После столовой поехали в угро, день намечался длинный и многообещающий. И я, и Паша, и Пётр – все мы чувствовали себя триумфаторами и были на подъёме.
Мне выпало допрашивать предводителя шайки – Корнея. Он оказался обладателем замечательной русской фамилии Иванов.
– Почему вы свою фамилию опозорили? Что же подвигло вас на преступление, гражданин Иванов? – спросил я, разглядывая оператора.
Сложно поверить, что этот интеллигентного, я бы даже сказал – профессорского, вида мужчина, сколотит шайку и пойдёт грабить банк. А если учесть его сугубо гуманитарную профессию…
– Любовь к искусству, – безрадостно протянул он.
– А при чём здесь искусство?
– Вы не поймёте!
– Так вы снизойдите к нашему уровню развития. Глядишь, и допетрим тогда, – усмехнулся я. – Римского от Корсакова отличаем, и вас, даст бог, поймём.
– Издеваетесь?
– Да уж куда нам с нашими мужицкими рожами да в вашем калашном ряду…
– Можно водички, – попросил он.
Я налил ему полный стакан из графина.
– Пожалуйста.
– Благодарю вас, – руки его тряслись, зубы стучались об край стакана, вода стекала по лицу и капала на одежду.
– Напились?
– Да.
– Тогда продолжим.
– Отстаньте от меня! – с надрывом выпалил он.
– С какой стати? Иванов, вы на допросе, а не в кабаке. Извольте отвечать, когда вас спрашивают, – нарочито добавил суровости в голосе я.
Не хватало ещё, чтобы он впал в истерику.
Приём подействовал.
– Узнаю Россию-матушку, – шмыгнул носом Иванов. – Может ещё и кулаком в лицо мне заедете, как при старой власти?
– А что – доставалось? – на всякий пожарный я убрал руки со стола, а ну как этому малахольному и впрямь подумается, будто я решил выбить из него показания.
– Спрашиваете, – с горечью произнёс арестованный. – Я ведь в прошлом большевикам сочувствовал, помогал чем мог: прокламации в университете распространял, укрывал сбежавших с каторги.
– И как же вы после столь героического начала докатились до откровенного грабежа?
– Я же сказал – из любви искусству.
– Звучит туманно.
– Боже мой – это просто невозможно объяснить словами!
– А вы всё равно попробуйте.
Иванов собрался и заговорил.
– Я столько лет бредил волшебным миром кино, мечтал, что сам когда-нибудь сниму фильму. Мечта сбылась, я стал оператором, а потом…. – Он вздохнул. – Потом мне стало тесно в вашем большевистском мирке. Постепенно всё стало скатываться к каким-то агиткам, примитиву, я потерял свободу творчества, понял, что задыхаюсь тут и больше не могу… А ведь я хотел делать кино с большой буквы! И тут мой взор упал на Америку, на Голливуд.
– Вы сейчас серьёзно?
– Да. Будущее мирового синематографа за океаном.
Понятно, и этому в Голливуд захотелось. Наивность некоторых людей порой меня умиляла. Можно подумать, там не диктат продюсеров в кино, а сущий рай для творческого человека. Ну и сплошной воздух свободы, чтоб два раза не вставать.
– Так кто вас не пускал в Америку? – недоумённо поинтересовался я.
Он с шумом выпустил воздух из ноздрей.
– А кому я там нужен без гроша в кармане?! Безработным можно быть и дома. Зачем ехать в какую-то Америку, чтобы жить под мостом?
– И тогда вы решили разбогатеть преступным путём.
– Как вы красиво формулируете, гражданин начальник. Много читаете?
– Здесь я задаю вопросы.
– Извините. Да, пришлось пойти на преступление. В любом деле необходим начальный капитал. Честным путём заработать его в нашей стране невозможно, и тогда я придумал этот план.
– Как нашли сообщников?
– Однажды я поделился своими мыслями с Майечкой Гуревич… Очень осторожно, как бы между прочим. А она не просто меня выслушала, но и поддержала. К тому же Майи нашлись очень хорошие знакомые в… скажем так, преступных кругах.
– То есть сообщников вербовала Майя Гуревич?
– Да, она умеет работать с людьми.
– Хорошо, так и запишем, – склонился я над протоколом. – Гражданин Иванов, насколько я понимаю, вашей целью было ограбление банка, желательно провинциального. Но зачем понадобилось обворовывать Филькенштейнов, вскрывать сейф в редакции «Донской бедноты»? Ведь это же дополнительный риск…
Он с грустью поглядел на меня.
– Всему виной Майины знакомые. Их не устраивала официальная зарплата, они не могли просто набраться терпения и подождать, а Майечка им потакала.
– Вопросов больше нет. – кивнул я. – Вот тут поставьте подпись и напишите «С моих слов записано верно, мною прочитано». Сейчас вас отвезут в камеру.
– Скажите, гражданин начальник, а что мне грозит? Какое наказание?
– Это уже определит суд. На ваше счастье вы никого не убили и не покалечили, гражданин Иванов.
После допроса меня неожиданно вызвали в кабинет начальника угро. Народу там было полно, едва удалось найти свободное место за столом.
– Как дела, как Иванов – колется? – сразу спросил Пётр.
