Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия

Я рассказать печаль моих ночей не в силах,

Любя, рыдать и петь, как соловей, не в силах.

Вглядись в мое лицо, и ты поймешь, как таю,

Но, вижу, ты понять тоски моей не в силах.

Взгляни на грудь мою в кровоточащих ранах,

Терпение хранить я больше в пей не в силах.

Все же радуюсь тому, что ты проникла в душу,

Хоть я к твоей душе найти ключей не в силах.

Быть может, мне вернешь похищенное сердце,

Но слезно умолять: «О, пожалей!» – не в силах.

Его в твоих кудрях навеки я оставлю.

Вернуть Хосров того, что взял злодей, не в силах.

Свой лунный лик яви молящему о встрече

И услади мой слух чарующею речью.

О скатный жемчуг слов, жемчужницей хранимый!

Жемчужницу открой, да будут перлы зримы.

По створки где ее? Ты их рисунок зыбкий,

Коль все же есть они, яви своей улыбкой.

Яви свой аромат, и я из мертвых встану,

Узнаю по нему рисунок тонкий стана.

О локоны твои! Они чернее ночи.

Явись, и станет ночь светлее и короче.

Сказала: «Жду тебя у своего порога».

Не убивай мечту и укажи дорогу.

Мой идол, мой кумир, пе будь со мной сурова!

Среди влюбленных нет влюбленнее Хосрова.

Я в этот мир пришел, в тебя уже влюбленным,

Заранее судьбой на муки обреченным.

Ищу с тобою встреч, ищу, как озаренья,

Но гордость не могу забыть ни на мгновенье.

О смилуйся и скинь густое покрывало,

Чтоб сердце пало ниц и бога потеряло!

Отбрось надменность прочь, лицо приоткрывая,

Чтоб гордость вознесла меня в обитель рая.

Л если ты меня не удостоишь взглядом,

Покину этот мир, что стал при жизни адом.

Нет, сердца никому не дам пленить отныне,

Чтоб жить в его плену отшельником в пустыне.

И что же услыхал Хосров в ответ на стоны:

«Придет и твой черед, надейся, о влюбленный!»

Скитаться на путях любви, о сердце, не устань!

Бессильно тело без тебя. Бессильней, тело, стань!

О ты, что взорами сердца кровавишь вновь и вновь,

Пролей соперников моих еще обильней кровь!

О камень сердца твоего разбиться буду рад.

Да будет каменней оно и тверже во сто крат!

Винят влюбленные тебя в жестокости. Пускай!

Еще сильнее мучь меня, еще больней терзай!

Сгорает сердце от любви. Взгляни, на нем зола.

Коль ты довольна, пусть его сожжет любовь дотла!

Благочестивый, жаждешь мне молитвою помочь?

Молись: «Пускай безумцем он блуждает день и ночь!»

Слезами скорбными Хосров оплакал каждый стих.

Да будет счастлив он от слез соперников своих!

Тюрчанка[100], пусть аллах тобой не почитаем,

Перед тобой ничто вся Индия с Китаем.

Хоть раз прими меня, чтоб я забыться мог,

Забыл, как обивал напрасно твой порог.

Сказала: «Не блуждай, о странник, сделай милость!»

Могу ли не блуждать, коль сердце заблудилось?

Я стражу по ночам у стен твоих несу

И поверяю боль в твоих воротах псу.

К чему ходить в мечеть сраженному любовью?

Я к Мекке обращен, молюсь, а вижу брови.

Пою о соловьях, о розах я пою,.

Чтоб только воспевать жестокую мою.

Бывало, шел в цветник, блаженствуя заране,

Теперь влечет меня твое благоуханье.

Сожги меня, сожги неправедным огнем

И пепел мой рассыпь на зеркале твоем!

Рад голову Хосров подставить под удары,

Коль для тебя в игре она подобна шару.

Все, кто в этот мир приходят, не останутся, уйдут.

