Русская война 1854. Книга третья

Глава 17

Николай отпустил странного капитана уже десять минут назад, но до сих не вернулся к своему привычному графику. Как же этот человек выбил его из колеи, и даже не ударом штыком или тем, что он, царь, в итоге решил отказаться от реванша и отпустил Щербачева заниматься делами. Главным, что смущало разум Николая, были вопросы. То, о чем спрашивал капитан, и о чем сам царь раньше просто не думал.

— Государь, — в комнату заглянул приглашенный Нессельроде.

Его собственный Меттерних, которого Николай в отличие от Франца-Иосифа сумел сохранить. Идеальный исполнитель, чье собственное мнение, как шутили при дворе, появлялось только после того, как он выходил из кабинета царя. Раньше Николаю это даже нравилось: он ведь самодержец, только он и должен принимать решения, не давая воли другим.

Люди ведь слабы: окажись в их власти целая страна, кто не пожертвует частью ее благополучия ради собственной выгоды? Один такой, второй, сотый — и что тогда останется? А есть ведь еще и те, кто желает добра, но при этом готов, не думая, ломать Россию по примеру других стран. И ведь даже представить не хотят, сколько крови придется пролить, чтобы смазать этот путь.

— Карл Васильевич, — царь кивнул министру. — Что вы думаете о ситуации в Европе на текущий момент?

— Англия и Франция — враги. Итальянские королевства скоро к ним присоединятся. Это плохо, но это подтолкнет Австрию, их природного противника, к союзу с нами, а тогда и Пруссия не останется в стороне. Ваше величество, вы узнали что-то новое?

— Ничего нового, но я хочу проверить наши выводы, как это делал… Неважно. Помните английского посла в Стамбуле, который прибыл туда прямо перед объявлением войны?

— Стратфорд-Редклифф? Я помню.

— Он ведь ехал в Стамбул через Париж и Вену, задержавшись по пути на несколько недель?

— Вы думаете, Англия уже тогда прощупала почву и, решив, что готова, спровоцировала войну?

— Думаю, — кивнул Николай. — И хочу понять, почему они посчитали, будто готовы. Допустим, наши успехи в Крыму выше ожиданий, но не надеялись же они легко разгромить русскую армию на Дунае.

— Вы считаете, что они могли заключить какой-то предварительный договор с Буолем? Если честно, не думаю, что Австрии подобное соглашение могло бы принести пользу.

— А если вы забудете хитрого лиса Меттерниха и вспомните, кто сейчас занимается политикой двуединой монархии? Одни, что помоложе и погорячее, считают, будто знают, как добиваться своего, лучше стариков, повидавших еще Наполеона. Другие, поциничнее и похитрее, просто готовы решать личные, в том числе и денежные дела, за счет войны.

— Но это же такие потери для страны, они должны понимать… — старик Нессельроде, который всегда считался лидером проавстрийского направления в российской политике, на этот раз выглядел растерянно и жалко. Но нет, собрался. — Государь, я считаю, что вы можете быть правы насчет Австрии, но хотя бы Пруссия, родина Александры Федоровны, останется с нами.

— Если они не поймут ошибку Австрии, — возразил Николай, и они оба разом замолчали.

Нессельроде думал о том, что уход опытных политиков сразу в стольких странах сделал Европу гораздо более диким и опасным местом. Николай же размышлял о Фридрихе и о том, как далеко тот мог пойти. С одной стороны, король Пруссии — брат Александры Федоровны, и это еще одна нить, что держит его в Священном союзе. С другой стороны, Фридрих был слаб. Создал пародию на парламент, и пусть в итоге одумался и разогнал его, но былые мысли никуда не делись. Иначе не было бы рядом с ним таких людей, как нынешний министр иностранных дел Бернсторф, ратующий за решение старых проблем с Англией.

Кстати, а не много ли подобных личностей появилось при разных дворах в последнее время?

— Карл Васильевич, а что вы думаете про череду революций 1848 года? — неожиданно спросил Николай.

— С точки зрения текущей войны?

— Да… Не кажется ли вам странным столько совпадений? Революция во Франции, и к власти приходит Бонапарт, который ради укрепления на троне готов забыть про все конфликты с Англией и стать ее пушечным мясом. Революция в Австрии… Тут мы смогли предотвратить самое страшное, но, так или иначе, Меттерних ушел, а сменивший его Буоль почти сразу повернулся к нам спиной, — Николай сжал кулаки, вспоминая казнь бунтовщиков, которым его именем обещали жизнь. — Дальше — волнения в Турции. Мы снова помогли, решив, впрочем, что это знак близкого падения, а на самом деле это был просто удар кнутом, чтобы напомнить Порте, кто ее истинный хозяин.

