Рождественский пирог

Глава двадцатая

— Одесса!

Она помогла мне подняться, и я повисла на ней, захлебываясь истерическим хохотом. На ней был весьма экстравагантный костюм — куртка и штаны из чего-то блестящего, похожего на фольгу.

— Одежда для непогоды по новейшим технологиям, — с гордостью прокричала мне в ухо Одесса. — Это мне мой Артур принес. Как тебе? Очень теплый костюмчик.

— Как ты тут оказалась? Я как раз за тобой.

Она без слов схватила меня за локоть, развернула и потащила к ферме.

— Димелзе плохо…

— Знаю, знаю, поэтому я и иду к ним. Не ожидала встретить тебя по дороге. Что это ты так испугалась? Ты за кого меня приняла?

— А откуда ты узнала, что Димелзе плохо? — вместо ответа спросила я.

— Я видела ее вчера, она была очень капризной, вот я и решила, что надо бы ее навестить. Думала позвонить, но телефон не работает.

Хотела бы я сказать, что помогла Одессе перелезть через сугроб у ворот, но все было как раз наоборот. Мы двинулись к дому, и я увидела, что кто-то заботливо выставил зажженную свечу в окне фермы. Крошечный пляшущий огонек казался таким приветливым, что я едва не расплакалась от умиления. Одесса бегом пересекла двор и распахнула дверь. Я последовала за ней, скидывая тяжелую дубленку и сапоги.

Меня окатило волной идущего от печи тепла. Я огляделась. Том стоял за спиной Димелзы, которая все еще сидела, цепляясь за кухонный стол. Волосы ее намокли от пота и прилипли к лицу.

Одесса, не теряя времени, тут же склонилась над Димелзой и что-то прошептала ей на ухо, затем выпрямилась и принялась раздавать приказы.

— Поппи, подогрей воды и завари это, — она вручила мне пакетик с какими-то листьями и веточками. — Том, убери со стола все лишнее и отскреби его до белизны. Так, милая, давай-ка уложим тебя поудобнее. Мне нужны подушки, одеяла и полотенца.

Мы с Томом бросились выполнять приказы. Я залила сушеные растения кипятком, и от них пошел сильный запах. Довольно мерзкий. Я нерешительно размешала отвар.

— Добавь туда немного меда, — скомандовала Одесса.

Она уже вылезла из своего скафандра и теперь закатывала рукава платья. Потом вымыла руки и взглянула на мое побелевшее лицо. Проследив за моим взглядом, заметила лужу крови на полу.

— Убери-ка это, дорогуша, — велела она ровным голосом и улыбнулась.

Я нашла швабру с ведром и подтерла пол.

Том вернулся в кухню, нагруженный подушками и одеялами.

— Так, нужны еще свечи. Поппи, помоги Димелзе забраться на стол.

Боже. Приблизившись к Димелзе, я почувствовала, что она вся дрожит. Я погладила ее по спине. И еще от нее исходил запах. Теплый, животный запах. Мы с Одессой уложили ее на стол, и Димелза застонала. Я едва не застонала тоже, так мне было ее жалко, но побоялась, что Одесса не одобрит.

Одесса взбила подушки и велела Димелзе выпить отвар. Я смотрела на Димелзу с ужасом и восхищением. Неужели кто-то способен совершенно добровольно обречь себя на такие страдания? Да еще неоднократно. Как такое может быть?! Димелза вскрикнула от боли и подтянула колени к животу.

В этот момент я решила, что буду вполне довольна ролью любимой тетушки, лишь бы мне никогда не пришлось рожать самой.

Одесса разговаривала с Димелзой, убеждая ее допить отвар и немного отдохнуть.

— А где дети? — прошептала Димелза.

— В конюшне с Патриком. Видать, ваши малыши на свет разом уродятся, — улыбнулся Том жене.

Одесса быстро положила конец болтовне:

— Том, ты мне сейчас тут не нужен. Иди займись чем-нибудь. Роды — бабье дело, так что выметайся. Не хватало еще, чтобы при родах мужик мешался. Иди к Патрику. Скажи ему, что позже мне понадобится его саквояж. Пошевеливайся!

Саквояж Патрика? Нет, я этого не вынесу. Мне сразу представились жутковатые ветеринарные инструменты. Я нервно покосилась на Димелзу, но она, видимо, думала о другом. Том поцеловал жену и неохотно покинул нас.

Мне казалось, что я нахожусь в подземелье старой ведьмы. Отсветы свечей и тени на стенах добавляли колорита всей сцене. Одесса могла бы запросто быть главной ведьмой на шабаше или средневековым алхимиком. Димелза была бы красавицей, проходящей испытание огнем, а я? В этой великой драме для меня роли нет. Так, приспешница. А что, неплохая роль — помощница.

