Русская война 1854. Книга третья

Глава 22

В итоге я так ничего и не успел решить насчет письма, когда доложили, что ко мне пришел Путилов. Как оказалось, царь передал задачу построить мои заводы Константину, а тот в свою очередь поручил это дело проявившему себя чиновнику для особых поручений. И вот Николай Иванович пришел договариваться.

Как выяснилось, он опасался, что я решу отомстить великому князю за наши разногласия и попробую что-то утаить. Поэтому почти час мы проговаривали, чем именно и когда я буду делиться. Что характерно, расспрашивая про технологии, Путилов сразу отказался от живой помощи и моих людей. Похоже, не доведется Достоевскому погулять в Санкт-Петербурге еще пару месяцев, ну да я только рад, что он останется в моем распоряжении. А еще…

Пусть в ближайшие годы подобная самонадеянность будет стоить Путилову и закусившему удила Константину седых волос, но в итоге, возможно, в России появится еще одна самостоятельная школа паро- и шаростроения. Плохо разве? В столице будут строить свое, опираясь на все ресурсы империи, я на юге буду строить свое, полагаясь на знания и практику реальной войны.

— Почему вы улыбаетесь? — на прощание Путилов не выдержал и задал вопрос, который мучил его весь наш разговор. — У вас забрали изобретение, вы не получите ни славы, ни рубля с того, что будет делать Морское министерство по вашим чертежам. Почему вы не злитесь, почему согласились, да еще и с такой легкой душой?

— Знаете, есть такие собаки, которые будут жрать, сколько еды им ни дай. Положишь слишком много, так они от обжорства и умрут… А я не пес, чтобы не уметь останавливаться, я человек и понимаю, что все не удержать.

— То есть это не патриотизм?

— Немного и он: другой стране я бы ничего просто так не отдал.

— Но есть что-то, за что вы будете бороться даже против царя?

Я только пожал плечами, ответ на этот вопрос и так уже предельно ясен. А как меня научил Дубельт, иногда лучше держать язык за зубами.

Так мы и расстались с Путиловым. Умный он мужик, талантливый, но не мой. Константин его заметил, дал дорогу в жизнь обычному коллежскому асессору, и Николай Иванович теперь будет хранить ему верность до конца своих дней. А мне нужно будет искать других. Столь же талантливых, но своих.

Так я попробовал выйти на старика Зинина, но из-за приписки к Морскому ведомству и нашей неприязни с Константином даже просто встретиться и поговорить с ним не получилось. Зато ко мне неожиданно зашел и попросил встречи некто Браун Томпсон. Я сначала хотел отказать, но тот передал рекомендательное письмо от господина Клейнмихеля. Я прочитал его, и все разом стало интереснее.

Все же знают, что ширина колеи железной дороги в России отличается от европейской. Кто-то шутит, будто для того, чтобы нас сложнее было захватить — и это, кстати, лишь отчасти является шуткой. В 20 веке не раз ширина колеи мешала использовать западные составы на восточном фронте. Другой вариант — загадочная русская душа. Ну, и правда — Николай никогда не стеснялся платить золотом за технологии и в свое время провел своеобразный тендер на постройку дороги между Москвой и Санкт-Петербургом. Выиграли его американцы, так что и ширина колеи к нам пришла именно от них.

А вместе с ней и приглашенные инженеры, которые работали на идущих друг к другу железнодорожных ветках вместе с Мельниковым и Крафтом. Главный из иностранцев, Джордж Уистлер, скончался в 1849 году, а на его место был приглашен как раз тот самый Браун Томпсон, только-только закончивший у себя в Америке дорогу Нью-Йорк — Эри и считающийся одним из лучших инженеров своего поколения.

— И что же вас ко мне привело? — я оглядел своего гостя. Немного бледный, казалось, что питерский воздух совсем не идет ему на пользу.

— Завод! — Томпсон решительно подвинул стул и сел напротив меня. Наглый… Но умный: показал себя, а теперь ждет реакции, чтобы понять, что я собой представляю.

— Продолжайте, — я закинул ноги на стол. Если мы играем в кто кого удивит, то у меня заранее побольше опыта будет. И да, глаза американца удивленно расширились.

