Самое далекое плавание. Посвящается Хьюго Гернсбеку

Джон Краули. Пропали

Снова элмеры. Изводит само их ожидание: думаешь, если тебя пропустили в прошлый раз, то уж на этот выберут обязательно, хоть и никто не знает, на каких основаниях ведется отбор. Известно лишь, что в атмосфере снова была обнаружена капсула (одним из тысяч спутников-шпионов и следящих устройств, с прошлого года не сводящих свои объективы с корабля-матки на орбите Луны). Хоть капсула и сгорела в атмосфере, все произошло как и в прошлый раз: вскоре повсюду появились элмеры. Можно было надеяться, что лично вас это не затронет - ведь кое-кого они пропустили тогда, несмотря на то, что никого из близких и соседей нашествие не обошло, и тема элмеров время от времени вновь всплывала в новостях, хотя, по сути, сказать о них было нечего - оставалось лишь по-прежнему строить догадки. Но все равно ловишь себя на том, что то и дело выглядываешь в окно и прислушиваешься, не позвонят ли в дверь посреди дня.

Когда этот звонок все же раздался, Пэт Пойнтон, которая меняла белье в спальне детей, не понадобилось выглядывать в единственное окно, из которого была видна входная дверь. Подсознательно она тут же услышала, как заливаются и тотчас затихают звонки в каждом втором доме на Понадер Драйв и в Саут Бенд. “А вот и ко мне”, - подумала она.

Их стали называть элмерами (или Элмерами) по всей стране после того, как Дэвид Бринкли рассказал на ток-шоу примечательную историю. Сразу после открытия знаменитой Всемирной выставки в Нью-Йорке в 1939 году ее организаторы поняли: люди из такой глубинки, как Дюбук или Рэпид Сити, или там Саут Бенд ни за что не поедут на восточное побережье и не станут выкладывать пять долларов, чтобы поглазеть на заморские чудеса (мол, не про нашу это честь). И потому устроители выставки наняли множество неприметных людей, напялили на них очёчки и приличные галстучки, после чего разослали повсюду просто поболтать о выставке. Те притворялись обычными людьми, повидавшими всю экспозицию, - нет, сэр, никого там не облапошили, мы отлично повеселились, и жена тоже, и, черт побери, узрели такое Будущее!.. Пять долларов, уверяем вас, не так много, тем более, что в цену входят билеты на все представления и обед. Всех этих людей организаторы выставки для простоты дела нарекли Элмерами.

Пэт стало интересно, что будет, если она просто возьмет и не откроет дверь. Уйдет он со временем? Разумеется, он не попытается войти силой. Такой пухленький и с виду кроткий (в окошко над лестницей она уже увидела, что он не отличается от остальных), - как же это они, в конце концов, проникали в дома? Насколько она знала, лишь очень немногие сумели устоять. Быть может, они усыпляли бдительность людей, даже гипнотизировали их с помощью какой-нибудь химии? Кнопку дверного звонка нажали вновь (робко, едва-едва, с надеждой), Пэт прислушалась с некоторым раздражением и все-таки с интересом: кто откажется, в конце концов, от предложения обзавестись собственным газонокосильщиком, уборщиком снега, пильщиком дров, хотя бы до тех пор, пока эта история будет продолжаться?

- Постричь газоны? - спросил он, когда Пэт открыла дверь. - Вывезти мусор? А, миссис Пойнтон?

И тут, глядя на него через наружную сетку двери, Пэт неожиданно поняла причину своей неприязни к элмеру. Он слишком отличался от человека. Его, казалось, сконструировали похожим на человека из частей других существ, но те, кто это сделал, так толком и не разобрались, что же считают человеческим сами люди. Когда элмер говорил, его губы шевелились (ротовое отверстие должно двигаться, когда производится речь), но звуки, кажется, исходили не изо рта - вообще неизвестно, откуда.

- Вымыть посуду? Миссис Пойнтон?

- Нет, - ответила она, как проинструктировали всех граждан. - Уходите, пожалуйста. Большое спасибо.

Конечно, элмер не ушел, он стоял на ступеньке, переминаясь, как непонятливый ребенок, как девочка-скаут, у которой не купили бальзам “Белая Роза” или печенье.

- Большое спасибо, - сказал он тем же тоном. - Нарубить дров? Принести воды?

- Ну, хорошо, - Пэт беспомощно улыбнулась.

Кроме правильного ответа элмеру, на котором, впрочем, почти никто не мог настаивать, всем было известно, что элмеры не были настоящими обитателями Материнского Корабля (невооруженным глазом различимого на фоне Луны), но были ими созданы и посланы на разведку. Ученые и чиновники именовали их артефактами; предположительно, их организмы имели белковую основу; голова ли, сердце ли функционировали благодаря каким-то химическим процессам; быть может, ими управляли компьютеры на основе ДНК или нечто еще более инопланетное. Однако никто не знал, почему элмеры первой волны - вероятно, с дефектом конструкции - разрушились так быстро, оседая и тая, как снеговики, всего через неделю или две стрижки газонов, мытья посуды и надоедания людям своим Билетом Лучших Пожеланий, разрушились, иссохнув и превратившись в ничто, как сахарная вата во рту.

- Билет Лучших Пожеланий? - спросил элмер у двери Пэт Пойнтон, протягивая ей кусочек чего-то, что не было бумагой, кусочек материала, на котором был написан, или напечатан, или каким-то другим неизвестным образом запечатлен короткий текст. Пэт не стала читать его, в этом не было необходимости, - к появлению элмеров второй волны эту записку все давно уже знали наизусть. Иногда, лежа в кровати по утрам, в самый неприятный час, перед тем как встать, разбудить детей и отправить их в школу, Пэт повторяла этот текст как молитву, - текст, который, похоже, рано ли, поздно ли, вручат всем в мире.

НАИЛУЧШИЕ ПОЖЕЛАНИЯ

ВАМ ОТМЕТИТЬ НИЖЕ

ВСЕ СОВСЕМ ХОРОШО И БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ

ПОТОМ

ПОЧЕМУ НЕ СКАЗАТЬ “ДА”

ДА

Для ответа “нет” места не было, что означало (при условии, конечно, что это действительно было голосование, хотя Пэт и не представляла себе, как можно утверждать это с уверенностью, но эксперты и официальные лица считали это именно голосованием - за то, разрешить ли спуск Материнского Корабля и прибытие его невообразимых обитателей или пассажиров) - вы можете только отказаться взять Билет у элмера, решительно покачав головой и сказав “нет” - твердо, но вежливо, - потому что даже просто взятие Билета Лучших Пожеланий могло быть приравнено к ответу “да”. И хотя что именно произойдет после, никто себе не представлял, авторитеты все больше склонялись к мнению, что “да” означает согласие на Завоевание Мира или, по крайней мере, отказ от сопротивления.

Впрочем, стрелять в элмера тоже не стоило. В Айдахо и Сибири, по слухам, такое случалось, но выстрел-два, как оказалось, не оказывали на них ни малейшего воздействия, элмеры ходили, пробитые пулями насквозь, как герои комиксов про Сыщика-Следопыта, и застенчиво улыбались возле окон: сгрести опавшие листья? Поработать во дворе? Пэт Пойнтон была уверена, что Ллойд стрелял бы не колеблясь и был бы просто счастлив, что кто-кто живой или, во всяком случае, что-то движущееся и явно угрожающее свободе наконец появилось перед ним, чтобы быть убитым. В холле в ящике столика Пэт все еще хранила револьвер “Глок” тридцать пятого калибра, принадлежавший Ллойду. Тот дал ей понять, что хотел бы вернуть свою вещь, но она не позволит ему зайти в дом, скорее сама направит пистолет на него, окажись он поблизости. Хотя вряд ли она осмелится. Пока еще нет.

- Помыть окна? - сказал элмер.

- Окна, - повторила Пэт, чувствуя себя неловко, как человек, которого комедианты незаметно вовлекли в разговор с куклами; и теперь зрители потешаются уже над ней. - Вы умеете мыть окна?

Он только покачивался перед ней, как большая надувная игрушка.

- Хорошо, - согласилась она, и как-то сразу успокоилась, - Хорошо, входите.

Удивительно, как ловок он оказался: он легко перемещался среди нагромождений мебели, будто обладал отрицательным зарядом по отношению к ней - казалось, он вот-вот натолкнется на плиту или холодильник, но в последний момент его словно что-то мягко отталкивало и столкновения не происходило. К тому же он сжимался или становился тоньше там, где было узко, а там, где было посвободнее, вновь обретал прежний размер.

Пэт села на кушетку в общей комнате и занялась наблюдением. Было просто невозможно заниматься другими делами. Не смотреть, как он берется за дужку ведра, как открывает крышку бутылочки с моющими средствами, и, кажется, по запаху определяет нужное; как берет щетку для мытья окон с резиновой пластинкой и вставляет губку. “До чего же огромен этот мир, эта вселенная, - думала Пэт (такая мысль приходила почти к каждому, кто, сидя ли на тахте в гостиной, находясь в огороде ли, во дворе ли, или где-нибудь ещё, наблюдал, как элмер второй волны, сориентировавшись, берется за работу), - как многого мы не знаем; как повезло, что я вижу всё это”.

И так повсюду: все дела по хозяйству выполнялись, а люди, обычно сами ими занимавшиеся, сидели сложа руки и смотрели, испытывая чувства благодарности и радости, и не только оттого, что всё по дому переделано. Какое-то благоговение, прилив чувства общности, ничего похожего на которое никогда раньше не было - ведь лишь в самые древние времена на всех была одна шутка, один рассвет, одно развлечение, - это было такое чудо! Но, засмотревшись, Пэт Пойнтон не услышала сигнал школьного автобуса.

Обычно она, ожидая детей, начинала поглядывать то на стенные, то на наручные часы еще за полчаса, как, бывает, то и дело просыпаешься, чтобы посмотреть, скоро ли зазвонит будильник. Она договорилась с водителем, что он будет выпускать ее детей, лишь посигналив перед этим. Тот обещал. Она не объясняла, почему так надо.

Но сегодня звук сигнала погрузился в её подсознание, и прошло, может быть, минуты три, когда Пэт, наконец, восприняла его и с ужасом осознала. В мгновение ока она очутилась за дверью, сбежала по ступенькам крыльца и в этот момент увидела, как в конце квартала дети залезли в “Камаро”, машину Ллойда, и замок дверцы мягко щелкнул за ними (Пэт тотчас поняла, что настырное урчание этой машины доносилось уже несколько минут). Вишневая спортивная машина - вторая и более любимая жена Ллойда - хлопнула глушителем, отчего взлетели опавшие листья в придорожной канаве, и прыгнула вперед так резко, будто её пнули.

Пэт пронзительно вскрикнула и стала отчаянно озираться в поисках помощи, но вокруг не было ни души. Перескакивая через две ступеньки, совершенно обезумев и всё еще зовя на помощь, она взбежала по лестнице и влетела в дом, уронив симпатичный маленький телефонный столик; телефон разлетелся на части, столик перевернулся вверх ножками, выдвинув, как челюсть, ящик, откуда вывалился револьвер. Пэт схватила пистолет и, потрясая им, помчалась вниз по улице, во всеуслышание выкрикивая имя “Ллойд Пойнтон” вперемешку с проклятиями и непристойностями, неслыханными в её устах, но “Камаро” был, конечно, слишком далеко.

Пропали. Пропали пропали пропали. Мир потемнел, и тротуар ринулся ей в лицо. Она стояла на коленях, не понимая, мутило её или она теряла сознание.

Потом поднялась на ноги. Как это тяжелое, как молоток, оружие очутилось в её руке? Пэт направилась обратно к дому, положила револьвер в подвергшийся насилию столик, и наклонилась, чтобы собрать рассыпавшийся телефон, который жалобно, но упрямо хныкал.

Звонить в полицию нельзя; Ллойд предупреждал, тихо, едва слышно, пронзая её взглядом, - он всегда так говорил, желая, чтобы сказанное звучало неумолимой угрозой - что, если она посмеет впутать полицию в его семейные дела, он поубивает всех. Пэт до конца не верила этим словам, да и вообще ему не верила, но он так сказал. Она вообще не верила его увлечению христианским возвратом в лоно природы. Вряд ли он повезет детей в горы - жить в избушке охотой на лосей, как угрожал или обещал. Скорее всего, дальше дома свекрови они не уедут.

Пожалуйста, Господи, сделай так.

