Ряженые. Сказание о вождях

Глава 7 Перпетум мобиле или «Операция Возмездия». Шушана

В самом начале марта, когда еще бушевали последние грозы, лило, как из ведра, дальний сосед, бывший полковник израильской армии, пригласил Юру с Марийкой на свой день рождения. Праздновали возле его бетонного жилища, на участке с деревьями — прутиками. Полковник, видно, сам плотничал, настроил возле дома садовые столики, скамейки, низенькие стулья для детей. Гости прибыли отовсюду. Из Иерусалима, из Тель-Авива. Друзья, воевавшие вместе во многих войнах. Среди них крупные военные чины, даже, судя по маленьким звездочкам в петлицах, два генерала. Начались рассказы. Генералы говорили о новом стратегическом мышлении. В частности, в Ливане…

«Опять злополучный Ливан?!» — Юра поежился, словно его просквозило: то, что случалось на севере Израиля ему было ведомо до отвращения. «Операция возмездия…» Бессмысленное колесо, которое годами крутится-крутится, но никуда не едет… Вызывает ответный огонь «катюш» по Израилю, новые жертвы среди жителей, вот и весь результат… Попал как-то под это «возмездие» и с испуганными туристами. Где тут новое стратегическое мышление? Или попросту обычная человеческая совесть… Этого он уж снести не мог, спросил невинным голосом:

— Как вы думаете, господа военные, стратегическое мышление в Израиле могло бы измениться, если бы вместо марокканцев и русских олим в Кирьят Шмона поселили ваши семьи?

Возникла такая тишина, словно кто-то позволил себе в благородном обществе ляпнуть неприличное слово. Похоже, подобное никогда не произносилось здесь даже в шутку.

Сулико, когда шли домой, сказал:

— Ты — странный поселенец, Юра. И вот что обидно: парень-то ведь ты хороший.

В поселке Эль Фрат развлечений небогато. Порой скучно. Ядовитое замечание Юры без внимания не осталось. Одни соседи отдалились, перестали здороваться; другие, напротив, приблизились.

Позвонил профессор Богорад, некогда министр культуры и чего-то еще (не разобрал Юра по телефону, чего именно «еще») в правительстве Менахема Бегина. И вечером, не чинясь, притопал, благо жил в том же Эль Фрате, через две улочки. Очень он развеселился, услышав от Марийки, что в Израиле ей недостает только реки. Они с мужем привыкли отдыхать на байдарках, а здесь всего одна речка Иордан, да и та пограничная…

— Всю жизнь слышу, ребятки, совести недостает, денег недостает, но чтоб только речки… Ох, дети — дети! — Долго еще высокий гость не мог успокоиться, хохотал, обтирая потное лоснящееся лицо и голову платком.

Череп у бывшего министра в рыжеватых метинах старости, ни волосинки на нем. От солнечного луча вспыхнул так ярко, что Юра даже прищурился. Гладколиц высокий гость, старательно выбрит, что в поселении бородатых звучит вызовом. От того ли что очень стар, сияюще гладок и тихоголос, кажется каким-то облизанным, обидно вчерашним…

Да и хриповат гость, хрипит об очень серьезном: Израиль расколот. Обе враждующие партии, вот уже полвека враждующие! стравили население. Поднял глаза на Марийку, принесшую кофе и печенье, улыбнулся ей как-то по домашнему, светло, радушно, и снова о серьезном:

— Мы, группа старых израильтян-интеллигентов, решили создать движение «ВОЗВРАЩЕНИЕ В СИОН…»

— Рожден новый «изм»? — не очень дружелюбно спросил Юра.

— Никаких «измов»! Мы против американских денег, разложивших общество. Шальные, не заработанные деньги плодят оголтелых воров. Никогда в стране такого не было. Вор на воре сидит и вором погоняет. Даже стариков — новых репатриантов обобрали до нитки…

Юра взглянул на сияющий череп гостя, не щурясь: с этой минуты он был с ним…

— На чужие деньги независимую страну не поднять, — хрипел гость. — Вы гид с французским языком, знаете, по крайней мере, по великой литературе судьбу героев, решивших обогатиться за чужой счет…

— Имеете ввиду бальзаковского Люсьена де Рюбампре, удавившегося в тюрьме? — Гость нравился Юре все больше и больше.

— И несчастного Люсьена тоже, мой юный друг… Вижу, расхождений у нас с вами нет. Позвольте без обиняков: нам нужны русские голоса. Готовы выступить против нашего ворья — неизбежно станете активистом «ВОЗВРАЩЕНИЯ В СИОН». Могу включить вас в число ораторов у «русских»?

Когда высокий гость, чуть прихрамывая, опираясь на трость, ушел, Юра спросил Марийку, какое у нее осталось ощущение от незнакомца?

— Покойник! — воскликнула Марийка жизнерадостно.

У Юры едва не выпала из рук чашка.

— Ну, притащился с кладбища и туда же отправился, — разъяснила Марийка. Юре такое объяснение показалось недостаточным, и Марийка добавила: Говорит — еле губы шевелятся, улыбится, а в глазах тощища. Покойник, как есть…

Через неделю «покойник» прогудел автомобильным рожком под окном, Юра выскочил мигом.

