Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия

Создатель, все равно: сказать или

смолчать –

И мысли все твои, и на устах печать.

Сорвешь ее – скажу, сорвать не

пожелаешь,

Так, собственно, тогда мне нечего

сказать.

Качаясь, брел домой, и ноги подкачали:

Я чашу уронил. Стою над ней в печали,

Гляжу – она цела. Да славится Аллах!

Ведь чаш разбитых – тьма, хоть их и не роняли.

С какою целью дал создатель алчность нам?

Чтоб тело ублажить, затем скормить червям?

Так, замысла творца не понимая толком,

Мы без толку живем, влачась к своим гробам.

Садовники, молю! Нет, не сажайте роз!

От их измен тону в морях ревнивых слез.

Нет, не сажайте роз! Колючки посадите.

А впрочем, и от них дождешься лишь заноз.

Тобою потрясен, я, словно ад, пылаю.

Неверным так пылать – и то не пожелаю,

И все же на огонь лечу, как мотылек.

А может, этот ад и есть блаженство рая?

Таким уж создан я – веселым и печальным,

И все ж нельзя меня считать необычайным.

Из праха создан я. Кого там только нет?!

А значит, я таким родился не случайно.

Всей красоты твоей я так и не постиг.

Тюльпаны с горных круч ко мне приходят в стих,

Но ты красивей их, к тому ж – цветут неделю,

А ты надежда всех бессчетных дней моих.

О сердце, я люблю, но совесть не на месте.

Твердят, что нет во мне малейшей капли чести.

А, кстати, так ли честь влюбленному нужна?

Скорей твердят о ней завистники из мести.

В могиле сладок сон под грудою камней,

Но как пошевелить конечностями в ней?

Как, лежа в тесноте, сражаться с муравьями?

А змеи, о творец! Как удирать от змей?

Всевышний судия! Так поступать не дело.

Пи ночи нет, ни дня, чтоб сердце не болело.

Я вечно слезы лью – и все из-за пего.

Возьми его назад, оно мне надоело.

Ни крова, ни друзей. Куда идти Тахиру?

Вдвоем с тоской своей куда идти Тахиру?

К вам, небеса? Твердят, что вы добрей земли,

А если не добрей, куда идти Тахиру?

Идет, идет. Пришла. Благословенный миг!

В аркане черных кос заката алый блик.

Они меня влекут, они меня арканят.

О сердце, возликуй! Ведь это ночи лик!

Мне шепчет, шепчет рок, твердит неумолимо:

«Боль сердца твоего, увы, неисцелима.

Ты на земле – чужой. На душу спроса нет,

И, хоть алмазом будь, пройдет прохожий мимо».

О, сколько ты сердец ограбил, точно тать,

И кровью их багришь, и грабишь их опять!

Но сочтено не все, что ты во зло содеял,

И что не сочтено, считать – не сосчитать.

О сердце, ты всегда в крови, крови, крови,

Томишься вновь и вновь от вечных мук любви.

Опять, опять, опять ты розу увидало

И снова мне твердишь: сорви, сорви, сорви!

Я тело приучил к страданью, о творец!

Душа скорбит и ждет свиданья, о творец!

Томлюсь в огне тоски. Сей бренный мир – чужбина.

Отсюда шлю тебе стенанья, о творец!

Всегда ли отличить от пользы можешь вред?

В чем сущность бытия, нашел ли ты ответ?

Сокрыты от тебя и тайны мирозданья.

А можешь ли постичь своих друзей? О нет!

Цветет веками степь и отцветет не скоро.

Столетьями в горах цветы ласкают взоры.

Одни приходят в мир, других уносит смерть,

А степь – все та же степь, и горы – те же горы.

Я сильным был, как лев, отважным был, не зная,

Что бродит рядом смерть, меня подстерегая.

Да, было время, львы бежали от меня,

Теперь, как ото льва, от смерти убегаю.

Сажал тюльпаны я, и горестно в груди

Рыдало сердце: «Знай, напрасны все труды.

Жизнь коротка. Едва раскроются бутоны,

Как небеса, увы, уже зовут: приди!»

Ты в сердце, о любовь! Так что ж тогда извне?

Похитила его. Так что ж стучит во мне?

О сердце и любовь, у вас одно обличье,

Поэтому постичь труднее вас вдвойне.

Могу ли я тебя в разлуке позабыть?

Иной свободы нет, как, мучаясь, любить!

И если в сердце ты остаться не захочешь,

Покою в нем не быть и красоте не быть.

Опять спустилась ночь в закатной тишине,

И снова, как вчера, душа моя в огне.

Боюсь, из-за любви к красавице неверной

И вера в небеса дотла сгорит во мне.

Блаженны, кто с тобой сидел по вечерам

И, услаждая слух, внимал твоим речам.

О, дай на них взглянуть, чтоб ощутить блаженство,

Коль не могу тебя хоть раз увидеть сам.

Печаль моей любви меня в пустыни гонит,

И жизнь моя, увы, в песках несчастий тонет.

А ты твердишь: терпи! Я плачу, но терплю,

Хоть знаю, что меня терпение хоронит.

Кто страстью воспылал, тот смерти не страшится.

Влюбленному ничто оковы и темницы.

Он – ненасытный волк. А крика чабана

И посоха его какой же волк боится?

Я в цветнике не раз вкушал вечерний сон,

Расцветшей розой был однажды пробужден.

Садовник увидал, что я цленилея розой,

И сотнями шипов ее усыпал он.

За что наказан я, о небо? Разве мало

Я пролил слез? Уймись! Начнем игру сначала.

Ты на игральный стол с заоблачных высот

Меня швырнуло вниз и крупно обыграло.

Не в грезах, не во сне приди, а наяву!

Приди хотя б на миг узнать, как я живу.

Цветы долин и гор ты в волосы вплетаешь,

А я?.. Я на себе седые пряди рву.

Ты – слиток серебра. Хоть по твоей вине

Пылаю день и ночь, увы, не льнешь ко мне.

Я знаю – отчего. Ты, как огня, боишься

Того, что серебро расплавится в огне.

Я, соколом кружась, охотился за дичью.

Меня охотник сбил, и стал я сам добычей.

Когда летишь на лов, гляди по сторонам,

Не то тебя собьют под общий хохот птичий.

Изгнанником брожу в пустыне – днем и ночью.

Мне зябко, я дрожу и стыну – днем и ночью.

Не знаю, что со мной. Не болен я ничем,

Но высекает боль морщины – днем и ночью.

Сегодня пламень я. Я – огненная птица.

Взмахну крылом – и вмиг весь мир испепелится.

А если чья-то кисть меня изобразит,

Кто взглянет на портрет, тот в уголь превратится.

Приди, о соловей, любовью к розе пьяпый,

Я научу любви безмолвной, непрестанной.

Над розой ты поешь, живущей пять ночей,

А я молчу всю жизнь, рыдая по желанной.

Я розу окружил любовью и заботой,

То орошал слезой, то жгучей каплей пота,

И роза расцвела. Допустишь ли, творец,

Чтоб аромат ее вдыхал не я, а кто-то?

Не запрещайте мне хоть миг побыть с желанной!

Плененный красотой, молюсь ей постоянно.

Погонщик, придержи спешащий караван!

Пойми, я лишь на миг отстал от каравана.

Я тот, кто у судьбы в немилости, в опале,

Я – странник, что живет мечтою о привале,

Сухой колючки куст, что ветрами пустынь

Гоним среди песков в неведомые дали.

Создатель, видно, ты покинул небосвод.

Душа моя болит, и сердце слезы льет.

Как радоваться мне, когда у недостойных

Ты коротаешь дни и ночи напролет?

Красавицы в степи тюльпаны рвут. О боже,

Любая на тюльпан сама точь-в-точь похожа!

Как это сходство я, слепец, не замечал?

Ступай, о сердце, в степь и рви тюльпаны тоже!

Гляжу ли в синеву, где кружится орлан,

Где в горизонт плывет верблюжий караван,

На море или степь, на горные вершины –

Я вижу только твой весь мир затмивший стаи.

Нет, я твоей любви, красавица, не верю,

Покуда не придешь, не постучишься в двери.

Я сеял семена, я взращивал любовь,

А с поля я собрал пока одни потери.

Ох, сердце! Я уже вступаю в вечер поздний.

Не мне ли знать, что ты – сосуд вражды и розни?

Когда наступит час небесного суда,

Припомню я тебе все каверзы и козни.

Коль нет со мной тебя, во сне клубятся змеи,

Не радуют и дни, они ночей темнее,

А на кустах в саду сидят одни шипы,

Когда иду, грустя, по розовой аллее.

