверное, награда мне за все мои мучения?

Услышав голос матери, Ромка ходуном весь так и заходит, ручками, ножками замолотит: говори, мол, мать, говори приятные слова.

— Да неужели же ты понимаешь, что я говорю? Ну разумник мой!.. Ну умник мой!..

И хвалится Клавка не нахвалится, придет к своим — только и разговору, что о Ромке: как засмеялся, как посмотрел, как откликнулся. Карпо не одобрял Клавкины восторги:

— И че болтать лишнее? Мальчишка как мальчишка. Они все в таком возрасте умные да разумные, а в школу пойдет — куда што девается: дурак дураком.

— Ну да! — не соглашалась Клавка. — Вы поглядите на Ромку, какой у него лоб крутой. А глаза? Рази ж такие глаза у детей бывают? Как бровки насупит, как посмотрит — прямо страх берет, будто в самую душу заглядывает.

— Сочиняй больше! — сердился Карпо. Не любил он эти разговоры еще и потому, что был суеверен, боялся сглазу. «Сглазят мальчишку эти бабы неразумные», — ворчал он про себя и уходил, чтобы не слышать их.

А Ромка не унимался, продолжал удивлять всех. Трех лет ему еще не было — сам через весь поселок пришел к деду в гости. Увидела его Ульяна, руками всплеснула.

— Внучек? Один дорогу нашел? — она присела к нему, разговаривает, а сама прислушивается: кто-то же должен вслед войти — отец или мать, а может, Надюшка. — С кем пришел, внучек?

— Сам, — сказал Ромка твердо.

Выглянула Ульяна в сени — никого, во двор — тоже никого. «Спрятались, что ли? Шуткують?» — подумала она, но шутка затянулась. Она опять к Ромке:

— Ты с кем пришел, внучек?

— Сам, — повторил Ромка. — Где деда?

— Деда в сарае, — заволновалась Ульяна и бегом к Карпу: — Эй, дед, где ты?.. Иди сюда скореича. Ты гляди, што вычудил идоленок!

Карпо возился в закутке для поросенка, пол поправлял, вылез, смотрит на жену, не поймет, в чем дело, почему такой переполох. Увидел: ковыляет на не окрепших еще, кривых ножонках Ромка, перелезает через высокий порог, улыбнулся ласково:

— Помощник пришел!

— Да ты слухай сюда, — рассердилась Ульяна, — ведь он сам пришел! Клавка же там с ума, наверно, сходит. Это ж надо? Через путя, через шоссе перешел! А если б тебя машина задавила? — обернулась она к Ромке.

— Не, — сказал тот уверенно.

— Ну, видал такого? Побегу, скажу Клавке. А ты гляди за ним, не отпускай. А может, домой пойдем? — снова обратилась она к Ромке.

— Не, — покрутил тот головой. — Деда…

— Ну, ясно: с дедом будет. Побегу. — И побежала.

А Ромка с тех пор, проторив дорожку, как чуть что, так и пошел к деду. Старшие сначала беспокоились, пытались отучить его от этих хождений, но напрасно, а потом привыкли, смирились. И все в поселке привыкли к этой самостоятельности мальчишки.

Шагает, бывало, Ромка по тротуару, руками по-взрослому размахивает, по сторонам не глазеет, сосредоточен. Большая голова его чуть вперед наклонена, как у годовалого бычка. Брови сдвинуты, смуглое лицо сурово. Издали видно — крепыш, тяжел, будто свинцом налит, ступает твердо, уверенно. Встречные мужики и бабы приветствуют его:

— Здравствуй, Ромка!

— Здравствуйте, — отвечает он, бросив короткий взгляд на встречного.

— Далеко ли направился?

— К дедушке, — говорит он серьезно и шагает дальше: лишних разговоров Ромка не любит.

Однажды приходит к деду, а тот ручку новую для молотка ножом вырезает, И уже под конец, подчищая ее, приставил одним концом к груди, стал строгать, Ромка наставительно заметил:

— Так резать нельзя.

Карпо посмотрел на него удивленно:

— Ишо што! Учить деда будешь!

— Так можно пораниться, — пояснил Ромка.