За неделю объехали с ним Беер-Шеву, Ашдод, Нетанию, где русскоязычной публики полным полно.

— Новых идей не излагал, зато старые все благородные, — весело, с обычной, свойственной ему самоиронией, поведал Юра жене, вернувшись из вояжа. — Зря тревожилась…

И месяца не прошло, прочитал в уважаемой ивритской газете «Маарив» интервью с профессором Богорадом.

«Наш глубокочтимый Кнессет — театр марионеток, — рубил тихий профессор. — Келейная, по партийным спискам, выборность, завещанная нам глубокочтимым Бен Гурионом, к иному и привести не могла… Нужна свежая кровь. Нужны люди, которые умеют и смеют говорить правду в лицо, «невзирая на лица…» Такие, к примеру, как узник Сиона из России Юрий Аксельрод, сын известного авиаконструктора.

На другое утро звонит раббай Бенджамин, «Бешеный Янки», — басит со смешинкой в голосе:

— Поздравляю будущего члена израильского Кнессета!

Юра ощутил ироническую смешинку, и все же не удержался, спросил, не считает ли равви, что за этим что-то есть?

— Боже упаси! — прогудел телефон. — Обычная газетная трескотня. Специально звоню, чтоб не приняли наши предвыборные трюки всерьез: иначе подхватите общую хворь — удручающее разочарование. Вам болеть некогда…

Но еще через неделю в утренней газете «Едиот Ахронот», которую на курсах гидов-полиглотов иначе и не называли, как «газеткой шоферов», появилась статья под заголовком: «Из тюрьмы в Кнессет с минутной остановкой». Статья глумливая, ерническая, но по отношению к доверчивому, ни в чем не повинному «узнику Сиона» почти уважительная…

Марийка, воспитанная в почтительном доверии к печатному слову, расстроилась.

— Я же говорила, не иди с облезлым!..

Однако известность, хоть какая-никакая, все же известность, в тот же день позвонили из Министерства иностранных дел, сообщили, что с Юрием Аксельродом хотят встретиться представители вашингтонской синагоги, гостящие в Израиле.

Юра попросил Марийку подогреть блинчики с яблоками, на которые бабушка была великий спец, бросил взгляд в зеркало, не съехала ли на затылок его праздничная черная кипа правоверного еврея, приготовился к непривычной миссии.

И тут снова будто взорвался телефон.

— Боже упаси вас, Джордж, от этих гостей! — грохотал раббай Бенджамин. — Эта вашингтонская «синагога» — никакая не синагога, а церковь «Евреи за Христа». Пошлите их всех незлым русским словом куда подальше…

Отменять было неудобно: блинчики уже подогрели. К тому же гости двигались в сторону дома — двое респектабельных людей, мужчина-коротышка на высоких каблуках и высоченная леди с белозубой улыбкой американской кинозвезды. Юра за праздничным столом не скрыл от них, что он вряд ли станет приверженцем их синагоги, но «в свободном мире каждый имеет право молиться на все двадцать четыре стороны…»

Веселый голос раввина Бенджамина прозвучал в трубке уже на другое утро:

— У меня в руках свежий «Едиот». От этих гостей все ортодоксы бежали, как от чумы, один залез под стол, а вы… Оказывается, вы дипломат. Молодец! Пригодится… на черный день.

До зимы «ВОЗВРАЩЕНИЕ…» прокатило Юру еще по восьми городам. И каждый раз после «толковища» во славу «ВОЗВРАЩЕНИЯ», по сути, к самим себе, его обступала толпа, которой в стране, в отличие от Юры, «не повезло». Все столпившиеся были из «колбасной алии», как иронизировали по поводу новичков «идейные сионисты» семидесятых годов. Многие из новичков, и в самом деле, были на краю бездны. Разразилась эпидемия самоубийств. Уже пятьсот «русских», как правило, отцов семей, не нашедших здесь никакой работы, покончили жизнь самоубийством!..

Попытка помочь отчаявшимся началась у Юры с неудач. На первом же «учредительном» сборище к нему протолкался воспаленно кричавший что-то мужчина лет сорока в белой замасленной панамке с надписью «ШОЛОМ». На его плечах сидел, цепко обхватив ручками шею отца, мальчонка годков двух-трех. Назвался отец мальчонки «Узником Сиона». Юра принялся было допытываться, где сидел, не в Мордовии ли? Оказалось, узником он чувствует себя здесь, в стране Сиона. Он геолог, работы нет и не предвидится… Хотел бежать в Штаты. В аэропорту Бен Гуриона засада: расплатись за депортацию в Сион уедешь… Нацелился на Канаду. Списался с приятелем… А тут какой-то министр, «пудель Переса» его называют, как гаркнет из Израиля: «Не может быть беженцев из свободной страны!» Приятель позвонил оттуда: закрылась возможность… Жена ушла. Хоть пропадай!