Дохну на синеву – и купол твой сожгу!

Все семь небес дотла со всей трухой сожгу!

И не раскаюсь, нет! Я требую покоя,

А если не вернешь душе покой, сожгу!

Захочешь ослепить – безмерно буду рад,

Захочешь сжечь – сожги! Блажен подобный ад.

Л позовешь в цветник, сорву цветок, в котором

Мне чудился бы твой тончайший аромат.

Весь мир лежит в пыли, и вьется в ней тропа –

Печалей и скорбей послушная раба.

В цветах гора Альванд, в ковре из гиацинтов,

Но каждый венчик желт, как и моя судьба.

Как луноликих гнет тяжел! Я изнемог.

Тюльпановым тавром ожог на сердце лег.

Но если завтра вновь красавицы поманят,

Вновь не смогу стереть смущения со щек.

Ищу ответ. Я стал скитальцем – отчего?

Я стал давным-давно страдальцем – отчего?

Все снадобье для ран и горестей находят,

А я не шевельну и пальцем – отчего?

Печалью болен я, она же и врачует,

В скитаниях моих возлюбленной кочует.

Она затем дана, чтоб разделить досуг,

Обдумать – что к чему, когда со мной ночует.

Не помню, как я жил. Мне кажется порою,

Что были иногда мгновения покоя,

Но так велик твой гнет и так невыносим,

Что мнится, будто жизнь была сплошной тоскою.

Да буду проклят я, коль посажу тюльпаны!

Да буду проклят я, коль их касаться стану!

Сто раз я был сражен похожей на тюльпан

И сто раз жертвой пал коварства и обмана.

Моей мольбе хоть раз ты внял, о небосвод?

Вращаясь, ты опять свершил круговорот,

Но те же у меня и горести, и муки.

Так безотрадно жизнь, наверное, пройдет.

Десницу поднял рок и ткнул в меня перстом,

Изгнанником с тех пор брожу в краю чужом.

Не чувствуя вины, я не покончил с жизнью.

Осталось слать мольбы и каяться. Но в чем?

Молчанию гробниц мой плач вполне под стать,

Хоть плачу оттого, что не могу молчать.

Мне говорят: «Молчишь, не знаешь, значит, горя».

Нет, горя я хлебнул, да мочи нет кричать.

Ты рождена для роз, для неги в цветнике,

А я – брести в пыли и увязать в песке,

Но где бы ни был я в скитаньях по пустыням,

Ты предо мной встаешь миражем вдалеке.

Как соль, в моей душе тоска растворена,

Ночами до зари огнем горит она,

И если поутру одним ревнивым вздохом

Соперников сожгу, в том не моя вина.

Тащу тяжелый груз всех в мире слез и ран.

Да разве я верблюд, ведущий караван?

Печальнее всего, что я уздою скован.

А повод подлецам тобою в руки дан.

О сердце, разожми хотя б на миг тиски,

На волю отпусти из рук твЛй тоски!

Ты – ловкий птицелов. Ты так искусно ловишь,

Что даже не кладешь зерна в свои силки.

Тот счастлив, у кого всегда легка мошна.

Беспечно он сидит за чашею вина,

Смеется от души и пьет за луноликих,

А в чашу с высоты глядит сама луна.

Сказал ты, что я похож на морехода –

Стремлю свою ладью во всякую погоду

По морю слез. Боюсь, однако, одного:

Пойдет ладья ко дну, и вслед уйду под воду/

Увы, ты своего добился, о творец, –

Разрушил подо мной опору наконец,

Но, коль ее решил снести до основанья,

Пусть приговор свершит быстрее твой гонец.

Коль изловчусь схватить за горло небосвод,

Не отмолчится, нет, открою силой рот.

Пусть скажет: почему одним дает лепешку,

Другим же – сотни благ и тысячи щедрот?

Я на горе Альванд забрался на утес

И посадил тайком одну из редких роз,

Но только пробил час упиться ароматом,

Как ветер-ветрогон красавицу унес.

Из рук моих полу ты выдернула снова

И удалилась прочь, не обронив ни слова.

Не каешься? Ну что ж… Пойду схвачу полу,

Которая со мной не будет столь сурова.

Любовь дарит шипы, а розы – лишь вначале.

Опять вернулись дни сомнений и печали.

Я получил письмо. Красавица моя

Мне больше не верна. Была ль верна? Едва ли.