Да помянут тех достойно, кто достойно прожил тут!

Всех живущих на прицеле держит меткая стрела.

Нет числа пронзенным ею, и не будет им числа.

У всевышнего в колчане та стрела всего одна,

Настигает в одиночку, но настигнет всех она.

Жить до светопреставленья не надейся. Только тот

Так наивен, кто не знает, что у смерти свой расчет.

Все уйдем, не в этом дело. Как уйдем – куда важней:

Будут помнить ли могилу, позабудут ли о ней.

Не моли о милосердьи кровожадную судьбу:

Дождь находит неизбежно водосточную трубу.

Много тысяч караванов шло по нашему пути,

Многим тысячам таких же предстоит еще пройти.

Всяк живущий, коль не знал бы, что во прах вернется плоть,

Возгордился бы безмерно. Мудро создал нас господь!

Так ликуй, встречая весны, не печалясь, не скорбя,

Будь доволен тем, что весен есть немало у тебя!

О Хосров, как рак-отшельник не живи, пока не стар,

Не торгуйся в лавке жизни, не скупясь бери товар!

О, налей сегодня чашу, виночерпий, дополна,

Ибо смерть – пустая чаша опьяненным без вина!

Можешь душу взять, по телу дай испить блаженство рая,

О, яви же благосклонность, чашу мне налив до края!

Не молись, благочестивый, о спасении моем!

Одержимость не покинет мой обжитый ею дом.

Еженощно на безумье я настаиваю строки,

Вероломству луноликпх бесконечно шлю упреки,

На листах моей тетради стонет каждая газель,

И пустует до рассвета одинокая постель.

Что ж, свече не мнится пламя адской огненной геенной,

И сгорает, как в экстазе, мотылек самозабвенно.

Коль тебя корит соперник, принимай укор за лесть,

Коль твое склоняют имя из-за пери, это – честь.

Нет, пе подвиг пасть в сраженье, защищая правоверьо.

Подвиг – сжечь себя любовью, умереть во славу пери!

Не проси, Хосров, пощады, коль любовь заносит меч,

Перед ней бессилен разум, головы не уберечь.

Нищета намного сладостнее царства.

Праведности лучше гордое бунтарство.

У царей по горло всяческих забот,

Нищий подаяньем без тревог живет.

За тремя замками сердце властелина,

Нараспашку сердце у простолюдина.

Дружбой не умеет властный дорожить.

Чем с высокомерным, лучше с псом дружить.

Пусть любовь красавиц – пе но силам ноша,

Все ж она приятней ханжества святоши.

Коль разбито сердце гурией твое,

Для пего лекарство только мумиё.

Хоть влюбленным встреча райских благ дороже,

Верь, для них разлука – наслажденье тоже.

О Хосров, любовью к небесам живи!

Нет на этом свете сладостней любви.

Сто сердец пылают, как во мраке свечи,

В черных косах, павших струями на плечи.

И в огне сочится и чадит алоэ

Распаленных страстью, взятых в плен тобою.

Ты мечом жестоко рассекаешь тело

И неотразимо мечешь взором стрелы.

Извела Хосрова так твоя немилость,

Что глазницы кровью сердца обагрились.

Но оковы рабства надеваешь снова,

Хоть давно печали предала Хосрова.

В этом мире всех наездниц превзошла искусством ты,

В этом мире нет красавиц столь же дивной красоты!

Стан – стройнее кипариса. Если есть еще такой,

То достоин поцелуев и объятий только твой!

Пет душе моей покоя, сердце мечется, стеня,

А терпенья не осталось и крупицы у меня.

Многих в горе я утешил, от любви полуживых.

Средь утешенных, однако, нет утешившего их.

Ты сулишь блаженство встречи. Так не медли, поспеши!

Опоздаешь – у Хосрова не останется души.

Лучше вместо обещаний навсегда со мной порви.

Не испытывай, не мучай сердце пленника любви!

Верь, оно твое! Не веришь? Оттого меня не жаль?

