Русская красавица

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

— Очень интересно! Но продолжайте, продолжайте.

Старший лейтенант Агеев опять выглядел невыспавшимся. Может, Анна все время встречалась с ним после ночных заданий, а может, это было обычное его состояние.

— А что здесь продолжать?! — подвела итог Измайлова. — Все ясно. Родину убил он! Доказательство — он был с ней знаком, и я видела его в подъезде. Мотив — ревность. Кобру в мою каюту подбросил он. Доказательство — он имел доступ к змее и находился на теплоходе. Мотив — убрать свидетельницу, то есть меня. Аварию на автостраде устроил он. Доказательство — мы видели его на дороге. Мотив — все тот же — расправиться со мной.

— Вы видели его на дороге?

— Ну, не совсем… Мы видели белую «Ниву». А у Моховчука как раз белая «Нива»!

— Я проверил номер машины, — сказал Матвей. — «Нива» принадлежит Моховчуку.

— Интересно… Как это вы смогли проверить?

— Не важно, — отвел взгляд Матвей. Ему не хотелось сообщать сыщику, что войти в базы данных автоинспекции для специалиста поиска и перекачки и непревзойденного мастера байта и пиксела — пара пустяков.

— И именно Моховчук плеснул в лицо Нади кислоту, — заявила Аня. — Доказательство находится на видеопленке. Вот… Матвей, покажи!

Матецкий нажал на кнопку пуска, и телевизор ожил. На экране возник игорный зал казино: крупье бросал шарик, дама записывала в блокнотик, к седому шулеру подходили охранники… А потом среди игроков мелькнул тот тип в сером костюме, и Матвей остановил кадр.

— Вот! — сказала Аня. — Мужчина в сером пиджаке. Часы видите? Это «Картье». И Надя говорит, что в последний момент видела руку с часами. Такой же шестиугольный циферблат, платиновый корпус.

— Мало ли у кого могут быть такие часы! — хмыкнул Выблый.

— В том-то и дело, что мало! — уверенно сказал Матвей. — Людей с такими часами можно по пальцам пересчитать.

— А что в этих часах особенного?

— Цена. Среди ваших знакомых, молодой человек, есть люди, обладающие часами стоимостью в машину?

Лицо Выблого вытянулось.

— Нет, — выдохнул он.

— И среди моих знакомых таких людей тоже нет. Исключая деловых партнеров — очень богатых людей. Только они могут позволить себе такие безделушки.

— Зачем им такие часы? Ради престижа?

— И ради престижа тоже, — кивнул Матвей. — Опять же бизнес в нашей стране — вещь ненадежная. Вдруг придется в спешном порядке уносить ноги. Вдруг времени не будет даже для того, чтобы захватить деньги? А часы — они всегда на руке. Их можно сдать и получить начальный капитал. В старину в том же ракурсе смотрели на массивные браслеты, золотые цепи на шее, пояса… Как-нибудь на досуге обратите внимание на портреты старых мастеров.

— Честно говоря, я даже не представляю себе такой кучи денег…

Измайлова заметила, что глаза стажера затуманились. Наверное, он пытался представить всю сумму. Сто долларов, еще сто, еще… Уже триста доллара. Еще сто… Аня поняла, что это занятие надолго выбьет стажера из колеи, и постаралась вернуть его внимание к насущным проблемам.

— Жалко, что этот тип ни разу не повернулся к камерам слежения лицом, — сказала она. — Но фигура! Обратите внимание! Манера движения!.. Так может двигаться только бывший циркач!

— Или человек, страдающий варикозным расширением вен, — фыркнул Агеев.

— А прическа? Волосы?

— Парик. Этот мужчина может быть лысым как колено.

— Это вылитый Чингачгук! То есть Иван Моховчук. Какие нужны еще доказательства?

— Смутный силуэт со спины — это не доказательство, — устало проворчал Агеев. — И с мотивами — напряженка. Интересно, как к тебе… к вам попала эта пленка?

— Не важно, — ушла от ответа Измайлова. — А чем вас не устраивают мотивы?

— Если Моховчук, по-вашему, убил Родину из ревности, то зачем он изуродовал двух других женщин?

— Заметал следы, это же ясно! Хотел подставить Виктора Берковского. И это ему удалось.

— Да, удалось… А Надю Березину он тоже того… Из ревности?

Аня пожала плечами.

— Вот именно. Нет мотива. — сказал Агеев. — Помните наш первый разговор? Вы тогда еще сказали, что у маньяков своя логика, основанная на своих собственных мотивах. Другими словами, если маньяк убивает свою любовницу, то это еще не значит, что он убивает ее на сексуальной почве.

— Помню.

— Значит, Иван Моховчук, по вашему, — маньяк? Или же за его действиями кроется логичный мотив, которого мы не видим? Пока не видим.

— А не проще ли взять самого Моховчука за жабры и спросить?

— Нет, не проще, — вздохнул Агеев.

— Почему?

— Потому что покойники редко разговаривают.

— Не понимаю. Неужели?..

— Да, — кивнул старший лейтенант.

— Это не я, — на всякий случай сказала Аня.

— Никто вас и не винит. Смерть Моховчука наступила в результате несчастного случая. Неосторожное обращение с ядовитыми пресмыкающимися. Змеиный укус.

Аня рухнула в кресло.

— А ведь я допрашивал Моховчука, — как ни в чем не бывало продолжал Агеев. — Тогда, в связи с обстоятельствами смерти Родиной. И он не произвел на меня впечатления больного человека. Конечно, я не психиатр, как Сергей Сергеевич Кудин, но маньяком Моховчук не был, это точно.

— Фокусы нам показывал, — подал голос Выблый. — С долларом. Смешно… Интересно, что можно купить на полмиллиона долларов?

— А кто такой Сергей Сергеевич Кудин?

— Сосед Бойко. Доктор психологических наук, но уже давно не практикует. Странный тип… Весьма странный.

— И он считает Моховчука маньяком?

— Как раз наоборот… Он незнаком с Моховчуком, но, выслушав подоплеку дела, признал его вполне вменяемым, — ответил Агеев. — И он прав! Ведь даже маньяк остановит свою деятельность, если за его преступления садят другого. Или хотя бы сменит стиль. Но нет. Моховчук наливает в пузырек ту же кислоту, идет в казино, на люди, рискуя быть узнанным, совершает акцию на глазах у публики… Неужели он не понимал, что тем самым следствие возобновит уголовное дело по факту убийства Родиной?! Я думаю, понимал. И тем не менее не остановился, не изменил стиль — та же кислота, те же методы… Еще и часы на руку нацепил: вот я, мол, каков. Странно, не так ли?

— Вы думаете, Моховчук выполнял чей-то заказ?

— Мелковат Моховчук для роли крестного отца… Да, скорее всего заказ.

— Чей? — спросила Аня. И тут же сама ответила: — Бойко.

— Я ничего не говорил, — торопливо заметил Агеев. — Просто рассуждал сам с собой, строил версии, делился предположениями…

— Мне льстит ваше внимание.

— Дело в том, что у вас есть особый талант находиться в самой гуще событий.

— Мне это уже говорили, — покосилась на Матвея Анна.

— Значит, я не ошибся. Может, события приведут вас к разгадке. Кто знает?.. Однако дело Родиной со смертью Моховчука скорее всего будет прекращено.

— Как прекращено? — вскричала Аня. — Ведь вы сами только что сказали, что это скорее всего заказное убийство. Как и нападение на Надю.

— Практика показывает, что заказные убийства, к сожалению, раскрыть невозможно. Особенно когда вероятный непосредственный исполнитель так «вовремя» погибает от укуса змеи. Между прочим, никаких часов при нем не было обнаружено. Интересно, куда они подевались?..

— Но…

— До свидания, — Агеев поднялся и направился к двери.

— А Моховчук?.. Где он погиб? — спросила Аня. — В лесу? В зоопарке?

— В подмосковных лесах кобры пока, слава богу, не водятся. Да, да, та самая кобра, ваша знакомая… А погиб гражданин Моховчук на даче Владимира Семеновича Бойко, — Агеев как-то странно посмотрел на Измайлову. — Это за городом. Кстати, запрет на передвижения за черту города с вас снят. Если что, мой телефон у вас есть.

Он кивнул Выблому, и они покинули квартиру.

— Как старуха у разбитого корыта, — проворчала Аня. — Где же Надя? Матвей, набери ее номер еще раз.

Матвей подошел к телефону.

— А этот «лейтенант Коломбо» не так прост, как мне показалось в первый раз, — сказала Аня.

— Его фамилия Агеев, — ворчливо поправил Матвей, — старший лейтенант милиции Агеев, и ни на какого Коломбо он не похож.

