Ряженые. Сказание о вождях

Глава 3 Хеврон. Пещера «Махпела»

Юра успокоил Марийку: в Хеврон он никого не повезет, но лучшие поселения возведены на пути к нему…

Пыльный, с вмятиной от камня автобус номер 160 отправился с Центральной автобусной станции Иерусалима минута в минуту. Юра едва не опоздал, влетел в него запыхавшись, ткнулся на ближайшее свободное место. Шофер согнал его с сиденья, рявкнув, что это «маком ле хаял!» (место солдата); и в самом деле, поколыхались на иерусалимских холмах, как на волнах, промчали два тоннеля в горах, — забрался у погранпоста в автобус огромный костлявый солдат с тонкой мальчишеской шеей. Уселся на своей скамье, и Юра не удержался от улыбки: солдат в широченном, не по его худобе, бронежилете, подпиравшем подбородок, походил на иллюстрацию к роману Сервантеса о Дон Кихоте Ламанчском. Дон Кихот положил на колени многозарядный американский автомат. Всю дорогу молчал, изредка, на глухих поворотах, вскидывая его…

Выскочили вдруг на шоссе Иерусалим — Бершева, окруженное каменистыми ступенями гор с масличными деревцами, свернули куда-то в сторону; опять потянулся вдоль пробитой в скалах дороги каменный хаос облезлых холмов цвета бурой глины; ноздреватый, разрушенный жестокими хамсинами. Тусклая глина изредка «играла» на солнце всеми цветами радуги: то вдруг сверкнет синевой, то ослепит на повороте красным огнем. Проснулись в Юре детские мечтания о геологии: рубины, алмазы, калийные соли, — чего только не таится в этих мертвых раскаленных холмах, тысячи лет за них воюют люди, понятия не имея, какие богатства под солдатскими ботинками… Спрячется солнце, — все вокруг сереет. Бегут и бегут столбы, похожие в своей верхней части на печные ухваты с клубками проржавелой пограничной «колючки». Где-то на горизонте, в розовой дымке, Иордания со своими притаившимися фанатиками, никогда не забывавшими, что проклятые соседи отобрали у них в Шестидневную войну Западный Иерусалим… Юра отвернулся от окна, принялся думать уж не о чужих фанатиках (пусть о них Рабин думает!), а о своих, все сильнее тревоживших его. Он пришел в иудаизм взрослым, и относился и к своей вере, и к атеистическому государству, прикрывшемуся кипой религиозного еврея, как взрослый… Чаще всего вспоминал в эти дни двадцать третью главу из Моисеевой книги «Бытие». А ведь, казалась бы, простая глава, бытовая: «за четыреста сиклей», сказано там, «Авраам, прародитель еврейского народа, купил у арабов место погребения для умершей в Хевроне жены Сарры…»

«Ну, купил, ну, и что?..» А строки снова и снова плыли перед глазами, как бегущие огни электрической рекламы: «… И умерла Сарра в Кириаф-Арбе, что ныне Хеврон…» Оплакал Авраам жену и пришел к сынам Хета.«…Я у вас пришлец и поселенец, — сказал… — попросите за меня Ефрона, сына Цохарова. Чтобы отдал мне пещеру Махпелу, которая у него в конце поля его, чтобы за довольную цену отдал мне посреди вас в собственность…»

Ефрон, сидевший посреди сынов Хетовых, отозвался сразу же: «Нет, господин мой, перед очами сынов народа моего дарю тебе ее…»

Авраам поклонился пред народом, но стоял на своем, подарка не взял…

Ефрон тогда заломил несусветное. Чтоб опамятовался пришелец. Расстался со своей гордыней…

«— Земля стоит четыреста сиклей серебра; для меня и для тебя что это? Похорони умершую свою…»

Авраам почтительно выслушал «и отвесил Авраам Ефрону четыреста сиклей серебра… И стало поле Ефроново… владением Авраамовым перед очами сынов Хета, всех входящих во врата города его».