Улыбающийся элмер все время маячил поблизости - случайный гость, свидетель семейных сцен, ~ а она хлопала дверьми, бегая по комнатам, надевала и вновь снимала пальто, сидела в рыданиях у кухонного стола, не в силах разыскать радиотелефон. Наконец откопав его, она позвонила своей матери и, захлебываясь в слезах, обо всем ей рассказала. Потом - сердце тяжело бухало - она позвонила ему. А ведь с элмерами не знаешь (Пэт думала об этом, ожидая, когда же закончится длинная запись радостного голоса свекрови на автоответчике), как себя вести: или вам не пристало показывать перед ними свои чувства, как перед слугами; или же это не зазорно, как перед домашними животными. Вопрос праздный: ей больше нечего скрывать.

После сигнала автоответчик начал записывать ее молчание. Пэт дала отбой, так и не сказав ни слова.

Ближе к вечеру она, наконец, села в машину и проехала через город в район Мишивака. Окна в доме свекрови темные, машины в гараже нет. Пэт наблюдала долго, пока совсем не стемнело, потом вернулась домой. Повсюду, в каждом доме должны были работать элмеры, - стричь газоны, стучать молотками, толкать коляски с детьми. Но она не увидела ни одного.

Ее собственный был там, где она его оставила. Окна мерцали, будто покрытые серебряной пленкой.

- Что? - спросила она его. - Ты хочешь что-то сделать?

Элмер слегка качнулся в готовности и выпятил грудь, продолжая улыбаться.

- Верни моих детей, - сказала она. - Иди найди их и приведи обратно.

Он вроде бы заколебался - кидаться ли выполнять поручение сразу или остаться и подождать разъяснений - и развел в стороны свои трехпалые, смешные, как у героев мультфильмов, руки. Про элмеров было известно, что мстить за вас или восстанавливать справедливость они не станут. Люди-то просили, они ждали ангелов мести, не сомневаясь, что заслуживают их. И Пэт не была исключением. Ей требовался такой немедленно.

Какое-то время она негодующе смотрела на элмера; а потом попросила забыть просьбу и простить ее, - мол, просто неудачно пошутила; здесь и впрямь ничего не поделаешь, просто забудь это, для тебя работы больше нет. Пытаясь его обойти, она шагнула в сторону - элмер повторил её движение, тогда она метнулась обратно и, обогнув элмера, прошла в ванную, отвернула воду в раковине на полную мощность, и через секунду, наконец, пришла тошнота, выворачивающий спазм, но желудок был пуст и ничего, кроме бледной слюны, не изверглось наружу.

Ближе к полуночи она выпила пару таблеток и включила телевизор.

И первое, что увидела, были два кружащихся в небе парашютиста, их оранжевые костюмы струились от ветра. Парашютистов относило вместе, рука одного была на плече другого. Земля лежала так далеко внизу, что походила на карту. Диктор сказал - неизвестно, что у них случилось и в чем была проблема, - и в этот момент один ударил второго по лицу. Они вцепились друг в друга. И сразу закувыркались в воздухе, полуобнявшись одной рукой в страстном или яростном порыве за шею и сплетясь пальцами свободной руки, будто в армрестлинге или танце, чтобы помешать раскрыть парашют. Диктор сказал, что на это в ужасе смотрят тысячи людей внизу, на земле, и, действительно, Пэт услышала их, стон или крик тысяч людей, крик ужаса, смешанный с жадным любопытством, в то время как два парашютиста - в смер-р-р-р-тельной схватке, как сказал диктор, - падали на землю. Камера на вертолете потеряла их, но сразу нашла наземная, нашла единое существо, с четырьмя дергающимися ногами; камера следовала за ними почти до самой земли, когда люди внезапно выросли перед объективом и закрыли поле зрения, но толпа вскрикнула, и кто-то прямо рядом с камерой сказал “Сущий ад!”.

Пэт Пойнтон уже видела эти фрагменты. Для их показа пару раз прерывали сериалы. Нажала соседнюю кнопку на пульте. Дьявольского вида негры в мешковатой одежде и темных очках угрожающе наступали под ритм тяжелого рока и указывали на неё пальцами. Она снова переключила канал. Полицейский на городской улице - она узнала собственный город - накрывал простыней убитого. На грязной мостовой осталось темное пятно. Пэт вспомнила о Ллойде. Ей показалось, что в конце квартала за угол заворачивает элмер.

