Сальто назад

ГЛАВА 4 ТАМО ДАЛЕКО

Из-за окна, сквозь завывание декабрьского ветра, доносились крики толпы. Люди, собравшиеся на площади Единства, центральной площади Приштины, громко скандировали — «Космет[16] для албанцев!», «Косово — Республика!», и даже «Долой СКЮ[17]».

Серое тяжёлое небо как будто давило на городок, зажатый между окружающими холмами. Давило на старинные мечети и жилые кварталы, на всех его жителей, не различая серба и шкиптара, черногорца и влаха. Канун Рождества в этом году был отмечен и природой и людьми как неправильный, и враждебный. Неделю назад полиция разогнала студенческую демонстрацию. Албанские юноши потеряли терпение и вышли на площадь Единства, чтобы потребовать соблюдения человеческих условий в общежитиях и столовых единственного в Косово Университета.

После разгона, город затих в тревожном ожидании и вот сегодня, одному из студентов в студенческой столовой попался таракан в тарелке с супом. Это оказалось последней каплей. Возмущённая молодёжь тут же выплеснулась на улицу, забыв о полицейских дубинках и автозаках.

Толпа, пополнившаяся друзьями и родственниками, стояла на площади. Дело шло к вечеру, но народ и не думал расходиться. Кое-где уже видным были сизые струйки. Там демонстранты начали разводить костры. Все понимали, что толпа собирается праздновать Рождество под сенью трёх лопастей монумента «Братства и Единства».

В здании краевого комитета Союза Коммунистов забаррикадировался отряд полиции, а в кабинете главы комитета переговаривались двое.

— Что делать будем, товарищ Шукрия? — к председателю президиума автономного края обратился Махмут Бакали. — Сегодня толпа раза в три больше чем неделю назад. У наших ребят может сил не хватить для разгона.

Шукрия и Бакали не были друзьями, они не были даже ровесниками, но оба понимали, что раскол СФРЮ сейчас приведёт к самым непредсказуемым последствиям. — Может, всё-таки запросим у Белграда разрешение на применение силы?

— Нет! Это сейчас ничего не решит. — Али Шукрия, как старший, старается удержать темпераментного Бакали. — А вот головы полетят. Нам ещё повезло, что товарищ Тито сейчас не занимается государственными делами. А то бы быть нам за решёткой. К тому же помощь из Белграда прибудет не ранее завтрашнего утра.

Шукрия подошёл к окну и всмотрелся в мелькание снежных хлопьев. Мокрая пелена не позволяла рассмотреть толпу в деталях. И на какой-то миг сборище людей предстало рычащим бурым медведем.

— Давай позвоним нашему молодёжному лидеру, пусть он тоже участвует в совете, — главный коммунист Косовской автономии повернулся к товарищу. — Мало нас, но отступать некуда.

— Если Белград решится на применение силы сейчас, когда Тито в больнице, мы в крае получим такую партизанщину, что сербов придётся под охраной вывозить. Мы же тоже с вами шкиптары. Просто мы понимаем, что с Ходжёй нам не по пути, а эти горлопаны не понимают. Это же мусульмане! Они не понимают, что в случае если их действительно примет товарищ Ходжа[18], о мечетях и Коране им придётся забыть.

— Прав всё-таки товарищ Ходжа, суров, но справедлив, — сетует Бакали, крутя телефонный диск. — Совершенно правильно разогнал всех муфтиев и попов, запретив это мракобесие. Зря товарищ Тито с мусульманами заигрывать начал. А если толпа ночью ринется крайком штурмо… — он не успел закончить фразу, когда на другом конце провода послышался голос абонента.

— Товарищ Мустафа, здравствуйте, Махмут Бакали говорит.

…

— Можете подойти в Крайком? Как у вас в Союзе Молодёжи? Все разбежались?

…

— Плохо! Постарайтесь на площадь не выходить. Толпа настроена очень агрессивно.

…

— Нет! Ни в коем случае! Вы понимаете, что вас могут убить? Это ещё сильнее заведёт толпу. У них тогда обратной дороги не будет. — Бакали бросает трубку.

— Этот идиот возомнил себя Цицероном и Наполеоном в одном лице. Он хочет выступить перед студентами и убедить их разойтись по домам.

Прошло около получаса, и в кабинет ворвался высокий молодой мужчина с копной кудрявых чёрных как смоль волос, в которых блестели капли растаявшего снега.

— Пёршёндети, товарищи, — приветствовал по-албански молодёжный лидер старших товарищей по партии. — Всё конечно очень плохо, но могло быть и хуже. По крайней мере, студенты меня выслушали.

— И что хотят эти хулиганы?

— Много чего, начиная от ремонта общежитий, улучшения работы столовой университета и заканчивая требованием независимости Косово. — Мустафа стряхнул с куртки мокрый снег прямо на красивый ковёр на полу. — Пока они не готовы к активным действиям. Но тенденция прослеживается. Хорошо, что сегодня канун Рождества, большинство точно по домам разойдётся, а остальным духу не хватит… Завтра праздник, потом каникулы, многие студенты разъедутся по домам. У нас будет время подумать и посоветоваться с сербскими товарищами.

— Молодец! Умный и смелый, такие кадры нужны партии! Мы сейчас до конца рабочего дня досидим, и пойдём Рождество Христово[19] отмечать. — Улыбается Шукрия. — Выйдем незаметно через задний ход. Пускай штурмуют, пускай хоть сожгут, если совсем идиоты. Завтра придём с полицией, составим акт о хулиганстве, откроем дело по федеральному закону. Опросим свидетелей, составим протокол, привлечём кого надо к ответственности.

Кстати, а что у нас делает СДБ[20]? Мустафа, ты связывался с Зораном[21]?

— Он вчера утром уехал. Собрался, сел в свой «мерседес» и укатил в Белград.

Толпа и в самом деле гомонила до полуночи, постепенно политические речи сменились праздничными Рождественскими. В воздухе зазвучали выстрелы из пистолетов и бутылок итальянского «спуманте», которое тоже по традиции открывали в Косово на новый год. Начался новогодний карнавал с зажигательным валле погониште[22]. Никто из веселящихся не обратил внимания, что в здании Крайкома погасли все окна.

— Тату! Тату! Ну, та — та… — Оглашая двор обиженным рёвом, пятилетний Душан влетел в родной двор, и, заливаясь слезами, бросился к отцу. — Тату, а чего… эти… чего они… — от обиды малыш никак не мог связно говорить.

— Спокойно, сынко, не тарахти, успокойся и расскажи, кто тебя обидел. — Горан Николич, крепкий мужик лет тридцати, ласково прижал к себе сына.

— Тату, а чего… эти Юсуфка с Байрамкой меня побили-и-и-и… — размазывая кулаком слёзы по лицу, Душан судорожно хватал ртом воздух. — Я ничего… им, ничего не сделал. — От обиды и несправедливости он снова зарыдал.

Горан работал механиком горного комбината «Трепча», на Рождество приехал с семьёй к родне в Приштину из Митровицы. Он никак не ожидал, что в столице края творятся такие страшные дела. Два дня назад буянила пьяная албанская молодёжь, вчера толпа собралась штурмовать крайком СКЮ, но по причине праздника энергию косоваров ушла в мирное русло. «Надо домой возвращаться, а то до беды не далеко», — подумал про себя Горан.

— Не плач, Душанко, ты мужчина, мужчина никогда не должен опускаться до слёз. — Он гладил сына по курчавым непослушным вихрам. — Я сейчас пойду к отцу этих обормотов, поговорю с ним, и он им уши надерёт.

Горан накинул на плечи новую модную курточку, привезённую им из Италии, и взял с собой бутылочку самодельной сливовицы, решив, что благородный напиток поможет в переговорах. Сам для уверенности и красноречия тоже хлебнул пару глотков.

— Эй! Комшия! — уже через минуту Горан колотил кулаком в ворота соседского дома. — Выйди! Есть разговор!

Во дворе звенел цепью и громко гавкал, заходясь злобным лаем цепкой пёс. Ещё минут через пять заскрипели петли калитки.

— Чего тебе, шкия[23]? — Скуластое лицо Ибрагима Шимы приветливости не выражало.

— Надо поговорить, шкипар[24], — не остаётся в долгу Горан, но бутылку с самогоном всё-таки протянул. — Ибрагим, сливовицы глотнём, для понимания?

Ибрагим скривился, но от протянутой бутылки не отказался. Он сделал солидный глоток, занюхал рукавом, фыркнул в густые чёрные усы и вернул бутылку, вопросительно уставившись на Горана. — Чего хотел-то? Да, говори быстрее, не резон мне с тобой, шкия, разговоры разговаривать.

— Ты, Ибрагим, поучи своих пацанов, чтобы они маленьких не обижали. — Горан понемногу начал закипать. Не так в его представлении, общаются уважающие друг друга соседи. — Малой прибежал, говорит, его твои парни побили. Не хорошо! Душану ещё четырёх лет нет, а твои уже в школу ходят. И двое их. Так нельзя!

— А вас сербов и надо учить с малых лет, вечно вы жить мешаете… — Зло процедил сквозь зубы Ибрагим. — Не дёргайся, поговорю я с пацанами, в следующий раз если твой щенок им попадётся, они его сразу убьют…

Ибрагим хотел ещё что-то сказать, но Горан уже заехал ему бутылкой прямо по темени. По удивлённому лицу албанца потекла ароматная жидкость. Не ожидавший нападения, Ибрагим медленно сполз по стойке ворот на заснеженный тротуар.

Горан сам испугался внезапного порыва. Он наклонился над Ибрагимом, нащупал сонную артерию. Кровь пульсировала, как ни в чём не бывало. «Пускай этот боров тут валяется», — подумал Горан. — «Уезжать отсюда надо и чем скорее, тем лучше. Не спокойно в Приштине».

Однако не успела его жена Маринка собрать чемодан, как ворота дома зашатались под ударами могучих кулаков. Судя по доносившимся характерным ударам, лупили не только кулаками, но и ломами, топорами и прочими хозяйственными инструментами.

— Эй, Василе! — До собравшихся в доме доносились крики с улицы. — Василе, мы тебя знаем, ты мужик вроде бы Приштинский, хоть и серб, а зятя твоего давай сюда. Если не хочешь, чтобы мы твой дом подпалили, и всех поубивали, гони его к нам. Он хорошего человека обидел, должен ответить.

— Не бойся зятёк, ты под моей защитой, — тесть Горана протянул ему старый манлихер[25] — с войны остался… Надеюсь, на курок нажать сможешь. Никакой шкиптар нам сегодня не страшен. Жаль патронов маловато. Но тут главное хотя бы первые выстрелы не промазать, а дальше они разбегутся. Албанцы — парни храбрые, семеро одного не боятся, но как кровь увидят, так сбежать норовят.

Он клацнул затвором, досылая патрон в патронник.

— Бабы, одевайтесь и детей одевайте. Я сейчас окно открою, чтобы стёкла не побить. — Тесть продолжал командовать, как бывалый партизанский командир. — Маринка звони в милицию. Пусть с автоматами приезжают, а приедут, как обычно, с пукалками, их тут и положат, как кутят. Вот уверен я, что у шкиптаров, не только короткоствол имеется.

Командуя направо и налево, Василе распахнул окно и со вздохом окинул родной двор. На цепи брызгал слюной и заходился в бешеном лае чёрный как ворон, кобель по кличке Вук. Пёс-шарпланинак так рвался вступить в бой с пришельцами, что казалось вот-вот и цепь не выдержит и лопнет, а пёс птицей перелетит через высокий бетонный забор и вопьётся в горло врагам.

— Горан, сходи собаку с цепи спусти! — крикнул Василе. — Я пока на второй этаж поднимусь, посмотрю, может быть оттуда видно в кого целиться.

Ответом ему было радостное собачье повизгивание. Чёрное облако кружило вокруг молодого хозяина, норовя лизнуть его в лицо.

— Эй, шкиптары недобитые! — заорал во всю глотку Василе. — Расходились бы по домам, милиция скоро будет.

В ответ полетели камни, проклятия и матерная ругань. Послышался звон разбитого стекла. Удары по воротам стали чаще и сильнее.

— Первый, кто появится в воротах, получит пулю в жбан, — предупредил Василе. — Не говорите потом, что я вас не предупреждал.

— Мы и тебя на кол посадим, и твоего зятя, а кишки потом ваши по всему твоему саду, как гирлянды развесим, — кричали ему с улицы в ответ. — А дочку и старуху твою будем жарить, пока эти суки не подохнут вместе с их щенками.

Смерть сербам! — загремел хор пьяных голосов с улицы. — Сербы, убирайтесь из Косово! Да здравствует Албания! Аллах акбар!