Под руководством Одессы я приготовила еще один вонючий отвар и с ложечки напоила им Димелзу. Уж не знаю, что мы там заварили, но снадобье стало действовать. Начинались схватки.

Димелза цеплялась за меня, стонала и плакала.

— Ну, красавица моя, тужься. Давай! — кричала Одесса.

Роды продолжались невыносимо долго. И вот в слезах, крови и поту случилось оно, чудо, которое происходит в мире каждый день. На свет явился малыш.

— Придержи их там минут десять, а я пока приведу Димелзу в человеческий вид, — велела Одесса.

Я радостно кивнула и, схватив пальто и фонарь, вышла на улицу. От снежной красоты перехватило дыхание. Ветер наконец стих, снегопад прекратился, и взошла луна. Она сияла, будто приветствуя приход в мир нового человека. Я двинулась к конюшне, снег весело поскрипывал под ногами. Там тоже произошло чудо, тонконогий жеребенок с длинными ресницами тыкался мордочкой в мамин живот. Картинка до смешного напоминала мультик.

— Поздравляю, у тебя родилась красавица дочь!

Том завопил от восторга, потом сгреб Тоби и Еву в охапку и закружил их.

— Пойдем посмотрим на нее!

Патрик молча улыбался. Я схватила детей за руки, и мы устроили дикий хоровод. Должна признать, что жеребенок интересовал их явно больше, чем сестра.

— Как вы ее назовете? — спросила я.

— Это же мальчик, глупая!

— Ой, в самом деле.

— Мы еще не знаем. Я хочу назвать его Скакуном, как лошадку с карусели в «Аббатстве», а Ева хочет Снежинкой. Сопливое какое-то имя, к тому же девчачье. Придется нам подождать, пока договоримся, — серьезно ответил Тоби.

Выждав немного, мы пошли к дому, оставляя цепочку следов в глубоком снегу. В окно было видно, как Одесса баюкает укутанного младенца. Она вручила сверток Тому, и он с глуповатым лицом принялся разглядывать новорожденную.

— Может, нам стоит уйти? — прошептала я Патрику.

— Глупости какие, — сказала Одесса. — Мы еще обмоем появление малыша. К тому же по такому снегу никакая машина не проедет.

— Она права, — согласился Патрик, — снега навалило сантиметров тридцать. Придется заночевать здесь.

Я даже обрадовалась. Мне совсем не хотелось уезжать. Здесь было почти так же славно, как в «Аббатстве». Почти.

Одесса достала тарелки и ложки, и мы все, кроме Димелзы, которую Том отнес в кровать, навалились на горячий и аппетитный суп с хлебом.

Я заметила в вазе для фруктов банан и спросила, нельзя ли отдать его Джики, и тут же застыла от ужаса: корзинка стояла раскрытая настежь.

— Где он? — пролепетала я.

Молчание.

— Где он, кто-нибудь его видел?

Дети виновато переглянулись.

Я обшарила весь дом, звала, но Джики не отзывался. Я старалась сохранить спокойствие и вспомнить, где видела его в последний раз. Но за день столько всего произошло, что я была в полной растерянности. Дети обыскали второй этаж, я осмотрела первый. Одесса и Патрик засобирались.

— Вы куда? — испугалась я.

— Поищем его на улице, — ответила Одесса.

Как на улице? Он же и минуты на таком холоде не протянет. Я схватила пальто.

— Ты в какую сторону повернула, когда пошла за мной? — спросила Одесса.

— А что?

— Думаю, он побежал за тобой.

О нет. Бедный Джики.

Мы обошли двор и вышли на тропинку. Патрик и Одесса светили фонарями, а я все звала и звала Джики по имени, пока не охрипла. Наконец я увидела маленькую фигурку, скукожившуюся у подножия дерева возле тропинки. Я рванулась к нему, взяла на руки.

— Патрик, он совсем закоченел, что делать?

Патрик взял у меня Джики, и я почувствовала, как ладонь Одессы опустилась на мое плечо.

— Поппи, прости, но он умер, — сказал Патрик.

— Нет! Нет, он не умер. Он просто сильно замерз. Это я во всем виновата. Дай его мне, я его согрею. — Я протянула руки.

— Нет, Поппи, я сам подержу. Мне очень жаль. Он умер, и мы ничем не можем ему помочь.

— Но ты же ветеринар! — заорала я. — Сделай что-нибудь!

Одесса крепче сжала мое плечо, и я поняла, что это правда. Я опустилась в снег и заплакала.

Патрик унес Джики, а Одесса осталась со мной.

Я не могла в это поверить. Ведь это из-за Джики я приехала в этот сумасшедший дом. И пусть у него были скверные привычки, но он стал для меня родным. Никогда больше его лапки не будут копошиться у меня в волосах, а его теплое тельце не обовьется вокруг моей шеи. Никогда больше не услышу его стрекот. Я сидела и плакала, не замечая ни снега, ни холода, ничего.