Что ж, не веришь ты Хосрову, так спроси его печаль.

О черный мрак разлуки, подобный тьме ночей!

Во мраке вижу кудри – и мрак еще черней.

Как тьмой не быть объятым, когда свечу желанья

Зажечь не в силах сердце от призрака свиданья?

Не знает тот, кто не был хоть раз любовью пьян,

Вина, что опьяняет сильнее, чем дурман.

Во зле повинны люди, в корысти – зла причины.

Во всех моих печалях красавицы повинны.

Вопить из-за колючки – таков удел людей.

Из-за прекрасной розы рыдает соловей.

Любовь, как зной пустыни, томит влюбленных жаждой.

Отправиться в пустыню отважится не каждый.

Я не дерзну губами твоих коснуться ног,

Но дай мне в изголовье, как милость, твой порог!

Коль я умру, не думай, что я убит тобою.

О нет, не ты убийца! Любовь тому виною.

Ее хмельные стрелы давно попали в цель.

Проходит жизнь Хосрова, но не проходит хмель.

Я луной тебя назвал бы – слух она не услаждает.

Я тебя назвал бы розой – перлы слов не рассыпает.

Ты не знаешь, нет, не знаешь, что не сплю я до рассвета.

Где уж знать, коль ты вкушаешь сладкий сои, забыв поэта.

И никто тебе не скажет, как тоска скитальца гложет.

Ветерок об этом знает, но сказать, увы, не может.

До земли спадают кудри и окутывают плечи,

Но уста они лишили словаря любовной речи.

О жестокая, волненье – для тебя чужое слово.

Ты могла бы научиться волноваться у Хосрова.

Напрасны проклятья и слезные стоны!

Что делать, судьба не всегда благосклонна.

Я с радостью жертвою стал бы твоею.

Что делать, заставить любить не умею.

Печальному сердцу лекарство – терпенье.

Что делать, коль в сердце терпенья – ни тени?

Сношу терпеливо лишь тяжкие муки.

Что делать, коль ранен кинжалом разлуки?

Тебя не заставит забыть и могила.

Что делать, коль ты обо мне позабыла?

Раба обласкают – он сдвинет и горы.

Что делать, стелюсь я, я слышу укоры.

Ты жизни Хосрову дороже, о пери!

Что делать, стучусь я в закрытые двери.

Ты – статуя, ты – идол, чье сердце тверже скал.

Пет, сердце не такое создатель Еве дал.

Я с амброю сравнил бы твой тонкий запах кос,

По благовонней амбры сердца в силках волос.

Твой лик – сиянье шелка, но похищать сердца

Не может шелк подобно сиянию лица.

Сказал: «Себя увидишь, коль взглянешь на луну»

В ответ сказала: «Лучше я в зеркало взгляну».

Я жажду сна в могиле. О, как покоен он!

Коль рядом нет подруги, подобен аду сон.

Винишь, Хосров, красавиц? Виновны не они.

В соблазне красотою глаза своп вини!

Сердце к ней ушло, оставив то, чего оно желало,

И молва на перекрестках, как змея, вонзает жало.

Я и сам делюсь печалью и скорблю, не пряча слезы,

Ведь моим устам остались лишь несбывшиеся грезы.

Как мячом, играла честью, но победу, безусловно,

Над соперниками все же одержал я, пусть духовно!

Вся цена душе, о роза, твоему равнялась взгляду,

И, коль сердца не осталось, оболочки ей не надо.

На твоем пути, наверно, вовсе душу потеряет

Тот потерянный, чье сердце у тебя в руках сгорает.

Что отвыкнет от страданий и без сердца оп едва ли.

Тот, чье сердце так привыкло к безысходности печали.

О Хосров, не лучше ль сразу, не испытывая жалость,

Кончить все земные счеты, если сердца не осталось?

Сердце, верящее в то, что красавиц покорит,

Я сравнил бы со стеклом, что взялось разбить гранит.