Василе не выдержал и выстрелил поверх забора. В ответ удары по воротам стали ритмичными и сильными. Ещё немного и оба полотна сорвались с петель и треском рухнули внутрь, подняв в воздух облако пыли.

— Пали! — Заорал во всю глотку хозяин дома. — Вали эту шкиптарску сволочь!

Он в одну минуту высаживает всю обойму в клубок тел, копошащийся в проёме ворот. В кого-то точно попадает, потому что слышит резкие до визга крики боли и новые волны проклятий. Горан тоже старается стрелять по толпе. Жаль, что манлихеры — не автоматы. Пока осаждённые меняют обоймы, человек шесть уже скапливаются перед входной дверью.

— Давайте их просто напросто выкурим из этого курятника, — кто-то из нападающих подаёт правильную мысль. — Зачем нам просто так жизнями рисковать.

Они ломают ограждение веранды и громоздят перед дверью большое костровище. Достать их сверху, через черепичный навес не получается. На счастье хозяев из-за сырой погоды дерево мокрое и не желает разгораться.

Внезапно шум перекрывает голос из громкоговорителя:

— Всем гражданским сложить оружие, покинуть территорию чужого домовладения и построиться для проверки документов! При неповиновении у меня есть приказ вести огонь на поражение!

— Отправляйся в свой Белград, мы тут без тебя разберёмся, — кто-то из албанцев, похоже, совсем потерял разум. — Знаем мы твои приказы. Пока один выстрел согласуете, да разрешение на него получите, мы тут уже всех…

В ответ короткой очередью пророкотали автоматы. Стреляли преднамеренно по черепице на крыше дома, чтобы колотая черепица показала всю серьёзность намерений милиции. Толпа тут же попадала наземь.

Отряд милиции специального назначения, вооружённый автоматами, гранатами со слезоточивым газом и дубинками прибыл в самое время. В Приштине в нескольких местах уже начинали вспыхивать сербские погромы. Не повезло тем нескольким девушкам, что по несчастью оказались на улице в этот день. Их изнасиловали, но убить успели только двоих, которые попали под горячую албанскую руку вместе со спутниками. Спутников тоже убили.

Вечером власти объявили о введение комендантского часа. С полуночи и до семи утра на улице могли находиться только лица со спецпропуском. Остальных отлавливали и кидали в каталажку. Наиболее сильное сопротивление милиция встретила в районе студенческих общежитий Косовского Университета. Албанские студенты пытались строить баррикады, швырять в милицию булыжники и бутылки с зажигательной смесью, но хватило одной очереди направленной прямо в толпу возбуждённой молодёжи, как юнцы бросились врассыпную. К вечеру следующего дня порядок и спокойствие в городе были восстановлены. Город и окрестности, казалось, вернулись мирной жизни. Милиция ещё искала конкретных виновников убийств, поджогов и изнасилований, но в целом к Новому Году край подходил уже спокойно.

— Надеюсь, что и следующий Новый год мы будем встречать вместе, — Тито повторял привычные для него слова. — Наступивший год будет тяжелым. Нам нужно больше рабо…тать… — внезапно резкая боль в правой ноге заставила его проявить максимум воли, чтобы закончить фразу.

— Я уверен, и вы со мной согласитесь, если я скажу, что мы встречаем 1980 год единой страной! Единой Югославией! Такими же, какими были в военный и в послевоенный период. Я поднимаю бокал за счастье и процветание нашей страны, за ваше здоровье, товарищи. Ваше здравье! — Тито очень осторожно опустился на место.

В памяти у него тут же всплыли детали первой встречи с Живковым. «Всё совпало минута в минуту, а значит и… Как же не хочется умирать…» — он расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки и стянул бабочку с шеи.

— Иосип, с тобой всё хорошо? — Йованка поставила бокал с шампанским на стол и повернулась к супругу.

— Срочно нужен врач, — глухо бормотал маршал, всё сильнее бледнея лицом. — Что-то с ногой. Очень болит…

После проведённого на следующий день совета докторов агентство ТАНЮГ передало: «По требованию врачебного консилиума Президент Республики Иосип Броз Тито поступил в Клинический центр Любляны для обследования кровеносных сосудов ног».

Дальнейшие события развивались точно в той самой последовательности, как было в записке полученной Тито от болгар. Лёжа в Люблянской больнице, он всеми силами старался вспомнить, что ещё там было. «В том случае всё кончилось комой, и последующей смертью в мае месяце» — мозг старого маршала, вполне ещё сохранявший способность к рассуждению, лихорадочно перебирал варианты.

«В прошлый раз обратились Дебейке[26] и Князеву[27], может быть в этот раз попробовать кого-то другого? Или там, кажется, американец предлагал обойтись без ампутации, а русский требовал резать. Ногу отрезали. Всё равно не помогло. Буду требовать, чтобы ампутацию не проводили. Теперь главное! Откладывать вопрос преемника нельзя! Если всё пустить на самотёк, то и результат будет такой же мерзкий. Надо, надо брать себя в руки, прямо сейчас переговорить с Лазаром[28]… Что ещё? Обязательно Любичич[29], он у нас специалист по границам, тем более, я с ним недавно разговаривал…

Сегодня же написать письма Чаушеску, Живкову и Ходже. Просить, чтобы приехали. Югославия и сейчас напоминает пороховую бочку, а после… — В медцентре Любляны у Тито было временя для размышлений, но душу жгла мысль, что он не успевает. Не успевает катастрофически. Боль в шунтированной ноге часто не оставляла в голове никаких других мыслей, но пока обезболивающие помогали, можно было всё обсудить.

Верные соратники поначалу ни как не могли согласиться на столь кардинальные изменения курса, да что там курса, самой идеи Югославского государства.

— Товарищ Тито! Ладно, Хорватия и Словения, эти всегда были на отшибе, и всегда не любили сербов. Убрать их из общего государства — всем будет только легче, — гремел бас генерала Любечича. — Но! Сербы никогда не смогут смириться с передачей Албании Косовского края. Это же колыбель сербского государства! Помните, что неделю назад творилось в Приштине? Если бы милиция не успела прибыть, там бы всех сербов вырезали, а вместе с ними и евреев с цыганами. Албанские фашисты! Их всех надо депортировать в Албанию! Пускай с ними Ходжа возится.

— К сожалению, Косово и Албанского государства колыбель, — изо всех сил старался сохранить спокойствие Тито. К тому же сербы там жить не захотели. Демография штука упрямая. Да, я когда-то ошибся, запретив сербам возвращаться в Косовский край, Но и возражений особых не последовало, а сейчас там на одного серба шесть албанцев-косоваров.

— Я тоже категорически против изменения статуса Косова, — поддержал министра обороны Лазар Колишевский. — Тем более если делать что-то в пожарном порядке. Народ может и возмутиться. Боюсь, не пришлось бы нам стрелять в наших братьев.

— Вот, для того, чтобы этого не произошло, я вас сегодня и собрал здесь у смертного одра. — Сначала надо будет распустить слухи, один другого страшнее, это мы Ранковича попросим, он у нас мастер на такие штуки. А Чубриловича надо прижать, наделает он глупостей со своей Великой Сербией.

Я вам напомню, что сохраниться целиком в сегодняшних границах наша Югославия не сможет. Зато сможет стать во главе единой балканской федерации. Там, при правильном поведении, аккуратном, осторожном, можно вместо взрывоопасной бочки получить, пусть и не прочное, но достаточно устойчивое образование. Вот какая должна быть цель у сербов.

— Ладно, пусть так, — берёт слово Стефан Дороньский, — но дружить с болгарами? После того, как болгарская солдатня убивала женщин и детей в Пуста Реке и Бойнике[30]?

— Ты был бы прав, Стефан, если бы не одно но. НРБ отличается от Болгарского Царства точно также как Королевство Карагеоргиевичей от СФРЮ. Как могут нынешние коммунистические власти отвечать за преступления, которые они не совершали. Живков лично участвовал, как и т, как и я, в партизанской войне. Лично воевал с солдатнёй царя Бориса. А хорватские усташи мало истребили сербов? Думаю, раз в десять больше чем болгары, а мы с ними спокойно живём, жмём руки, ракию пьём, песни поём, и ничего.

— И ещё один сюрприз, товарищи, — Тито с трудом растянул губы в улыбке. — Я договорился с Живковым, чтобы их Державна Сигурност умыкнула из Америки мерзавца Васила Бойдева, чтобы он предстал перед судом как нацистский преступник.

Последняя новость прозвучала очень ободряюще для собравшихся, но убеждение и разговоры продолжались до тех пор, пока врачи не прекратили безобразие, напугав собравшихся ухудшением состояния главы государства.

