Родник холодный

Глава 4

Переливая из ведра в ведро, Бекас услышал приближающийся звук со стороны грунтовки — «тык-тык-тык, ры-ры-ры, тык-тык-тык»

Он повернул голову в сторону дороги и увидел мотоциклиста на черном «Урале» с коляской. Мотоциклист ловко объезжал рытвины и большие, не известно какой глубины лужи, в каких-то местах приподнимался с сиденья, как это делают жокеи на скачках.

На мотоциклисте были надеты большие очки в стиле авиаторов первой мировой войны, открытый шлем-каска, черная кожаная двубортная косуха с массивной железной молнией трактор.

Увидев приближающегося мотоциклиста, Бекас заметил для себя сразу две вещи: «Козырный фраер какой, но что-то с ним не так…»

Только когда мотоциклист поравнялся с колодцем и остановился, когда спустил очки авиатора себе на шею и снял мотошлем, из-под которого на плечи упала копна вьющихся волос цвета льна, только тогда Бекас понял, что с мотоциклистом не так — молния на косухе не на ту сторону.

«Деваха!» — удивился Бекас и мысленно присвистнул.

— К дому культуры я правильно еду? — спросила она, смерив взглядом Бекаса снизу вверх — от тапочек до майки-алкоголички и обратно.

— Нет. Надо было на той развилке направо и по главной дороге до конца. Там упре… — Бекас на мгновение замешкался —"..тесь"… «..шься»? Закончил —…шься.

— По-ня-тно, — протянула она, кивнула на ведро. — Я водички выпью?

Бекас молча развел руками — конечно.

Она слезла с мотоцикла, подошла к ведру, наклонилась, дав шанс Бекасу заценить зачетную задницу в обтягивающих кожаных штанах и кобуру в стиле тактика на двух ремнях, затянутых вокруг правого бедра, и одним ремнем, уходящим вверх, к поясу, под край кожанки.

Торчащую из кобуры массивную рукоять пистолета Бекас не смог идентифицировать. Подумал — что-то бельгийское — вроде бы «Браунинг».

Бекас наблюдал, как незнакомка подняла полное ведро, поднесла его к своим губам и отпила с края, не пролив ни капли.

Коньяк все еще вращал карусельные вихри в голове Бекаса, и поддавшись коньячным завихрениям, он игриво заметил:

— А вы, наверное, спортсменка! — сказал Бекас перейдя все же на «вы».

Она ничего не ответила, поставила на место ведро. Расстегнула косуху полностью; заправила под пояс своих кожаных штанов майку, задравшуюся во время езды. Пупок и плоский загорелый живот мелькнули на секунду.

Бекас прочитал на её майке надпись, идущую поперек груди. Правильнее сказать не надпись, а картинку — человеческий оскалившийся череп, пробитый навылет красной молнией. Вверху черепа было написано такими же красным и тревожными буквами — «не влезай»; а под черепом слово — «убьёт!»

«Точно — спортсменка!» — понял Бекас.

«Тык-тык-тык» — продолжал тарахтеть холостыми оборотами «Урал», заполняя возникшую неловкую паузу.

Она закинула ногу через сиденье, натянула очки, поправила их несколько раз, взяла шлем, висевший на руле, сказала:

— Спасибо!

«Ры-ры-ры!» — крутанула ручкой газа, развернула «Урал» на сто восемьдесят, управляя им одной рукой, другой ловко надела мотошлем и застегнула его уже на ходу.

«Тык-тык-тык» — «Урал» удалялся по грунтовке на первой передаче. Бекас смотрел ей вслед, угадывая— приподнимется ли она с сиденья или нет, проезжая большую глубокую лужу, в которую коляска попадет колесом непременно. Так и вышло — она привстала слегка — Бекас ещё раз оценил ее задницу.