Вот он, понимал Юра, тот законный путь, который завещан еврейству мудрейшими из мудрых. Праотцами. Не бери в дар землю даже завещанную твоим потомкам.

А каким путем идут нынешние вожди Эрец Исраэля? — мучительно размышлял Юра, вздрагивая, когда громыхали, звенели об израильский автобус камни, брошенные арабскими мальчишками.. — Какой-нибудь дунам бесплодной каменистой земли для них куда важнее моих детей…

Она укрупнилась, приблизилась к нему, как в сильном артиллерийском бинокле, эта, по его убеждению, бесчеловечная политика, когда однажды Юра остановился по дороге у арабской лавочки, купить воды. На скамеечке сидел тощий изможденный араб, чем-то похожий на его дедушку, когда тот вернулся после фальшивого «процесса промпартии» из лагеря. Как и у деда, рот у старика-араба ввалился, беззуб старик, щеки втянуты вглубь. Юра спросил его, не знает ли он дороги на религиозное поселение «Карма».

— Как же не знать! — воскликнул дедушка-араб. — Я там прожил всю жизнь. И отец мой там родился. И дед. Мать моя там похоронена… Были там оливковые деревья, пастбища. Теперь экскаватор все переворотил…

— А где ты, папаша, теперь живешь? — спросил Юра со стесненным сердцем.

— В лагере беженцев…

Ударило в сердце точно холодной волной. «Вот их политика…» С этой минуты она становится не ИХ, а как бы и ЕГО политикой… Никто иной, он, лично он, Юра Аксельрод, отталкивает плечом этого старика, и без того обиженного жизнью.

«Вот так и идет, — продолжал Юра свои размышления под редкие звяканья арабских камней по автобусу номер 160 «Иерусалим — Хеврон», — ограбили нашу семью, и еще тысячи и тысячи олимовских семей, а теперь нас, обобранных до нитки, принуждают обкрадывать арабов. «Историческая» справедливость на деле оборачивается «узаконенной» бесчеловечностью.

С усилием унял нараставшее раздражение. Заставил себя думать о другом: нельзя настраиваться против кого-либо, направляясь в Святые места… Опять стал глядеть в пыльное, с трещинкой, окно. Замелькали двух-трехэтажные каменные дома арабских деревень«…размером по российским масштабам, прикинул Юра, с добротный рабочий поселок. Только они куда более добротные, чем наши рабочие поселки», уязвленно думал он.

Дома, и в самом деле, как один, белые, чистые, с плоскими крышами и неизменным минаретом, торчащим над деревней сторожевой вышкой. Неторопливо движутся по улочкам деревень школьники на осликах, портфели под мышкой. Остался позади и пастух в белой куфие, проводивший автобус с желтым израильским номером долгим взглядом.

Люди они, как мы… И живут точь-в-точь, как всюду: одни, как этот старик-араб, в фанерных норах, другие в палатах каменных с аляповатыми колоннами. Точно «новые русские…»

Опять закружились за окном небольшие квадраты посадок, огороженные навалами камней; поля — море цитрусовых. К стволам деревьев приставлены подпорки, похожие на телевизионные антенны. Все ветви загнуты вверх. Как подол Марийки, когда она моет в нашей «хате» полы, весело подумал Юра.

Армейская «бетонка» петляет, связывая новые израильские поселения. Юра решил было выйти в одном из них, где тянутся к небу, на каменистых, осыпающихся холмах Негева, добротные каменные корпуса. Дома хороши, не хуже, чем в Рамат Эшколе, престижном районе Иерусалима. Вокруг каждого строения капитальные подпорные стенки из обтесанных камней, выгоревшая трава, жидкие сосенки, казалось, случайно забредшие в пустыню. Даже пальмы не прижились, листья пожухлые, с желтизной по краям. Тянется по земле серая от пыли труба водовода. Сушь! Раскаленный песок…