Но и праведник-аскет, торопящийся в мечеть,

Просто, как зеленый плод, не успел еще созреть.

Ты спросила: «Это кто?» Слух ласкал небрежный ток.

«Дервиш, – кто-то дал ответ. – Просит милостыни он».

О притворство! Но зачем за неверность клясть подруг,

Коль подругам красота изменяет тоже вдруг?

Знаешь ты – зачем заря? Чтоб тавро разлуки мог

У влюбленных выжигать полыхающий восток.

В этом мире все не так. Тошно жить Хосрову в нем.

Оттого играет он с красотою, как с огнем.

Когда источаешь улыбкою мед,

Никто у торговцев сластей не берет.

Когда возникаешь на миг предо мной,

В глазах – кипарис, озаренный луной.

Сверкнешь красотой – расступается ночь.

С тобой состязаться и солнцу невмочь.

Бледнеет, но спать не уходит луна.

Должно быть, от ревности ей не до сна.

О прелести локонов я промолчу,

Безумцев запутать в кудрях не хочу.

Нет, я не один восхищаюсь тобой.

Увидев тебя, восхитится любой.

Я – раб твой, и все ж всемогущ и велик.

Владыка и раб у владыки владык.

Ты перлы стихами, Хосров, произнес

И в мир превратил первозданный хаос.

Не думай, что влюбленные – Адамовы сыны.

О друг мой, это ангелы, бесплотные, как сны.

Не духи ли воистину Меджнун, Вамик и Вис,

Из горних тайн обители спустившиеся вниз?

О пери, будь источником и впрямь воды живой

Для жаждущих, которые уходят в мир иной!

От твоего видения в бессонной тьме ночей

Бегу, как мышь летучая от солнечных лучей.

Хосров на грани гибели из-за твоей красы.

Наставник – прочь! Что мертвому дыхание Исы?

О, верь, тебя не заменю красавицей другою,

Клянусь лежащей пред тобой во прахе головою!

Мою могилу посетишь в ином тысячелетьи

И розу верности найдешь по-прежыему в расцвете.

Тоскою мой развеян прах. Я у нее в неволе,

Но ветру прах моей тоски развеять не позволю.

Поистине глаза того подернуты туманом,

Кто кипарис превознесет, с твоим равняя станом.

Как не страшиться за тебя, коль одержимым взглядом

Тебя пронзают сотни глаз, когда проходишь рядом?

И я нисколько не дивлюсь, что странниками стали

Сердца, сраженные тобой, гонимые печалью.

Отринь Хосрова, если он найти не сможет силы

К тебе явиться, убоясь, что это – шаг в могилу.

Ты для меня была предвечности зарею.

Явившись в этот мир, пошел я за тобою.

Когда же ты ушла, от слез, подобных граду,

Потоки разлились соперникам преградой.

Узнайте, о друзья! Не воспылает роза

Лишь оттого, что льют глаза влюбленных слезы.

Жестокая, никто, израненный любовью,

На жертвенник любви не пролил столько крови!

Я долго умолял явить к страдальцу жалость,

Когда же ты пришла, как быстро ночь промчалась

И все ж благодарю за дивное мгновенье,

Хоть ты была скупой, наверно, от смущенья.

О вы, что на пирах минувшей ночью пили,

Я не вина вкусил, а влаги Сальсабиля!

Как финики вкусны, спросите у рассвета.

Увы, остались мне шипы от пальмы этой.

Поныне пью вино, о роза, ночи нашей.

Что может быть, Хосров, мудрее винной чаши?

Тюрчанка знает, как пытать,

Являя лунный лик опять.

Испепеляет сердце мне.

Ну что ж, я – раб. Сгорю в огне.

Подвыпьет, камнем из ворот

В меня, как в дервиша, швырнет.

Что розе горе соловья?

Кичится, аромат струя.

Кто плачет от любвп, как я,

Бросает честь в поток ручья.