После телеграммы из Любляны с приглашением на срочное совещание четырёх заинтересованных сторон, настроение болгарского диктатора было до неприличия прекрасным. Он, конечно, понимал, что не хорошо радоваться болезни союзника, и на людях сохранял подобающее ситуации лицо. Но душа его просто пела. «Сбылось предсказание «Пророка»! Значит, шансы получить общий балканский рынок растут.

Для того чтобы не смущать Титго большим количеством болгар, Живков решил взять с собой только молодого и энергичного министра иностранных дел Петра Младенова. Перед этим прямо на именинах Джурова они вдвоём долго приобщали «неофита» таинствам воспоминаний о будущем.

Сейчас оба уютно устроились в кожаных креслах личного самолёта главы НРБ, и проговаривали свои партии в предстоящих переговорах ещё раз. Им важно было заручиться не только принципиальным согласием Тито, но и подтолкнуть его к конкретным решениям и постановлениям на уровне Скупщины.

— Вот так вот, друже, не пройдёт и десяти лет, и ты обвинишь меня в чудовищных преступлениях, — старик хитро по-крестьянски улыбается в усы, но глаза его совершенно серьёзны. — Как говорится, ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным.

— Я пока ничего не могу сказать, — в голосе министра слышится оскорблённое достоинство. — Как я сегодня могу отвечать, за то, что может быть, и не сделаю через десять лет? Да и вы товарищ Живков, сейчас уже не можете с уверенностью сказать, как будут развиваться события в мире, после всего, что случилось в последний год.

— Не сердись! — Живков ласково треплет Петра по плечу. — Я старше тебя на 20 лет и могу себе позволить чуть-чуть пошутить, разве нет?

— Товарищ Живков, а мы точно сможем достать этого нацистского прихвостня?

— Там вопрос был в том, что наше партийное руководство возражало против выдачи его сербам. Хотели судить его сами у себя. Вот он и живёт спокойно в Вайоминге. Большого интереса для американцев он не представляет, поэтому тут проблем быть не может. А мы с Джуровым после неудавшегося путча, хорошо всех прошерстили. Сейчас и в ЦК, и в Совмине у нас просто удивительное единодушие. Беспокоят, правда, меня наши генералы и адмиралы. Придумали мы с товарищем Джуровым один ход, но я пока лучше промолчу.

В роскошном трёхэтажном особняке под черепичной крышей, в зале у камина сидел в любимом кресле несменяемый лидер Страны Орлов Энвер Халиль Ходжа. Он в который раз перечитывал короткое письмо, доставленное егерской депешей прямо из клинического центра Любляны.

— Мне кажется очень опасной эта поездка, дорогой. — Неджмие разливает крепки турецкий кофе по чашкам, одновременно пытаясь достучаться до разума влиятельного супруга. Как ей кажется, он в полушаге от гибели. — Если тебе надоело жить, то это одно, но ведь может погибнуть дело всей нашей жизни. Неужели ты не понимаешь? На тебе же лежит ответственность перед всем прогрессивным человечеством. На всё планете только ты один остался верным последователем настоящего коммунистического учения.

— Я не могу терять лицо! Это не только моё лицо! Это лицо албанского народа… Сейчас меня приглашает на беседу не просто мой политический противник, с которым я веду многолетнюю борьбу. Нет! — Энвер порывается ткнуть в лицо жене письмо Тито. — Тито мой старый боевой товарищ! С ним мы когда-то воевали с итальянцами, с немцами. Да, мы смертельно ссорились, но сейчас… ты только посмотри на эти дрожащие буквы. Это писал явно человек на пороге смерти. У Тито нет ни одного повода, чтобы что-то сделать со мной. У него головная боль с косоварами, с хорватами, с сербскими антикоммунистами. Русских там не будет. Чаушеску, Живков и я, тесная балканская компания. Будет очень хороший повод, для того чтобы забыть обиды и наконец стать добрыми соседями.

— Я конечно не вправе тебе препятствовать, дорогой мой, но мне очень не нравится твой энтузиазм. В лучшем случае вы все четверо пожмёте руки, чтобы скрасить последние минуты югославского ревизиониста, а после его смерти будете точно также заниматься каждый своим делом, без оглядки на соседа.