— Хм… — Карпо покрутил головой, однако перевернул и ручку, и нож, стал резать от себя.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю… Ты учил.

«Ишь, шельмец, запомнил!»

Карпо не потакал внучонку, был с ним строг, тем не менее тот тянулся к нему.

— Ромка, ты кем будешь, как вырастешь? — спрашивал Карпо внука.

Тот морщил лоб, отвечал серьезно?

— Мастером-слесарем.

Ответ Карпу нравился, хвалил Ромку:

— Молодец. Мастером-слесарем — это хорошо.

Однажды был Карпо в городе, зашел в аптеку купить бабке своей лекарство и увидел в витрине разные медицинские инструменты — пинцеты, ланцеты, ножницы тупоносые… И вдруг видит: среди всего этого блестящего добра лежит молоточек. Обыкновенный никелированный молоточек на гладкой лакированной ручке. «Вот бы Ромке такой купить! — загорелся Карпо. — Только не продадут, наверное». Он долго любовался молоточком, наконец выбрал момент, спросил осторожно у продавщицы, можно ли ему купить этот инструмент.

— Рубль десять в кассу, — сказала та.

Обрадовался Карпо, заплатил быстро, пока продавщица не передумала, взял молоточек, вышел на улицу, полюбовался на солнышке покупкой и сунул в карман. И всю дорогу потом держал молоточек рукой, боясь потерять. А сам думал: «Интересно, зачем он такой врачам? А Ромке — самый раз. Делали б детям всякие-разные такие красивые струменты, приохочивали б их к полезному делу».

Привез домой, позвал Ромку:

— Иди сюда, гляди, што деда привез тебе из города!

Ульяна услышала, спросила:

— Конфету небось привез?

— Тебе дак слаще конфеты ничего нет. А тут получче твоей конфеты, правда, Ромка?

Ромка кивнул радостно: подарок ему понравился. Он повертел перед глазами никелированную головку молоточка, хукнул на нее, она затуманилась. Деловито потер его о рукав, головка засияла с новой силой. Потом он взял молоточек за ручку и примерился, по чему бы стукнуть. Увидел на табуретке посылочный ящик, прицелился к торчащему гвоздю и с двух ударов ловко вогнал его по самую шляпку.

— Во, есть помощник! — У Карпа было такое настроение, будто он сделал большое и нужное дело.

Читать и писать Ромка научился сам и в школу пошел на год раньше. В первый класс он проходил всего две недели, а на третью его пересадили к второклассникам.

Тут пришлось Ромке утверждать себя и кулаками. В первый же день он подрался и, получив солидный синяк под глазом, домой не пошел, а направился к деду с бабкой. Дома, знал, мать начнет ругать, а то еще и ремнем отстегает.

А дед, увидев синяк, воскликнул:

— О, кто же это тебя так разукрасил?

— Вовка.

— Симаков? Сосед наш? Да он же большой. Связался с маленьким…

— Ничего, ему тоже влетело!

— Влетело? От кого?

— От меня, от кого ж…

— Ну, а из-за чего подрались-то? Из-за дела хоть?

— За дело!

— Может, скажешь?

— Он дразнил меня… Цыганом обозвал.

Карпо помолчал, не знал, как быть, что говорить, наконец сказал:

— Ну и что? Разве цыгане не люди?

— Люди. Но я-то не цыган?

— Нет, конечно, — согласился Карпо.

Не кончился еще у Карпа разговор с внуком, прибежала бабка Марина Симакова, затараторила:

— Это что же такое делается? Избил ваш сапустат нашего мальчика, места живого не оставил: весь в синяках, а лоб до крови рассадил. В милицию пойду, заявлю — пусть хулигана такого в тюрьму посадят.

— Погоди ты, погоди кричать, — остановил ее Карпо. — Как же так: ваш такой большой, а плачет? Наш вон тоже размалеванный пришел, а я не бегу к вам жаловаться.

Бабка взглянула на Ромку, смягчилась:

— У-у, ироды…

— Ну подрались, ну и што? Это ж дети, все бывает. А если ты пришла правду искать, так ты б лучче у своего спросила, за что ему влетело. Узнала б да, может, еще и добавила б ему, потому как полагается, заработал.