Душа уходит в мир иной – Твои глаза тому виной.

Хосров, тебя увидев, смолк,

Хоть в красноречьи знает толк.

Вынув сердце, в душу ты пришла на царство.

Ты причина боли и ее лекарство

Грудь мою открыто, оказавши милость,

Рассекла и в ней же тайно воцарилась.

Превратила царство в жалкую пустыню

И среди развалин царствуешь поныне.

«Стою оба мира», – гордо ты сказала.

За себя, считаю, запросила мало.

О потоках крови вспоминаешь редко,

Но грустишь, увидев сломанную ветку.

Как враги ислама, ты творишь насилье.

Милость властелина – верный путь к могиле.

От твоей улыбки сладостно застолье.

Что же я рыдаю, что же таю солью?

Сердца нет, остались только боль и горе,

И душа покинет узы тела вскоре.

Красота приносит огорченье старым.

О Хосров, не стоит поддаваться чарам!

Тайно пришла на рассвете, точно сиянье дня,

И заарканила ловко локонами меня.

Дверь распахнула и стала, переступив порог.

Обмер… Когда ж очнулся, глаз отвести не мог.

О твоего явленья благословенный миг!

Передо мной, как в тумане, плыл несравненный лик.

Взор, колдовски пьянящий, точно нарцисса взор,

Томностью глаз газели ранил меня в упор.

Видя, как лик сияет, солнечный свет струя,

Блага земли и неба предал забвенью я.

Мне без него и услады – жалящее острие.

Чашу протянешь с ядом – выпью, ликуя, ее.

Вскрикнул: «Хосрову в ухо вдень, как рабу, кольцо[101],

Только бы вечно видеть мог я твое лицо!»

Стар, но от любви не освободиться,

Бьюсь в ее силках пойманною птицей.

Вьет орел гнездо на крутых вершинах,

Я же, как сова, жизнь влачу в руинах[102].

Были у меня и душа и разум,

Отняла любовь ум и душу разом.

Погребков друзья избегают ныне,

Я же в погребках легок на помине.

Жизнь прошла, и все же гурий не покину.

Чтит своих богов брахман до кончины.

О жестокий рок, спи, смежив зеницы,

В погребках позволь от тебя укрыться!

Где былой огонь? Стал, увы, золою.

Точно мотылек, я сожжен свечою.

Но опять вдали показалась пери,

И душа опять ей открыла двери.

Я в любви застрял, точно волос в гребне.

Оттого Хосров у молвы на гребпе.

Ты мне ответишь на зов едва ли,

И тяжко бремя моей печали.

О, как терзаешь меня жестоко!

Должно быть, это веленье рока.

В груди не сердце, а чаша горя.

Вместимость чаши иссякнет вскоро.

Зачах я, точно без влаги колос.

Как я, пожалуй, не тонок волос.

Познав жестокой любовь и чары,

Считаю лаской судьбы удары.

Слезами таю, как тают свечи,

И все ж надеюсь и жажду встречи.

О, ты пытаешь меня умело:

Уносишь сердце, сражаешь тело.

Проклятья сыплешь, бранишь Хосрова?

За все ответишь, поверь на слово.

Как мне жить, скажи, коль ты за далью?

Черпать радость можно ли в печали?

Ты жестока, и судьба жестока.

Как укрыться от ударов рока?

Я, скиталец, разорен тобою.

Как не плакать над такой судьбою?

«Душу дай!» – сказала. О убийца!

Я влюблен, зачем же мне скупиться?

Кровь прольешь утратившего разум?

Я – твой раб, довольным быть обязан.

Щедрым был, с тобой не торговался.

Где же я, однако, просчитался?

Я не сплю, но ты о том не знаешь,

Безмятежно сладкий сон вкушаешь.

На щеках страдальца начертали

Слезы горя повесть о печали.

Жажду слить мои уста с твоими –

Рок воздвиг преграду между ними.

Мимо стража проскользнул бы вором

Скован я небесным приговором.

Не даришь Хосрову поцелуя,

Как же раны залечить могу я?

Нет стройнее стана под луною!

Безраздельно ты владеешь мною.

Ротик – приоткрытая фисташка –

Улыбнется, я вздыхаю тяжко.

Шпоришь, зная – силы на исходе.

Что же, шпорь! В твоих руках поводья.

Полюби! Позволь коснуться стана.

Я беречь тебя от сглаза стану.

Повелишь: «Сойди с моей дороги!»,

Не смогу – в твоих оковах ноги.

Как живу, не спрашивай Хосрова,

Как мне жить, коль ты со мной сурова?

Не пристало мне притворство выдавать за благочестье.

О, налей полнее, кравчий, и осушим чаши вместе!

В той стране, где благочестье и трухи не стоит даже,

Что получишь за обеты, побывавшие в продаже?

Продырявившему череп о булыжник с перепоя

Надзирателя угрозы – дело попросту пустое.

Из-за разума и сердца я испытывал тревогу,

Но ни разума, ни сердца не осталось, слава богу.

Да, Хосров не отказался от кумиров и кумирен.

Не пытайтесь образумить. Раб – и тот порой не смирен.

У большинства людей покой и ясная дорога,

А я, любимая, брожу у твоего порога.

Когда же сводят нас порой случайные дороги,

Руками я тянусь к тебе, но прочь уносят ноги.

О день разлуки, черный день! Чернее не бывало.

Ушла, и тотчас же тоска в меня вонзила жало.

Ушла, а я лишился чувств. О мой жестокий идол!

Куда направила шаги, я так и не увидел.

Увы, желать с любимой встреч – знамение дурное.

Она должна быть вдалеке, желание – со мною.

Осуществится ли оно – ее решает слово,

Но и немилостью нельзя убить любовь Хосрова.

Куда уйти, куда от мук укрыться?

О ночь разлуки, где твои границы?

Шуршишь в ночи моей листвой опавшей.

Где ветерок, любимою дышавший?

Когда б дохнул ее благоуханьем,

Вернул бы жизнь Исусовым дыханьем.

О, где она, моя заря рассвета?

На мой вопрос у ночи нет ответа.

Укрой, о смерть, меня могильной сенью!

Лишь в вечной жизни я найду спасенье.

Сожжен я ликом солнечным, о боже!

На муки ада жизнь моя похожа.

А мог бы я вкусить блаженство рая,

Но где моя любимая, не знаю.

Лишь в сновиденьи не была сурова,

Коснуться уст позволила Хосрову.

О, принеси мне весть, скиталец-ветер,

Пока еще живу на этом свете!

Ты – душа, какою душу видит мир,

И душа, что слаще мира, о кумир!

От твоих набегов сердце – мертвый кран.

Ты владыка сердца. Хочешь, разоряй!

Тяжко бремя жизни пленнику любви.

Умертви безумца, но вовек живи!

Хоть с душой расстался, все же я живой,

Оттого что стала ты моей душой.

Боль уйми Хосрова – жизнь взамен отдам.

Ты причина боли, ты же и бальзам.

Не считай, что я бесправен. О, поверь, настанет время,

Я сорву узду насилья и ногою стану в стремя.

Пусть пролью ручьями слезы, я припомню все утраты,

Призову тебя к ответу и потребую расплаты.

Жизнь моя прошла в печали. Я решился! Иль умру я,

Иль достигну вечной жизни в райской неге поцелуя.

Но покуда быо поклоны у порога непрестанно.

Повели – и прах порога по цене куплю шафрана.

О, не прячь уста! Желаю дотянуться хоть до соли,

Если яствами насытить на пиру не хочешь вволю.

А подаришь благосклонность, чем озолочу за счастье?

Желтизну лица страдальца ие наденешь на запястья.

О подобная Юсуфу! Коль просили б у Хосрова

За тебя все блага мира, цену счел бы он дешевой.