«Хороша свободная страна… — мелькнуло у Юры. — С полицейской засадой и банковским «глазком»…

За неделю он обзвонил и объехал все министерства, связанные с абсорбцией или визами. Глухо! «Пудель Переса» бросил трубку…

Следующая неудача подкараулила его в маленьком городке, южнее Бершевы. Двое заплаканных стариков терпеливо ждали, пока толпа разойдется, наконец, кинулись к нему, захлебываясь словами, перебивая друг друга.

История была и вовсе дикая. В квартиру стариков вдруг ворвалась полиция. Семья обедала. Больной отец-сердечник, мать, дочь Лара-студентка. Отцу, ни слова не говоря, надели наручники. От возмущения он взмахнул скованными руками. Повалили на пол. Пинали сапогами. Отца и мать запихнули в один «Виллис», дочь — во второй. По дороге женщина-полицейская, схватив Лару за волосы, била ее головой о железную стенку «Виллиса». Пока довезли, лицо Ларисы стало синим. В полиции им объяснили, что на еврейском кладбище городка кем-то повалены и разбиты памятники. Власти решили, что это могли сделать только «русские». Так-как в микрорайоне других «русских» не было, схватили их. Взяли отпечатки пальцев, за что их же заставили уплатить по триста шекелей, и бросили в камеры. Три дня семейство сидело взаперти вместе с ворами и проститутками. Воры столкнули задыхавшегося старика с нар, он ударился о каменный пол, разбил голову. Чтоб не раздражал своим криком, вкололи ему, держа за руки за ноги, наркотик.

Через три дня выяснилось, что оттиски пальцев стариков и их дочери вовсе не совпадают с оттисками на кладбище. Не тех взяли… Задержанных вытолкали из участка, даже не извинившись перед ними.

— Лара в панике, — сказал старик, морщась от боли и прижимая руку к забинтованной голове, —. обходит сейчас все посольства, чтоб удрать отсюда куда глаза глядят…

Брутальность израильской полиции давно была в стране притчей во языцех. Но чтоб так бесчинствовали?!

Несколько дней Юра потратил на хождение по полицейским начальникам и кабинетам МВД, рассказывал о бедах стариков в мэрии Иерусалима и редакциях ивритских газет, которые, узнав, что никого из задержанных не убили, сразу же теряли к делу всякий интерес. У Юры появилось почти физическое ощущение, что его схватили за горло…

И, кто знает, не сорвался бы Юра, не наградил бы полицейского офицера, арестовавшего стариков, всеми расхожими эпитетами, которые произносил мысленно, если б не свела его судьба с русым кудрявым гигантом лет сорока пяти по имени, показавшемся Юре младенческим — Йоси. Он наткнулся на него в приемной министра полиции. Йоси был в ярости, кричал, что полиция опозорила страну, что Израиль не Африка…

Очень он был живописен, этот кудрявый гигант. Зима на дворе, а Йоси почти гол. На плечах нечто среднее между легким комбинезоном и голубым купальником с большим вырезом сзади. Своей непомерно широкой и голой, со вздувшимися мышцами спиной он походил на профессионального японского борца на арене, которого лучше не задевать. Вышедшие для успокоения крикуна полицейские офицеры взглянули на огромного, как башня, Йоси, на его мощные, в рыжих веснушках, руки и… ограничились увещеваниями.

Со всеми другими просителями они не были столь сдержанны. Юру просто напросто выкинули за дверь. Он присел на каменную ступеньку лестницы, размышляя над тем, можно ли еще что-то сделать?

Тут показался Йоси, Юра вышел на улицу вслед за ним. Некоторое время двигались молча. Йоси оглянулся, взглянул на бессильно опущенные плечи незнакомого парня, с которым здесь не пожелали даже разговаривать. Кожаная курточка на парне старенькая, вытертая на рукавах до материала («из русских, ясно…»), окликнул его:

— Молодой человек, вы сколько лет в стране?.. Всего то!.. По какому делу приходили?

— По личному — огрызнулся Юра, не привыкший распространяться о чужой беде.

— Мда… Этак и повеситься можно… Я тут четверть века. Полиция всюду сволочь. В Турции, говорят, еще хуже.

Юра усмехнулся горестно. Ускорил шаги.

— Многие считают, и я тоже, ваша алия девяностых счастливая, — Йоси так же ускорил шаги. — В сорочке родилась. Нас, в семидесятых, считали профанами и лжецами. Диплом, ясное дело, я купил в своем бандитском Ростове. А про свою старенькую «Победу», которую оставил отцу, я и заикнуться не мог. Хохотали. Мол, врет русский как сивый мерин… Оказалось, наша любимая радиостанция «Кол Исраэль», вопившая «Вы желанны! Вас ждут!» врала, как нанятая. В канцеляриях — мисрадах ихних, над нами глумились. Давали понять, незваный гость хуже татарина… А сейчас-то! В каждом районе создан для вас, эмигрантов, специальный отдел, Рокезет-клита называется. Клерки вокруг новичков хороводят, в чем, дорогой-перламутровый, нуждаешься?.. Слушай, парень, все обойдется, не журись. Как вас зовут?.. В кафе «Атара» бывали?.. Знаменитое кафе. Заглянем на чашку кофе. Приглашаю…

