Рысюхин, надо выпить!

Глава 8

Проспал я около пяти часов, проснувшись как раз к позднему обеду. Умылся, переоделся и вышел в обычной повседневной одежде — хватит, накрасовался. Бабушка молчала — демонстративно выражая обиду. Нормально, да? Она тут наворотила, что бульдозером не разгребёшь — и она же обиды строит. Может, ещё ждёт, что я перед ней извиняться буду⁈

«Да уж, бабуля у тебя простая, как слово „грабли“ и наглая, как паровоз. Вначале показалась похожей на мою, тем более, что они тёзки, но теперь вижу, что характеры у них совершенно разные, хоть и у обеих — огонь».

После обеда я вышел на парадный двор, к ёлке, откуда доносились писк и визг. Детвора проникла через приоткрытые для них ворота и разворошила всю композицию, что так старательно выстраивал Семёныч. Старые, порой поломанные и на скорую руку залатанные, игрушки — с некоторыми, наверное, ещё мой дед играл — в новой, необычной окраске вызвали большой ажиотаж. Особенно некогда старый, ободранный и плешивый конь ­ став серебряным с золотой гривой волшебным скакуном он был звездой двора. Особенно после того, как дети додумались использовать его в качестве своеобразных санок: один садился верхом, а остальные толкали сзади, используя качалку как полозья.

Сломают же, рано или поздно — сломают. И ладно, если коня — как говорится, в помойки взяли на помойку и вернём — а если руки-ноги? Но на то есть родители — если их не пугает возможная опасность, значит, и мне слишком уж переживать не о чем. Правда, дежурную озабоченность, подойдя к группке взрослых, я высказал, от чего ожидаемо отмахнулись. Людей больше интересовали краски — что за они, откуда взял, какие у них свойства? Рассказал, что сделал сам, как маг металла, который и придаёт цвет.

— Знаете, кроме получения достаточно мелкого порошка металла, подбора связующих компонентов, в том числе исходя из окрашиваемого материала, и пропорции смеси особых тонкостей нет. Ну, ещё подготовка поверхности и способ нанесения.

Соседи рассмеялись, один из них заметил:

— Да-да, кроме целого списка тонкостей и особенностей — больше никаких сложностей!

— То есть, это не имитация металлического блеска, а настоящий металл?

— Да, тонкий-тонкий слой, толщиной буквально в пару пылинок. При этом его можно сделать сплошным и, например, токопроводящим. Можно даже полировать — но очень тонкой полиролью и чрезвычайно осторожно — ну, или класть слой потолще.

— А что за металл?

— Не серебро и не золото — точно, остальное — потом, когда закончу с экспериментами. Например, будет ли металл окисляться и тому подобное.

Особенно вцепился владелец скобяной лавки, будто его тотем Клещ, а не мирная Толокнянка. Пришлось пообещать:

— Сейчас мне немного не до того, завтра запланирована пара встреч, потом нужно ехать на экзамены. А вот после сессии, приехав на каникулы, сделаю несколько вариантов и порошка, и готовой краски, и мы с вами поэкспериментируем.

«Если никто ещё не запатентовал — можно подсуетиться, до начала экспериментов с этим торгашом. Слушай, вот что-то у меня в связи с этой краской свербит со вчерашнего, а что — понять не могу. Точнее, не с самой краской, а с её использованием».

«Расчёсывай аккуратнее, где свербит. Может, там что полезное! Насчёт патентования — неужели ты думаешь, что такой простой состав до сих пор неизвестен?»

«Он физически не мог появиться раньше, чем алюминий стал массово производимым и широко доступным материалом».

Всё же короток зимний день. Правда, я и проснулся к обеду, но пока спустился, пока поел, пока пообщался с соседями — вроде пустяк, половина пятого, а уже начинает темнеть. Зашёл на кухню, предупредил Ядвигу о моих завтрашних гостях, согласовали меню и сроки готовности блюд, на бабушку надежды не было. Она, кстати, после обеда куда-то ушла и ещё не вернулась.