— Хм… Я про механический завод, созданный принцем Максимилианом Лейхтенбергским…

И Томпсон рассказал мне историю, от которой волосы на затылки зашевелились. От гнева! Начиналось все просто: Максимилиан был сыном Евгения Богарне, то есть внуком того самого Наполеона I. Несмотря на неприязнь Николая к корсиканцу, он весьма любезно принял его потомка в 1837 году, когда тот решил поступить на службу в России, а через год Максимилиан и вовсе заключил помолвку со старшей дочерью царя Марией.

После такого семейного успеха молодой аристократ мог бы вести обычную светскую жизнь — впрочем, он о ней и не забывал — но помимо этого он еще и увлекался наукой. Построил гальванический завод, чьи мощности сейчас использует Якоби. А еще механический, второй в империи после Александровского, где делали паровозы. Так, в 1853 году там было заказано сто локомотивов по цене 11 тысяч рублей каждый, завод уже собрал девять и должен был в ближайшее время доделать еще восемь.

Вот только после смерти Максимилиана его детища начали затухать. Бывшая жена, Мария Николаевна, снова вышла замуж, теперь за графа Строганова, и думать не собиралась о наследии принца Лейхтенбергского. Завод передали в Министерство путей сообщения, и пока Клейнмихель за ним присматривал, обеспечив тот самый первый большой заказ, но… Уже появились и те, кто настаивали на том, что развивать свое нет смысла и гораздо проще купить все потребное за границей.

И ведь у них получилось… Я вспомнил продолжение истории из будущего. В 1855 году завод переделают из полного производства в линию по сборке прибывающих из-за границы составов и выправке старых рельсов. А потом, когда даже это покажется лишним, передадут помещения в таможенную службу и оборудуют там склад. Почему же после смерти Николая все так резко начнет сыпаться?

В памяти всплыли еще несколько новых деталей. Клейнмихеля в первые же месяцы правления Александра отправят в отставку, вместо него поставят генерала-инженера Чевкина. Многие в те дни писали в дневниках, как же они рады, что столь ненавидимый многими Клейнмихель, наконец, смещен, и что Чевкин — очень хороший и порядочный человек. Вот только хороший парень — это не профессия, а сам Константин Владимирович хоть раньше действительно занимался железными дорогами, но последние десять лет провел в отставке. И за это время запомнился разве что эскизом Константиновской медали — да, в честь того самого великого князя Константина, с которым мы так «любим» друг друга…

В общем, теперь я не удивлен, что при таком человеке железные дороги империи оказались в полной зависимости от иностранного капитала и производства. Впрочем, может быть, я зря нагнетаю, и Лейхтенбергский завод просто делал плохие паровозы. О чем я и спросил Томпсона.

— Самые лучшие делали! — тут же выпалил тот. — Только в 1853 году поставили новый рекорд. Из Санкт-Петербурга в Москву за 12 часов доехали. Технические остановки всего час двенадцать, скорость — 60,4 километра в час. Колесная формула тоже одна из новейших — 2−2–0. А еще сейчас в разработке паровозы типа 0−4–0 с четырьмя движущимися осями!

Еще больше захотелось ругаться. В Англии и Германии такие поезда появятся только в конце восьмидесятых, а у нас вот они. Нужно только делать, а не смотреть с придыханием в сторону заходящего солнца.

— А еще Шиффнер получил согласование от царя на дорогу через Харьков в Одессу. Уже вернулась первая экспедиция, в которую входило аж семь изыскательских партий. Если бы не война, мы уже могли начать ее строить, но… — Томпсон развел руками. — Видимо, все отложилось на пару лет.

Увы… Не на пару, а почти на сорок — к этому проекту вернутся уже только после Александра II — но я не стал поправлять американца. Хотя какой он американец. Россия времен Александра I и Николая Iтем и удивительна, что притягивала самых разных людей самых разных национальностей, которые находили себе тут дело своей жизни и становились местными. Примерно так же, работая магнитом для талантов, росла в эти же годы Америка. Какое все-таки удивительное свойство у сильных держав: делать чужих своими.

— Так зачем вы ко мне пришли, господин Браун Томпсон? — я вздохнул и уже совсем по-другому посмотрел на инженера.

— Я мог бы сейчас отправиться в Италию[25], а потом домой, — начал он. — Но, если вы поможете, я смог бы остаться.

— Ваше предложение?

— Оставьте мне ваш завод! — выпалил Томпсон. — Путилов передал мне, что Морское ведомство не будет брать его себе. А управление железных дорог не сможет получить достаточно ресурсов в военное время. Так все паровые машины, которые должны были достаться Лейхтенбергскому заводу, оказались зарезервированы и выкуплены великим князем Константином.