— Ваше величество, вам не кажется, что вы преувеличиваете?

— Преувеличиваю? А ты помнишь, как турецкие министры толпились в кабинете Стратфорда, стоило англичанину только приехать? Меншиков ведь отмечал это, но мы все решили, что это привычный для Турции поиск спонсоров и новых взяток.

— Возможно, но стоит ли подводить все под одну линию?

— Пруссия, — Николай не ответил, а просто продолжил размышлять. — Фридрих разогнал свой парламент, но часть его лидеров сохранил. Какие у них сейчас отношения с Австрией?

— Вена ведет переговоры, чтобы узнать, готов ли Берлин пойти под их знамена единых германских племен. Я думаю, это способ для Франца-Иосифа обойти свои финансовые проблемы, довести размер армии до трехсот тысяч и стать полноценной стороной конфликта. Сейчас ему приходится учитывать интересы Франции, но, став сильнее, наш союзник сможет показать себя и вернуть долг.

Николай покачал головой.

С одной стороны, в словах Нессельроде был смысл. В октябре Вена и сама по себе пыталась увеличить армию до трехсот тысяч, но этот план продержался ровно четыре дня. Потом стало понятно: с той дырой в финансах, что сейчас у них была, о подобном можно только мечтать… Вот только сам Николай мечтать не собирался. И не исключал вероятность, что та же объединенная армия может быть повернута и против него.

К счастью, пока Фридрих верит, что сможет объединить германские земли вокруг Пруссии, он на это не пойдет… Николай опять вернулся к мыслям о том, на что может пойти его родственник ради дела всей своей жизни. Воспользоваться вероятным предательством Австрии, чтобы столкнуть ее с Россией, и потом при его, Николая, поддержке добиться этой цели?

Грязно, но возможно. Задержка идущих в Россию военных грузов и нейтралитет, который играет только против нас… Может, Меттерних и прав, и все это просто совпадения. Но Николай решил, что лучше действовать, считая, будто все плохо. А значит… Как сказал тот капитан: если среди союзников есть те, кто на нашей стороне, стоит дать им побольше аргументов в споре с поклонниками Англии и Франции.

— Я дал своей разрешение капитану Щербачеву атаковать английские суда в бухтах Балтийского моря. Через две недели он выступает, так что подготовьте соответствующие ноты для Пруссии, Швеции, Дании и Англии.

Нессельроде удивленно замер — такого он не ожидал — но потом привычки взяли верх, и вечный министр Российской империи покорно склонил голову. Он мог возражать, но в итоге всегда принимал сторону царя и всегда исполнял то, что ему поручали. Николай же проводил взглядом слугу еще своего брата, а потом подумал, что и ему на этой должности может понадобиться кто-то более молодой. Кто разбирается в ситуации, кто не боится спорить, кто может указать на ошибку, которую не видно сразу.

Царь задумался, а потом вспомнил, как Александр недавно рассказывал ему про их посла в Вене. Дерзкий, умный, варящийся прямо в нужном котле — как же его звали? Кажется, Горчаков Александр Михайлович[22]?

Следующие несколько часов я чувствовал себя миледи. В том смысле, что у меня на руках были письма, не сильно отличающиеся от «то, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства»…

С первым таким я без очереди прошел на встречу с военным министром Василием Андреевичем Долгоруковым. Невысокий, круглолицый, с зачесанной лысиной — он, казалось, совсем не подходил для военной должности. Как я потом узнал, Долгоруков особо и не служил в действующей армии, но зато в 25-м году сумел правильно ответить на вопрос Николая.

Будущий царь спросил, может ли он на него рассчитывать, и корнет из караула Зимнего дворца ответил самым правильным образом: «Ваше величество. Я — корнет Долгоруков»… Несмотря на помощь в карьере, Василий Андреевич все равно был неплохим человеком. Я вспомнил, что именно он станет главой третьего отделения после Орлова. Будет до последнего придерживаться заложенных еще Бенкендорфом принципов — не карать, а помогать народу России — но в итоге просто не справится. Как сейчас не справлялся с организацией армии в военное время.

— И что вы хотите? — князь смерил меня усталым взглядом.

— Инженерную роту, две пехотных и полигон, где их можно будет тренировать.

Я протянул подписанную Николаем бумагу.

— Полигон отдам на Волковом поле, — Долгоруков ответил без задержки. — Солдаты там будут завтра в восемь утра с соответствующим приказом. Еще какие-то пожелания?

— Никак нет, — я вежливо поклонился.

Искренне. Не ожидал столь быстрой реакции. Может, тут дело в письме, но, может, и сам Долгоруков оказался не столь плох, как можно было подумать. Все-таки он в военном министерстве всего два года, а это не так и много времени, чтобы разобрать все, что было сделано до него.

После Долгорукова я отправился в Адмиралтейство. На всякий случай прихватил с собой отделение лейб-гвардии Кавказско-Горского полуэскадрона, который, как оказалось, отвечал за охрану царя. Ну, а я решил, что и за выполнением его воли грозные горцы не откажутся присмотреть. И не зря. На территорию флотских меня пускать не хотели. Как оказалось, Константин не поленился издать на этот счет аж отдельное распоряжение.

Возможно, при самом великом князе меня бы даже сейчас сумели остановить, но его не было на месте. А характерная форма моих сопровождающих удержала всех на почтительном расстоянии. Всего десять минут ушло на поиск того, кто мне нужен, и еще через полчаса адмирал и генерал-интендант флота Лука Богданович выписал мне все необходимое. Пушки, порох, ядра и, главное, людей, чтобы всем этим пользоваться.

Следующим человеком, к которому я заглянул, был Клейнмихель. Вообще, я изначально планировал использовать ресурсы Якоби для решения технических проблем, но император просто сказал, что этот человек справится лучше. Пришлось соглашаться.

Петру Андреевичу Клейнмихелю был уже 61 год, но он все еще оставался главным по всем большим стройкам империи. И если не считать затянувшихся сроков по Исаакиевскому собору и храму Христа Спасителя, то в целом его проекты претворялись в жизнь быстрее, чем было принято в этом времени. А еще мы были заочно знакомы по письму Тотлебена, в котором Эдуард Иванович расписывал идею рокадных железных дорог и бронированных платформ.

— Григорий Дмитриевич, а я все ждал, когда же вы ко мне заглянете, — Петр Андреевич даже дома встретил меня, как и положено в Николаевскую эпоху, в мундире. Подтянутый, со вскинутым подбородком и треугольными усами, он напоминал боевого прусского офицера.

— До вас дошло письмо полковника Тотлебена? — уточнил я.

— Конечно. Жаль, что до вас еще не дошел мой ответ, но дороги в это время года просто ужас. Мы хоть и строим сейчас сотни верст шоссе в год, но этого все равно недостаточно.

Шоссе в это время — напомнил я себе — это не привычные в будущем укатанные в асфальт трассы. А всего лишь шоссированные гравием дороги — собственно, отсюда и название. Впрочем, в 19 веке и такие шоссе — это прорыв.

— Недостаточно, — ответил я Клейнмихелю, — но некоторые задачи столь велики, что нам дано их только начать. А уже только наши правнуки, дай бог, доведут их до конца.

— Хорошие слова, — одобрил Петр Андреевич, продолжая вести разговор словно мы старые добрые друзья, и между нами нет никакой пропасти в чинах. — Кстати, ваши летательные аппараты ведь тоже из подобных дел, которые на века?

Я кивнул, и Клейнмихель довольно продолжил:

— Я тут подумал, что они могут помочь и с доставкой грузов. Как бы вы отнеслись, если мы часть ваших аппаратов передадим в министерство путей сообщения? Естественно, с сохранением вашего контроля над их производством, но вот распространением уже лучше смогли бы заняться люди на местах. Замечу, правильные люди, которым знакомо чувство справедливости и благодарности.

А вот, кажется, я и понял интерес к себе со стороны Клейнмихеля. Рокадные дороги его не вдохновили — что в них толку, если военное будут принадлежать военным. А вот летающие аппараты, которые расширят возможности его ведомства и самого Клейнмихеля — это совсем другое.

Но нужны ли мне паразиты в схеме распространения моих «Ласточек» и «Китов»? Конечно, нет, но как сказать об этом прямо? Я ведь понимаю, что при должном таланте, а у Клейнмихеля он точно есть, саботировать приказ царя не так уж и сложно. Тут сроки задержал, там качестве не выдержал, и я уже ничего не успею… С другой стороны, а почему я отказываюсь от чужой жадности? Разве тому же Николаю она помешала использовать лучшие качества этого человека? Чем я хуже?

— Об этом я и хотел поговорить, — я протянул Клейнмихелю записку царя. — Мне дан приказ за две недели подготовить особую морскую группу, которая смогла бы добраться до Копенгагена и нанести удар по стоящим там английским кораблям.

Было видно, что у Клейнмихеля полно вопросов, но он терпеливо ждал продолжения. Опытный человек.