Дождь накрапывал все сильнее. Юра взглянул на часы. Ладно, переждем в кафе…

— Ты думаешь, я преувеличиваю? — начал Йоси, когда у них приняли заказ. — Взглянем на вещи шире… Смотри, кроме государственной рокезет-клиты, сколько вокруг вас хлопотунов? «Мосты мира» есть такая организация. Еду привозит, сам видел, целыми коробками, вещи доставляет, кому что надо… Христианское братство, или как его там? из Голландии, которое оплачивает новичкам счета зубных врачей, дает деньги на мебель, слышал про такое братство? Для меня, старожила, это чистая фантастика. Нам кто помогал? Никто… — Видно, такая была у Йоси манера убеждать собеседника. Сам себе вопрос задаст, сам и ответит… — Важно, Юра, чтоб у человека не было ощущения заброшенности. И чтоб себя уважал. Не случайно говорится, как ты смотришься в зеркало, так оно тебя отражает! Ты… можно будем на «ты»?

Юра улыбнулся натянуто. Он уже не раз встречал таких встревоженных старожилов, которые считали полумиллионную алию девяностых для Израиля Божьим даром, манной небесной и всерьез опасались, что она вдруг исчезнет, как вода в решете. Поднял глаза на неугомонного Йоси. Лицо у здоровяка круглое, добродушное, раскормленное, с обвисшими брылями тщательно выбритых щек.

«Гаргантюа…» — Усмехнулся Юра, но уж по-доброму.

— …Но эйфория в Израиле — это лишь первый этап. Наши сионские мудрецы, наше несчастье! конечно, о вашем брате и думать не думают. Потому, Юра, каждого из вас подкарауливает следующий период. Какой?.. Депрессия. Работы нет. Иврит — язык сломаешь. Со всех сторон обманывают. Квартирные маклеры подсовывают уже сданную ранее квартиру. Лавочники берут на работу, а через две недели, месяц — «ты нам не нужен…» И не платят, жлобы. Все в новичке кипит. У самого кипело… От одного берега отплыл, до другого, чувствуешь, не дотянешь…

Мама Голда говорила, страдания новичка в Эрец Исраэль, увы, неизбежны. Неизбежны, видите ли… Но, Юрий батькович, тот, кто преодолел этот страшноватый этап, мисрадные и прочие хляби, может жить в Израиле уже вполне по человечески… Какие пирожные закажем? Сухие или с заварным кремом?.. Я же сказал — приглашаю! И вот тогда, Юра, поверьте, с новичка быстро облетает совковая шелуха: страх лишиться куска хлеба; страх перед фараонами. Мы им, Юра, еще покажем! Тут нет вопроса… И возрождается у бывшего россиянина, обостряется чувство собственного достоинства… Что? Тебе смертельно надоел агитпроп? Это не агитпроп, Юра. Это моя жизнь. Лично моя…

— С нее бы и начал, если душа просит. Без агитпропа…

— Э, Юра, я думал, что ты простой человек, как я. А ты кто? Ты фрукт!.. Ладно, Йоси не обидчив… — Отхлебнул кофе. — Тебе интересно? Расскажу… Я прилетел из своей батьковщины и узнал что? Что в Израиле мне делать нечего. Совершенно. Я не нужен никому, Моя профессия санитарный врач. В Израиле грязь есть, а санитарных врачей нет. И все! Чиновник мне сообщает: «Ты не доктор и доктором не будешь!» Ужас? Ужас, Юра!.. Снимал я подвал у каблана-инсталлятора. Подымаюсь в его апартаменты: «Шеф, работа нужна». На постройке, кроме меня, все до одного арабы. Один из них во время обеденного перерыва говорит мне на ломаном иврите: «Зачем ты сюда приехал? Это наша земля.» Я ему в ответ на ломаном иврите тоже что-либо дружелюбное… Когда идешь затем с сорокакилограммовым мешком на плечах по настилу на высоте третьего-четвертого этажа, и чувствуешь за спиной дыхание-сопение араба, думаешь про себя: чуть толкнет он тебя, миролюб, будешь греметь до земли. И костей не соберут…

Два года носил мешки с цементом. Не сдох… Отыскал работу получше богатый мебельный магазин «Рохитей Кирьят Ювель». Открыт с девяти до девяти… Хозяин румын. Начинал он с того, что таскал на своем горбу шкафы. Работники, кроме меня, все сабры. У всех на головах белые вязаные кипы. Молчаливые, чужие люди. И вот, прилетела ко мне мать в гости. И умерла. Слушай, как обернулись ко мне чужие! Румын закрыл на сутки магазин. Лишился тридцати тысяч шекелей минимум. И все до одного пошли хоронить. Ибо нужен для посмертной молитвы-кадиша «миньян», не меньше десяти мужчин. Узнали, что в Ростове остался мой старик — отец. Тут же собрали денег в шапку, чтоб я мог туда слетать. В горе посидеть с ним, а захочет, забрать в Израиль…