Юра провел языком по пересохшему рту. Воды по пути не выпьешь — теплая, отдает ржавчиной. Взглянул с тоской на трубу, на телефонную связь «воздушку», протянутую на армейских шестах. Все было здесь начато как времянка, да так и застряло — на годы и годы: «Все как в России-матушке. Временные трудности…» Снова привстал, чтобы выскочить из автобуса, расспросить о житье-бытье, о поселенческих ценах, но шофер рванул заскрипевшую машину дальше… Наконец, домчали до Кирьят Арба — еврейского поселения на высоком плато, над древнейшим еврейским Хевроном (Хеброном), откуда двинулся воевать Иерусалим царь Давид; сторожит Кирьят-Арба незамиренный ныне арабский город точно с вышки…

Припал к желтоватому стеклу автобуса: поселение, сразу видно, ухоженное, нарядное, дома кирпичные, самой современной иерусалимской архитектуры. На крышах водяные белые бачки; иногда тонкие и широкие, как крылья гигантской бабочки, пластины для аккумуляции солнечной энергии… Новоселка шамирская, а название восстановили древнейшее, от библейской «Кириаф-Арба», в которой три с половиной тысячи лет назад умерла Сарра, жена патриарха… Кто же не знает, Хеврон возник, как еврейский Хеброн. Вырвались иудеи из Египта… когда же это было?.. в конце XIII века до нашей эры. Тут и селились. У царя Давида Хеброн — столица, пока Иерусалима не отвоевал… Но многим куда памятнее хевронская резня двадцатых годов, не спешат евреи под нож. Ныне арабов в городе, газеты пишут, двести тысяч, евреев четыреста душ… Коли не по зубам Хеврон… уйдите с Богом. Нет, взбодрил Шамир «Кириаф-Арбу». Пистолет у виска Хеврона… Зачем? Чтобы кровопролитию не было конца?.. Новичкам не сразу и понять, что древнее арабский Эль Калиль (Хеврон) или еврейская Кирьят Арба.

Автобус повернул на городскую улицу, засаженную сосенками, кое-где сидят в их тени жители с книжками в руках, курят, беседуют дружелюбно; хозяйки идут откуда-то с пластиковыми кошелками, авоськами, как в России. Вполне мирный вид у поселения, да только промелькнула вдруг, за окнами автобуса, песчаная площадка, на которой тесно, бок о бок, дежурят в полной готовности серые, под цвет пустыни, тяжелые танки, да две-три танкетки, на случай нередких здесь уличных беспорядков…

Приглушив мотор, шофер медленно сползал с пригорка в сам Хеврон — Дон Кихот в бронежилете поднял автомат, положил палец на спусковой крючок сразу же началась обшарпанная, узкая, горбатая, как спина верблюда, улочка. Повороты такой крутизны, что вывернуть из них могут разве что израильские шофера — как говорят, все бывшие танкисты.

— Хеврон, Махпела! — устало объявил шофер, и Юра заторопился к дверям.

Только что мелькали за окнами приземистые домишки-развалюхи, полусгнившие сараи, и вдруг будто сказочный град Китеж… Ушел автобус, обдав пылью с головы до ног, а Юра все еще стоял, глядя на выросшую, как из-под земли Махпелу — усыпальницу патриархов из красноватых, искусно отесанных камней песчаника. На крепости по углам вознеслись к небу «вышки»: сколько ни жил на Ближнем Востоке, все минареты виделись ему лагерными вышками. У каждого свои воспоминания… Небо белесое, раскаленное, на него смотреть больно. От камней — жар, воздух кругами плывет. Или у него, Юры, в глазах круги?

Махпела на склоне холма, царит над Хевроном, как Кремль. В одном из углов подымается наверх изгибом широкая каменная лестница с балюстрадой, выкрашенной светлее, праздничнее. На ней много арабов в белых накидках, сегодня пятница — день молитвы.

Махпела горделива для Хеврона и высока, в добрых четыре-пять этажей. Ее увеличивает еще и искусная кладка стен в виде плоских, горельефного типа «мавзолейных» колонн по всему периметру. Эта колоннада со всех сторон, среди узких и слепых каменных могильных «окон», звучит торжественным погребальным аккордом: гениальным замыслом создана. Сверху стен, правда, не крупные «кремлевские» зубчики, а помельче. Но это мощи уникального мавзолея не умаляет. Поначалу Юра решил, что похоронный аккорд в камне и есть сама усыпальница. Приглядевшись, понял, это лишь стены вокруг нее. Сам мавзолей, похоже, внутри, крыша чуть выступает над боковой стеной. Три с половиной тысячи лет могиле, купленной Авраамом. Стеной обнесли усыпальницу, наверное, куда позднее. Камень вовсе не с ложбинкой — времен Ирода, вассального царя иудейского, «преданого без лести»… римлянам. Дворик обнесен явно в наше время, камни обтесанные, как в еврейских поселениях.

В те запредельные века могилы патриархов и вождей, видно, и могли быть только такими. Либо пирамидой Хеопса. Либо Махпелой.

Не то выстрел где-то хлопнул, не то дверь рвануло. Ветрило здесь, на Аравийском полуострове, не дай Бог! Хамсины ураганные. Потому деревья у Махпелы кривые, а сучья как заломленные руки.

«Трудненько начиналась здесь жизнь…»

У входа взмокший полицейский в черном кепи. На плече автомат. Израильтянин. Юра попросил разрешения пройти. Из-за спины полицейского вдруг послышалось по русски: — Ты из наших, что ли?

Юра усмехнулся. — Из ваших, из ваших!

— Так давай сюда, мы тебе все расскажем! Володька! — крикнул он внутрь дворика, — снова по твою душу.

Тут же появился Володька, белокурый солдатик в мятой униформе и проволочных очках; винтовку, которую держал за дуло, забросил за спину.

Полицейский улыбнулся дружелюбно, и Юра двинулся вглубь двора за солдатом Володей, который принялся его расспрашивать:

— Ты не из Америки? Тут катят иногда из самой Австралии… Сейчас, правда, экскурсантов как вымело. Интифада… Я не гид, но, что знаю, расскажу… — Провел гостя по парадной лестнице наверх, куда доносился напряженный радиоголос… муллы, что ли? Вдруг шарахнуло точно по каменному полу мешком.

— Арабчики на колени рухнули, — объяснял Володя на ходу.

Стараясь не топать, Юра прошагал вслед за солдатом по внутреннему проходу в мавзолей, где за железными решетками, изукрашенными искусной арабской вязью, покоились патриархи.

— Значит, так, — начал добровольный экскурсовод. — Достраивали Махпелу во все времена. За две тысячи лет кого тут только не было! Вот, стена, поглядите. Три четверти стены строили арабы, выше — мамелюки, это турки такие, самые зверские, вроде чингис-ханов. Достройка христианская. Тут, как на Стене Плача, чересполосица… У турок-мамелюков искусство выше. Это я вам говорю, как бывший прораб. Строили с поперечными балками, вон, торцы на стенах выступают. Купола из камня — большое по тем годам искусство, на них каменная вязь — арабская. А это Иосифия — проход в бывшую аптеку, была при христианах. Любили лечиться христиане! Купола с отверстиями сверху, гасят шум, крики… Ремонтировали, похоже, без лесов. В отверстия в потолке спускали маляров. Все с умом…

Юра хотел заметить, что об искусстве кладки он хотел бы узнать в другой раз. Сейчас приехал совсем с иной целью… Но оборвать услужливого солдата Володю, рассказывавшего с таким увлечением, посчитал бестактным. Володя увидел, гость поскучнел, на его лице появилась даже гримаса нетерпения. Понял это по своему:

— Вековая драчка, конечно, тоже запечатлена, не беспокойтесь!. Иногда арабы отколупывали наши звезды. Но под ними оставался, видите, кирпич той же формы. Его не трогали, боялись, все развалится… При всех нашествиях арабы всегда оставляли свои таблички, мол, строили они. Потому им, арабам, и принадлежит. Только это мало помогало, всю дорогу они под чьей-то пятой… Теперь, если хотите, пойдем по могилам. К Исааку и Ривке можно, там надгробья что надо! люстры дорогие, еврейские витражи — музей, к остальным спускаться нельзя. Евреи говорят, там начинается путь на небеса, арабские сказки покороче: спустишься — умрешь… Саму историю слышали?.. Не знаю, правда, почему Аврааму, праотцу нашему, приспичило Махпелу покупать, тратиться. Ведь Бог дал ему землю…

— Тогда танков не было, — послышался голос за его спиной. Солдаты заржали.

Юра нервно оглянулся. Вокруг топтались все «наши» с винтовками и автоматами на полусогнутых руках. Торопили своего «гида»:

— Взводный вот-вот нагрянет. Веди по могилам, а то не успеешь…

Гомонящей толпой потащили гостя к одной железной решетке с арабской вязью, к другой. На последней решетке, в отличие от других, никаких пояснительных слов не было. Володя-прораб воскликнул весело: — А это, знаете, как называется? Могила неизвестного солдата.

Солдаты снова развеселились. Юра пояснил тихо:

— Здесь, скорее всего, похоронена голова Исава.

— Кого?.. Исава? Голова? — недоверчиво переспросили солдаты. Пришлось Юре поведать им еще одну библейскую историю.

— А при мусульманах евреям тут разрешали молиться? — спросил солдат Володька, сообразивший вдруг, что имеет дело с человеком знающим.

— Только на седьмой ступени боковой лестницы. «Мадригат швиит» называется. Не выше… — пояснил Юра.

— А ежели подняться выше? — спросил кто-то из солдат.

— Выше — секир башка…

Тут один из «российских» обратил внимание на то, что «экскурсант» в черной кипе на затылке.

— Э! Да он «дати»… Может, помолиться приехал?

Все сразу затихли и провели Юру в огромную полутемную комнату, свет пробивался лишь в верхние, под потолком, оконца, где раскачивались в молитве два густо бородатых молодца.

— Из Кирьят Арба! — кивнул в их сторону Володя-прораб. И солдаты бесшумно исчезли.

Юра отошел от бородатых подальше, уединился и, закрыв глаза, продолжал, покачиваясь, думать свою нелегкую думу.

«Господи, всесильный, всемилостивый! Ведь урок Авраама Авину был мудрецами понят. Не отвергли и мудрость того, кто постиг и утвердил в веках миролюбие Авраама: случайно ли улицы в Тель-Авиве и других городах названы именем Бен Заккая?.. Кто же ныне не знает, что сохранили иудаизм не войны и даже не цари иудейские. Один-единственный человек сохранил — великий рабби Иоаханан Бен Заккай, ставший родоначальником целой эпохи — иудаизма без Храма.

«Господи великий, милосердный! Горы книг созданы… Все годы знатоки судят-рядят; кипят, как чайник на огне, философские школы на всех континентах… Случайность — необходимость — вечная тема ученых споров… Но для еврейства это не абстрактная мудрость. А вопрос жизни и смерти… Почему был разрушен Первый Храм? В Израиле было кровопролитие, кровосмешение, идолопоклонство… Почему был разрушен Второй Храм? Не было уже ни идолопоклонства, ни кровосмешения и прочих бед… Потому что возникла, считают мудрецы Талмуда, «СИНАТ ХИНАМ» — беспричинная вражда. Беспричинная вражда страшнее кровосмешения и идолопоклонства. В Израиле это сейчас и происходит. Старая болезнь — «синат хинам»: евреи против евреев.

