Русская красавица

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Оболенский спустился в подвал следом за Бойко и огляделся.

Помещение было погружено в полумрак. Дрожащие язычки свечей образовывали островки света, сквозь которые проступали контуры магических знаков. Одни из них были похожи на перевернутые звезды, другие — на спирали, но общий замысел рисунка терялся в темноте.

У дальней стены на постаменте стоял гроб. Зеркальные плоскости на потолке и стенах искривляли пространство, разбивали его на отдельные фрагменты или, наоборот, повторяли целое бесчисленное число раз. Пламя свечей дробилось, и отражения света метались по залу, множились, смешивались с тенями, пол отражал потолок, потолок — пол, и оба они — закрытый гроб. Из невидимых динамиков лилась негромкая музыка, а вместе с ней по залу распространялся запах ладана.

Вадим Владимирович стоял посреди зала, одурманенный едва уловимым запахом тлеющих благовоний, и думал, что находится в могиле или на дне кратера. Сгущался полумрак, слышалось легкое бульканье вязкой грязи, кипение лавы, которая клокотала в прерывистом блеске свечей. Вот-вот должно произойти чудесное превращение. И в предвкушении этого чуда предметы в зале начинали жить: стоило отвернуться, как они раздавались в размерах, шевелились, танцевали, как лунные тени над спящей трясиной. Сиреневые штандарты, покрытые золотом каббалистических знаков, чучела филинов и сов, скульптурки скарабеев, каменные маски, гонг, поддерживаемый двумя переплетенными змеями, корона, два треножника с эмблемами Солнца и Луны — все дышало жизнью, все тянулось из темноты к язычкам пламени.

Бойко был одет довольно странно: его тело было обернуто в голубое, усыпанное золотыми звездами полотно. Красная лента перекрещивалась на его груди и спине, а на голове красовалась чудная шляпа, напоминавшая головные уборы средневековья. Поля шляпы были украшены двумя красными розами.

— Встаньте у изголовья гроба, — шепотом приказал Владимир Семенович. — Мы с вами одни здесь. Я даже охранников отпустил. Никто не должен нарушить ритуал неосторожным словом. И вы молчите, каким бы странным вам ни казалось происходящее.

Бойко нагнулся и поднял с пола длинную трубу наподобие тех, в которые дудят герольды при прибытии сюзерена.

От гроба исходил запах гнили, затхлости и плесени. Вадим Владимирович задыхался в этих испарениях склепа. Ему казалось, что он тонет в ядовитой жиже, текущей из ниоткуда в никуда. И тут грянула труба…

Аня захлопнула дверцу машины, и такси укатило в город.

— И что теперь? — спросил Матвей.

— Теперь мы отыщем Ольгу и поговорим с ней. Все ей расскажем.

— Ты думаешь, она здесь живет?

— Профессор обмолвился, что часто встречается с ней у реки. Значит, Ольга живет у Бойко. В гуще, можно сказать, событий. Наверняка она что-то видела, что-то слышала, что-то показалось ей странным. Мы поделимся своими вопросами, она — своими, и вместе отыщем ответ.

— Если Бойко каким-то боком причастен ко всей этой истории, он ни за что не допустит нашей встречи, — заметил Матвей.

— А мы не будем у него спрашивать.

— Это как же? Грабеж со взломом? Выкрадываем девушку, как джигиты невесту? Потом допрос с пристрастием, и все вместе берем Бойко за жабры?

— Примерно так. Чтобы спасти шкуру, Бойко выложит о Профессоре всю подноготную.

— Дался тебе Профессор!.. При чем здесь он?

— А часы?

— Подумаешь, часы!

— Вот и подумай!

— Наверное, никого в доме нет, — с надеждой произнес Матвей.

— А машина во дворе?

— Да, действительно… Странная такая. Черт, это же катафалк!

— Странные дела творятся в датском королевстве… — прищурилась Аня.

— А рядом, между прочим, машина Оболенского.

— Ты уверен?!

— Мне ли не знать «Мерседес» Вадима Владимировича?! С тех пор, как моя собственная машина безвременно угасла, я с завистью смотрю даже на «запорожцы». Вон, видишь, характерный изгиб бровей… то есть бампера.

— Брось ты! Скажи еще о характерном прищуре фар.

— Ладно, ладно… я узнал номер машины. Ты же знаешь, какая у меня память на числа.

— Ясно. Открывай ворота!

— Нет, лучше не нужно. А вдруг они на сигнализации.

— Тогда пошли в обход. Должна быть задняя калитка. Чуть что, перемахнем через забор.

— Экая ты боевая… Через забор… Твои криминальные наклонности начинают меня тревожить.

— Не волнуйся. Старший лейтенант Агеев на нашей стороне. Он вытащит нас из тюрьмы.