Слушай, восемь лет там крутился. Никуда не хотелось уходить. Были, как одна семья. Во время войны в Персидском заливе скады жгли город, мебели никто не покупал, хозяин ходил больной. Отчего, думаешь? «Нет работы, половину надо уволить, а как я могу кого-либо уволить? У всех дети…» И, благодарение Богу, никого не уволил… Юра, в какой стране ты такое встретишь?.. Обзавелся я другом-израильтянином. Шолом Гендлер его имя. Шолом из потомственной религиозной семьи. Снял кипу, ушел из ешивы: потерял после катастрофы веру во Всевышнего. Израиль любил как Бога… Дядя у него в Лондоне, денежный мешок. Звал. Не уехал… Юра, в какой еще стране!.. Однажды прибежал радостный, принес мне газету, а в ней, слушай! немыслимое: «Требуются санитарные врачи». Помчался по объявлению. Из ста пятидесяти взяли двоих. Оказалось, американский еврей придумал фирму, «БИОЛАБ» название. Биологическая лаборатория. «Хватит, сказал, утопать в грязи. Будем изменять санитарное лицо израильских гостиниц, ресторанов. Учить дикарей-владельцев американским законам гигиены…» Я и сейчас там. За день получаю столько же, сколько в мебельном за месяц… Спасибо, Юра, за поздравление… Это я к тому, что никогда не надо паниковать. Потому что у нас, в Эреце, все есть. И великие таланты, и великие жулики. А наш израильский «пофигизм» любому другому сто очков вперед даст… Не знаешь, что такое «пофигизм»? Свежачок! Всем все по фигу… Прибыла девочка-скрипачка. Играет на улице. Талантливо — не талантливо — всем по фигу. Случайно услышал японец-бизнесмен. Чуть не рехнулся. Увез и девочку, и всю ее семью к себе в Японию. Девочка в тот же год завоевала там первое место на международном конкурсе скрипачей… Теперь ее зовут обратно, в Израиль…

А со мной, Юра, что было! Пришел в «лишкат гиюз» — военкомат. Нужна была справка, чтоб выпустили в Штаты туристом. Солдатка открывает мои данные, говорит: «Ты умер в 91-м году». Я смеюсь. Вот он я, справочку гоните немедля, без нее в аэропорту Бен Гуриона не выпустят на волю… Оказалось, оживлять солдата-запасника это долгий процесс. Выдали справку: «Был мертвым с 91-го года…» В аэропорту посмеялись, и все. Всем все по фигу, Юра!.. Нет, надо смотреть на вещи шире, тогда и от полицейского крика не оглохнешь…

Юра взглянул на часы и торопливо поднялся.

— Значит, Йоси, сейчас вы на коне. У вас все хорошо. Поздравляю еще раз…

Какое же было удивление Юры, когда спустя неделю, на очередном говорении «ВОЗВРАЩЕНИЯ В СИОН» он увидел Йоси. Тот приближался к нему, рассекая толпу, как ледокол. На нем лица не было. Рот приоткрыт точно от крика. В расширившихся глазах ужас.

Увел Йоси подальше от толчеи, завернул в ближайшее кафе.

— … Уезжает! — просипел Йоси. — Что делать, Юра?

Тут только выяснилось, они оба рвались к министру полиции по одному и тому же делу. Спасать семью Лары. Йоси любит Лару больше жизни, мечтает жениться. А Лариса… куда, зачем она бежит?.. Он, Йоси, не может ее потерять. И не сможет отсюда уехать. От тут прижился. Это его родная страна…

Юра поежился: страшноватое это зрелище — слезы, блеснувшие на глазах могучего Самсона. Таких дров наломает…

И вдруг его осенило. — Лариса… религиозная?

— Не очень. Но в субботу зажигает свечи…

— Пойдет учится в американскую ешиву «Сион», на полном обеспечении?..

Вместе двинулись к равву Бенджамину. Рав, как и надеялся Юра, проявил и понимание и добрую волю.

От жизнерадостного, счастливого Йоси Юре затем трудно было отбиться…

В ту же зиму Юрий Аксельрод «пробил» детский садик для ребенка одинокой матери, устроил вне очереди в больницу старика, у которого обнаружили рак. Сумел добиться даже, казалось, и вовсе немыслимого: отвоевал дешевую государственную квартиру для марокканской семьи, где было двенадцать детей мал мала меньше… Случались у него в подобной «пожарной помощи» и неожиданные удачи, и постыдные неудачи, которые он теперь тоже называл «пофигизмом», все, де, всем по фигу… но нет, черт возьми! не всем! Впервые у Юрия появилось бодрящее, укрепляющее душу ощущение, что он в своей стране чего-то может. Может помочь, оттащить отчаявшегося человека от края бездны. И даже, чего ранее и не ожидал, осчастливить…

Рав Бенджамин, который принимал Юрины дела близко к сердцу, рассказал ему в те дни: главой Госдепартамента Америки при Президенте Рейгане был мудрый старик Шульц. Он выдвинул здравую идею: не считать приземление новичка в аэропорту имени Бен Гуриона завершением его репатриации. Тот, кто прижился в стране, остается. Кто ощущает себя «Узником Сиона», отправляется в Штаты или куда угодно — по закону Божескому и человеческому. Без помех… «Однако времена Рейгана и Шульца минули… — Так завершил раввин свой исторический экскурс. — «Мышеловка имени Бен Гуриона — Рабина захлопнулась…»

