Родник холодный

Глава 11

Левка Шлеп-Нога напал на след излучения, превышающий природный фон в десять раз, в кабинете доктора Валдиса, во время уборки. Портативный дозиметр измерения радиоизлучения, спрятанный в пачке сигарет без фильтра «Дымок», сработал короткой беззвучной вибрацией, в кармане Левкиных штанов, на расстоянии около метра от рабочего кресла доктора. В этот миг Левка почувствовал то, что чувствовалось на рыбалке, когда клевала рыбка на поплавок — внутри, в районе живота, приятный холодок.

Левка дождался утреннего появления доктора в коридоре МПП, включил в кармане дозиметр.

— Доброе утро, доктор! — поприветствовал Левка доктора, проходя мимо него с ведром и шваброй, как можно ближе.

— Утро доброе, утро доброе! — отозвался доктор на приветствие и проследовал в смотровую, у дверей которой его уже жали пациенты, обратившись к которым доктор Валдис бодро произнес, — Так! Кто первый? Ты? Заходи! Ну, как твоя рука? Уже лучше? Сейчас посмотрим, сейчас посмотрим.

Орудуя шваброй в коридоре, Левка слышал голос доктора, доносившийся из кабинета-смотровой:

— Ну-ка, покажи еще раз! Так, так, отлично. Ну, что ж, все в порядке. Идем дальше. — доктор Валдис появился в дверях, — Ты и ты, заходите!

Закончив с уборкой коридора, закрывшись в туалете, Левка проверил маленький жидкокристаллический экранчик дозиметра, показавший цифру «сорок». Он сбросил показания счетчика и выключил его, чтобы не сажать понапрасну батарейку «Крона» от которой работал счетчик. Левка открыл кран, пустил воду в раковину, дернул грушу на цепочке для слива.

В этот раз дозиметр показал — «сорок». Левка почувствовал себя не вполне уютно, не смотря на то, что он склонен был поверить КГБ-шнику, своему связному, от которого он получал деньги и инструкции. «Опасаться тебе лично ничего не стоит, там всего совокупно излучения наберется столько, сколько ты бы набрал за год, сидя жопой на куске гранитного камня» — сказал связной. Такой пример немного расслабил Левку — он представить себе не мог сидящим себя целый год жопой на камне.

И все же дозиметр Левка носил в заднем кармане штанов — подальше от своего «мужского хозяйства», сам-то понимая, что дозиметр не фонит излучением, а наоборот его ловит, но вот на всякий случай лучше так — подальше.

Дозиметр; снайперскую винтовку с ночным прицелом; увесистую свинцовую шайбу наподобие хоккейной, с отворачивающейся крышкой, под которой была радиоактивная жидкость; два ключа от двери хранилища Чили, изготовленные с Левкиных слепком — все это Левка получил на последней своей встрече со связным, за месяц, как грохнули Чили. Встречались в лесу на окраине Зоны. Левкин постоянный связной — молодой парень, всегда выглядел как типичный торчок, шарящий по краям Зоны в поисках растущей там дури. Связной долго и подробно инструктировал, повторяя все несколько раз, запретив что-то записывать. Что делать с винтовкой до…, и что делать с винтовкой после…, что делать с шайбой, что делать с дозиметром.

Потом Левка пометил ртуть, находившуюся у Чили в хранилище, радиоизотопами, оказавшимися на вид — простой водой. Потом ртуть из хранилища пропала. Потом в совхозе появилась мотоциклистка, назвала Левке пароль: «Где можно тут снять угол на три дня, так, что бы было не дорого?» Левка назвал отзыв: «Мест таких много — сейчас все не дорого». Потом отнес винтовку на крышу заброшенного дома. Потом Одноглазого Чили грохнули. Потом уже мотоциклистка так же, как его постоянный связной инструктировала, повторяя все несколько раз, запретив что-то записывать, в конце показала ему карту Оскола, ткнула пальцем в нее: «Сообщения будешь оставлять здесь! На этом доме, так что бы было видно вот с этого поля», — и передала ему коробку с разноцветными мелками, в которой были: синий, розовый, зеленый.

Левка, с максимальной серьезностью сказал ей, что все понял, и что будет делать все, как она сказала. Она попросила его все повторить. Он повторил.

Место на карте, куда показала мотоциклистка, оказалось Медицинским Пунктом Полка, куда и определили Левку по службе. Левка не был настолько глуп, что бы подумать, что «красные» из Москвы, каким-то магическим образом могли управлять и такими вещами. Он решил, что это просто удача, но одновременно проникся, в который раз, мыслью — «как же у них, сука, все гладко выходит», но вспомнил тут же — «нет, не все, нет, не все у них так гладко — ртуть-то, сука, ушла из совхоза».

Жирную свинью — Одноглазого Чили Левке ни разу не было жалко, как и всех остальных, кто держал Левку за чмо пидальное, унижая его всяких раз, при удобном для них случае. Ничего, ничего, пускай, пускай! Левка стерпит, Левка не гордый. А только так выходит, что вертел их всех Левка на своем причинном месте; вертел и еще вертеть будет!

А когда увидел Левка Одноглазого Чили — мозгами растекшегося по столу бывшего председателя правления совхоза, тогда подумал про себя коротко: «А ты как думал?!»; и на секунду испугался, что кто-то из собравшихся тогда, вокруг трупа, смог заметить легкую его ухмылку, скользнувшую по губам.

Этим утром Левка, как было условлено с мотоциклисткой — поставил мелом розового цвета знак на стене курилки, что означало — «след обнаружен».

Бекас сказал:

— Есть розовая полоска мелом на стене.

— Отлично! — воскликнула Валентина, — Значит ртуть точно в Осколе, как я и предполагала, и теперь — это уже не предположение — ртуть там! Это просто отлично, Бекас!

— Послушай, — сказал Бекас, — я все понимаю — эту вашу конспирацию, и эти ваши режимы секретности, и совершённой секретности, и все вот это, но не пришло ли время тебе объяснить мне, как мы узнаем, когда пойдет ртуть из Оскола? У вас одни правила, а у нас другие — когда группа идет в рейд в Зону — каждый имеет право голоса. Не пора ли приоткрыть карты, которые у нас имеются на руках?

— Я не люблю, когда меня держат за болвана, в старом польском преферансе. — улыбаясь сказала Валентина.

— Че-е-его? — не понял Бекас юмора.

— Это фраза из одного старого фильма про разведчиков.

— Ах, из фильма! Ага. Надеюсь, что в том кино все хорошо закончилось.

— Ну, что ж ты пожалуй и прав — время раскрыть карты пришло. Но и ты имей ввиду, что «Центр» не сообщает мне всех подробностей, а только то, что они считают нужным.

— Я ж говорю, что понимаю — конспирация и все такое. Хорошо — к черту подробности!

— Расклад такой. Тебе уже понятно, что органам контрразведки «Центра» удалось взять под оперативный контроль принимающую сторону канала поставки на той стороне. — Валентина показала себе за спину в неопределенном направлении — «где-то там» взяли под контроль.

Бекас подумал: «И с чего это мне должно было быть понятно? Мне это совсем не было понятно». И он промолчал.

— Как и что — не спрашивай — я не знаю. — продолжала Валентина, — Возможно работает наружное наблюдение, возможно удалось завербовать информатора, возможно внедрить своего агента. Не знаю. Все, что знаю — мне приказано быть готовой к приему сообщений дважды в сутки.

Вероятно, как только на том конце канала поставки, происходит то, что «Центр» отслеживает: окно для приема поставки открывается — например, приходит в движение определенный транспорт, по определенному маршруту, отслеживаемый наружным наблюдением; или происходит какое либо иное движение; в конце концов — если приходит сообщение от информатора — мне передадут шифровку об этом. Тогда мы и должны быть в полной готовности для засады.

Вот в этом последнем сообщении, «Центр» сообщает, что поставка, с большой долей вероятности, будет осуществляется в бронированном автомобиле типа инкассаторском. Предыдущие поставки осуществлялись именно так. Ну, тут у «Центра», скорее всего, работает завербованный информатор, или внедренный агент, чем наружное наблюдение — это я уже домысливаю. Что за бронированный автомобиль такой — понятия не имею. — пожала плечами Валентина.

— Я знаю. Есть у них такой. Видел. — сказал Бекас.

— Инкассаторский броневик?

— Да, именно.

— Вот его и надо будет ждать.

— Окей, ждем-с. — сказал Бекас и добавил официальным тоном, — Операция «Охота на броневик» вступает в решающую фазу.

— Нет, такое название не годится. В операции никогда не назовут субъекта, или объект своим именем.

— Тогда, охота…, охота на…, охота…

— Охота на бобра. — сказала Валентина.

— Бобра? — удивился бекас.

— Буквы «б» и «р» совпадают в обоих словах — так проще запомнить ассоциативно.

— Точно! — сказал Бекас и щелкнул пальцами — Охота на бобра!

Что бы занять себя чем-то, Бекас пошел осмотреть внимательнее их временное пристанище.

В соседней комнате потолок был провален, и не было больше половины досок на полу, а те которые были — не внушали доверия. Только русская печь стояла, как не подвластная никакому времени — целая, крашенная белой краской сверху, рыжей снизу на высоту колена — хоть сейчас топи.

На чердаке он обнаружил стопки газет, перетянутые бумажным шпагатом; разбросанные повсюду номера журнала «Роман-газета» за пятидесятые и шестидесятые годы; велосипедную шину; сушеные травы висящие на протянутой от угла до угла медной проволоке; потрескавшиеся от времени широкие охотничьи лыжи; три удочки и рыболовные снасти к ним; рулоны обоев; две тяпки; на грубых не тесанных деревянных полках — пустые стеклянные банки и стеклянные литровые банки с семенами, покрытыми сверху слоем пыли, как и все, что было на чердаке. Журналы и газеты, возможно, что все и были прочитаны до последней страницы, но семенам в стеклянных банках уже не суждено было упасть в землю.

Бекас взял лежавшую рядом с банками стопку бумаг, перетянутую такими же шпагатом, как и газеты. Истлевший от времени шпаг рассыпался в его руках, и на пол веером посыпались сложенные вчетверо, грязные на сгибах и белые внутри, листы бумаги, оказавшиеся письмами. Бекас поднял одно из них, быстро пробежал сточки глазами, выхватывая фразы:

«Здравствуй, милая Катюша!

Получил от тебя два письма, за которые очень благодарю…

В первых строках своего письма хочу сообщить, что я жив и здоров…

… если счастлив буду, то приду домой. Пока жив, не могу гадать, что будет дальше…

Эх, если бы мне удалось взглянуть на тебя хотя бы одним глазком…

Будь уверена и не теряйте надежды, что мы обязательно встретимся…

Жить под ярмом немцев наша Родина не будет…

Несколько слов о себе. Сейчас ответственности еще больше прибавилось в моей работе. Занимаю должность командира дивизиона. Хотя работа для меня нова, но с работой справляюсь. В деньгах буду вам помогать побольше…

Катюша, не затрудняй себя на огороде, как можно больше старайся отдыхать. Поцелуй за меня маму…

Если можно, вышли мне бандеролью учебники: „Неорганическая химия“, „Физика“ — за все классы. Очень они мне нужны. Закончим войну, пойду в 10-й класс…»

В самом низу письма Бекас прочитал дату: «второе-ноль-восьмого-тысяча-девятьсот-сорок-четверного».

Бекас собрал все письма, сложил те из них, которые развернулись, уложил письма стопкой на то место, откуда их взял.

Он спустился с чердака обратно. Валентина сидела все так же за столом и просто смотрела в окно через пулеметный прицел. Она услышала, как вошел Бекас, не обернулась и вдруг окликнула его:

— Бекас?

— Ау?

— А ты песни знаешь какие-нибудь?

— Какие песни? Для чего?

— Для души, какие ни будь, знаешь?

— А-а-а в этом смысле! Не-а — у меня слуха нет и на стихи памяти — все кусочками только, обрывками.

— Жаль. — сказала она, рассматривая дорогу через прицел пулемета.

И вдруг Бекас услышал, как она тихо запела, прижавшись щекой к прикладу пулемета:

«На речке, на речке, да, на том бережочке

Мыла Марусенька белые ножки.

Мыла, белила, сама говорила.

Плыли к Марусеньке, да, серые гуси,

Серые гуси, лазоревы очи.

А, ну-ка, летите, воды не мутите.

Будет Марусеньку свекор бранити.

Свекор — бранити, свекровка — журити.

Где ж ты, Марусенька, долго ходила?

Долго ходила. Кого полюбила?

На речке, на речке, на том бережочке

Мыла Марусенька белые ножки».

Когда она допела песню по дороге мимо окон дома, прошли три молчаливые сутулые фигуры торчков. Только колесо тачки, груженной их пожитками и сушеной дурью, издавало повторяющийся при каждом полном обороте скрип. Тот, который катил перед собой тачку, остановился перевести дух, на время поставил тачку на дорогу. Двое других торчков ушли вперед, не останавливаясь. Отставший смотрел им в спины. Он постоял на месте с пару минут, взялся руками за тачку и покатил ее дальше, стараясь нагнать своих. Опять заскрипело колесо.

Когда торчки скрылись из вида, Валентина опять окликнула Бекаса, толи спросила, толи сказала утвердительно:

— Бекас, ты из СВД стреляешь хорошо…

— Не жаловались. А что?

— Вон там на той стороне дороги есть место хорошее, для скрытной позиции, если там все под нее оборудовать.

— Где?

— Во-о-он! — Валентина показала рукой, — Если прижать их к дороге пулеметным огнем — они все залягут на той стороне дороги. С той скрытной позиции их будет легко снять. Там будет метров сто — не больше.

— Схожу ночью — посмотрю, — сказал Бекас, — можно устроить лежку, сообразить маскировочную накидку. Не проблема. Только может ты на скрытую позицию, а я на пулемет?

— А ты из пулемета много стрелял? — Валентина повернулась к Бекасу, посмотрела на него с удивлением, как будто впервые его увидела.

— Вообще не стрелял.

— Во-о-от. — протянула Валентина и снова положила щеку на пулемет.

— А ты, прям мно-о-о-ого стреляла из пулемета? — с недоверием в голосе протянул Бекас.

— Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета РСФСР. Спецкурсы «Выстрел». Контора не наша, но преподают там хорошо. — сказала Валентина, глядя в окно.

— Ну, тады — ой! Товарищ старший лейтенант. — сказал Бекас не найдя чем парировать такое.

Ночью они решили все таки затопить печь. Бекас принес уже колотых дров, сложенных в сенях у входа. Он положил вниз два самых больших полена. Между ними засунул несколько страниц, вырванных из «Романа-газеты» 1958 года и щепок. Сверху поперек больших двух положил поленья поменьше. На самый верх — все остальные и еще раз поперек нижних. Открыл задвижку, которая поначалу не давалась, но в итоге скрипнула и пошла. Ножом струганул вдоль полена — последнего оставшегося, отщепил лучину. Отправил полено в устье печи к остальным. Зажег лучину. Запалил.

Загорелась бумага, загорелась мелкая щепа, занялись дрова, дым потянуло в дымоход. Ухвата или кочерги Бекас в доме не нашел. Поднялся на чердак, принес тяпку и тяпкой, уперев ее в самые нижние два полена, продвинул всю поленницу в глубину печи.

Сделав это, он сказал:

— От правильно соложенной поленницы — зависит тепло в доме, от правильно намотанной портянки — зависит выигранная война.

Бекас сходил в сени еще за дровами, сложил их рядом с печью, чтобы подкидывать их, когда первые прогорят и дадут рассыпавшихся углей.

Через час в полной ночной темноте дома невидимое тепло и покой влились в его тишину, и только было слышно, как дрова потрескивали в печи. Бекас и Валентина сели рядом у печи, прямо на пол, прислонившись к ней, и рукавами друг к другу. На улице в белом отсвете Луны высились тополя. Порыв ветра прошелестел их листвой, задул в разбитые окна, как бы просясь в гости, и сразу растворился в тепле дома.

Бекас сказал, прислонившись затылком к печи, вытянув ноги спросил:

— Скажи, а зачем всем нужна ртуть? Разное у нас говорят. Одни одно говорят, другие другое. Вот Москве ртуть зачем?

— А что у вас говорят? — ответила вопросом на вопрос Валентна, расшнуровывая свои байкерские ботинки, сняла их и тоже вытянула уставшие за день ноги.

— Да, разное говорят. Говорят такое, что из ртути в Москве делают электричество. Это как?

— Правильно говорят, в общем-то. Добавление ртути в каскад центрифуг для обогащения урана, ускоряет процесс в сотни тысяч или даже в миллионы раз. Тут я уже не специалист, да и точный ответ — это государственная тайна. Обогащенный уран это топливо для атомных электростанций.

— Понятно. В школе по физике учили нас что-то про это.

— Этот жидкий металл, который появляется в зоне — он внеземного происхождения и с нашей земной ртутью ничего общего не имеет, кроме того, что он тоже металл. Один грамм ртути это мегаватты электричества. А электричество сейчас…, — Валентина подбирала нужно слово, — электричество сейчас — это жизнь.

— Еще нас в школе учили, что из обогащенного урана делают атомную бомбу. Ртуть не только жизнь, но и смерть — так выходит.

— Ну, те, кто в школе учился, как ты, понимают и это. Ты только что выявил пример диалектики того, как в нашем мире все устроено.

— Диалектика — это философия, да?

— Да. Это когда одна и та же вещь с одной стороны одно, а с другой стороны совсем даже обратное.

— Похоже на ртуть. Много не подбрасывай в печь. — сказал Бекас, закрывая глаза, — Разбуди меня в четыре. Я отстою утреннюю смену.

— Хороший ты парень, Бекас. Жалко — песен не поешь, — сказала Валентина.