— Твоими бы устами… Ладно, пошли. Только помяни мои слова, добром это не кончится.

— Я все продумала. Ты же меня знаешь!

— В том-то и дело…

— …Я не принадлежу ни к какому времени, ни к какому месту. Я существую вне времени и пространства, и ангел-хранитель покинул меня: я один, я — все.

Перед Бойко — небольшой алтарь, на нем лежала обтянутая черной кожей книга. Рядом с книгой — песочные часы, струйкой песка отмеряющие время.

Слова заклинания были тяжелыми, как гранитные плиты. Каждое слово эхом отражалось от далеких стен, ударялось о потолок и замирало. Оболенский был не в состоянии следить за смыслом. У него разболелась голова, и запах ладана стал осязаем, превратился в густой кисель, в котором вязли мысли. На какой-то миг в него вселился страх оказаться среди теней, раствориться в отражениях зеркал, исчезнуть без следа среди испарений, шипения, бульканья.

— …Я работал с красной ртутью, ферментами спирта, сублимировал соли меди и серы. Я закалял железо и сталь в живой и мертвой воде, настоянной на яичной скорлупе, мышьяке, купоросе и каменной соли. Я использовал нашатырь и дробленое стекло, селитру и натриевую кислоту, карбонат калия и налет винного камня. Я использовал все: волосы, ногти, кровь, душу Меркурия, небесный металл. Я бросил на жертвенник вино и кристаллы упавших звезд, сперму и чистотел. Я перемешал пепел в молоке белых кобылиц…

По обе стороны Бойко стояли на двух треногах символы Солнца и Луны. Они были покрыты то ли алюминиевой фольгой, то ли металлическими пластинами, и пламя свечей озаряло полированные поверхности.

— …Соломея, дочь ирода Великого, что просила в дар голову Иоанна Крестителя… Вирсавия, ради которой согрешил царь Давид… Далила, предавшая Самсона… Астарта, совратившая в Ханаане сынов Израилевых… Милитта, царица Савская, которая отдала свои сокровища Соломону и похитила его мудрость… Призываю и заклинаю вас таинством измененного облика…

Совершенно неожиданно от пола начало подниматься голубое облако — шелковистая дымка. Отдельные хлопья цеплялись друг за друга, а затем, подхваченные сквозняком, взлетали, словно клубы сахарной ваты, проплывали над гробом и снова опадали, сбивались в комья. Это было необыкновенное зрелище: голубое одеяние Бойко растворилось на фоне голубых же хлопьев тумана, и фигура исчезала — оставалось только лицо. А когда клубы опадали, из голубой темноты, из ничего, вновь выступало одеяние жреца, и его рука, сжимавшая эфес старинной сабли, и алые ленты, перекрещенные на груди. А потом облако растаяло, и Оболенский увидел на крышке гроба плетеную корзину. Бойко кончиком сабли откинул крышку, и оттуда поднялась королевская кобра — огромная, со вздувшимся капюшоном и ледяным взглядом. Змея чуть повернула голову и уставилась на Оболенского.

Вадим Владимирович почувствовал, как в затылке вспыхнула боль. Будто кто-то невидимый железным обручем сдавил голову и теперь затягивает кольцо медленными поворотами ключа. Боль становилась невыносимой.

— …Призываю вас, демоны тьмы Азелиэл, Асириэл, Армадиэл, Бармиэл, Гедиэл…

Откуда-то сверху полились жалобные напевы флейты, и королевская кобра, не отрывая вертикальных зрачков от Оболенского, начала раскачиваться.

— Никогда еще мне не приходилось забираться в чужие дома через окно, — ворчал Матвей. — Но, познакомившись с тобой, я каждый день учусь чему-нибудь новому… Дай-ка я залезу первым, а потом подам тебе руку. Конечно же, нас застукают и отправят за решетку… Или проснувшийся хозяин влепит из дробовика прямо в лоб без долгих разговоров. О чем ему с нами разговаривать? Не о чем. Даже имени не спросит. Зачем ему спрашивать имя? На могильной плите прочтет… Давай теперь ты.

Аня поправила фотоаппарат и протянула руку. Она прекрасно знала, что Матвей ворчит не от страха. Это он так успокаивает ее.

— Осторожнее… Так, так… Скажу тебе, соучастница, что профессия домушника требует определенной физической подготовки. Вот недавно прочитал в газете потрясающий случай. Один вор заметил открытое окно на пятом этаже… Нет, лучше я не буду рассказывать, а то ты расстроишься до невозможности, а я себе этого никогда не прощу.

— Черт, чуть фотоаппарат не уронила. — : Аня забралась на подоконник и перевела дух, улыбнулась. — Эх, где мои семнадцать лет?..

