Самый яркий свет

Глава 20

Меж тем на том берегу продолжалась суета. Бунтовщики столпились возле грязно-желтого дома княгини Белосельской-Белозерской[106] и о чем-то яростно ругались. На нашей же стороне войска продолжали стоять ровными рядами с настороженными ружьями.

— Корнета я Вам не обещаю, а вина попробуем найти, — сказал услышавший мой возглас Аракчеев. — Александра Платоновна, иногда мне очень хочется Вас убить, вот ей-Богу! Это что Вы такое вытворяете? Устроили тут… даже не знаю, как это обозвать.

— Но красиво вышло, — улыбнулся Ростопчин.

Макаров же промолчал, не стал высказывать свои замечания в присутствии большого начальства.

Я же была настолько опустошена, что даже не стала возмущаться, ведь сами отправили меня на «переговоры», закончившиеся стрельбой и дракой.

Очевидно, семеновцы к чему-то все же пришли, потому как принялись споро выстраиваться. Один из преображенских майоров нервно оглянулся, проверяя готовность своих солдат открыть огонь, но на мосту появился одинокий унтер-офицер, перешедший на уставной шаг на его середине. Аракчеев достал из-под полы епанчи пистолет и взвел курок. Федор Васильевич положил свою руку поверх длани графа, удерживая того от поспешных действий.

— Ваши Сиятельства! Разрешите обратиться! Фельдфебель лейб-гвардии Семеновского полка Арсений Федоров!

— Ну, обращайся, фельдфебель, — мрачно разрешил Алексей Андреевич.

— Бунт полка подавлен собственными силами-с! Зачинщики убиты при оказании сопротивления!

Солдат вытянулся во фрунт так, что чуть ли не подбородком смотрел в ночное небо. Ростопчин ухмыльнулся:

— Представьте себе, какая оказия: сами взбунтовались, сами бунт подавили, так еще и офицеров постреляли. И что теперь с ними делать-то будем?

— На каторгу, — прошипел Аракчеев.

Неожиданно влез Макаров:

— На каторгу успеется, Ваше Сиятельство. Но начни мы сейчас их разоружать, кто знает, сколько крови вдруг пролиться может. