Русская война 1854. Книга третья

Глава 9

Считаю… Только глупцы не любят математику, потому что нет ничего приятнее, чем считать убегающих врагов. А они убегали! Митька, несмотря тянущее из-за раны плечо, сбил уже двенадцать вражеских «Ласточек», и остальные повернули обратно. Рассчитывали спрятаться на кораблях, осознав, что без прикрытия летающие аппараты — это просто мишень, жизнь которой может оборваться в любой момент.

Вот только и внизу не будет спасения.

Новосильский не струсил, не стал осторожничать! Оставив транспорты позади, «Императрица Мария», «Кулевчи» и «Мидия» уверенно заходили на траверз керченской бухты. Лже-турецкие корабли пытались повернуться им навстречу, но слишком увлеклись — сначала штурмом города, потом попыткой сбить «Севастополь» — и сейчас, уступая в ветре, просто не успевали.

Новосильский зашел со стороны кормы — причем Федор Михайлович не стал терять время, давая врагам шанс поймать ветер. Пользуясь тем, что противник не успевает за ним, он сразу сблизился на убойные триста метров и разрядил пушки. Сначала с кормы, когда им могли отвечать буквально пара орудий. А потом и борт к борту — только наши пушки были к этому готовы, а вражеские пока что пытались прийти в себя после недавних попаданий. Тем не менее, несколько вражеских ядер ударили и в наши борта — сдаваться и сбегать никто не собирался. Или нет…

Игнорируя огонь, почти вся вражеская эскадра развернулась и двинулась в сторону транспортов. Все кроме 92-пушечного «Перваз-Бахри» — он, приняв на борт все вернувшиеся «Ласточки», развернулся в другую сторону и, раскочегарив паровую машину, принялся отрываться против ветра. Кажется, вражеский командир принял свое решение: выбрал гарантированно сохранить флагман и уцелевших пилотов, пожертвовав всей остальной эскадрой. Ну и пусть? Битые, они теперь всегда будут нас опасаться…

Или нет? Если дать над ними круг на «Севастополе», то с тысячи трехсот метров Митька еще сможет их расстрелять, а они нас — уже нет. Красивая была бы точка, но лучше оставлю это открытие для наших врагов на следующий раз. Пара трупов сейчас и выигранный бой в будущем — разница очевидна. Так что вместо уходящего линейного корабля мы сосредоточились на остальных. Новосильский перекрыл им путь к нашим транспортам и продолжил обстрел, ну а мы выбивали сверху офицеров, кто только собирался подумать о сопротивлении.

Через час все оставшиеся на ходу корабли турецкой эскадры выбросили белый флаг, и я по специальному канату с узлами спустился на палубу «Императрицы Марии», чтобы принять участие в изучении добычи.

Для начала сами корабли. Два авизо на четыре пушки каждый — очевидно, французской сборки, потому что ни мы, ни турки не строили отдельные корабли для почтовой службы. Пароходофрегат «Таиф» на 22 пушки — он казался ободранным, и в глаза бросалось, что с палубы убрали все лишнее для старта и посадки «Ласточек». Два парусных фрегата «Дамиад» и «Низамие» — при устаревшей конструкции пушек на них было много, и именно они обеспечили пороховую завесу для налета. И последним в ряду добычи стоял «Казак» — турки его так и назвали.

Я сначала удивился, а потом узнал его историю, и все встало на свои места. Как оказалось, изначально этот корвет строился для России под названием «Витязь», вступил в строй в августе этого года и был тут же реквизирован для нужд английского флота. Более того, даже успел повоевать против нас на Балтике. Немного… Не добившись успеха, адмирал Непир отвел свои корабли назад, и часть из них перенаправили в Черное море для перекрытия потерь после оказавшейся такой неудачной бомбардировки Севастополя. Как давно это было, а корабль лишь недавно добрался. Впрочем, за это время потребность англичан в новых кораблях на этом направлении только выросла.

— Ваше благородие! — из трюма «Таифа», который мы сейчас осматривали, высунулся матрос и замахал рукой. Ну да, остальные сейчас на более крупных кораблях, а тут я самый старший офицер.

— Что такое?

— Там наш лежит. Раненый… — выдохнул матрос, а потом его скрутило от рвотных позывов.

С нехорошими предчувствиями я спустился в трюм и тут же почувствовал гнилостный запах сырости и болезни. Каюта? По пути попались три штуки, но в каждой было пусто. Почему-то думал, что раненый будет именно там. Я продолжил идти вперед и добрался до общего кубрика. Голый пол, где-то прямо-таки плещется вода — то ли корпус протекает, то ли кто-то справил нужду, опасаясь высунуться наружу раньше времени.