Через час Бекас шагал по центральной алее бывшего совхоза к единственному двухэтажному зданию, которое называли дом культуры. Раньше в нём располагался весь, как тогда называли — административно-культурно-бытовой-сектор: правление совхоза, сельсовет, кино-клуб; культ-массовые кружки: танца, хорового пения, изостудия, кружёк авиамоделистов; библиотека. Там на втором этаже, в бронированной комнате с постоянной охраной у двери барыжил Одноглазый Чили. К нему и шел Бекас, скинуть «Макарова» и патроны, ещё договориться по остальным трофеям, прикопанным в схроне.

За «Макарова» Бекас рассчитывал взять рублей двести. За патроны — не ясно сколько. Цена на БК последнее время сильно упала. Патронов и остального последнее время было — хоть жопой жуй. Всё вместе и отдал бы за двести, пожалуй. Бекас решил для себя заранее, что если Чили начнёт сбивать цену — не уступать — найдет кому продать без проблем. Любому последнему карасю «Макаров» в хозяйстве — это как молоток или отвертка — всегда есть что пристукнуть или прикрутить.

А еще по неписанному правилу надо было рассказать про случившееся, чтобы свои знали где в Зоне не ровно. Ходить по дворам и разговоры разговаривать — для такого не было надобности. На сей счёт при Чили было «местное радио», которым выступал Лёвка Шлеп-Нога. Чили рассказывал, что надо Лёвке, а тот разносил по совхозу. Что не надо говорить Левке, то Чили ему не говорил.

Лёвка Шлеп-Нога был первостатейный карась и адски непрушный к тому же. Один всего лишь раз набрался Левка душка и пошел в рейд в Зону с пацанами. Собрали ртути целых сто грамм! На обратном маршруте группа попала на гоп-стоп каких-то залётных. Перестрелка. Отбились. Всем ничего, одному Лёвке пуля раздробила голень. И стал просто Лёвка — Лёвка Шлеп-Нога. Сход-развал попортили — нога в ступне больше не гнулась. Теперь тёрся возле Одноглазого Чили — шнырём работал на него, если по-простому. То и дело можно было видеть его чапающим от дома к дому неровной своей походкой, как у велосипеда с восьмеркой на колесе.

Бекас был одет в цивильное, в приличное — самому было приятно.

— Я русский плохо говорю, да?! Э-э-э! Э-э-э! Не надо, да! — услышал Бекас, проходя мимо открытых дверей магазина с вывеской «ТысИча мелочей», написанной с ошибкой.

За прилавком хозяин магазина Бахтияр махал обеими руками на двух приезжих торчков. Бахтияр махал вверх-вниз по направлению торчки-дверь-на выход и был похож на восточного заклинателя змей.

— Э-э-э! Не надо, да!

Унылые торчки вышли из магазина, неся на плечах вселенскую грусть. Парень и девушка около двадцати — все зачуханные какие-то. У девушки глаза черные, похожие на спелую смородину, с паутинкой красных воспаленных сосудов по белому — смотрят прямо, и ничего в них не в фокусе. Парень такой же, но пока еще бодрячком.

— Мужик, купи фотоаппарат! — сказал парень и протянул Бекасу раскрытый футляр из толстой коричневой кожи, в котором — Zenit-Е.

— Мне не надо. — бросил Бекас на ходу.

— Зеркалка. Экспонометр.

— Не-а, не надо мне.

— Регулятор упреждения синхронизации…, — не сдавался парень.

— Не-а.

— …фотовспышки — пробубнил уже себе под нос парень, закрывая футляр.

Бекас остановился, посмотрел на них внимательней.

Побитые в хлам джинсовые куртки. На парне не парные кроссовки, щетина на щеках островками-проплешинами. Хотел видно бриться, да не вышло; у девчонки через плечо женская сумочка из несуразного кожзаменителя и большие ромашки вышитые на джинсах клёш.

— Когда ели в последний раз? — спросил он, подумав про себя — «Зряшный народ — конченный. Не в коня корм».

— Так это…

— Пошли. — Бекас кивнул в сторону дверей магазина.

Торчки не пошли в магазин. Бекас купил приличный пакет жратвы, вышел, молча протянул парню. Тот взял. Девушка смотрела перед собой куда-то в даль дальнюю. Что она там видела? Боль? Одиночество? Или и то и другое?