Все удачи и провалы Юры — энтузиаста «ВОЗВРАЩЕНИЯ…», как легко понять, случились не в один день. А в тот памятный день, когда он «врезал» генералам за их «стратегическое мышление», у дверей его дома появился, вслед за бывшим министром Богорадом, еще один человек. Более никто из соседей, близких и дальних, даже мимо дома не проходил… Постучалась уже знакомая Юре миниатюрная и злющая, по убеждению Марийки, Шушана Шухман, профессор Еврейского Иерусалимского Университета и «сестра военного времени», как она объявила. Шушана никуда не звала. Никаких общественных движений и партий не создавала, просто сказала, что у нее с Юрой разговор. Предложила встретиться в субботу.

Юра извинился: — В субботу, Шушана, я весь день с семьей.

Договорились на воскресенье. — А пока прочитайте для затравки, просипела она, протянув ему две книги только что вышедшие в Израиле и Штатах. Название первой — «Золото евреев». Автор — доктор исторических наук Эдит Зартель. Юра проглотил ее за ночь. «Сионизм — золото евреев… — писала доктор Эдит. — Не слишком ли дорогая цена?»

Тема не нова: оголтелые спекуляции Бен Гуриона и его агентов на жертвах Холокоста. Особенно в те дни, когда англичане не пропускали в Палестину пароходы с беженцами, выжившими в гитлеровских лагерях, и беженцы грозили взорвать и самих себя, и пароходы… «Тот факт, что они (люди Бен Гуриона) не щадили себя в борьбе за создание еврейского государства, не освобождает их от вины за то, что они привязывали взрывчатку к женщинам беженкам… чтобы мир сострадал их мукам…» Юра отбросил книгу. «Ничего нового? спросил самого себя. — Пожалуй, есть. Раньше о бесчеловечности практиков сионизма звонили лишь американские колокола, ныне запретные в Эрец Исраэль темы начали звучать и в израильской работе. Прогресс.»

Вторую книгу писали в четыре руки. Сразу двое историков, Zeev Sternhell и D. Maisel. Оба имени Юре были неведомы: в Москве издавать и, тем более, переводить на русский историков Израиля или Штатов не спешили никогда. «The Founding Myths of Israel» Замах серьезный. Основные мифы Израиля. Выпустил западный университет. На английском… Историки не израильтяне? Со стороны? О чем они? Пробежал взглядом текст:

«…Партия «Мапай», особенно Давид Бен Гурион и Берл Кацнельсон никогда не верили в реальность «мечты» о новом обществе, в реальность её осуществления даже большинством рабочего класса, считавшего себя социалистами…»

Юра ощутил вдруг чувство досады, почти протеста; и уж точно отторжения от того, что прочтет об отце-основателе Израиля Бен Гурионе что-либо холодно академическое, недружелюбное, может быть, даже злобное. Усмехнулся этому вдруг взыгравшему в нем чувству, в котором было что-то от яростного и тупого фанатизма израильской улицы, не желавшей расставаться со своими привычными представлениями…

Подумал весело: «Это у меня от гида Джорджа осталось…»

На самом деле, осталось не только «от гида Джорджа…» Ироническое отношение к современным историкам у Юры сложилось давно. Может быть, с тех пор, когда отец произнес за столом непонятную десятилетнему сыну фразу: «Мы все пленники исторических фальшивок. Один «Краткий Курс «чего стоит…»

В доме Аксельродов гости, как известно, не переводились. Наведывался и знаменитый Марк Галлай, сбивший над военной Москвой первый «Юнкерс-88». Авиаторы-ветераны, по обыкновению, вспоминали о своих схватках с «люфтваффе». Посмеивались над очередным томом «Истории отечественной войны», вышедшем в те годы. Умница Марк Галлай, летчик и военный писатель, как-то бросил с сердцем о современных историках войны: «Врут, как нанятые!» Эти слова запомнились Юре на всю жизнь…

«И вот опять… современные историки…» Да, и в книгах и почти во всех статьях авторы — доктора исторических наук…

Смятенные мысли Юры были прерваны приходом гостя. Явился, как всегда, без звонка, добряк Сулико. Юра выглянул к нему с книгой, заложенной бумажкой. Старик поинтересовался, чем это Юра так увлечен?

— Да вот, — мрачновато ответил Юра. — Современные историки. Льют и льют на Бен Гуриона. Зациклились на нем, что ли?

— Льют на Бен Гуриона? — повторил Сулико безо всякого удивления. — И решительным жестом руки словно отмел все, что мог услышать. — Бросил настороженный взгляд на Юру, произнес убежденно: — Не обращай, Юра, на это никакого внимания. Все годы не утихает здесь партийная драчка. Льют друг на друга без устали… Сомневаешься, спроси Шушану, она тут хорошо похлебала…

— … Почему дала вам книгу, ясно? — спросила Шушана, явившаяся к Юре в воскресный вечер. — Чтоб вы не воображали, что судьба Израиля тревожит только вас, совестливого парня. Не мечите бисер перед свиньями! У вас трое детей. Засветитесь, жизни не будет.