Уходит караван, с барханами сливаясь.

Я вслед ему гляжу и снова каюсь, каюсь.

Придет пора, и мы покинем этот мир,

Где так же вдаль бредем, под вьюками сгибаясь.

Дыхание твое свежей рассветных рос,

Хмелею без вина от амбры черных кос,

Когда же по ночам твой образ обнимаю,

От ложа поутру исходит запах роз.

Страдания поймет лишь тот, кто сам страдал.

Податливей в огне становится металл.

О пасынки судьбы, сраженные печалью,

Придите, вас пойму, я горе испытал.

От козней сердца выть хочу подобно волку.

Я сердце поучал, но не добился толку.

Я ветер умолял: «Возьми его!» Не взял.

Швырнул в огонь, шипит, дымится, да и только.

Оборванный, босой бродяга – это я.

Тот, чья судьба скупа, как скряга, – это я.

Тот, с кем печаль и скорбь ночами неразлучны,

Кто даже смерти ждет, как блага, – это я.

Моя постель – земля. Забыл о теплом крове.

За что казнишь? За то, что воспылал любовью?

Но ведь не только я один тебя люблю, –

Однако у других не камень в изголовье.

Я, ищущий в тебе сомнениям ответ,

Безумней мотылька, летящего на свет.

Есть норы у зверей, у ползающих гадов,

А у меня для сна – и то приюта нет.

В моей любви к тебе безумие таится.

Слезами я плачу за сладкий миг сторицей.

Влюбленные сердца сродни сырым дровам:

Кладешь чурбак в огонь, пылает и слезится.

Не лги себе, Тахир, в душе не суесловь!

Где святость, коль вокруг ручьями льется кровь?

Не пустынь[25] этот мир, нет, не обитель скорби,

Откуда к небесам возносится любовь.

Я плачу по утрам кровавыми слезами,

И вздохи в небеса отбрасывают пламя.

Когда ж приду к тебе, я столько слез пролью,

Что скроется земля под слезными морями.

Твои глаза влекут. Обилен их улов.

И я не избежал расставленных силков.

Средь любящих тебя немало есть достойных,

Немало и пустых, как средь моих стихов.

Подобно тигру, жизнь когтями тело рвет,

А ум и сердце взял в оковы небосвод,

О небосвод, молю, сними свои оковы,

Достаточен земной невыносимый гнет.

Я в траур погружен, и в том твоя вина,

Посеяны тобой печали семена.

В твоих глазах вопрос: что так меня согнуло?

Непрямота твоя, посулов кривизна.

Стремлюсь к тебе одной, и ни к кому иному

Полезно лишь одно из снадобий больному.

Любовь твоя – огонь, сжигающий меня,

А пепел от него – сладчайшая истома.

Да разве это жизнь, когда ночлега нет,

Когда не раздобыть лепешки на обед?

Есть голова, но в ней рассудок есть едва ли,

Коль телу голова приносит только вред.

Коль в сердце нет любви, оно никчемней праха.

Кто в клочья на себе готов порвать рубаху,

Сгорая от огня неистовой любви,

Тот стоит одного из двух миров Аллаха!

О сердце, ты – корабль, сидящий у лагуны

На рифе, где кипят и пенятся буруны.

Мне говорят: «Тахир, сыграй на таре нам!»

Но разве зазвучат оборванные струны?

Ты головой моей швыряешься давно,

Но не нарушу, нет, обета все равно.

Коль сочетанье звезд к трусливым благосклонно,

Дождусь поры, когда изменится оно.

Я сердце положить готов на твой порог,

Я голову отдать готов мечу в залог.

На что она, когда собою не владею,

Когда от страсти я, безумец, изнемог?

Любовь к тебе слепит и жжет сильней огня,

Лишь горсточку золы оставит от меня,

Но даже если ты любовь под корень срубишь,

Побеги прорастут немедленно из пня.

Создатель, с той поры, как я увидел свет,

Я только и грешу, грешу десятки лет.

Во имя, о творец, двенадцати созвездий,

Молю, закрой глаза! Скажи: «Не видел, нет!»

Я наг. Но кем раздет? Какой жестокой силой?

По чьей вине всю жизнь свожу себя в могилу?

О, дайте, дайте нож! Я вскрою грудь. Хочу

Увидеть, что любовь с душою сотворила.

Когда молюсь творцу, душе на миг светло.