Вслед за Бекасом, из магазина вышел любопытный Бахтияр, спросил, обращаясь в Бекасу:

— Купил, да? Почем купил, Бекас?

Бахтияр увидел футляр фотоаппарата висящим на парне торчке. Бахтияр все понял. Он сказал: «А-а-а…» и ему стало не интересно, скрылся в дверях.

В результате неизвестной науке аномалии в Зоне вызревала дурь лютая: грибочки, ягодки. Июль-август считались высоким сезоном для наплыва торчков в совхоз «Путь вперед». Торчкам сдавали свободные углы — хоть копеечка, да своя.

Торчки собирали, что им было надо, по краям Зоны; сушили дурь, торчали от дури, разъезжались кто куда; заносили доляну малую или Чили, или Армену, или Тихому, или Бабушке Вале. Разницы не было, кроме той, что ты или с Чили, или с Арменом, или с Тихим, или с Бабушкой Валей. Туда-сюда беготня не приветствовалась, чтоб не нагнетать лишнего между своими.

Находились такие, кто заезжал на просто так — только поторчать. Если про таких узнавали, что они ходят к Зоне, таких за «просто так» били, но не сильно — не та цена вопроса. Торчки приезжали, уезжали, возвращались и по новой торчали, собирали, сушили.

Если и могли сжестить с теми, кто «за просто так», то это только гнилое семя Бабушки Вали. У Бабушки Вали был орден «Мать-героиня» который она всегда носила на Девятое Мая и много детей и внуков — не полный взвод. Работали внучки-деточки одной бригадой. Все уроды, редкая отморозь без понятий — порода такая. Бекас их всегда сторонился, в рейды с ними никогда не ходил.

На втором этаже дома культуры, в темном, без освещения коридоре, возле бронированной двери рабочего офиса Чили на двух деревянных табуретках сидели Геша и Лёша. Оба были в бронежилетах, с автоматами АК47. Оба были одеты в одинаковые летние костюмы «Горка» популярные и у военных, и у охотников, и у рыболовов. На рукавах шевроны «Легиона Свободы». Бронежилеты особенно внушали. Чили всегда хотелось понтов.

Лёша держал газету, подобранную в заброшенной библиотеке. Газета, истлевшая по краям, выцветшая бурым цветом от времени по диагонали.

— После первых же матчей, Мальцев стал кумиром трибун. Одно появление его на льду обещало зрителям удовольствие. Все ждали острой игры. В хоккей пришел сильный боец. — читал вслух Лёша.

Геша хмыкнул:

— Сильный боец. Боец, на! Чо ты там читаешь?

Лёша перевернул газету, посмотрел.

— Футболл-хоккей восемьдесят четвёртый год.

Лёша перевернул газету обратно.

— Александр Мальцев. Последний сезон. — прочитал Лёша.

— Помер что ль?

— Пока не знаю, — ответил Лёша и продолжил: мы часто аплодируем большим спортсменам за то, что они приносят в наш дом радость. — Лёша сделал паузу, глянул в конец статьи, — Да не-е, вроде живой.

— Ха! В восемьдесят-то четвертом — еще живой. Ну-ну, чо там ещё?

— Ещё? Ещё, ещё… вот — вторая группа Мехико восемьдесят шесть. Швеция-Португалия. Ноль-один.

— А-а-а — Геша недовольно махнул рукой, — Всё старье.

— Говорят — в Москве футбол есть.

— Ой, да ладно!

— Кто идет? — лениво протянул Геша, услышав шаги по коридору, в сторону появившегося со стороны лестницы силуэта.

— Бекас. Мне к Чили по делу.

— А-а-а, Бекас. У него там люди.

— Ну, так ты скажи, что я пришел.

Пока Бекас подходил, Леша нехотя отложил газету, лениво поднялся с табурета, кулаком постучал в дверь.

— Бекас пришел! — громко прокричал он.