В кабинете зажёг свет и сел за накопившиеся документы — и те, что ждали моей подписи и пересмотрел выборочно то, что подписывала бабушка. На ужин она снова не пришла — только заглянула в конце, посмотрела на меня несколько секунд выжидательно, встретила такой же взгляд, фыркнула и ушла. Не, что до Мурки, что до — тем более — Рысюхи ей по части выразительности фырканья ещё очень и очень далеко. В общем, вернулся к документам, которых оставалось ещё очень много.

Утром отправил Семёныча на вокзал, встречать гостей, а сам вышел во двор, посмотреть, что там и как. Выяснилось, что коня дети за прошедшее время всё же поломали, причём дважды, но среди родителей нашёля кто-то, способный работать с деревом и отломанное приделали обратно. Остались только «шрамы» в виде ободранной краски. Особого бардака не обнаружил, поправил, что было сбито и задумался о том, стоит ли почистить дорожку и как это лучше сделать.

«Вот ведь фигня какая с этой вашей магией. Лёд — кристаллическое вещество, а магия кристаллов на него не действует, потому что он „записан“ за стихией воды. Кривая у вас система, слов нет».

«У вас ни кривой. Ни прямой — никакой нет, как и магии».

А вот и гости! К моему удивлению, из экипажа выгрузились трое — «рыбные братья» и ещё один незнакомый мужчина средних лет в мундире, который сильно отличался от офицерских. Странно, а где четвёртый?

Оба Семёна накинулись на меня с обнимашками, стучали по спине, бурно поздравляли со всем подряд — в общем, вели себя, по определению деда, «как два эрдельтерьера в начале прогулки».

— Так, стоп, где четвёртого потеряли, охламоны? Начальник выпал, а вы не заметили?

— Ха-ха-ха! Нет, Бурундучков решил в последний момент не ехать, у него как обычно дел больше, чем времени в сутках. Решили, что раз едем в личное время и по личным делам — то это не воинская команда, а просто молодёжь на выгуле, и старшего в команде нам не надо.

— Так, это уже невежливо. Представьте уже мне вашего третьего! Кстати, знал бы, что вас трое — встретил бы на вокзале лично. Это пятому по зимнему времени в экипаж влезть некуда.

— Так господин Телятьев с собой столько кофров с инструментами набрал, что мы и втроём-то еле-еле разместились.

Наконец, парочка успокоилась.

— Вот, просим любить и жаловать — господин Телятьев, Кузьма Ильич, полковой капельмейстер, то есть — главный в полку по музыке!

— Очень приятно, Рысюхин, Юрий Викентьевич, шляхтич минской губернии. Извините, Кузьма Ильич, если вопрос покажется бестактным — но я не слишком хорошо разбираюсь в знаках различия, особенно специальных. Вы, если не секрет, кто по званию получаетесь, как вас титуловать правильно?

— Ну, как вам сказать… Звания воинского у меня нет, я вообще классный чиновник по военному ведомству. Сейчас у меня тринадцатый класс по Табелю, так что никакого особого титулования мне не положено.

— И отлично! Значит, за столом не придётся чиниться и тянуться.

— И то правда! Ильич, а наш хозяин прав!

Дружной толпой, даже музыкант немного «оттаял», ввалились в дом и начали скидывать шинели. И тут до меня дошло.

— Так, господа Семёны! А что это у вас с погонами?

— Аааа, заметил, наконец-то! Мы теперь, по результатам больших манёвров, старшие прапорщики! Досрочное присвоение, вот! И — медаль в комплекте!

К этому моменту шинели были сброшены, и медали — «За рвение», с мечами, третья степень — стали видны, что называется, невооружённым глазом.

— Это дело надо отметить!

Я на секунду отлучился на кухню, предупредить Ядвигу об уменьшении числа гостей. А когда догнал гостей — они как раз рассматривали сооружённую бабушкой «стену тщеславия».

— Ты смотри, Семён! У нас третьи степени — а у него сразу вторая, через ступень, с жезлами! И благоволение!

— Да уж. Вот тебе и тихий студент, гимназист с гитарой!

— Ладно вам. Это бабуля вывесила, хвастаться. А так — кто знает, скорее всего, у меня за жизнь больше ничего и не будет, тогда как вам все шансы в руки.

За столом Семёнов опять «прорвало» и они начали рассказывать про то, как получили свои медали и звания. В лицах, сменяя друг друга — точно как про охоту на предполагаемого не то сома, не то осетра.

— В общем, там на дороге грязюка такая была, что жуть. Пушка утонула чуть не по казенник. И у нас обоих как щёлкнуло: а ведь у нас есть заклинание, чтобы утонувшее вылавливать! Благо, что мы уже оба на третий уровень перешли, проскочили второй порог. Сделали сеть, подцепили, вынули… И оказалось, что на этой сети мы полковушку нашу вполне можем нести вдвоём!

— Ага, тут командир батареи, штабс-капитан Чебак, подбегает и спрашивает: «Как далеко унести можете?»

— А мы знаем? Спрашиваем: а куда, мол, надо? Он руку протянул, говорит, вон на ту высотку, чуть ниже гребня поставить, на закрытую позицию? Ну, мы решили попробовать…

В общем, эти двое под лёгкий радостный матерок командира перекинули все четыре пушки. Пока они туда-сюда бегали, артиллеристы обустроили позиции на обратном скате и пару наблюдательных пунктов на гребне. Посредники на такое размещение слегка поморщились — прежние уставы требовали выровнять вершину и ставить пушки там, но новые уже допускали для лёгкой полевой артиллерии стрельбу с закрытых позиций.

Потом эта батарея сперва условно уничтожила кавалерию «противника», потом раскатала сапёрный батальон, а когда третьим пристрелочным выстрелом забросили дымовой снаряд на позиции своих коллег из противного полка и Чебак, немного рисуясь перед посредниками, скомандовал в пространство:

— Батарея, осколочным, четыре снаряда на орудие, беглый огонь! — списали и «вражескую» артиллерию, после чего огневое и позиционное преимущество «наших» стало подавляющим.

Лишённые разведки, сапёров артиллерии, не понимающие, откуда именно их обстреливают, противники так и не смогли показать ничего вразумительного ни до темноты, ни ночью. Как итог — убедительная победа с разгромным результатом, причём проверяющие особо отметили действия полковой артиллерии. Ну, полковник и расщедрился на чины и награды для всех причастных.

Чтобы пересказать всё это в лицах старшим прапорщикам понадобилось больше часа, но рассказ их был таким эмоциональным, а сами они — такими увлечёнными, что слушали их не без удовольствия. Ну, и тосты поднимали на каждом удобном моменте. В общем, часа через полтора-два захотелось песен.

— Ребята, я не против — но на чём играть?

— Как на чём? — недоуменно спросил капельмейстер. — Давайте пройдём в комнату с роялем.

Узнав, что в доме нет ни рояля, ни даже фортепьяно, он растерялся:

— А как же тогда планировалась работа над новой песней⁈

— Вот, как-то так. Я, правда, не учёл, что гитара моя — в Могилёве. А на других инструментах я играть не умею…

— Семён Потапович может что-то изобразить на трубе. В основном, конечно, уставные команды, но и не только. В ноты попадает не всегда, но… А вот Семён Михайлович на удивление хорошо работает на барабане. Я могу более-менее пристойно играть на любом инструменте в ансамбле, но без фортепьяно…

— Ну, с профессором Лебединским и его студентами у нас получалось работать, отталкиваясь от гитары и росписи её аккордов. Была бы гитара…

— Так ведь есть же! Большая такая, мы грузили!

— Это виолончель!..

— Вио… зачем⁈

— Ну, этот инструмент качественно обогащает палитру звучания произведения…

Оба Семёна посмотрели на меня такими глазами, в которых отчётливо читалось крупными буквами: «Прости, что мы притащили к тебе в дом ЭТО!»

Не знаю, как бы мы выкручивались, но меня осенила мысль пройти по соседям. Извинившись перед гостями и оставив их на попечение бутылки «Клюковки», граммофона и пластинок, я «бодрым кабанчиком» (очередное выражение деда, да) метнулся к дому помещика Кабановича. Рассудил просто: из семерых сыновей хоть один из всех, хоть один раз да должен был попытаться освоить гитару. Не ошибся: гитара нашлась, и мне её охотно одолжили, поскольку инструмент уже года два никто не брал в руки. Правда, пришлось выпить полную чарку «стоялого мёда», собственного производства хозяина дома. И только уважительная причина в виде скучающих у меня дома гостей — «трёх господ офицеров», спасла меня от участия в застолье.

К моему возвращению гости не только успели клюкнуть для поправки нервов, но и распаковать часть привезённых с собой инструментов: узкий длинный барабан, именуемый «тамбурин», трубу и валторну.

— Мне, конечно, льстит, что вы так верите в меня, в то, что я способен взять и так вот выдать что-то наподобие «Артиллеристы, Кречет дал приказ!»

К моему удивлению, полковой дирижёр подхватил песню:

— Артиллеристы, зовёт Отчизна нас! Отличная песня! Вот, нам бы что-то такое, но про пехоту!

— Ну у вас и запросы… — выдавил я.

Тем временем дед внутри чуть ли не впал в истерику.

«Ты понимаешь, что это значит⁈ Это говорит о том, что здесь есть или был как минимум один выходец из моего мира, который тоже промышлял „заимствованием“ песен!»

«И что? Ну, часть песен успели записать до нас. Неприятно, конечно, но и только».

«Юра, ты дурак? Если даже этот попаданец успешно шифровался всю жизнь — можем влететь на обвинения в плагиате, как два пальца об асфальт!»

«Это уголовное дело».

«Это полная ерунда! По сравнению с тем, если его потом всё же раскрыли! Тогда и к нам могут опять прийти с вопросами типа: „А откуда вы, Юра, знаете иномирные песни? Не вселенец ли вы, батенька?“ И — на костёр!»

Тут и меня проняло.

«И что делать⁈»

«Затаиться. Новые песни выдавать только при ПОЛНОЙ уверенности, что никто не обогнал».

«Вот только где эту уверенность брать?»

«Да уж, интернета у вас тут нет, в котором пробить песню на факт существования вообще не проблема — вбить куплет или припев и смотреть, найдёт ли что-то. А тут, у вас? Если он где-нибудь во Владике сидит и там песни регистрирует?»

Пока я решил проехаться по старому, проверенному маршруту.

— Видите ли, Кузьма Ильич, у меня есть одна деликатная проблема. Вот, Семёны в курсе, мы как раз в больнице познакомились. У меня была травма, причём не только физического тела, что привело к мозаичной амнезии. Кое-что вылетело из памяти, причём я даже не могу оценить объём пропажи, поскольку не знаю, что именно пропало. Зато есть какие-то знания, данные и тому подобное, про которое я вообще представления не имею, откуда оно у меня взялось — или забыл процесс изучения, или выловил где-то в астрале.

— Печально, но…

— К нам это тоже имеет отношение. У меня есть несколько песен в памяти, про которые я не имею представления — услышал ли я их где-то или сам придумал, или они мне вовсе приснились. Поэтому не удивляйтесь, пожалуйста, если я буду спрашивать — есть ли такая песня.

— Ах, вот оно что… Ну, что касается строевых песен и маршей — то их я знаю все, не в совершенстве, у большинства не знаю партитуру, у некоторых не весь текст. Но для того, чтобы убедиться в оригинальности произведения этго хватит.