— С тобой можно было бы согласиться, но сейчас происходят довольно интересные события. Полгода назад болгары и румыны вдруг вышли из Варшавского договора, и не устрашились красных дивизий. Я, ты должна помнить, ждал объявления о вторжении со дня на день, но ничего не случилось. Русский медведь не шелохнулся! Разве такое могло случиться ещё десять лет назад? Нет, нет и нет!

Поэтому дорогая, что бы ни случилось, а я завтра утром вылетаю в Любляну, на 12 число Тито нас приглашает, а 13 ему назначена операция, которую он может и не пережить… — Албанский диктатор в предвкушении свёл руки в замок. — Вот так!

— Тогда ты должен потребовать решить проблему албанцев-косоваров! — напомнила ему жена. — Лучше всего забрав Косово под наш протекторат.

— Ты меня за дурака-то не держи! Я прекрасно понимаю, что Косово надо брать. Хоть там и сербов ещё многовато, но матка албанской женщины решит эту проблему.

— Фи, как ты груб!

— Браче и сестре! Дорогие мои югославы и югославки. Наверное, я в последний раз обращаюсь к вам таким образом. Я перенёс тяжёлую операцию… Врачи говорят, что я проживу ещё много-много лет. Это они так шутят, я ценю добрый юмор. Слава богу! Рассудок я не потерял и понимаю, что конец близок, пусть даже удастся протянуть ещё год.

Поэтому я хочу попросить вас мои сограждане о милости. Простите, дорогие мои, мои заблуждения и ошибки вольные и невольные. Я клянусь, что всё, что я делал, я делал ради вас. Ради любимой Югославии. Чтобы счастливыми были все проживающие здесь народы.

Мне очень тяжело сейчас. Ошибки, мной допущенные, страшны, и многие исправить уже невозможно. И самая главная ошибка это милая моя Югославия. Все вы помните, что перед сновым годом произошли трагические события в Косово. Оказалось, что не могут серб и албанец, македонец и хорват, черногорец и бошняк жить в одном «доме». Моё сердце до сих пор сжимает боль за убитых и покалеченных в междоусобице. Это очень горько, но я понимаю, что лучше разойтись полюбовно, чем резать и жечь друг друга. У многих коммунистов есть сомнения, а не игра ли это стареющего мозга… Нет! Говорю я им, факты — упрямая вещь. Любой народ, как бы он не был мал, стремиться жить отдельно от другого народа. Право наций на самоопределение — не просто красивые слова. Это необходимость, единственный путь сохранить добрососедские отношения…

В эфире повисла долгая пауза. После короткого бульканья, Тито крякнул и продолжил.

— Накануне операции я собрал совещание совета министров. Мои старые боевые товарищи пытались вернуть меня путь пролетарского интернационализма, но мне удалось посеять сомнения в их умах. — Он усмехнулся иронично.

— Мы разработали план по выяснению настроений… ваших настроений, дорогие сограждане. После короткого подготовительного периода, по всей стране будет проведён референдум, где каждый из вас выскажется, хочет ли он жить в независимой республике, хочет ли союза каких-либо республик или предлагает что-то иное. Даю вам слово коммуниста, старого партизана, что, как бы ни сложился исход референдума, его результаты будут обязательно учтены при разработке новой Конституции. Я даже не готов сейчас сказать, как будет называться новое государство, но думаю, что для большей части территории возвратится историческое название Сербия. Думаю, что отдельными государствами станут Словения и Хорватия. Как не звучало бы печально для меня, ведь мой тато — хорват, а мамо — словенка.

Опять в эфире повисла долгая пауза, снова бульканье воды…

— Это ещё не всё! У меня состоялась встреча с нашими соседями по Балканам. Переговоры прошли, как писали газеты, в тёплой и дружественной обстановке. Было решено теснее сотрудничать с Болгарией, Румынией и Албанией. Мы договорились с соседями, что для облегчения обмена товарами, информацией и культурными достижениями мы будем строить общее культурно-экономическое пространство. Как говорит наш знаменитый поэт:

Завтра мои любимые браче и сестре, мне будут делать операцию, я обещаю вам, что сделаю всё, чтобы в уме и при памяти. Вас же хочу попросить о неделе спокойствия и тишины. Пусть подготовка к референдуму не омрачит ни одна капля крови.