У роз твоя, о роза, красота,

И дали цвет вину твои уста.

Нарцисс в твои нарциссы глаз влюблен,

Когда очей не сводит с розы он.

Дыханьем розы дышит соловей,

Подобно мне, и в час разлуки с ней.

Аркан твоих благоуханных кос

Опутал сердце и навек унес.

Арканы рвавший мул Дулдул[103] – и тот

Аркана кос твоих не разорвет.

Брось на Хосрова милостивый взгляд,

Коль подарить ему желаешь клад!

Наполнен кубок мой печалью по края.

Где, утренний зефир, любимая моя?

В ночи не светит мне и полная луна.

Где свет моих очей, не ведающих сна?

Сказала мне: «Рыдай!» Рыдаю день и ночь.

Где та, что может мне сочувствием помочь?

И тело и душа изранены тоской.

Где та, что унесла безжалостно покой?

Стенающий Хосров издать не в силах крик.

Где силы взять, чтоб он твоих ушей достиг?

Ночь кончается, но чашу вновь налей!

Приглашает встретить утро соловей.

Счастлив тот, кто с пенной чашею в руке

Рядом с розой восседает в погребке.

Так налей весельем чашу по края!

Помни, жизнь короче трели соловья.

Пусть твердят, что я беспечен. Видит бог,

Тот беспечен, кто не ходит в погребок.

Благочестие святоши не по мне,

Чистоту и святость черпаю в вине.

Хоть не к чести захмелевшим в драку лезть,

Выдрать клок у мухтасиба в драке – честь.

Захмелевший – царь вселенной, шаханшах,

Я же раб вина веселья в погребках.

Много ль радости в безгрешности, Хосров?

Слаще радость отпущения грехов.

Как могу я счастье встречи обрести,

Если только воздух у меня в горсти?

Взволновали сердце волны черных кос,

И покой навеки их поток унес.

О аллах, пред ними я лежу в пыли,

Рад бы, но подняться не могу с земли.

Снова я мечтаю на исходе дня,

Чтоб закат окутал тьмою кос меня.

Осушая кубок, думаю о том,

Что меня споила призрачным випом.

О Хосров, разрушен твой дворец надежд.

Ухвати хотя бы край ее одежд!

Зачем скрываешь лик? Он виден все равно.

Ведь если был бы скрыт, все умерли б давно.

Я дервиш, я сношу презрение молвы.

Как рубища, любви не утаить, увы.

Не говори: «Зачем застыл в восторге он?»

Твой лик увидев, кто же не будет восхищен?

Ты орды взоров шлешь, и силы не равны.

Семь поясов земных тобой разорены.

Твоих измен не счесть. Чтоб обрести покой,

Я сердцу говорю: изменчив нрав людской.

Пусть не дал никому бессмертия аллах,

Бессмертие даруй Хосрову хоть в стихах!

Отчего уста смеются, если плача не слыхала?

Отчего взметнулись кудри, если сердце не вздыхало?

Тело ты изрешетила. Извлекать не стану стрелы.

Отчего пронзили душу, коль впивались жалом в тело?

Смолкло сердце то, что сердцу прежде вторило созвучно.

Отчего теперь чужие, если были неразлучны?

Ты моя свеча желанья, хоть тебя не видит око.

Отчего сожжен свечою, коль свеча моя далеко?

Я во сне ищу губами лик, подобный сновиденью.

Отчего же сны сметались, стали сумеречной тенью?

Я, увы, невольник сердца, но не в тягость мне оковы.

Отчего, как наважденье, ты находишь на Хосрова?

Настала ночь, и та свеча, из-за которой дни постылы,

Зажглась и каждый уголок в печальном сердце осветила.

И сонмы душ упали ниц, и при ее манящем свете

Взывают жалобно: «Подай!» – как толпы нищих у мечети.

Я плачу. Верно, потому, что должен року покориться.

Увы, я – нищий, а она – жестокосердая царица.