— Отлично! Тогда слушайте, мелодия примерно такая…

Я начал наигрывать на гитаре, заодно голосом подсказывая «рыбным братьям» где и как нужно вступить барабанами или трубой.

— Трудно сказать, но, вроде, раньше я этого не слышал.

— Ага, тогда давайте с текстом:

Путь далёк у нас с тобою,

Веселей, солдат, гляди!

Вьётся, вьётся знамя полковое

Командиры впереди[1]…

Песны взяли практически в неизменном виде, только в припеве вместо «Прощай, труба зовёт» пели «Пора, труба зовёт», а в последней строке припева вместо «Солдаты, в поход» — «Пехота, в поход!»

Песня понравилась. Восторга не вызвала, но — понравилась, это было очевидно. После пяти-шести прогонов все дружно решили, что пора промочить горло — тем более, что тётка Ядя активно жестикулировала с лестницы на тему того, что ещё чуть-чуть — и за судьбу горячего она не отвечает. Вернувшись за стол, пришлось ещё раз убеждать, что «Надежду» писал не для дальневосточников или там пограничников и не про них. Зато вот эта — точно для них, персонально.

— Кстати, ребята, я вот никак не могу понять — вы, вообще, к какому роду войск относитесь? Вроде песню про пехоту заказываете, а служите при пушках?

— Всё правильно. У нас сто восемнадцатый пехотный полк, из состава тридцатой пехотной дивизии четвёртого армейского корпуса[2]. Полк пехотный, и все мы в нём — пехота. Но в штат полка входит, помимо прочего, полковая артиллерийская батарея. По старому штату, по которому пока ещё укомплектован наш полк, это четыре пушки Барановского калибром девяносто четыре миллиметра. По новому штату — шесть новых же орудий калибра восемьдесят пять миллиметров. Перевод на новые штаты и перевооружение проходят одновременно, наша очередь через год.

— Получается, новые пушки слабее?

— Наоборот! Там снаряд длиннее и другой конструкции, в итоге осколочная граната сталистого чугуна весит на сто пятьдесят граммов больше, а за счёт большего веса и другого состава заряда могущество получается больше процентов на восемьдесят.

— Ну, понесло Потапыча. Семён, не взваливай людям на голову свою любовь!

— А то тебе самому новая пушка не нравится!

— Нравится, но речь шла не о ней, а о нас. Так вот, мы с Семёнов учились в пехотном училище, но в пулемётно-артиллерийской роте. Потому у нас в документах указано присвоение звания прапорщиков от инфантерии, но есть вкладыш, который даёт право занимать должность командира орудия или субалтерн-офицера в артиллерийской батарее пехотного полка. Теперь понятно, кто мы есть по сути своей?

— Теперь — понятно, спасибо.

В общем, хорошо посидели, душевно — и за столом, и за музыкой. Пели «В путь», «Надежду», песни из «пиратского» и «кошачьего» циклов сначала я пел один, потом мне стали подпевать, не всегда попадая в ноты и порой не угадывая слова — но от души. В итоге на вокзал приехали буквально за пару минут до прихода поезда, со стороны Минска уже виден был султан дыма от паровоза. Чтобы освободить мне место внутри повозки, виолончель пришлось выселить наружу, привязав поверх багажного ящика с гостинцами.

Отгрузив гостей и их багаж мы с Семёнычем дружно выдохнули и отправились домой. Второе января шло к завершению и пока мне нравилось гораздо больше, чем первое.

[1] «В путь» — советская военная песня, написанная в 1954 году поэтом М. Дудиным и композитором В. Соловьёвым-Седым для фильма «Максим Перепелица».

[2] В нашей истории полное наименование полка — 118-й пехотный Шуйский полк; штаб 30-й дивизии (117-й, 118-й, 119-й и 120-й полки) располагался в Минске. Своей волей назначил одному из полков местом постоянной дислокации г. Борисов