Среди нечистот в углу лежал человек в русском офицерском мундире. Оставшиеся вместе с ним матросы уже почти развязали узлы, но вряд ли это могло что-то исправить. Ноги пленника походили на кровавое месиво, а тело… Я заметил бинты, и мелькнула мысль, что кому-то хватило совести его хотя бы перевязать, но тут повязка пошевелилась.

Вздрогнув, я принялся ее разматывать — запах гноя стал резче и к нему добавился еле заметный аромат меда.

— Скафиум, — выдохнул подошедший к нам незнакомый лейтенант. — То ли греческая, то ли персидская казнь, которая очень полюбилась туркам. Османы, конечно, не издавали указов, что отказываются от пыток, как все цивилизованные страны, но…

— В чем смысл пытки? — я смочил слипшиеся бинты и теперь приходилось ждать, чтобы продолжить их снимать.

— Раны мажут медом, на который сползаются тысячи кровососущих насекомых. Обычно жертву после такого отпускают в болото, где его съедают заживо. Но местный командир умудрился провернуть все даже на корабле.

Я как раз закончил снимать бинт. По гноящейся ране действительно ползали какие-то жуки и червяки — думал, стошнит, но тело свело словно судорогой. В это мгновение мне разом стало плевать на то, что и как выглядит…

— Григорий Дмитриевич, — боль от содранного бинта помогла пленнику прийти в себя, и я только сейчас узнал к нем князя Вяземского. Впрочем, не удивительно: от франта-поручика сейчас остались только глаза и остатки мундира Подольского егерского.

— Кирилл… — я вспомнил его имя. — Держитесь.

— Передайте Григорию Дмитриевичу, — снова захрипел Вяземский, и стало понятно, что никого он не видит, просто бредит. — Эскадра «Ласточек», английских. Мы увидели, как они готовятся бомбить Керчь. Надо остановить. Любой ценой.

— Мы их остановили, — я сжал руку поручика, а потом принялся сыпать приказами. — Очистите раны, промойте кипяченой водой и обработайте кожу вокруг зеленкой. Через полчаса этот человек должен быть готов к подъему на «Севастополь». Проследить!

Пришедший со мной лейтенант вытянулся и рявкнул «есть», я же, немного пошатываясь, направился наверх. Там как раз строили пленных турок. Враги, которые сдались, и в то же время враги, которые позволили себе вот так относиться к нашим пленным. Кто из них отдал приказ, кто его выполнил… Даже думать не хочу! Какими наивными теперь кажутся мои недавние мысли о том, что можно помочь сразу всем.

— Слушайте мой приказ, — матросы и приданное им усиление из казаков начали оборачиваться в мою сторону. — Всех пленных — убить. А на будущее запомните: не было на пароходе «Таиф» пленных, все погибли во время штурма, стараясь избежать ответственности за пытки русских солдат.

Матросы сначала напряглись, но, когда услышали, почему именно я отдаю этот приказ, решительно потянулись к оружию. Казаки так и вовсе долго думать не стали, шашки мгновенно выскользнули из ножен, но…

— Отставить! — прогремел голос контр-адмирала Новосильского. Удивительно невовремя Федор Михайлович решил вернуться. Или — тут я заметил рядом с ним знакомого лейтенанта — это вовсе не случайность, и кто-то решил за мной присмотреть.

— Господин контр-адмирал!.. — начал было я.

— Отставить казнь пленных! — повторил Новосильский, а потом подошел и, обхватив меня за плечи, плавно отвел в сторону. — Григорий Дмитриевич… — он смотрел на меня неожиданно понимающим взглядом. Словно и сам прошел через такое. Или на самом деле прошел? Сколько Новосильский уже сражается с турками на Черном море? Лет двадцать? И что он успел повидать за это время?

— Они пытали человека! Нашего офицера! Князя! — я пытался объяснить. — Насекомых посадили в рану и завязали, чтобы он обезумел от боли. Не убили, а хотели саму бессмертную душу с ума свести!

И опять откуда-то вылез библейский аргумент, которого я не ожидал.

— Тут я не специалист, насчет веры тебе лучше спросить в соборе Петра и Павла, но мое мнение… — Новосильский еле слышно вздохнул. — Пытки убивают разум, тут ты правильно сказал. Но душа, которая через них прошла, становится только сильнее.

— Но это же наш человек!

— И ты собрался за него бороться, — кивнул Новосильский. — Я ведь правильно понимаю, что ты хотел отвезти его в Севастополь?

— Хотел. Но это был просто порыв. Ошибка! Дорога туда-обратно займет почти день. Не стоит спасение одной жизни риска всей экспедиции.

— В Азовском море мы справимся и сами, — Новосильский улыбнулся. — Если Керчь устояла, врагу за нами не пройти. А так ты и Меншикова заранее предупредишь об этом случае. Чтобы тот побыстрее послал сюда новые орудия и командира похрабрее, умеющего сражаться с врагами: что на суше, что в море, что в небе. Это тоже важно.