Ревную к зеркалу: оно в свои объятья заключает

Ту, в чьем сияющем лице само, как в зеркале, сияет.

Почтенный суфий, мой муршид, ей поклонился, как святыне,

И каждый волосок взывал из власяницы к той богине.

А я, перо макая в кровь, запечатлел стократно в слове

Тот образ дивной красоты, поющий издавна в Хосрове.

Прошла!.. И вслед ушла душа,

И я застыл, едва дыша,

Украдкой глядя, точно вор,

Что на чужой косится двор.

Хватился сердца – сердца нет.

Как обруч, покатилось вслед.

Вскричал: «О равная весне,

Скажи, вернешь ли сердце мне?»

Расхохоталась, и в устах

Сверкнули перлы. О аллах!

В ночи казалось мне – умру,

Коль не увижу поутру.

И все ж печаль была светла:

Ведь ты во сне ко мне пришла.

Я понял: в дни творенья рок

Мою любовь к тебе предрек.

Предрек тогда ж Хосрову он:

Тобою буду умерщвлен.

Дождусь ли вновь тебя, о лунное сиянье?

Ушла, не подарив надежды на свиданье.

Унесшую покой, должно быть, не увижу

До Страшного суда. О Судный день, гряди же!

Повей, о ветерок, и мне с ее порога

Пылинку принеси! Утешь хотя б немного.

Взгляни, мой кипарис один иль кто-то с нею?

Слетай в ее цветник и возвратись быстрее!

Увы, подобно ей, и ты в далеком крае,

И ты меня забыл. Вернешься ли, не знаю.

Но знаю, что она не возвратится снова.

Осталось лишь взывать к всевышнему Хосрову.

О любимая, вино у тебя всегда водилось.

Принеси из погребка, окажи такую милость!

Выпью только для того, чтоб взбодриться, не хмелея.

Все равно от черных кос неизбежно опьянею.

Я сгораю от любви. Подними со мною чашу!

Пеплом сердце моего я букет вина украшу.

Умоляя снизойти, унижаться я не стану.

Унижение ведет к надушенному кафтану.

Сердце выкрала мое колдовским коварством взгляда,

Но упрекам в колдовстве свет очей твоих преграда.

Угнетенного тобой хоть сегодня ты не мучай,

Счета пережитых мук берегись на всякий случай!

О любимая моя, на Хосрова не посетуй,

Коль отважится привлечь столь жестокую к ответу.

Коль счастье близости с тобой осуществил бы рок,

Могли бы стать мои стихи сокровищницей строк.

Вчера я думал: может быть, привидишься во сне,

Но от проснувшейся тоски, увы, не спалось мне.

Я о разлуке сел писать, но дрогнула рука.

Мне показалось, что скорблю не годы, а века.

О, сколько раз гасил свечу, чтоб слиться с темнотой,

Но тотчас ложе озарял сияньем образ твой.

Пытался разумом постичь, чем я не угодил,

Любовь являлась и, пьяня, лишала разум сил.

И снова я писал стихи, к его сужденьям глух,

Но только именем твоим ласкали строки слух.

Того, кто честь из-за любви пустил по ветру дымом,

Считают трезвые умы безумным, одержимым.

Но как безумцу, чей удел, по-моему, завиден,

Скрывать огонь любви, коль он и днем, при солнце виден!

О стан, смутивший кипарис! Клянусь своею честью,

От изумленья он застыл как вкопанный на месте.

О ароматные уста, два крохотных рубина!

Я разглядел вас. Так прозрел Якуб, учуяв сына.

Зачем коснулся ты, зефир, кудрей моей любимой?

Отныне в цени завитков закован одержимый[104].

О виночерпий, я вина сегодня пить не буду.

О том, что я любовью пьян, уже толкуют всюду.

Не ты ль, метнув пьянящий взор, Хосрова сердце сжала?

Оно сжималось, а потом, увы, его не стало.