— А я его таким придумала…

Электричка, естественно, оказалась переполненной, и для Нади было мучением оказаться в толпе. Она сидела, спрятавшись за темными стеклами очков, не в силах заставить себя поднять голову и посмотреть, что делается в вагоне. Она понимала, как комично ведет себя, пытаясь спрятаться среди людей, стать невидимой, замирая, как насекомое, прикинувшееся мертвым под клювом хищной птицы. Каждый раз, когда вагон останавливался, она, вцепившись в поручень, буквально боролась с малодушным желанием разрыдаться, выплеснуть свою боль и отчаяние с потоком слез.

«В конце концов, чего мне стыдиться, — уговаривала она себя. — Никто ни в чем меня не обвиняет, никто не указывает на меня пальцами, никто не смеется».

Однако вакуум, образовывающийся вокруг нее, и косые взгляды были обиднее любой открытой насмешки. Надя вся сжималась от стыда, точно совершила преступление.

В конце концов, лицо имеет глаза, рот, нос, уши, нашептывало второе ее «я». Неужели не достаточно того, что они функционируют нормально? Какое значение имеет форма? Лицо служит не для того, чтобы демонстрировать его людям, а только для тебя самой! И нечего принимать так близко к сердцу брезгливость и отвращение окружающих…

А другой голос тихо, с издевкой напоминал, что когда-то она была в центре внимания, вызывала восхищение и зависть. До сих пор рекламные плакаты с ее портретом висят на каждом углу. Какого же черта она пытается убедить себя, что лицо — ее личное дело? Не личное.

Слева от нее сидела молодая семья. Родители разглядывали рекламные листки на стенке вагона и что-то горячо обсуждали, а девочка лет семи зачарованно смотрела на Надю округлившимися от удивления глазами.

Любопытство? Нет, скорее, тревога и страх. Девочка была словно в трансе. Под этим пристальным взглядом Надя стала терять самообладание. Она резко повернула лицо к ребенку. Любопытство перешло в растерянность, а потом в ужас. Девочка прижалась к матери, заплакала, а та, приняв плач за очередные капризы, начала ее бранить.

Надя торопливо поднялась с места, стала проталкиваться к выходу. У самой двери в черном стекле она увидела свое отражение: мертвенно-блеклая, как воск, кожа, изрытая коричневыми кратерами ожогов, синеватые струпья, напоминающие чешуйки Сати. Неудивительно, что ребенок пришел в ужас. Сейчас мать начнет расспрашивать дочку о причинах плача, поднимет глаза на Надю, за ней последуют и другие пассажиры…

Поезд остановился, и Надя выскочила на платформу, будто за ней кто-то гнался. Она чувствовала себя усталой до изнеможения. Она рухнула на скамейку, которая тут же оказалась в полном ее распоряжении: люди отодвинулись, а потом и вовсе поднялись — избегали сидеть рядом с больной, пораженной кожным недугом. Глядя на это поспешное бегство, Надя почувствовала, как сжалось ее сердце.

Электронные часы под навесом платформы… Время текло для всех людей, кроме нее… Секунды, минуты, годы обтекали девушку, создавая невидимый кокон беды. Но беду эту, в отличие от неразделенной любви, болезни, безработицы, невозможно разделить с другими. Печать уродства всегда будет принадлежать только ей, и она ни с кем не сможет поделиться своим несчастьем.

«Ты чудовище, — сказала себе Надя. — Тело твое называли храмом любви, а теперь этот храм осквернен: его заполнили чешуйчатые кольца Сати. Вот холодная уродливая тварь ползет, извиваясь, по позвоночнику, становится все толще, сильнее, заполняет собой все пространство души, сама становится душой… Да, я чудовище лицом и сердцем. Чудовище должно без конца совершать насилия, потому что оно не что иное, как изобретение своих жертв…»

Одна мысль об этом была так страшна, что Наде захотелось выть. Нет, изо рта ее не вырвалось ни звука, и никто не видел, как глаза ее за темными стеклами очков молили: «Помогите! Не смотрите на меня так! Не избегайте меня! Если вы и дальше будете меня сторониться, я ведь и вправду превращусь в Сати, в чудовище!..»

Наконец Надя не выдержала и в панике, как птица, ищущая спасения, продираясь сквозь людские дебри, в отчаянии побежала к эскалатору. Прочь от взглядов, домой, в единственное место, где можно вернуть равновесие. Она бежала, опустив голову, не оглядываясь, и потому не видела, что за ней по пятам следует Бойко.