Бабка насторожилась.

— А што такое? Што он сделал? — подступилась она к Ромке, но тот молчал.

— Ты иди у своего выясняй, а мы тут как-нибудь сами разберемся. — Выпроводив бабку Марину, Карпо вернулся к внуку: — Ничего, ничего… Только драться не надо. Обзови и ты его как-нибудь, придумай что-нибудь.

Ромка взглянул на деда укоризненно. Карпо смутился, отвел глаза в сторону:

— Ладно, ладно…

Их беседу подытожила Ульяна, она сказала внуку:

— Драться — это последнее дело. А глаз до свадьбы заживет, — она приложила к синяку холодный компресс — У кошечки, у собачки заболит, а у Ромочки заживет, — заулыбалась она. Но Ромка не принял этой детской игры, стоял насупленный.

Учился Ромка хорошо, на ходу все схватывал, учителя удивлялись его талантливости, а Клавка была на седьмом небе от успехов сына.

Карпо же по-прежнему не любил эти похвалы:

— Не галди лишнее. Вот вырастет, станет человеком, тогда и видно будет… Че раньше времени кудахтать?

— Теперь уже видно! — не унималась Клавка. — Вы говорили: «Не хвались тремя днями, а хвались тремя годами», — а теперь ишо дальше отодвигаете. Оно ж видно уже, и учителя говорят…

— Шо они там знают, те учителя? Ну, учится хорошо мальчонка, ну, способный, ну и что? Мало их таких, што ли? Не говори «гоп!», пока на круг не выскочила.

Беда пришла неожиданно. Пришла она осенью, когда ударили первые морозы, которые выстеклили лужи на дорогах и покрыли льдом воду на пруду.

Было морозно, солнечно, а снега еще не было. Ребятишки бежали из школы веселой гурьбой, прокатывались по замерзшим лужам, а потом кто-то крикнул:

— Ребята, айда на ставок!

И все завернули к пруду, с разбегу бросились на лед, покатились. Лед был еще слабый — потрескивал, прогибался, но никто на это не обращал внимания. И вдруг под Ромкой лед провалился, и он ухнул в воду. Остальные в испуге кинулись прочь, на берег, и оттуда смотрели, как Ромка барахтался в полынье, как он цеплялся руками за лед, наваливался на него грудью, но лед обламывался, и Ромка снова и снова погружался в воду. Наконец, кто-то догадался, побежал к Карпу:

— Дедушка Карпо, скорее, скорее, ваш Ромка под лед провалился!

Схватил Карпо лестницу, веревку, подался на пруд. Прибежал, а там в полынье уже и льдинки успокоились, Ромки не видно. Бросил на лед лестницу, пополз на животе по ней, спустил руку в полынью, стал шарить в ледяной воде — ничего не нашарил. К тому времени народ собрался, как на пожар. Багор подали Карпу, но и багром он ничего не подцепил.

Вытащили Ромку только к вечеру…

Убивалась Клавка, волосы на себе рвала. Молча переживал горе Роман, плакала, причитая, Ульяна. Но больше всех, кажется, страдал от этой утраты Карпо.

Уже прошло с тех пор немало времени, а он не может забыть внука, не может успокоиться, сокрушается:

— Мудрой был мальчишка… Мудрой, головастый… Из него непременно был бы толк. А может, и большого ума человек вышел бы. И вдруг такое… Жаль мальчонку… — Карпо вытирает навернувшиеся слезы, задумывается на минуту и продолжает: — Мечтал быть мастером. А ведь был бы! И как же теперь? Он же мог бы дела делать!.. Он же!.. А теперь не будет тех дел… Что же это за жизня такая? Это же несправедливо. Раз родился человек, значит, он должон исполнить свое предназначение до конца. А так что же получается? Это же не растение какое-нибудь, бутончик там: не успел развернуться, увял почему-либо, отвалился, пропал. Это же человек, с ним нельзя так поступать. А оно, выходит, в природе все едино — что человек, что букашка? Нет, это несправедливо. Так не должно быть… Не должно…