Красные круги перед глазами начали пропадать, гнев отступил, и я кивнул Новосильскому, показывая, что меня больше не нужно сдерживать.

— Мы догоним вас через сутки. Спасем Вяземского, привезем нового командира в Керчь и встретим вас уже в Ростове, — тут я не выдержал. — И часто люди вот так срываются? Как я?

— Всякое бывает, — задумался Федор Михайлович. — Война — она пытается сломать людей. Кто-то закроется от нее, а потом вернется домой, и даже семья не может до него достучаться. Или вот еще случай. Один из новоприбывших, молодой граф-артиллерист, поначалу грезил славой и настаивал, чтобы его поставили на батарею в самом опасном месте. А потом увидел, как реальность отличается от его грез. Кровь от размозженных ядрами тел, удушающий дым, хромающие, словно куклы, непохожие на привычных людей, калеки после ампутаций. Словно это не жизнь, а пародия, жестокая карикатура на реальность.

— Это была первая война для того офицера?

— Нет, до этого он служил на Кавказе. Даже получил Георгия за сражение на реке Мичике, когда ядро ударило в колесо его пушки, но посчитал правильным отказаться от креста и уступить его сослуживцу-солдату. Для нижних чинов ведь знак отличия — это не только признание, но и послабления по службе.

— Кажется, я начинаю понимать. Идеалист…

— Именно. И небольшие стычки на Кавказе не смогли это в нем переломить. Тяготы службы молодому здоровому организму перетерпеть не так и сложно. А вот настоящая большая война, как сейчас — это совсем другое.

— И что этот офицер, сломался?

— Скорее закалился, — улыбнулся Новосильский. — Лев Николаевич сам начал перековывать свои мысли и убеждения из обычной руды в крепчайшую сталь. Не знаю, получится у него в итоге или нет, но вы бы видели, какие рассказы он пишет. Читаешь — и словно вживую все видишь. Хотя мне и кажется, что у него появились претензии к нашей вере… Но, надеюсь, ему еще попадется святой отец, который выслушает, подскажет, поможет понять…

Контр-адмирал замолчал, а я неожиданно осознал, что только что услышал о самом Льве Толстом. Он ведь действительно был в Севастополе: должен был приехать в ноябре, послужить на четвертом бастионе, даже покомандовать батареей на Черной речке… Интересно, как его судьба сложится на этот раз. Родится ли тот самый писатель, если Крымская война окажется на такой ужасной и кровавой? И если нет, то пусть так и будет.

— Спасибо, что рассказали, — кивнул я Новосильскому. — Я запомнил ваши слова…

Тут я заметил, что Вяземского уложили на жесткие носилки, а значит, пришло время отправляться. Замахав руками, я передал наверх, чтобы нам сбросили веревки. Уцепился за одну сам, и меня споро подняли наверх. Внизу тем временем закончили крепить Вяземского, и уже с моей помощью он тоже оказался на «Севастополе».

— Что с ним? — при взгляде на поручика голос Лесовского дрогнул.

— Враг решил оставить нам напоминание, что это война, — я сжал зубы.

До Севастополя мы долетели всего за пять часов. Могли бы потратить больше времени, но роза ветров перед городом была хорошо изучена. Поэтому километров за пятьдесят мы повернули вглубь Крыма и зашли на посадку со стороны Бахчисарая. Дольше по расстоянию, но быстрее за счет попутного ветра. Еще и враги пусть подумают, а откуда это мы прилетели… Когда еще до них дойдут новости с ушедшего «Перваз-Бахри».

— Почему вы его упустили? — это был первый вопрос, который мне задал Меншиков, когда я закончил доклад.

— Вы про линейный корабль врага? — мне нужно было время, чтобы собраться с мыслями.

— Именно, — кивнул князь. Бросил быстрый взгляд на так и не пришедшего в себя Вяземского, которого как раз забирала команда Пирогова, и снова сосредоточился на мне.

— Я мог бы сказать, что это невозможно, но это было бы ложью, — признался я. — Мы могли выбить с воздуха всех, кто пытался бы управлять кораблем, а Федор Михайлович послал бы по морю призовую команду, чтобы довершить начатое. Но эта операция легко растянулась бы на несколько дней.

— Если там был паровой двигатель, то им бы смогли управлять изнутри корабля. Вы бы ничего не сделали, — встал на мою сторону Корнилов.

— Или сделали бы? — Меншиков продолжал давить.

— У нас было еще три ракеты, я взял их про запас. Можно было попытаться повредить рули «Перваз-Бахри». Или высадить десантную партию, или направить корабль для перехвата наперерез. Варианты были, но, как я и сказал раньше, это могло занять дни. А мы шли не сражаться, а за припасами.