Неожиданный поворот: оказывается, мой противник даже доброе дело сделал так, что разворотил все вокруг. А вот Путилов молодец — не стал сам сотрудничать, зато намекнул обо мне человеку, которому это было необходимо.

— И вы решили просто объединить то, что и так есть, — понял я. — Завод на Волковском полигоне продолжает делать двигатели, а вы готовите для них платформы на Лейхтенбергском.

— Именно, — Томпсон кивнул.

Что ж, пожалуй, можно будет зачесть это дело как часть моей сделки с Клейнмихелем. Все же я ему должен, а тут и перспективы интересные вырисовываются.

— Тогда я не против… — начал я. Томпсон хотел было вскочить, но я остановил его. — Естественно, завод вы получите не бесплатно.

— Что вы хотите? — инженер нахмурился. — Если что, у меня нет денег, и кредит на нужную сумму мне никто не даст. Иначе я бы и не пошел никуда!

— А зачем мне деньги? — я пожал плечами, на корню сбивая настрой собравшегося было поругаться американца. — Вы создадите акционерное общество, и Волковский завод станет моим в него вступительным взносом.

— Это возможно, — Томпсон теперь смотрел на меня с интересом.

— Второе условие, — я продолжал. — Мы заранее пропишем устав завода, где будут зафиксированы минимально возможные зарплаты для сотрудников, условия труда и опционы.

— Что такое опционы?

— Выделим часть акций компании, и сотрудники, отработавшие десять, двадцать и тридцать лет, получат право выкупить их по номинальной стоимости.

— При том, что на самом деле акции к тому моменту значительно подорожают?

— Скорее всего, при условии, что наши работники будут хорошо делать свое дело и на производстве не возникнет проблем.

— Но это же такие деньги. Не сейчас, но в будущем! Зачем вам это?

— Чтобы каждый сотрудник был заинтересован в успешности завода. Чтобы знал, что если что-то украдет, то украдет в том числе и у своих товарищей, у себя самого. Чтобы, когда сюда придут агитаторы социалистов, их никто не стал слушать. Времена меняются, и кому как не вам, приехавшему с другого конца света, это понимать? Людям нужна надежда, а не только выживание. Кого-то будет поддерживать желание урвать куш в конце срока, кто-то, наоборот, придержит эти акции в семье и встретит старость на проценты. Мы будем много просить от рабочих, но и предложить должны не меньше.

— Это последнее ваше требование? — спросил после паузы американец.

— Знаете, у нас в России принято разбивать любые задачи на три части.

— Это потому что у вас бог триедин? — проявил осведомленность Томпсон.

— Потому что в сказках, на которых мы выросли, все строится на цифре три. Три брата, три задания, даже голов у нашего дракона, змея Горыныча, тоже три.

— И какое же третье условие?

— Двигатели должны выпускаться не только для паровозов или каких-либо еще машин Министерства путей сообщения. Они должны быть в продаже для частных лиц или товариществ по разумной цене — не более чем по двойной себестоимости. А тем, кто захочет получить двигатель для развития своего дела, мы и вовсе отдадим его бесплатно. Почти…

— Вы хотите поступать, как со мной! — понял Томпсон. — Отдавать двигатель или двигатели за долю в деле. Но как ее считать, чтобы не обидеть ни себя, ни того, кто к нам придет?

— Не знаю, но уверен, что если начнем, то обязательно разберемся. Наймите людей, в конце концов… — я отмахнулся. — Платите им за количество переданных машин, за долю в чужих делах.

— Они будут пытаться жульничать. Отдавать за бесценок или, наоборот, заламывать огромные отступные, что пустит чужие начинания по миру.

— И вы как директор завода будете это отслеживать. Подбивать итоги каждый месяц, смотреть, в какую сторону перекос, и вправлять людям мозги, пока они не поймут, что вместе с нашими клиентами получится заработать в разы больше, чем если просто обманывать их или свое начальство.

Это было предупреждение и для самого Томпсона, и, кажется, тот понял.

Но сама идея ему понравилась. Еще бы! В Америке пока додумались только до торговых представителей, а я тут между делом предложил перепрыгнуть на пару ступеней в деле агрессивного продвижения товаров.