— Пусть заходит! — услышал Бекас дребезжащий фальцет Чили, и ещё громче и ещё выше тоном из-за двери донеслось, — Бекасик, родной, заходи! От тебя секретов нет.

Дверь лязгнула замками, затворами. Из дверного проёма показалась голова Лёвки Шлеп-Ноги в красной бейсболке с надписью «BostonRedSoх».

— Заходи, Бекас! — сказал Лёвка и так же быстро, как высунулся, исчез.

Лёша продолжил читать газету:

— Но даже у самых знаменитых людей жизнь идет своим чередом.

Бекас вошел.

Чили разместил все свои сто двадцать килограмм обрюзгшего тела за бывшим столом председателя правления совхоза. Чёрная повязка поперек лица скрывала левую глазницу, в которой не было глаза. Глаз Чили остался в Зоне.

Лёвка Шлеп-Нога стоял рядом со столом, следил то за Чили, то за гостьей, сидевшей напротив и наискось от стола на широком подоконнике, свесив одну ногу вниз — та самая спортсменка мотоциклистка в коже, которую Бекас видел возле колодца.

— Я может позже зайду? — спросил Бекас.

— Заходи, заходи, чувствуй себя, как дома. Слушай, Бекас — ты ж богатый у нас. Купи дизель генератор! Со склада, в масле, муха не сидела, а если сидела, то разве, что в тапочках.

— С каких это пор я богатый?! Ваши слова — да Богу в уши.

— Ну, деньги то есть!

— Да на кой генератор мне в конуре три на восемь?

— Как же, как же! А комфорт?! Гляди!

Чили потянулся к стоящему на столе вентилятору.

— Чик! — сказал Чили, нажал на кнопку и вентилятор завертелся. — Опа! Европа! Как в лучших домах Сан-Франциско!

Лёвка Шлеп-Нога расплылся в улыбке.

— А соседям твоим — передовикам-животноводам не надо?

— Так у них есть.

— Ах, да — у них есть. У них есть.

И Чили сразу, без паузы, обратился к мотоциклистке:

— Не-е, гранат Ф-1 нам не надо. Зачем нам гранаты? Тут у нас Рейхстаг никто брать не собирается. А патронов: пять сорок пять и семь шестьдесят два возьму. По сто двадцать рублей за цинк возьму. Да, Бекас, познакомься! Это Мария. Маша привезла нам разных вкусняшек. Не иначе, подломили где-то арсенал у «красных». Но молчит Маша, не колется. Шучу, Маша, я без лишних вопросов, я без лишних вопросов.

Развел руками, показав свои пухлые ладошки.

— Зрас-с-сьте! — кивнула Маша-Мария Бекасу.

— Зрас-с-сьте! — кивнул Бекас, осматриваясь — где бы ему присесть.

Садиться на стул напротив Чили — выглядело бы как-то глупо. Бекас сел тоже на подоконник, в метре от неё.

— Сто сорок за цинк. Два цинка пять сорок пять и шесть цинков семь шестьдесят два. — сказала Мария.

— Без смещенного центра тяжести? — спросил Чили

— Без.

Чили побарабанил пальцами по столу. Лёвка сделал серьезное лицо.

— Последнее слово? — спросил Чили, глядя Марии в глаза.

Мария спустилась медленно с подоконника, взяла мотошлем лежавший рядом.

Чили смотрел на нее и продолжал барабанить пальцами, когда она сделала шаг к двери, он быстро сказал:

— Сто тридцать за цинк и забираю всё. Деньги прямо сейчас. По рукам?

Чили протянул ладошку через стол.

— Годится! — сказала Мария и хлопнула Чили по руке.

— Лёвка, иди помоги даме поднять вкусняшки!

— Не скажете — кто «эфки» взять может? — спросила Мария, обращаясь, как-бы ко всем.

— Это уж вы сами, это уж вы сами. — покачал головой Чили.

Мария посмотрела на Бекаса, на Лёвку — оба молчали.

— Ну, сами, так сами. Не в первый раз, — сказала она и направилась к двери.

Бекас кинул ей, вдогонку.

— Бабушку Валю спроси! Пятый дом отсюда, направо.

Чили сделал недовольную гримасу на то, что Бекас путается в его дела и сказал:

— Ага. Эти могут. Ага.

Мария обернулась в дверях.

— Спасибо, еще раз!

— Не за что, — ответил Бекас.

Мария вышла. Левка задержался и кивнув в сторону двери, в которую только что вышла Мария, обратился к Бекасу:

— Видал? Хороша Маша — да не наша.

— Иди, иди уже! — Чили натянул красную бейсболку Лёвке на нос, — Казанова ты наш, из совхоза.

Лёвка поправил бейсболку, опять улыбаясь на такую удачную шутку барыги и сказал, кивая в дверной проем:

— У нее в коляске под завязку — полный фарш.

Чили закатил глаза к потолку, что-то калькулируя.

— Дня за два, за три, все сольет — БК нужен. У Тихого сейчас пусто.

Лёвка вышел.

— Ты с чем пришел, Бекас?

— Да я про то же. Вот!

Бекас выложил на середину стола «Макарова», две пачки патронов к нему и запасную обойму.

Чили скосил голову набок, как делают собаки, глядя на что-то и стал похож на стодвадцатикилограммого одноглазого бульдога.

— В норме? Рабочий?

— В норме! — уверенно ответил Бекас, хотя понятия не имел в норме ли, рабочий ли.

— Двести рублей.

— Лады — сказал Бекас.

Чили потянулся руками вверх и сладко зевая почти пропел:

— Ой, что-то день сегодня такой хороший! Замечательный выдался денёк!

Чили взял в руки «Макарова», повертел его, направил в сторону, как бы стреляя.

— Пиф-паф! Пиф-паф! — пошутил он.

На следующий день с самого утра люди бегали от дома к дому и разносили дурную новость, верить в которую начинали не все и не сразу. Узнававшие новость впервые охали и ахали и бежали с ней к другому дому. От дома к соседу, от соседа к случайному встречному. Спрашивали: «Слышал?». «Слышал!» — отвечали им.

Случилось такое — матерого барыгу Одноглазого Чили, державшего сильную мазу на совхозе, нашли в бронированной комнате в доме культуры. Чили был мертв.

— Утром нашли.

— Зарезали?

— Застрелили!

— Навылет в сердце. Через окно.

— Не в сердце. Пол головы отстрелили. Я сам видел.

— Что ты видел?! Видел он! В сердце навылет. Через окно.

— Ну, сейчас будет базар-вокзал и кипишь до небес.

— Это факт.

— Сейчас крыша приедет его на разборки с Потаповки.

— В Потаповке не его крыша!

— Я говорю тебе, что с Потаповки его крыша.

— С Потаповки не его крыша, а другого барыги. Этого… как его… который армянин, или бог его ведает кто он. Чернявый который — это его крыша с Потаповки. У Чили крыша была с Оскола. Как его бишь… легион… легион… Чего-то там… легион его. У них база в Осколе.

— Да ну…

— Вот тебе и ну.

— Ай, ничего ты не знаешь!

— Ты много знаешь!

— Пошли к дому культуры — может кто что толком скажет.

— А что мне кипишь? Мне то что?

— Да и мне ничего, но я б свалил пока на время.

— Куда?

— В том-то и дело — куда.

— А что это..?

— Что?

— Ртуть то взяли у него?

— Не знаю я.

— Это ж сколько взять то могли у него?

— У Чили-то? У Чили дохера и больше могли взять, если взяли.

К вечеру в совхозе «Путь вперед» появилась крыша убитого барыги. На площадь перед домом культуры заехал банковский броневик для инкассации и шесть внедорожников разных марок. Из автомобилей вышли вооруженные люди, заполнили площадь. На правом рукаве у каждого из них был черный шеврон с белой надписью «Легион Свободы».

Местные какое-то время топтались рядом с машинами, безуспешно пытаясь что-то выяснить, потом тихо рассосались кто куда, похоже, что от греха подальше.