Благодаря тому, что Майк Дебейки провёл операцию по установке шунта с баллонным катетером, удалось прочистить хирургическим путём крупные кровеносные сосуды от атеросклеротических изменений. Операция прошла успешно. Когда пациент пришёл в сознание, его палата была завалена письмами с пожеланиями скорейшего выздоровления. Его речь так глубоко воздействовала на народ, что тех диссидентов, что пытались смеяться над «очередной затеей старого тирана» просто били. Народ любил своего маршала.

В середине февраля были разработаны опросные листы референдума. За неделю их распространили по стране и 17 февраля на избирательных участках заработали пункты проведения референдума.

К марту комиссия, в которую входили представители всех республик и автономных краёв Югославии закончили обработку результатов и в субботу 1 марта центральная газета «Борба» опубликовала результаты.

Как и предсказал мудрый Тито, за независимые государства высказались сербы, хорваты, словенцы и македонцы. Только черногорцы посчитали возможным остаться в союзе стран. Неудивительно, считая, что черногорцев всего около двухсот тысяч.

За присоединение к Сербии высказались «граничары» сербских анклавов в Хорватии и Боснии. Получилось, что за сохранение Боснии и Герцоговины высказалось только мусульманское население, не набравшее и трети голосов. За присоединение к другому государству проголосовали большинство жителей Косово и Метохии, понятно, что этим государством оказалась Албания.

Здоровье Тито шло на поправку. Он читал газеты, не только Югославские, но и иностранные. Особенно внимательно просматривал советскую «Правду». Советские политические комментаторы не скупились на гневные отповеди по поводу его нового курса, называя его авантюрным и ревизионистским.

«Журналисты не меняются. Лаять готовы по любому поводу, лишь бы хозяин дал команду. А ведь и русским придётся рано или поздно идти по такому же пути» — подумал вдруг Тито.

Он ежедневно принимал министров, соратников по партии, иностранных послов. Он вёл утомительные беседы, после которых долго приходил в себя. Часто ему приходилось прилагать колоссальные усилия, чтобы сдерживать чиновничий энтузиазм товарищей, готовых наломать дров.

— Вы что же, хотите всех этих любителей независимости отпустить просто так? — Гневно вопрошал маршал. — Взять и всё подарить? Всё, что строили совместными усилиями, вы хотите раздать просто так?

— Но товарищ председатель! Ты же сам… — на правах старого соратника пытался оправдаться Драгослав Маркович.

— Что сам? — рычал Тито. — Всё нужно считать, до последнего динара… Груз обслуживания кредитов делить со всеми новыми государствами. Вы хотите на Сербию повесить долги всей Югославии?

— Нет, но… эта бухгалтерия может занять несколько лет, — пытался оправдаться Маркович.

— Ты, Драгослав, куда-то торопишься? — Хмыкнул Тито. — Время работает на нас. Нам считать выгодно. Долю в федеральных предприятиях тоже надо как-то учитывать. Тут… — внезапно голос председателя прервался на полуслове, лицо побледнело, а на лбу выступили капельки пота.

Все присутствующие замерли в беспокойном ожидании, но, к счастью, это оказалось лишь временное помутнение ещё не совсем окрепшего организма.

… меня беспокоит положение в сербских анклавах Хорватии. — Тито, как ни в чём не бывало, продолжил беседу. — Как бы не начали эти недобитые усташи резню в отместку за «неправильное» голосование. Там у нас такая чересполосица, ужас! Что хотите делайте, но вся Босния, кроме Посушья и Рашья,[32] должна войти в состав Сербии. И никак иначе!

— Так точно товарищ маршал, я понял вашу мысль, как говорил когда-то Сталин, «неважно как голосуют, важно как считают голоса», — бодро воскликнул Никола Любичич[33]. — Мы с Ранковичем предусмотрели такую реакцию хорватских националистов и передислоцировали спецбатальоны Народной полиции и силы госбезопасности в Славонию и Сербску Краину. Пока никаких тревожных сообщений из этих районов не поступало.

К сожалению, не все в стране с пониманием отнеслись к таким изменениям во внутренней политике. В Белграде студенты Университета провели демонстрацию против передачи «священного Косова поля» албанцам. Лозунги «Косово — Сербия!», «Албанцы убирайтесь в Албанию!»

Международный женский день Тито встречал в семье в резиденции на Бриуни.

— Как говорили наши деды: — Данас јесмо, а сутра нисмо![34]