Еще переключение.

Это был мирный канал, по которому Пэт часто смотрела пресс-конференции или выступления политиков. Иногда пробуждаясь от полусна, она видела, что встреча окончилась или началась новая, что важные люди уехали или еще не прибыли. Спины вездесущих репортеров и чиновников, вполголоса обсуждавших текущие вопросы. Сейчас седовласый сенатор с выражением утонченной грусти на лице выступал в Сенате. “Приношу извинения данному джентльмену, - сказал он, - Я беру назад слово “сопляк”. Я не должен был так говорить. Употребляя это слово, я имел в виду: самонадеянный, бесчувственный, эгоистичный, высокомерный, подло наслаждающийся поражением ваших оппонентов и задетый вашими успехами. Но я не должен был говорить “сопляк”. Беру назад слово “сопляк””.

Другой канал. Два парашютиста снова падают на землю.

“Что же с нами происходит?” - думала Пэт Пойнтон.

Она стояла с черным пультом в руке, волна тошноты снова подступила к горлу. Что же с нами происходит? Ей показалось, что её засасывает холодная грязь; не хотелось быть здесь больше ни секунды, здесь, среди всего этого. Видать, она совсем не от мира сего. Её существование было какой-то ужасной, отвратительной ошибкой.

- Билет Лучших Пожеланий?

Она повернулась к элмеру, серому сейчас в свете телеэкрана. Он протягивал ей маленькую пластинку или табличку. Все совсем хорошо и большая любовь потом. И в мире не было причины для отказа.

- Хорошо, - сказала она. - Хорошо.

Он подошёл ближе. Табличка в полутьме сливалась с его ладонью. Пэт нажала большим пальцем против квадратика “ДА”. Маленькая табличка слегка подалась от ее нажатия, как одна из тех новомодных мягких кнопочек на приборах, на ощупь неотличимых от теплой кожи. Её голос, наверное, зарегистрировали.

Элмер не изменился, не изобразил ни удовлетворения, ни благодарности, не выразил вообще ничего, кроме бессмысленного, если так можно выразиться, восторга, излучаемого им с самого начала. Пэт снова села на кушетку и выключила телевизор. Достав шерстяной плед (его связала мать Ллойда) и закутавшись, она ощутила легкую эйфорию от свершенного, хотя, что именно сделала, она не представляла. И заснула (таблетки, наконец, подействовали) под неотступным наблюдением элмера, в свете уличных фонарей, полосовавших комнату тенями до тех пор, пока не настал серый рассвет.

Её внезапный выбор можно было бы назвать безответственным, если бы необходимость сделать его, как и у многих других, не ощущалась ею так остро; во всем мире, как показывали опросы, голосование шло резко против жизни на земле - такой, как мы ее понимаем, в пользу чего-то, что означало это “да”, по поводу которого мнения расходились. Телевизионные пройдохи и прочие репортеры отмечали все возрастающее число проголосовавших, и все - от правительственных инстанций до авторов газетных передовиц - сходились на том, что это трусливое нежелание сопротивляться есть признак упадка, социальной болезни, возмутительно нечеловеческого поведения: газеты говорили о тенденции к безмолвной капитуляции теми же выражениями, какими рассказывали истории о женщинах, бросивших своих детей или мужчинах, застреливших своих жен для удовольствия любовниц, или о снайперах в далеких глухих местах, которые подстреливают старушек, собирающих хворост. Но действительно смешно было видеть (смешно самой Пэт и всем вроде нее, кто сделал свой выбор, чувствуя веление души) на прежде спокойных, загорелых лицах экспертов и репортеров совершенно другой, новый взгляд, какой-то растерянный, прежде им вовсе не свойственный, встречавшийся только в жизни, не на телеэкране - точнее Пэт Пойнтон не могла его описать, но так смотрят пришедшие к вам за помощью дети.

В мире и на самом деле все разладилось, всё больше людей поддавались искушению послать всех и всё к черту. Но, с другой стороны, столь же многие сейчас стремились встряхнуться и привести свою душу в порядок, по принципу, в соответствии с которым вы прибираетесь в доме перед приходом уборщицы. Появление элмеров заставило увидеть, что жить в мире и сотрудничестве гораздо лучше, чем драться, тянуть одеяло на себя и перекладывать рутину на других. Именно для этого они, может быть, и были посланы.

Вскоре они исчезли. Стоило Пэт Пойнтон подписать, или отметить, или принять Билет Лучших Пожеланий, как её элмер потерял бодрость, и к вечеру следующего дня, хотя и успев довести до конца почти бесконечный список дел, которые Пэт уже и не надеялась переделать, он стал заметно медлить. Он всё улыбался, кивал головой, как слабоумный старик, да к тому же начал ронять инструменты и наталкиваться на стены. Наконец Пэт, вовсе не желая видеть, как он растает у неё на глазах, считая, что она попросту не обязана за этим наблюдать, объяснила (понятными словами, как втолковывают подросткам, остающимся дома с малыми детьми, и недавно нанятой прислуге, приехавшей невесть откуда и неважно знающей английский), что ей нужно будет выйти ненадолго, но она скоро вернется. Выехав из города, она так и доехала не останавливаясь за пару часов до озера Мичиган.

Оглядывая озеро и гряды дюн, она поняла, что стоит именно там, где они раз были с Ллойдом, но он не первый обманщик в этом мире, а лишь последний в ряду, сколь длинном, столь и печальном. Болваны. Да и она сама тоже была невероятной дурой.

Вдали, на склоне горы, спускающейся к серебристой воде, она различила темные ели. Вот туда он собирался или грозил уйти. Ллойд был одним из истцов в успешной тяжбе против компании, каждый сотрудник которой рано или поздно зарабатывал профессиональное нервное расстройство. Его оно тоже задело (не слишком сильно, насколько могла судить Пэт, но достаточно, чтобы он оставался до конца процесса с группой, требовавшей повышения компенсации). И добился-таки: хоть его и уволили, но он стал владельцем классического “Камаро” и двадцати акров горного леса. И получил массу времени на раздумья.

“Верни их, ублюдок”, - подумала Пэт, в то же время обвиняя во всем себя: так поступать она не должна была ни в коем случае, следовало предпринять что-то другое, она слишком сильно любила своих детей, а может быть, недостаточно сильно.

Они вернут её детей; она почувствовала неодолимую уверенность, подавляя в себе проблески здравого смысла. Она отдала голос за невообразимое будущее, но она проголосовала за него только по одной причине: там будет - должно быть - всё, что она потеряла. Всё, чего она хотела. Вот зачем были посланы элмеры.

Она вернулась в сумерках и обнаружила спавшуюся оболочку элмера, странно вытянувшуюся вдоль коридора и даже вниз по лестнице в гостиную, словно кто-то случайно выпустил пену из огнетушителя, и пена эта пахла как свежий, намазанный маслом тост (Пэт подумала, что другим показалось бы иначе). Тогда она позвонила по неоднократно сообщавшемуся населению бесплатному номеру.

И больше ничего. Других элмеров не появлялось. Если уж к вам не пришли, визита ждать напрасно, хотя и непонятно, почему обошли именно вас, при этом постучав почти в каждую дверь. Впрочем, уж вы-то не поддались бы на их уговоры. И вскоре стало ясно, что их больше не будет - неважно, как именно их встретили бы - потому что Материнский Корабль, или, как там они его называли, тоже пропал: не улетел в том или ином направлении, оставляя след, но постепенно исчез, становясь все менее отчетливым в объективах разных следящих устройств. Он давал всё более слабый сигнал, мерцал, терял плотность; сквозь него проступили звезды, а потом остались только они. Пропал. Пропал пропал пропал.