Именно «Синат Хинам» породила несчастную Иудейскую войну, развеявшую Израиль по ветру…

Что-что, а уж историю крушения Храма Юра знал так, словно был современником Иосифа Флавия, назначенного повстанцами военным губернатором Галилеи. И у него, честолюбивого без меры Иосифа Флавия, которому, увы, нельзя верить во всем, и у других авторов прослеживается явственно: семнадцать талантов золота, недоплаченные Храмом римскому наместнику — лишь первый попавшийся повод для вторжения легионеров великой Империи. Антиримский взрыв Израиля начался как гражданская война. «Сикарии» (кинжальщики) и нищета — «зелоты» (ревнители) резали и грабили состоятельных. Первым актом восстания было сожжение долговых расписок… Запылали и начисто сгорели продовольственные склады в Иерусалиме. Их подожгли не римляне. Евреи гораздо чаще резали друг друга, чем римлян: зелоты, расколовшиеся на фракции (те же партии), принялись искоренять зелотов-инакомыслов, точнее, награбивших раньше и больше. К власти, естественно, приходили самые оголтелые…

Ничто так не волновало Юру в событиях роковых лет, как история мудреца Иоханана Бен Заккая.

Он принадлежал к фарисеям, Бен Заккай, то есть, по терминологии историков, к отделившимся. И был интеллектуалом-новатором, пацифистом, классическим интеллигентом. Возглавившие войну зелоты были ему не менее чужды, чем римляне. Он никого не хотел резать, думал только о том, как спасти себя и своих учеников. Мудрость нашла выход: ученики Бен Закая объявили своего учителя мертвым и вынесли его из осажденного Иерусалима на носилках. Правда, страж у ворот хотел проколоть мертвеца копьем, но родственник Бен Заккая, один из предводителей восстания, не позволил колоть «святого»…

Спасшийся Бен Заккай попросил отвести его, согласно древним источникам, к генералу Веспасиану, обложившему Иерусалим. Попросил отдать ему городок Явне с учеными-противниками войн. «Я не император, чтобы позволить себе такие подарки,» — ответил Веспасиан с иронической усмешкой.

— Будешь императором! — воскликнул Бен Заккай, озабоченный в эти минуты, скорее всего, тем, чтобы генерал не приказал легионерам вытряхнуть из этого старого еврея душу.

Внутренние распри в Риме, между тем, стали столь кровавыми, что император Нерон предпочел покончить с собой… Императором стал генерал Веспасиан — победитель иудеев, взявший штурмом Иерусалим… Взял штурмом и разрушил, сжег до тла Иерусалим, строго говоря, не он, а его сын Тит, будущий император, но кому в мятежном Риме было дело до «семейных частностей»?!

Император Веспасиан помнил о Пророке, предвидевшем его победу; призвав его, спросил, что он хочет в награду.

Императору смертельно надоел и Иерусалим и эти бешеные иудеи, которые отвлекли на себя половину римских легионов, все фашины — осадные орудия, необходимые и в Галлии, и на Севере.

— Отдай мне городок Явне с его учеными, — повторил Иоханан Бен Заккай ту же просьбу.

Веспасиан отшвырнул взмахом руки такую мелочишку для Империи, как заштатный иудейский Явне, дозволил отдать его еврейскому Пророку, этому непонятному безумцу, который не просит ни серебра, ни злата, ни рабов, зациклился на своем дурацком Явне. Узаконил свою милость золотой императорской печаткой…

Талмуд подтверждает исторический факт, хотя и сближает по времени предсказание Бен Заккая и внезапную весть о восшествии генерала Веспасиана на трон. Но сути это не меняет: Иоханан Бен Заккай помог спасти иудеев от забвения, накрывшего, как ночь, тысячи остальных древних народов и племен. С Бен Заккая и его школы в Явне начался талмудический период в истории Израиля, который завершился разве что в пятисотом году нашей эры, когда был создан в Вавилоне славный во всем мире «вавилонский талмуд…» Теперь уж никто из ученых не спорит, что именно Бен Заккай — создатель современного иудаизма, иудаизма без Храма… А ведь с точки зрения зелотов Бен Заккай был презренным перебежчиком. Знай они о его «изменнических намерениях», они бы его прикончили немедленно…

По счастью, ни у зелотов, ни у римлян не было звериного опыта советских лагерей. Не было Инструкции МГБ, обязывавшей прокалывать у вахты мертвецов штыком. Могла, конечно, проколоть Бен Заккая копьем и личная злоба, ее уняли, уговорили: личная злоба — не государственная инструкция, которая карает нарушителя смертью…