О, если бы мое моленье помогло!

Влачи свою судьбу иль будь изнежен ею,

Смерть – камень, человек – лишь хрупкое стекло.

Коль с дерева плоды свисают за ограду,

Теряет и покой, и сон хозяин сада,

И пусть оно родит алмазы, все равно

Немедленно срубить его под корень надо.

В садах моей души могильные цветы.

Ни поросли надежд, ни завязи мечты.

Безжизненны пески в моем умершем сердце,

В нем даже не растут отчаянья кусты.

О, как твое лицо средь гиацинтов кос

Напоминает куст цветущих алых роз!

Влюбленные сердца в твоих кудрях трепещут,

Запутавшись в сети пленительных волос.

Тюльпаны нежат взор, увы, всего неделю,

Цветут на склонах гор, увы, всего неделю.

Иду из края в край, в отчаянье кричу:

«Любить красавиц – вздор! Они верны неделю!»

О сердце, ты всю жизнь ступаешь по шипам,

Подстерегает рок тебя то здесь, то там.

Когда бы ты могло, как ношу, сбросить тело,

Насколько тяжкий путь казался б легче нам!

Пустыня. Что ни шаг – опасность. Ночь темпа.

Колючая трава в потемках не видна.

Ни проблеска огня. От ноши ноют плечи.

Счастливец, у кого легка была она.

О, если б у меня была одна беда,

Считал бы: светит мне счастливая звезда,

А будь у ложа врач, жена или подруга,

Не счел бы я бедой и ту беду тогда.

Моей душе вручил все скорби этот мир.

Не потому ли я так одинок и сир?

Страдальцам эликсир находят от страданий,

А для меня само страданье – эликсир.

О вероломный мир! Ты стал моей темницей.

Шипами ты сумел в мою полу вцепиться.

Смирясь, тащу арбу печалей и скорбен,

А над моей спиной заносит кнут возница.

О небосвод, не будь коварным палачом!

Пускай не даришь роз, зачем же стал шипом?

Ты на меня взвалил мучительное бремя,

Зачем же делать вид, что ты тут ни при чем?

Нет, роза у могил распутниц не растет,

Когда ж растет, и цвет, и аромат не тот,

Трава не зелена, дички не плодоносят,

Лишь свесят иногда презренья горький плод.

Я на твоем пути усядусь и опять,

Наверное, тебя напрасно буду ждать,

Но время отомстит, и муки ожиданья,

Неверная, тебя заставит испытать.

Ты ароматна так, как ароматен сад,

И пусть твоя любовь таит смертельный яд,

Коль ступишь невзначай на край моей могилы,

Я тотчас оживу, вдохнув твой аромат.

Ни разу я на сбор поклонников не зван.

Ни разу тайный знак тобою не был дан.

Боишься? Но чего? Тебя ведь не убудет.

Не может обмелеть безбрежный океан.

Влюбленные души и сердца не щадят.

Что любящему – рай, нелюбящему – ад.

Кто тратит на любовь разменную монету,

Беднее бедняка, пусть даже и богат.

Не совершай дурных поступков никогда,

Чтоб не пришлось краснеть, сгорая со стыда.

Раскаешься, и все ж молва тебя осудит,

И тесен станет мир от этого суда.

Без мук любви душа сухой травы мертвей,

Не знавшей ласк росы и сладости дождей.

«О, лучше умереть, чем жить, любви не зная!» –

Так по утрам поет над розой соловей.

Богатства мира – прах, текучая вода.

Поскольку ты пришел на краткий миг сюда,

Приумножай стократ в своей душе печали,

Зачтутся лишь они в день Страшного суда.

Я к обреченным жить испытываю жалость,

В развалинах души печаль обосновалась.

О небосвод, взвали на плечи мне печаль,

Которая еще в твоей суме осталась.

Под тяжестью твоей, о рок, бессильно гнусь.

Кочуешь вслед за мной, впиваясь, точно гнус,

И мне исподтишка дороги переходишь.

Таков твой подлый нрав. Ты по натуре трус.

Не станет храбрым трус, шакалу он родня,

Не радуюсь, когда несчастье у меня.

Есть мудрые слова у сына Фаридуна:

Не пышет жаром печь, в которой нет огня.

Пускай ты падишах, конец – небытие.

Пускай вселяешь страх, конец – небытие,

Пусть перстень твой ценней сокровищ Сулеймапа,

Ты превратишься в прах. Конец – небытие.

Одни боятся мук, другие жаждут мук,

Одним подай бальзам, другим подай недуг,

А мне по сердцу то, что нравится любимой:

Приму и радость встреч, приму и боль разлук.

Я – пасынок судьбы, не знающий участья,

Оплывшая свеча, сжигаемая страстью,

Я сохну на корню и не плодоношу.

А ты дожди сковал своей жестокой властью.

Из глаз на мой подол не слезы лью всечасно,

А кровь моей души, увы, тебе подвластной.

О, как твой гнет жесток! Но лучше промолчу.

О гнете промолчать намного безопасней.

Мы – гости на пиру за призрачным столом,

А впрочем, мы скорей на кладбище живем:

При жизни роют нам безвременно могилу,

А вырыв, говорят: «Живите, вот ваш дом!»

Какой для мира прок от золота сквалыг?

Будь щедростью души и в нищете велик!

При жизни накопить достаточно на саван,

Одежду мертвецов – и нищих, и владык.

Счастливцы те, кому к тебе доступен вход,

Ты осыпаешь их дождем своих щедрот.

Таков закон любви, проверенный веками:

Кто дерзок, тот всегда срывает лучший плод.

Будь львом или ослом, орлом или вороной,

Конец у всех один: земли сырое лоно.

Растянешься пластом и не стряхнешь с себя

Ни крысы, ни змеи, ни тли, ни скорпиона.

То сердце не поймет печали безысходной,

Которому взирать на радости угодно.

Я не виню тебя. Так исстари идет:

О тех, кто заточен, не думает свободный.

По кладбищу бродил вечернего порой,

Как вдруг услышал вздох под каменной плитой,

И череп так сказал источенному праху:

«Не стоит этот мир соломинки одной!»

Ни с кем не дружит рок. Ты року подневолен.

Он даже не вздохнет, терзает – и доволен,

А если и вздохнет, так только для того,

Чтоб погасить свечу у тех, кто обездолен.

Я серый и седой, как высохший камыш,

Стенаньями души бужу ночную тишь,

А дни идут, идут печальной чередою…

Но где тебе понять? Ты безмятежно спишь.

Я плачу по ночам, живу, как полутруп,

Но с близкими – и то на излиянья скуп.

Кто настежь пред людьми распахивает двери

В тайник своей души, безумен или глуп.

Кто лицезрел тебя вблизи хотя бы раз,

Тот с твоего лица не сводит больше глаз.

Когда моя душа твои ресницы видит,

Сто тысяч стрел в нее вонзаются тотчас.

Как видно, чашу мук испил я не до дна.

И днем покоя нет, и ночью не до сна.

Беда, коль у тебя любимая капризна,

Всю душу изведет причудами она.

По кладбищам бродил, и тем, что поскромнее,

И тем, где встретишь склеп иных палат пышнее.

Без савана нигде не видел бедняка

И в двух ни одного не видел богатея.

Я нищ, и потому я страхами богат.

Коварно в мой сосуд судьба вливает яд.

Я ею осужден вздыхать, стонать и плакать,

Хоть и не знаю, в чем пред нею виноват.

Всевышний судия, низвергни небосвод!

Пускай и он, как я, слезами изойдет!

Когда меня печаль хотя б на миг покинет,

Я буду знать, что ты швырнул его с высот.

Мы только жалкий миг живем на этом свете.

О друг, не попадай привязанностям в сети!

Ты слышишь, вот вдали опять истошный крик,

Ты слышишь, чью-то боль опять доносит ветер?

Смиренно жизнь влачу бродяги-горемыки

И плачу, чтоб текли в твоем саду арыки.

Сажаю день и ночь тюльпаны для тебя,

А всходят вместо них кусты колючки дикой.

Любовь к тебе – других за мною нет провпп.

Что ж обречен блуждать и дни влачить один?

Не знаю, где искать потерянное сердце,

Но твердо знаю: в нем ты полный властелин.

Пускай от соли слез ресницы не очищу,

Униженно молить не стану, точно нищий.

Дотла, дотла сгорю в огне моей любви!

Ты даже не найдешь золы на пепелище.

Не уподобься, друг, безмозглому глупцу,

На козни юных дев не жалуйся творцу.

Есть на неверье спрос и есть на благочестье,

Торгуй такой товар, какой тебе к лицу.