— Шушана, извините, я так думаю.

— Я думаю об Израиле гораздо радикальнее, чем вы. Но бисера не мечу.

Юра встал с дивана, принес из кухни табуретку, сел рядом с Шушаной. — Я весь внимание.

— Откровенность за откровенность?.. Согласна!

Ураганом налетел первый в этом году раскаленный хамсин, стекла задрожали, позванивая. Шушана поднялась, закрыла плотно окна. Стало душно. Шушана вытерла платком раскрасневшееся лицо и высказала вдруг совершенно для Юры неожиданное:

— Это государство, на мой взгляд, не может существовать ни по каким параметрам. Я работаю, в основном, с военными, в фирме «Таасия Авирит», знаю: на наших полигонах из десяти ракет взлетают только две. В лучшем случае. Почему? Сборка электронной начинки требует такой чистоты, что, если рабочий с утра ел селедку или что-либо острое, его не допустят к ракете. Не вымыл руки специальным мылом — тоже… У нас немало талантливых ребят, есть оригинальные идеи, но жить это не может. Руки так, как по инструкции, не моют… Притча, по вашему? Эта притча полностью относится к нашему любимому государству. Здесь ничего не может взлететь. Техники, политики, экономисты, сидельцы в мисрадах руки не моют…

— Да вы поэт. Шушана! «Руки не моют…» — это блистательная поэтическая метафора.

— Оставьте меня с вашей поэзией! — воскликнула она почему-то раздраженно. — Сейча-ас получите прозу… Сейча-ас! — От волнения запела, растягивая гласные. Так поют в Израиле, чаще всего, говорившие в своих семьях на идиш. — Официальная статистика определяет ежегодный рост экономики на четыре-пять процентов, умалчивая при этом, что каждый раз мы получаем подарком из-за границы почти десять процентов… То есть ежегодно мы не на пять процентов растем, а на пять процентов теря-ем. Вот вам проза! Экономика постоянно работает на минус… За счет чего покрывается минус? За счет общего обнищания, массовых увольнений… Сколько может жить смертельно больной, прикрепленный к «машине жизни»? Год? Десять лет?.. Глава «Хамаса» злобствует: «Четыре года!» Злобствует, но, мерзавец с кровавыми руками, от правды недалек. Израиля, как еврейского государства, не станет еще при нашей жизни…

— Всевышний не даст Израилю погибнуть! — вырвалось у Юры. Собственному детищу!..

— О, мамочка моя! — ахнула Шушана. — Такое услышать от вас, логика по складу ума!.. Земного человека, математика… Верить в безусловную божественную детерминированность мира… после Холокоста?!. — Она вскинула на Юру глаза. Обожгла взглядом, показалось ему.

Таким долгим «обжигающим» взглядом она, случалось, буравила многих соседей и университетских коллег в черных кипах. Традиционно-религиозные семьи вопросов не вызывали. Как и те, кто молниеносно сменили партийный билет КПСС на черную кипу. Но такие, как Юра… из обманутых, хлебнувших горюшка солдат или диссидентов с «верхним» образованием… Где истовость и догматизм ортодоксов, бегущих от сомнений, чаще всего от неудовлетворенности жизнью, а то и от душевного краха… Сколько здесь сломанных судеб, тем более, среди ученых — физиков, биологов, медиков, которым не удалось, по разным причинам, состояться в науке, осуществить свои замыслы, мечты. И ныне цепляющихся за мифы… Ох, не хотелось бы ей видеть среди них симпатичного соседа, в беседах с которым отводила душу!..

— Разве гибели нельзя предотвратить? — продолжал Юра тоскливо: у него и в мыслях не было, что его еретические мысли о будущем Израиля могут иметь столь беспощадное, математически строгое воплощение.

— Предо-отвратить?! Не-эт! Поздно! В технике есть такое понятие: выход за вертикаль центра тяжести. Поставьте банку на ребро. Допустим, стоит. Чуть больше наклонили, центр тяжести вышел за вертикаль — она падает. В Израиле нечто подобное. Случись такое четверть века назад, помог бы еврейский мир. Сейчас не поможет и это. Банка падает…

Тут ворвались в комнату Игорек с дружками, запищала Ахава, Юра посадил Игорька на колени, беседа грозила утонуть в крике и реве, Шушана смахнула платком пузырьки пены, которые от возбуждения выступили у нее по краям губ, и предложила, пока дождь притих, перейти к ней.

— Правда, у меня тоже шумно. Приехала в страну дочь вместе с моим первым мужем. Полгода назад. Собрала дружков-подружек потанцевать. Давид, мой старшенький, тоже примчал на встречу с родней… Укроемся от них на втором этаже, договорим.

Перебежали к Шушане под вновь припустившим дождем. Танцевали одни девчонки. «Шерочка с машерочкой,» Шушана усмехнулась.

Почти все девчонки были на удивление стройны, длинноноги, а дочь Шушаны — глаз не оторвешь. Не по-израильски белолица. Огненные иудейские глаза с новомодными синими веками, толстая, цвета пшеницы, коса, завернутая на темени валиком. Царевна.