— Поплачь, дорогушечка, — мягко сказала Одесса, — ты потеряла друга. Это правильно. Другой друг тоже тебя найдет, так же как и этот. Ведь этот нашел тебя.

Я подумала, что она, наверное, права. Джики сам меня нашел, и в результате я оказалась у Стентонов. Если Одесса говорит, что другой друг тоже меня найдет, значит, так и будет. Она всегда знает, что говорит. Я всхлипнула. Одесса протянула мне носовой платок.

— Да, дорогушечка, хватит плакать. Впереди новая жизнь. Пошли в дом.

Я кивнула и вытерла слезы. Тоскливо глядя на луну, я подумала, что многое бы отдала, чтобы повернуть время вспять и вновь обрести Джики.

Одесса тихонько рассмеялась в темноте:

— Никто не может вернуть утерянного. Так не бывает. И ты не виновата. Просто пришло его время. Каждому из нас отмерено свое время, будь то зверь или человек.

Она взяла меня под руку, и мы медленно пошли к ферме.

— Что ты там мне сказала? Когда встретила меня в поле? «Мы не причиним вам зла»? Ты думала, что я зеленый человечек?

Я кивнула, и она рассмеялась.

В доме ко мне бросились дети, Ева уткнулась мне в плечо.

— Ничего, ничего, — сказала я, обнимая их.

— Мы уже решили, как назовем жеребенка, — сказал Тоби. — Мы его назовем Джики.

Из моих глаз опять брызнули слезы.

— Здорово, — едва выговорила я.

Патрик нервно улыбнулся мне. Том принес бутылку шампанского, и мы выпили за здоровье младенца и мамы. Дети тоже требовали шампанского, и Том разрешил им отхлебнуть по глоточку. Они тут же притворились пьяными и принялись нелепо шататься и виснуть друг на друге, пока Том не велел им отправляться спать.

Я с ужасом увидела, что Одесса опять натягивает свой скафандр.

— Ты не можешь сейчас уйти! Патрик, скажи ей!

Все рассмеялись, и Одесса ответила:

— Я по этим полям хожу уже больше пятидесяти лет. Ночь хороша. Луна полная, снег глубокий. И глазом моргнуть не успеете, как я буду дома. Меня Артур ждет. Он не любит, когда я так поздно возвращаюсь, так что не говори глупостей.

Я подавила вздох разочарования. Мне так хотелось улучить минутку и расспросить Одессу, что творится в «Аббатстве». Я умоляла ее остаться, но она стояла на своем. По поведению Патрика и Тома стало ясно, что уговаривать ее бесполезно. Патрик сказал, что проводит Одессу через поле, а потом проверит, как там кобыла с жеребенком.

— Это ты только для того, чтобы выведать у меня рецепты снадобий, но даже не мечтай. — Одесса подмигнула Патрику, потом повернулась к Тому: — А ты, как только сможешь, вези Димелзу в больницу, пусть ее врачи осмотрят. Только не думай, что они больно много в этом понимают.

Том улыбнулся:

— Отвезу. Спасибочки тебе, Одесса.

Она махнула рукой и повернулась к двери. С порога оглянулась на меня:

— А что до тебя, глупая девчонка, беги в «Аббатство». Дэйви сейчас нужна твоя помощь. Про Алекса я тебе и раньше говорила, чему суждено быть, того не миновать. Но чем скорее эта лживая дрянь оттуда уберется, тем лучше будет для всех нас. И выгнать ее должна ты, поняла?

Челюсть у меня так и отвисла. О чем это она? Как я могу выгнать Клавдию?

— Одесса! Что значит «лживая»? Клавдия врет?

— Если она беременна, то я — супермодель!

Дверь закрылась.

В голове у меня все смешалось. Клавдия всех обманула? Как это? А откуда Одесса может это знать? Может, она и ведьма, но все же… А если она ошибается? Тогда что? Тогда напрасные надежды, и меня ждет новая боль. Стоит ли оно того?

Размышления мои прервал Том, спросив, не хочу ли я пожелать детям спокойной ночи и еще раз взглянуть на малышку.

Я кивнула, и мы пошли наверх.

— Знаешь, я все делал, как Одесса велела. Она дури какой не скажет, завсегда права, даже когда всем охота, чтоб наоборот было, — сказал он, открывая дверь в спальню.

Может быть, может быть.

Димелза спала с нежной улыбкой на лице. Возле кровати стояла свеча, и я могла разглядеть лежащего у ее груди ребенка. Прелестная картинка, от умиления у меня даже в носу засвербило.

— Как вы ее назовете? — спросила я шепотом, вытирая щеки. В жизни столько не плакала. Только и делаю, что лью слезы.

— Бьянка, потому что кругом белым-бело от снежка, — прошептал в ответ Том. — Бьянка Поппи.