— И тем не менее, вы отказались от основной миссии, чтобы доставить раненого друга в город.

— Князь — мой боевой товарищ, но не друг, — я покачал головой. — Да, мне хотелось спасти русского офицера, который пострадал, выполняя свой долг, который даже в забытьи пытался предупредить нас всех о грядущей опасности. И да, я хотел отплатить за издевательство над ним. Пусть Федор Михайлович меня остановил, но я до сих пор не уверен, что команда «Таифа» достойна жизни. Вот только вернулся я все же по другой причине…

— Вы были готовы убить сотни людей в качестве мести? — включился в разговор подошедший великий князь Николай.

Ну вот, кажется, теперь меня окончательно размажут. И зачем надо было об этом вспомнить?

— Одно дело убить врага в сражении, совсем другое — пытать беззащитного пленника. Черт с ними, с пытками ради дела, когда добытая информация может спасти жизни твоих товарищей, но не просто же так, ради удовольствия! — раз уж начал, я решил идти до конца. — Мне кажется, такое нельзя прощать.

— Но им просто отдали приказ, и они выполнили, — великий князь смотрел на меня. — Это вина командира, не самих солдат.

— Тот, кто выполняет заведомо преступный приказ, и сам становится преступником, — фраза с Нюрнбергского процесса прозвучала на сотню лет раньше, чем должна.

— Турецкий корабль, турецкие подданые — они не заключали с нами перемирия. Я не одобряю их поступка, но не вижу в этом и преступления, — Николай продолжал. Причем я не чувствовал в нем согласия со своими же словами, он словно бы меня пытался проверить.

— Мы все знаем, кто прикрылся чужим флагом в этом деле. И знаем, чьим оружием всегда была хитрость. Кто пытался сломить душу и волю Спасителя, и чьими слугами становятся те, кто пытается идти по тому же пути.

Ну вот, опять местное сознание подвело христианскую базу под мое неприятие пыток. И, как ни странно, именно это разбило лед между мной и Николаем. Великий князь отвернулся и ушел, оставив разбираться с остальным Меншикова и адмиралов, но я готов был покляться, что успел увидеть улыбку у него на губах.

— Вернемся к делу, — князь прокашлялся. — Вы сказали, что вернулись не столько из-за Вяземского, сколько по другой причине. Какой?

— Азовское море безопасно, пока стоит Керчь, — ответил я. — А она может пасть, если там не появится стоящий командир. Не знаю, что именно делал адмирал Вульф, но в нужный момент его кораблей не оказалось в городе. А гарнизон растерялся не перед таким уж и сильным обстрелом. И это при том, что он был усилен добытыми адмиралом Новосильским 36-фунтовыми пушками.

— И вы прибыли…

— В надежде, что вы отправите с нами того, кто точно справится с этой задачей. Сохранит проход в Азовское море и заставит умыться кровью любого, кто попробует туда сунуться.

Вот теперь и Меншиков улыбнулся, а потом неожиданно вкрадчиво бросил взгляд на Нахимова и повернулся к Корнилову. Тот все понял даже без слов.

— Павел Степанович, для вас будет новая боевая задача…

В общем, Вяземского мы передали врачам. А еще я на всякий случай отправил Дубельту записку, чтобы тот обеспечил его безопасность. Мало ли что мог увидеть или услышать поручик, которого уже считали трупом — эта информация могла пригодиться. А мы через пару часов, дозаправив газ, воду и уголь, снова отправились в полет. На этот раз с нами летел Нахимов, сжимая приказ с новым назначением, а вместе с ним пара надежных капитанов, чтобы ему было на кого положиться.

До Керчи мы добрались на закате, высадили Павла Степановича — я хотел было предложить ему нашу помощь, если надо будет поставить кого-то на место, но тот со зловещим оскалом пообещал, что справится сам. И такого жесткого, даже жестокого Нахимова я еще не видел раньше. Как-то разом стало понятно, что он точно наведет тут порядок, и никто не уйдет безнаказанным. Ну, а «Севастополь» снова поднялся в небо, и впервые мы пересекли границу между Черным и Азовским морями.

Кажется, мелочь, но разница оказалась заметна уже через пару минут. Воздушные потоки стали гораздо спокойнее, и я только сейчас осознал, что до этого, оказывается, нас все время потряхивало. Построив курс до Ростова — вернее, до его порта, Азова — я оставил штурвал Лесовскому. Оставалось еще триста километров полета. Десять часов для нас, двадцать часов для вышедшей над полсуток ранее эскадры Новосильского. Если ни у нас, ни у них не случится ничего выходящего за рамки, то прибыть на место мы должны будем примерно в одно и то же время.