— Для решения этой задачи я хотел бы запустить производство паровых двигателей нового типа, которое после моего отъезда вы бы смогли использовать уже по своему разумению.

— Что будет нужно?

— Сталь! — выпалил я. — Много стали, прокатный станок, чтобы делать из нее листы, люди и территория.

— Чугун или лом есть, сталь в нужном количестве зарезервировал для себя человек великого князя Константина. Его подвинуть я не смогу.

— И не нужно, меня устроят лом и чугун, — кивнул я.

Сначала не хотелось строить на чужой территории бессемеровский конвертер, но… Не украдут же его сразу — просто не успеют принять такое решение — а через полгода эта технология уже не будет иметь решающего значения.

— Прокатный станок есть только малый, и паровую машину для него перевезти будет непросто. Впрочем, вы можете возить сталь на Сестрорецкие заводы, а потом уже раскатанную возвращать обратно.

— Меня устроит просто станок. Паровую машину под него соберем сами.

— Уровень подготовки рабочих? — продолжил свои вопросы Клейнмихель. И ведь дотошный дядька: в отличие от Долгорукова пытается во всем разобраться, чтобы сделать именно то, что нужно. Не меньше, но и не больше — этакая возведенная в абсолют лень в лучшем ее проявлении.

— Нужно человек десять опытных, чтобы я поставил их старшими. Для остальных работ хватит крестьян, которые приехали в столицу на заработки.

— Будут. Что по территории?

— Нужно крытое помещение. В идеале с отоплением, но, если нет или долго искать, не нужно. Мы и сами поставим. Главное, чтобы поблизости была вода, и по возможности найти такое место рядом с Волковым полем. Где армейский полигон.

— Время?

— Завтра в восемь хотел бы начать.

— Начнете. Где вы остановились, я знаю, утром вас встретит мой человек и все покажет. И еще… Пришлю от себя бригаду плотников и дерево. Наверно, вы захотите что-то доработать на месте, так будет проще.

Теперь пришла уже моя очередь кивать. Все-таки уел меня Клейнмихель, предусмотрел то, о чем я не думал, и теперь ведь я должен этому старому лису. А он это понимает, вон как улыбается… Ну и ладно, главное, довести дело до конца, а там — пусть получает свой завод, заслужил.

Следующие десять дней слились в один в грохоте и перестуке стали.

В первый день мы переделывали огромный ангар, где раньше хранили какие-то грузы. Рабочие вынесли все лишнее, потом плотники заново постелили полы, сделав закладные под будущие станки, и расширили оконные проемы для нормального освещения. Разом стало холодно, но параллельно в ручном режиме мы подготовили к запуску первый котел для прокатного станка, и уже скоро температура выровнялась.

Еще день ушел на организацию рабочей линии и процесса. Кажется, мелочь — какая разница, в какой очередности что и как делать, но это опасная иллюзия. Например, мы вынесли грязную угольную зону в отдельную часть помещения, и разом стало легче дышать. Потом выстроили зону конвертера для стали и переделали первые котлы и машины уже из нее. Тут же открылась возможность поднять температуру и качество получаемых изделий.

Потом, собственно, линия сборки. Я делил приведенных рабочих будущего Волковского завода на группы, каждой из которых доставалась небольшая и понятная даже для неопытных крестьян операция. Обучались они вместе с мастером, который потом заменял меня, отслеживая правильность работы. Пару раз были ситуации, когда деревенские справлялись быстрее якобы опытных мастеровых, и тогда именно их я и ставил старшими. А «старожилы» отправлялись обратно, откуда их таких красивых прислали.

Сто сорок человек в смену, тридцать семь этапов производства для котлов и больше семидесяти для паровых машин. В первый день приставленный Клейнмихелем писарь смотрел на все это с сомнением, а во второй, когда все заработало, оно неуловимо сменилось уважением. А ведь были моменты, когда я чуть не сломался — например, когда выяснилось, что платить за все нужно мне.

О, в каком гневе я был в тот момент!

К счастью, счета ЛИСа никуда не делись, и я, недолго думая, положил каждому рабочему по рублю в день… Как оказалось, много. В это время целый министр мог получать пять тысяч в год или моя собственная зарплата — двести рублей. Тоже в год! А тут бывший крестьянин мог заработать в полтора раза больше. Впрочем, я не жалел. Деньги пока есть, люди, получив первую же выплату, на следующий день были готовы горы свернуть, а сами траты…

Раз я делал двигатели за свой счет, то армии и государству я их решил не дарить, а продавать. И пусть Клейнмихель никогда не посмотрит на меня с уважением — меньше ста процентов прибыли я закладывать и не подумаю.