Мы еще какое-то время поговорили, обсуждая все возможные детали. А потом я отправил Томпсона готовить бумаги. Уже скоро «Севастополь» полетит назад, и ему придется поторопиться. Но я уверен, что американец справится. Не захочет упускать шанс, а я получу свой: не потерять все созданное в бюрократии морского ведомства, а сохранить. Тот же Волковский завод, где будут делать имперских «Волков» для армии и моторы для обычных людей. Даже интересно, выйдет ли из этого что-то путное само по себе. Или же без меня все развалится и превратится в фикцию.

Ну, вот и узнаю!

Браун Томпсон вышел из дома капитана Щербачева и несколько минут стоял, вдыхая тяжелый мокрый воздух русской столицы. Странное ощущение. Вроде бы и получил что хотел, но и дел столько навалилось, что непонятно, вывезет он их или нет. С другой стороны… Томпсон подумал, что это у себя ему пришлось бы работать до самой смерти, надеясь, что малышу Нейтону хоть что-то достанется в наследство. А тут если он справится, то получит титул, а потом и те самые опционы. Не вечная гонка в колесе, а конкретная дистанция, которую нужно пройти, чтобы обрести свое. Пожалуй, в самодержавии была и своя прелесть.

Американец улыбнулся и неожиданно понял, что впервые за долгие годы — наверно, с тех пор как увидел первый отчет по укладке рельсов в Нью-Йорке — он выдохнул. Успокоился. Дышал ровно и без хрипов. Кажется, даже привычная за последние месяцы бледность куда-то отступила, и две миловидные барышни, выскользнувшие из дома, даже ему улыбнулись.

— Вы не подскажете, а капитан Щербачев тут проживает? — рядом с Томпсоном остановился незнакомый представительный мужчина. Мундир чистый, опрятный, но крой, было видно, не столичный. Американец сказал бы, что новый гость приехал откуда-то из-за Урала.

— Да, тут, — кивнул Томпсон, а потом неожиданно для себя искренне поделился. — А я тоже от него. Договорились. Получил от него Волковский завод.

— Это тот, где он сделал те самые конвертеры? — мужчина был весь в своих мыслях.

А вот Томпсон не сразу понял, что речь идет о тех похожих на яйца огромных тиглях, где люди Щербачева отливали сталь для котлов.

— Вроде бы, — американец тоже задумался. — Говорят, металл в них получается дюже крепкий, и когда морское ведомство попыталось повторить котлы Щербачева с обычной сталью на Сестрорецком заводе, то у них сначала все расплавилось. Потом докрутили… Все-таки инженеры там умные, но давление и мощность пара вышли совсем не те. Неужели все дело в этих конвертерах?

— И в них тоже! — мужчина быстро закивал. — Я над возможностью создания улучшенной стали всю жизнь работаю. Все работы Павла Петровича Аносова изучил, мир его праху. И как же приятно, хотя, признаюсь, и немного обидно, было узнать, что кто-то настолько меня опередил. Прошу прощения, — мужчина опомнился. — Обухов Павел Матвеевич, управляющий Юговского металлургического завода, прибыл в столицу, чтобы получить назначение в Златоуст.

При последних словах в голосе мужчины мелькнула грусть.

— Кажется, я читал ваши работы, — Томпсон задумался. — Вы воссоздали рецепт булата и изучали его рисунки. Точно! Было очень интересно узнать, что они являются отражением других добавленных металлов. И по ним же можно понять, осталась ли сталь такой же или, например, ее теперь можно гнуть словно деревянную ветку…

Обухов только пожал плечами, и Томпсон, наконец, понял, что того так гнетет. Этот инженер всю жизнь гнался за тайной, пытался поймать ее за хвост, но его опередили. Еще и вместо того, чтобы позволить продолжить развитие этой идеи, отправляют куда-то на край земли. Златоустовская фабрика — это же холодное оружие, и, видимо, ее наконец-то решили перевести на огнестрельное. Важная задача, но с ней мог бы справиться и обычный управляющий, а не ученый.

— Он поможет, — сказал Томпсон и крепко сжал Обухову плечо.

— Что? — удивился тот.

— Что бы вы ни задумали. Если ваша идея имеет смысл и может быть полезна для России, он поможет. Просто попросите, — и заговорщицки подмигнув, американец отправился в сторону Невы.

Раньше Томпсон думал попробовать выторговать что-то у Щербачева поверх оговоренного, но теперь понял, что просто согласится на его условия. Впишет все в договор, заверит и попробует претворить в жизнь. Не ради денег… Нет, не только ради денег, но и чтобы этот человек не забыл его, когда ему в голову придет новая идея, что сможет перевернуть этот мир.