Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия

Ты слышал рассказ, уже ведомый миром, –

Как женщина раз поступила с эмиром,

С покойным Ямином Махмудом самим,

Что был за щедроты по праву хвалим?

Так дерзостно было ее поведенье,

Что палец Махмуд прикусил в удивление!

Наместник, в Баварде бесчинства творя,

Обидел вдовицу вдали от царя:

Ограбил старуху, без денег, без пищи

Оставил рыдать в разоренном жилище.

О том, как старуха пустилась в Газну,

Я ныне правдивую повесть начну.

Пришла она к шаху. Упав у порога,

Вдова призвала всемогущего бога

В свидетели, как и жилье и тряпье –

Все отнял наместник, губитель ее.

И шах, восседавший на троне высоком,

На скорбную глянул сочувственным оком.

Сказал он: «Немедля ей грамоту дать,

Пусть в доме своем водворится опять!»

С напутственной грамотой мудрого шаха

Вдовица в Бавард возвратилась без страха.

Наместник, напрягши злокозненный ум,

Решил: «Поступлю я, как древле Судум.

Оставлю вдову без пожитков и крова, –

Уж, верно, в Газну не отправится снова!

Хоть в грамоте сказано: «Все ей вернуть» –

Приказ обойти ухитрюсь как-нибудь».

Он знать не хотел ни аллаха, ни шаха,

Вдове не вернул он и горсточки праха.

Старуха же снова в Газну побрела.

Послушай, какие свершились дела:

Там шаху все снова она рассказала

И плакала горько средь тронного зала.

Злодея кляла и, смятенья полна,

У шаха защиты просила она.

Шах вымолвил: «Грамоту дать ей вторую!

Я правым всегда милосердье дарую».

Вдова же: «Носить надоело мне их, –

Правитель не слушает грамот твоих!»

Но шаховы уши тут сделались глухи, –

Не вник он в слова оскорбленной старухи.

Сказал он: «Дать грамоту – дело мое, –

Правитель обязан послушать ее.

Коль тот, в Абиварде, нас слушать не хочет

И волю властителя дерзко порочит, –

Ну, что же, кричи! Сыпь на голову прах!

Я толку не вижу в бессвязных речах!»

«Нет, шах мой! – старуха сказала сурово. –

Коль раб презирает властителя слово,

Не я буду сыпать на голову прах,

Пусть голову прахом осыплет мой шах.

Скорбеть и рыдать господину пристало,

Коль раб его слов не страшится нимало!»

И шах услыхал, что сказала вдова,

И сам осудил он свои же слова.

Сказал он вдове: «Мир да будет меж нами!

Правдивыми был я разгневан словами.

Поистине в прахе моя голова,

Права ты, старуха, стократно права!

Кто хочет быть первым в обширной державе, –

На дерзостных слуг полагаться не вправе!»

Весною поехал в охотничий стан

Махмуд – многославный забульский султан.

Старуха к нему обратилась несмело, –

От дыма лишений лицо почернело.

Свирепо насилье, жесток произвол!

Разорвано платье по самый подол.

Сказала: «Ты, царь, справедливостью славный,

Так будь справедлив и к старухе бесправной».

Подъехал прогнать ее телохранитель,

Однако его отстранил повелитель.

Сказал, возвышаясь на белом коне:

«Поведай печаль свою, женщина, мне.

Султану даны справедливость и сила,

Скажи, чья рука тебе зло учинила».

Из глаз у вдовы, в ее горе глубоком,

Горючие слезы струились потоком.

И молвила старая: «Бедствую я,

Убого живу – помогают друзья.

Двух дочек имею да малого сына,

Отца их сгубила лихая година.

А голод не стерпишь, нужна и одежа, –

На нищенку вовсе я стала похожа.

Гну спину над пажитью в дни урожая,

Колосья пшеницы и проса сбирая.

Истаяла я от вседневных забот.

Не скажешь: старуха в довольстве живет.

Что ж гонишь меня, словно кара господня?

Ведь завтра наступит вослед за сегодня!

Доколь угнетать подчиненных своих!

Доколь отнимать достоянье у них!

Была целый месяц работать я рада

В саду богатея за горсть винограда.

Вчера, в день расплаты, с веселой душой

Взяла виноград заработанный свой.

Вдруг вижу – пять воинов ждут у дороги:

«Эй, стой!» – подкосились усталые ноги.

Один забирает весь мой виноград,

Рыдая, тяну я корзинку назад.

Другой, угрожая расправой короткой,

Чтоб я не кричала, стегнул меня плеткой,

Сказал: «Я султана Махмуда слуга!

Смирись и молчи, коли жизнь дорога.

Попробуй султана слезами растрогай!

Ступай, побирушка, своею дорогой!»

Пришлось ради жизни мне губы замкнуть.

Охоты твоей разузнала я путь.

Тебя здесь полдня ожидала я, стоя, –

И гневное сердце не знало покоя.

Теперь, когда знаешь про злобных людей,

Ты бойся горячей молитвы моей!

Коль мне, беззащитной, не дашь ты управы, –

Пожалуюсь господу силы и славы!

Ведь стон угнетенного в утренний час

И стрел и кинжала острее для нас.

В час утра молитва и плач угнетенных,

Стенанья печальные крова лишенных

И тысяче воинов сломят хребты!

О, бойся насилья, слуга правоты!

Коль с бедной старухой поступишь неправо,

Тебе опостылит твоя же держава.

Другому ты царству отдашь под конец,

Другому наденут твой царский венец!

Пусть воин, о царь, – мой злодей и грабитель,-

В день судный ответишь и ты, повелитель!»

Махмуд, потрясенный, поник недвижим,

И молча старуха стояла пред ним.

И молвил султан величавый, рыдая:

«На что нам и жизнь и держава такая,

Коль женщине днем, на проезжем пути,

Домой виноград не дают донести?

День судный придет – за деяния эти,

Как всякий на свете, я буду в ответе.

Старуха окажется шаху врагом, –

Как встану из мертвых при грузе таком?

Отвергнув ее, обрету ли спасенье?

Не буду ль печален я в день воскресенья?»

Старухе сказал: «Подойди ко мне ближе!

Всего, что захочешь, проси! Говори же!»

Старуха в ответ: «Подари мне хоть клад, –

Обиды моей не возьмешь ты назад!

Правитель живет для закона и права,

Иначе на что нам такая держава!»