– А что ему ещё остаётся делать? Мы ж его взяли прямо на месте преступления…
Я уже успел привыкнуть, что товарищ Мышанский присутствует чуть ли не на всех наших оперативных совещаниях – ГПУ всерьёз занялось проблемой бандитизма, и очень удивился, когда не увидел его в кабинете Художникова.
– А где смежники? – поинтересовался я.
– Мамонта ловят, – сообщил начальник угро.
– И что: крокодил не ловится, не растёт кокос? – случайно вырвалось у меня из уст.
– Какой крокодил, какой кокос? – удивлённо вскинул правую бровь Художников.
– Песня такая, товарищ начальник. К слову пришлось.
– Одно радует, товарищ Быстров: вы не только песни поёте, но и работать не разучились. Звонили из руководства банка, выражали вам свою признательность.
– Вы бы из них, товарищ Художников, не только слова благодарности, но и кое-что существенней бы выбили, – произнёс Паша. – После недавнего налёта во всём здании ремонт требуется – перед бандитами неловко.
Сыщики засмеялись. Художников тоже не выдержал и улыбнулся.
– Вопрос с ремонтом закроем, исполком обещал выделить средства. А что касается благодарности – я попросил, чтобы банк помог детскому дому. Ребятишкам нужней, не так ли товарищи?
– Всё так, товарищ Художников, – дружно загалдели ребята. – Мы, если что, и сами им поможем.
– В общем, у меня две приятных новости и одна не очень. С какой начнём?
– Давайте с плохой что ли, а потом подсластите пилюлю сразу двумя хорошими, – предложил Пётр.
– Итак, новость не очень приятная: во время совместной операции милиции, уголовного розыска, ЧОН и войск ростовского гарнизона были проведены массовые облавы во всех местах, где мог скрываться особо опасный преступник по кличке Мамонт. К сожалению, как вы уже знаете, Мамонта обнаружить не удалось, и сейчас особая группа ГПУ товарища Мышанского разрабатывает новые рабочие версии.
– Так что – вообще улова не было? – нахмурился Пётр.
– Почему не было, попала в наши сети кое-какая рыбёшка, преимущественно мелкая. В большинстве своём – вчерашние крестьяне, которых голод и нужда выгнали из села в город, там они не нашли работу и таким образом пополнили преступные ряды. Как понимаете, это социальная болезнь, которую уголовный розыск не в силах устранить.
– Да уж понятней некуда, – буркнул Паша.
– Теперь новости из разряда хороших. Про то, что нам удалось взять опасного рецидивиста Кошкина все уже в курсе?
– Так точно, – кивнули мы.
– Он признался в нескольких кражах на территории области, так что нам удалось существенно повысить статистику раскрываемости. Со дня на день за ним прибудут товарищи из Нижнего, там он наследил куда больше. Ну и самое главное: товарищ Быстров, вы ведь подавали заявление в партию?
– Так точно. – встал я.
Художников улыбнулся.
– Так вот, поскольку в настоящее время вы прикреплены к нам, партийная ячейка ДонОблУгро, учитывая ваши большие заслуги, единогласно постановила принять вас в ряды РКП(б) и поручила мне, как секретарю организации, вручить вам партийный билет, – под аплодисменты ребят, он протянул мне красную книжицу.
– Спасибо за оказанное доверие, товарищи, – с трудом выдохнул я.
Здесь действительно к партийному билету относились очень серьёзно, и фраза «коммунисты – вперёд» многое значило для этих людей.
И я был счастлив оказаться среди них.
– Как понимаете, товарищ Быстров, с этого дня всё только начинается. Теперь с вас двойной спрос: и как с сотрудника уголовного розыска и как с коммуниста, – напутствовал начальник угро.
Допрос Гуревич я отдал Петру, пусть гражданка не думает, что у неё есть хоть какие-то шансы соскочить, а сам занялся другими сообщниками.
Всего в банде было девять участников, только трое из них принадлежали миру кино, остальные оказались обычными разбойниками с большой дороги. И по правде говоря, род их деятельности был прямиком написан на их лицах.
Часов в пять вечера пришёл Пётр. Вид у него был взвинченный, лицо красное от ярости. Он так громыхнул дверцей сейфа, когда укладывал туда папку с материалами, что я едва не подпрыгнул на стуле.
– Петь, ты чего?
– Да есть с чего. Эта… Гуревич… – он замолчал, подбирая слова.
– Ну-ну, – подбодрил его я.
– Короче, эта баба-киношница сначала строила мне глазки и показывала ножки. Когда убедилась, что на меня её ужимки не действуют, вздумала разыграть сценку, будто я её решил изнасиловать. – Он сплюнул. – Порвала на себя юбку и давай орать на всю Ивановскую с хвостиком… Хорошо, что Художников ей не поверил.
– Знакомая ситуация, – кивнул я.
У меня в прошлой жизни действительно была похожая история. Правда, той дуре не повезло: она не знала, что допрос пишет камера, и намотала себе дополнительный срок.
– Надо было её пристрелить там, в банке! – сжал кулаки напарник.
– Ещё настреляешься, – пообещал я. – Пойдём лучше в больницу, Лёву навестим. А по дороге пивка хряпнем – у меня сегодня праздник, так что угощаю.
– А вот это по-нашему, по-большевистски, – довольно потёр ладоши он. – Только чур, к пиву ещё и рыбка будет!
– Обижаешь! Что за пиво без рыбы! – воскликнул я. – Жаль, Лёве с нами нельзя…