В душе Юры Аксельрода точно огонек зажегся, когда он узнал об удивительной «событийной случайности» своей истории, сохранившей еврейскую веру…

«Господи всезнающий, милосердный, — Юра покачивал головой в молитвенном поклоне. — Ты дал свершиться «случайности», и мы не ушли от веры отцов… Умиротворился было, успокоился, да, хочешь-не хочешь, рвется в традиционные формулы современность: — Нынешние римляне, ты знаешь это, Господи, гораздо искушеннее в грехе: они не вокруг нас, они внутри нас: ныне вся казенная говорильня сконцентрирована вовсе не на спасительном для наших детей пути Бен Заккая, а на последних защитниках Иерусалима, окруженных римлянами на горе Масада. Перерезали герои Масады друг друга, но не сдались… В чем тут высокая мудрость, Господи? Да ведь прежде, чем убить себя, все эти непримиримые «сикарии» и зелоты вначале умертвили тысячи ни в чем неповинных евреев, пытали огнем и железом состоятельных, чтобы узнать, где спрятано их богатство…

Господи всесильный, всевидящий! В это трудно поверить, — Израиль атомного века, кажется, избирает путь Масады. Арафат не отдает нам Хеврона, где ныне на четыреста упертых евреев сто пятьдесят тысяч арабов — поставим у города сторожевую вышку — Кирьят Арба с воинственными бородами… Никаких компромиссов! Умрем, но не отступим!

Господи всесильный! Перед нами — бездна… Наш век, кому ни видеть этого, как Тебе, сгорает под знаком самоубийц, взрывающих себя на рынках и автовокзалах, в толчее невинных. Им и мои малютки не препона для «подвига»… Двадцать первый век приближает к нам уж не солдат-самоубийц… целые страны-самоубийцы… Кто знает, кто раньше других зайдется в истерике — «Аллах Акбар!» — Сирия, Иран или Ирак?.. А, может быть, Ливия с ее безумным правителем? Они покончат с нами — даже зная наперед, что Израиль разметет их в радиоактивную пыль… Россия исподволь ободряющая их, заодно с Израилем смахнет с земли и раздражающий ее, неуправляемый ислам, византийское православие Руси, ты видишь это, переходит к исполнению вековой мечты…

Так где же, Господи всевидящий, пролегают пути твоей новой сегодняшней… в атомный век… случайности?.. Ты неизменно оставлял ее для спасения нашего народа… Обостряется, может быть, как никогда ранее, хроническая еврейская болезнь «синат хинам». Все против всех… Что обострило болезнь? Вечная людская зависть? Проклятые «измы»? Для «правых»: земля всё, человек — мусор. На леваках «измы» вроде шор на похоронных клячах. Или партийные «измы» лишь фиговый листок? А в результате мои дети снова должны убивать невинных или пасть «смертью храбрых»… зелотов. Ради чего? Ради честолюбия смертяшкиных?.. Почему он, Юра Аксельрод, должен соглашаться с их своекорыстной нелепицей?! Безумием… в век нейтронной бомбы! Ради чего отброшены пути рабби Бен Заккая, о которых вопиют мудрецы? Ради чего восторжествовал прОклятый Торой путь к самоуничтожению народа?!

Господи, всесильный, всемилостивый, вразуми!»

… Примерно это он и пытался рассказывать на другое утро Марийке. Марийка ждала мужа до полуночи, едва заговорил, прервала его объяснения:

— Какое ты имел право ехать в Хеврон. Оставил бы трое сирот… Да и что тебе там? Там вонь, жарища… Какие еще сомнения? Авраам Авину по Торе общался с Богом непосредственно. Бог прямо ему сказал: «Эту землю я тебе дарю…»

— Вот и охрана так говорит, — заметил Юра с усмешкой.

Марийка уловила иронию, присела рядом с мужем. Притихла. Выслушала его внимательно и… заплакала.