Был и один кавалер. Но Юра его как бы и не заметил. Задержался на мгновение. Шушана, шедшая за ним, слегка подтолкнула его в спину.

Поднялись наверх. Музыка и шарканье ног доносились и сюда, но глуховато. Не мешали. Разговор как-то сам по себе принял иной уклон:

— У нас в Литве еврейские девочки никогда не торговали своим телом, сказала Шушана — Тут все иначе, — с горечью добавила она. — В домах беда, безденежье. Иные девчата сообразили, что они за день могут заработать больше, чем несчастный папа, убирающий дерьмо на улицах, за месяц. В этом тоже сказывается характер нашего общества, в котором, Юра, «не моют руки…»

Юру как жаром обдало. «А Марийка?!.. Пока колебались — ехать в Израиль-не ехать, мать ей все своих танцоров подкидывала. Клюнет — не клюнет? Сама призналась…» Захотелось выскочить из дома Шушаны, побыть наедине с собой… И ушел бы, да пронзила мысль, что насторожит соседку и… выдаст этим Марийку. А что было, быльем поросло!.. Заставил себя остаться, хотя какое-то время ничего не слышал, ничего не понимал… Наконец, нашел в себе силы, поднял глаза на Шушану. Ее темно-красное от несходящего израильского загара нервное лицо с запалыми щеками искажено страданием. Задержал взгляд на нем, и словно впервые увидел Шушану. Лет сорока пяти-пятидесяти. Маленькая, худющая, как подросток, порывистая, властная. Глазастая, как и дочь, только глаза притушены, в них многолетняя усталость.

Шушане стало вдруг нестерпимо жарко в ее плотном вязаном свитере с высоким, как у летчиков, воротом. Вытерла шею платком. Пышущая жаром Шушана вызвала в памяти Юры огненную армянку, которая кричала ему в Ереване, что если не она, то ее сыны непременно отнимут у турок Арарат. Сжатые в кулаки руки Шушаны, похоже, сильные, цепкие, вызывают уважение. Такая своего врага и задушить может. Силы хватит. «Есть женщины в русских селеньях…» мелькнуло у него. Захотелось вдруг выговориться перед этой пронзительно умной, сильной, недюжинной женщиной, страсть и боль которой оказались и его, Юриной, болью и страстью.

На стене, над письменным столом Шушаны, висел в дубовой рамке большой портрет мужчины, напоминающего своими острыми, смуглыми чертами и худобой вождя индейского племени. Брат? Муж? Ни разу здесь не видел… В глазах мужчины, казалось, было что-то от магнита. От них было трудно отвести взгляд.

Стараясь не смотреть на него, Юра заговорил вдруг о самом своем сокровенном, о чем не говорил никогда и никому.

— Я думаю во многом… как и вы, Шушана: все государства, созданные под идею, так сказать, хорошо поджаренные на «изме» — любом «изме»! сходны по психологическим и аморальным основам, недолговечны. И тем уж взаимосвязаны. Одно перетекает в другое — и своим доктринерством, и неизбежным террором. Ленин — Гитлер — сталинские марионетки в «народных демократиях» — Холокост одна пуповина у них. Как в Торе: «Авраам родил Исаака… Исаак родил Якова»… и так далее. Это социологический закон, о котором здесь никогда не упоминают. Я, во всяком случае, нигде этого не читал… — Юра еще долго говорил о лживости и недолговечности всех идеологических государств «государств будущего», морщась: разбередили рану —: «руки не моют…» Поднялся, сказал, что пора купать малюток, а он, вот, выскочил из дома и засиделся. — Но что же делать, Шушана?

— Пре-эжде всего, не мальчишничать! Поверьте мне, я хорошо нахлебалась от этого великовозрастного мальчишничанья. Сыта по горло.

— Профессор Богорад — это тоже мальчишничанье?

— О, нет! Он очень уважаемый в стране человек. Известный химик. В молодости был нашим еврейским Кибальчичем: изготовил бомбу, взорвавшую гостиницу «Кинг Джордж» — штаб английских колониальных войск. Выдал его Бен Гурион, как и всех остальных, англичанам. Не сбежал бы Богорад, повесили бы…

Простился с Шушаной сердечно, понял — единомышленники. Был в этом уверен более полугода, до того часа, когда зимой прогремела на всю страну автоматная очередь врача Баруха Гольдштейна по арабам, молившимся в Хевроне, в усыпальнице Махпела…

Юра, махнув рукой провожавшей его Шушане, сделал несколько шагов в сторону своего дома и наткнулся… на Сулико. Тот стоял сгорбленный, словно нес непосильную тяжесть. Сухое, желтоватое, как из пергамента, лицо старика было таким, будто у него рвали зубы. Сулико кивнул на дом Шушаны, из открытых окон которого доносились дергающиеся ритмы рок-н-рола, под барабанную россыпь и звяканье оркестровых тарелок, и сказал, скорбно поджимая губы:

— Машиях никогда не прийдет к нам. С такой музыкой мы его не дождемся, нашего Машияха. А это полный крах, скажу я тебе…