— Да, годы, годы… и силы уже не те. И трава не такая зеленая, как раньше, и погода мерзкая… Но не нужно беспокоиться: кто лезет без разрешения в чужие дома — тому уже не до погоды.

— Ты что прилип к подоконнику? Пошли! Идешь?

— Конечно. Как я могу оставить тебя одну?! Тем более что все равно моя честная жизнь кончена и терять совершенно нечего.

— Ну что ж… — Аня деловито огляделась по сторонам. — Теперь нам нужно поговорить с Ольгой. Может, он ее держит взаперти?

— Поговорить с Ольгой… Это понятно. Правда, я бы поправил тебя: постараться найти Ольгу и потом выбраться отсюда целыми и невредимыми.

— Конечно, конечно… Филолог. И если мы ее найдем…

— Вот именно — если! — с мрачным юмором изрек Матецкий. — В этом доме столько комнат — явных и потайных. Лабиринт! Ты заметила, что сторожа во дворе нет, и охранников… Они заблудились где-то здесь. А еще есть подвал с привидениями. Кстати, слышишь?

— Ну?

— Звуки. Снизу. Это и есть привидения. Не пора ли нам убраться отсюда? У них, наверное, вечеринка. А знаешь, что едят привидения на вечеринках?

— Тьфу на тебя.

— Прислушайся, тетеря!

Аня замерла, даже дыхание затаила. Действительно, снизу раздавались неясные звуки. Вроде музыка…

— Знаешь, ты постой здесь, а я спущусь, посмотрю, что и как.

— Ну нет, — наотрез отказался Матвей. — Ты сама только что сказала, что я слишком угрюмый. Значит, мне нужно встряхнуться. Так что я пойду в подземелье с тобой. Спустимся вниз к упырям и вурдалакам, спросим у них, где Оля, а если не ответят, то рога, им поотшибаем… Это как раз то, что мне нужно. Уж если это меня не встряхнет, то не знаю, что еще поможет… Пошли. Тихо, тихо… Не лезь вперед! Первым пойду я.

На какое-то мгновение Оболенскому показалось, что оранжевые язычки свеч потемнели, словно по ним пробежала чья-то тень. Ох, не следовало, не следовало Бойко произносить вслух имя князя Тьмы!..

— Сосредоточьтесь на Наде, — услышал он голос Бойко. — Вспомните ее лицо… То, каким оно было прежде.

И хотя это был всего лишь шепот, Вадиму Владимировичу он показался глухим набатом, гремящим в его голове. Оболенский ничего не видел, кроме черной змеи, свившей кольца на полированной крышке гроба. И сам гроб черной громадой высился посреди зала — вершина горы, корни которой уходят глубоко под землю, в самое огненное чрево, в самые сокровенные тайны. И оттуда медленно, ступенька за ступенькой, поднималась Надя — прежняя, живая и прекрасная.

Теперь кобра не страшила Оболенского. Он дошел до такого накала страстей, что опасность смерти уже не пугала. В душе погасли ужас и брезгливость. Вадим Владимирович верил в чудо и ждал, что оно случится — через минуту, сейчас.

Эта вера заполнила его сердце до краев, он даже дрожал, едва сдерживая крик радости. Теперь он знал, что вся жизнь его была дорогой к этому гробу — вершине великой подземной горы. Под полом Вадим Владимирович ощущал основание горы, уходящее во тьму, а сквозь потолок видел далекие огни звезд. Все в пространстве между этими звездами и тьмой под ногами замерло в ожидании чуда. Оболенский находился в самом центре двух миров, и королевская кобра связывала эти миры своими кольцами.

— Она возвращается, — прозвучал в тишине шепот Бойко. — Она уже близко… Пора!

Со свистом рассекла воздух сабля, и голова змеи отлетела в сторону, в породившую ее тьму, а обезглавленное тело забилось на крышке гроба и вдруг обмякло в руках Бойко.

Вот Бойко поднял змеиное тело над гробом, и капли крови застучали по лакированному дереву аккомпанементом к великому заклинанию возвращения из мертвых.

Голос Бойко звучал все громче, нарастал подобно грому несущейся колесницы. Оболенский зажал уши руками, чтобы не слышать этот рев, лишающий его разума, а Бойко вдруг упал на колени и громко выкрикнул имя Надежды.

Откуда-то взметнулся вихрь ветра, и клочья голубого тумана вновь начали стелиться по полу.

— Надежда!

Лицо Бойко светилось в темноте, словно пропитанное фосфором. Он выкрикнул в третий раз:

— Надежда!

А потом поднялся с колен, подошел к гробу и откинул тяжелую крышку в сторону.

— Черт побери! — ахнул Матвей. — Глазам своим не верю… Это же Надя. Живая! А лицо, лицо!.. Никаких ожогов! Аня, ущипни меня. Я сплю?