И ради чего мы должны были согласиться, ради чего мы отказывались от самих себя, от чувства хозяев собственной судьбы, пренебрегали обязанностями по дому и долгом перед другими людьми? Повсюду люди задавались вопросом, в поисках ответа на который появилась вера брошенных и покинутых, ожидавших, что вот-вот на них снизойдет чудо, но вдруг осознавших, что впереди нет ничего, кроме долгого, может быть, более долгого, чем жизнь, ожидания, и что небеса опустели. Если целью было просто лишить нас покоя, сделать неспособными ни на что, кроме ожидания, кроме надежды, что все разрешится само собой, то, возможно, они достигли цели; но Пэт Пойнтон была уверена, что они дали обещание, и сдержат его: вселенная была не настолько чуждой и непредсказуемой, чтобы такой визит произошел и ни к чему не привел. Как и тысячи других людей, она лежала без сна в эту ночь, глядя в ночное небо (собственно, она глядела в потолок спальни в своем доме на Понадер Драйв, выше или за которым было ночное небо) и повторяя про себя короткий текст, с которым согласилась, который приняла: “Наилучшие пожелания. Вам отметить ниже. Всё совсем хорошо и большая любовь потом. Почему не сказать да?”

Наконец она встала, затянула пояс халата, спустилась по лестнице (в доме совсем тихо, тише, чем раньше, когда она вставала в пять часов, готовила кофе, принимала душ, одевалась, бралась за работу, а дети и Ллойд еще спали), накинула поверх халата куртку и босиком вышла во двор.

Была уже не ночь, но светлый октябрьский рассвет, ясное небо казалось светло-зеленым, воздух был совершенно неподвижен; а листья почему-то опускались вокруг Пэт, по одному, по два опадая с ветвей, за которые держались так долго.

Боже, до чего же прекрасно вокруг, прекрасно как никогда; да она не была здесь раньше, решила Пэт, а может слишком старалась здесь закрепиться, чтобы заметить эту красоту.

Всё совсем хорошо и большая любовь потом. Когда же начнется это “потом”? Когда?

И тут она услышала странный шум далеко в вышине, шум, который, напоминал заливистый лай собак, или крики детей, вырвавшихся из школы, - но нет, не похоже. На какое-то мгновение она позволила себе поверить (все готовы были верить), что началось вторжение, что приближается обещанное. Потом на небе с севера появилось какое-то тёмное пятно, и Пэт увидела, что вверху, над головой пролетает большая стая гусей, и это они перекликались в вышине, хотя, казалось, их громкие клики доносились отовсюду.

Летят на юг. Большой неровный клин развернулся на полнеба.

- Далеко ж вам лететь! - сказала она вслух, завидуя их полету, их бегству; и думая - нет, они не бегут, по крайней мере, не с Земли, они сами земные, здесь родились и поднялись в воздух, и умрут здесь же, они просто выполняют свой долг, крича, быть может, чтобы подбодрить друг друга. Земные, как и она.

И тут, когда они пролетали над ее головой, она поняла; как - никогда не могла объяснить, потом она только вспоминала этих гусей, их клики, которыми они подбадривали друг друга в полете. Она поняла: коснувшись своего Билета Лучших Пожеланий (она как будто видела его наяву, в руке бедного умершего элмера) она вовсе не покорилась, не сдалась и не подчинилась, никто из нас этого не сделал, хотя мы так думали и даже надеялись на это. Нет, она дала обет.

“Ну конечно же”, - будто озарило её, и не её одну. Если бы это можно было видеть, то с орбиты могло показаться, что повсюду зажигаются огни навстречу рассвету.

Никто не давал ей обещаний - это она подтвердила свои наилучшие пожелания. Она сказала “да”. И если она сдержит обет, то всё будет хорошо, и следом придёт любовь: так хорошо, как можно только мечтать.

- Ну конечно, - сказала она снова, и подняла глаза к небу, еще более опустевшему теперь. Не предательство, а обет; взять себя в руки, а не опустить их. Хорошо будет ровно до тех пор, пока мы без посторонней помощи будем его выполнять. Всё совсем хорошо и большая любовь потом.

Почему они пришли, почему они так стремились объяснить нам то, что мы знали всегда? Кем мы были для них, чтобы так печься о нас? Вернутся ли они еще, чтобы проверить, как мы выполнили обет?

Она вошла в дом, на босых ногах поблескивали капли ледяной росы. Долго стояла на кухне, позабыв закрыть дверь, и потом подошла к телефону.

Трубку сняли, не дождавшись второго звонка. Голос мужа: “Алло…” Все непролитые слезы последних недель, а, может быть, всей её жизни, собрались в один ужасный ком в её горле; но она все-таки не будет плакать, нет, не сейчас.

- Ллойд, - сказала она. - Ллойд, послушай. Давай поговорим.