— Мы тут друг у друга на головах. Ахава всхлипнет ночью, Игорька подымает, отделять его некуда, а ты, как всегда, умничаешь… — Вытерла слезы, добавила: — Нет у нас денег на дом в Израиле. И не будет. Единственная надежда — построиться за зеленой чертой, у черта на куличках. Где-либо между Иерусалимом и арабской Рамаллой… У тебя до конца олимовских льгот в Израиле сколько осталось? Кончатся льготы, ни к какому банку не подойдешь. Ни дня не теряй! Ищи, как хлеба ищут.

В расписании у гида Аксельрода были «окна». Трое суток мотался по поселениям, — поглядеть что и как? Вернулся желтый, измученный. Марийка слушала его, поджав губы.

— Говорили, что ты «тюремная косточка», — вдруг вырвалось у нее. — А ты, прости меня… Ты — амеба! Ты — баба! — И снова в рев: — У Осеньки ножки рахитичные. Ахаве воздуху не хватает. Вырастут, скажут отцу большое спасибо. Вызвал нас…

…У раввина «Бешеного Янки», видно, обострилась нужда в компьютерщиках. Услышав о семейных неурядицах Юрия Аксельрода, вызвал его, сообщил о новых возможностях и, заодно, дал совет покончить с домашним неустройством, перебраться в поселение. Под Рамаллой пустуют два готовых дома. Выбирай! Да побыстрее, а то займут.

Юрины чуть раскосые «сармато-иудейские глаза», как окрестила их Марийка, радости не выразили, и рав спросил с некоторым удивлением: — Мистер Аксельрод, это правда, вы почему-то стали принципиальным противником поселений?

— Рав Бенджамин, и до сионизма здесь жил народ…

— Вы имеете ввиду арабов? Но гораздо ранее здесь жили евреи.

— Рав, я родился в Москве. У нас была там своя квартира. Мы умчались сюда, не сумев её продать. Если б мы вернулись в Россию, что ж нам отстреливать вселившихся в наше бывшее жилье?.. Как можно с людьми так?..

Раввин усмехнулся.

— Личные аналогии, увы, не всегда уместны…

— Естественно. Ваши американцы тоже… индейцев загоняли в резервации. Но сейчас другой век, он видел Освенцим… «Избранность» не означает безнаказанности. Сионизм опоздал на полтора столетия. Мои дети должны стать заложниками безумной политики?!.

Рав Бенджамин, разве этого не понимали и раньше? Философ Ханна Арендт, бежавшая от Гитлера, писала когда еще… кажется, в 1944, что Израиль, если его удастся создать, будет непрекращающимся кровавым кошмаром… Вняли умному человеку? Вняли Бен Гуриону, который обращался с Торой, как с туалетной бумагой.

Раввин взглянул на Юру пристально, не без тревоги.

— Вашим детям безусловно нужен дом. Если вы не хотите жить в поселении… может быть, вам лучше всего снять большую квартиру под Иерусалимом? Или уехать? В Штаты, Канаду, куда угодно… Еврейский закон позволяет покинуть землю Израиля, если прожить с семьей здесь невозможно… — Продолжил без обычной улыбки приязни, суховато: — Я не хочу принимать за вас решение, мистер Аксельрод. Свою собственную жизнь вы должны выбрать сами. К сожалению, ваша будущая ставка в ешиве не может быть серьезно увеличена. В Москву, как «шалеяха» — лектора, воспитателя, вас тоже не пошлешь: надолго отрываться от большой и неустроенной семьи трудновато. Какова ваша ставка в туристском агентстве?.. И до сих пор не увеличили?.. Кстати, почему вы по-прежнему Юрий? Юрий чисто русское имя. В бытность мою в московии, у великого Бенциона Грандэ, не раз слышал от него, мудреца из мудрецов: самое древнее и, в то же время, самое современное русское разочарование «Вот тебе, бабУшка, и Юрьев день». Вы — Георгий, то есть Джордж. У вас имя английских королей. Для вашего агентства это прозвучит лучше… Ну, так каково ваше решение? Вы — израильский гид или пойдете работать ко мне?.. Подумаете? Но недолго, хорошо? До конца месяца…