Боже… Ну, все. Теперь я разревелась по-настоящему.

— Том, спасибо тебе!

Он вывел меня из комнаты, ворча под нос, что завсегда все бабы плаксивые. Я шутливо пихнула его в бок, и он улыбнулся. Дети сидели в своих кроватях, на столике горела свеча.

— А что ты плачешь? — спросила Ева, поглаживая мою руку.

— А то, что кроху повидала, а женщины завсегда от этого плачут, — хмыкнул Том.

Я рассмеялась и пожелала детям спокойной ночи. От них пахло детством: графитом, леденцами и яблоками. Я обняла их и прижимала к себе, пока Тоби не пожаловался сварливо, что в нем весь воздух вышел. Я пообещала, что утром первым делом навещу с ними жеребенка Джики.

Том стоял, подпирая дверь и зевая во весь рот.

— Иди спать, — прошептала я. — Я впущу Патрика.

— Спасибо, и вправду пойду. Устал я чего-то. Я тама застелил в гостиной на диване и на кушетке, но она не шибко мягкая, так что пусть на ней Патрик спит.

— Спасибо. И еще раз поздравляю тебя, Том. Спокойной ночи.

Он поцеловал меня в щеку и снова широко зевнул. Я побрела вниз, по дороге заглянув в ванную, где едва не сломала палец на ноге, споткнувшись в кромешной тьме о порог. Единственным источником света была луна, висевшая в окне. Холодный серебристый свет заливал комнату, и я умылась, разглядывая в зеркале свое темное отражение. Вот уж кто вылитый призрак. Даже в темноте было видно, какое у меня изможденное лицо. Волосы торчком, глаза припухли от слез, губы потрескались. Я нащупала на полке несколько тюбиков, взяла один, вгляделась в название. Крем… Сойдет. Я щедро намазала физиономию.

После чего на цыпочках я спустилась на первый этаж, от души надеясь, что не упаду и не перебужу всех обитателей фермы. Не хватало еще сломать ногу, чтобы Патрик вколол мне конское обезболивающее. Благополучно добравшись до гостиной, я отыскала в темноте кушетку и ощупала ее. Том прав, жуткое сооружение. На такой сладкие сны вряд ли приснятся.

Я зажгла свечу и, прикрывая пламя, прошла на кухню. Там было уютно и тепло, и я решила вымыть посуду, пока жду Патрика. Протирая стол, я с трудом могла поверить, что несколько часов назад Димелза родила на нем дочь. И как бы страшно нам ни было, наверное, рожать тут намного приятнее, чем в ужасной, как выражается Одесса, больнице.

Тут все знакомое, родное. Пахнет свежим хлебом, кофе и супом, а не вонючим антисептиком. Но с другой стороны, а вдруг кровь пойдет? Тогда врачи в белых халатах со стетоскопами на шеях окажутся очень кстати. Я уже не говорю о современных лекарствах. Представляете, каково было Димелзе?

Слава богу, что у нас есть Одесса.

Прибравшись, я стала разглядывать детские рисунки, приколотые к стене. В некоторых явно угадывалась рука Джокасты. Наверное, это она занимается с детьми.

От крема лицо было липкое и почему-то чесалось. Я рассеянно поскребла щеку. Надо бы чайник поставить. Патрик наверняка замерзнет и захочет выпить чаю.

Я глянула в окно на заснеженное поле. Джики… Где лежит сейчас его хрупкое тельце? У меня не хватит духа спросить у Патрика, куда он его дел. Где-то там торфяники… Я вспомнила Табиту. Наверняка она сегодня вдоволь нагулялась, погода как раз для нее. Зато Джокаста с Дэйви, думаю, и носа на улицу не высунули. Пили с Эдвардом у камина вино, ели пышки, а Дэйви играл на рояле. Может, к ним присоединился и Алекс…

Я заварила чай и налила себе чашку. Слова Одессы пробудили во мне надежду. И даже если она ошибается, все равно завтра я пойду в «Аббатство».

Кто-то топал у порога, в дверь тихонько постучали. Патрик. Я открыла дверь и остолбенела.

Это явно был не Патрик. Плотно укутанная, бесформенная фигура, но эту фиолетовую шляпу, купленную явно на Бонд-стрит, носить здесь мог только один человек.

— Поппи!

— Господи, Алекс! Что ты тут делаешь?

Он вошел в кухню, закрыл за собой дверь и принялся разматывать шарф.

Мое сердце готово было выскочить из груди, ладони вспотели. Лишнее подтверждение моей безнадежной влюбленности.

— Алекс, представляешь, Димелза родила прямо здесь! Мне пришлось пойти за Одессой, а потом умер Джики, и…

— Поппи, почему у тебя лицо лиловое?

Я мазнула пальцем по щеке и поднесла его к свету. Лиловое…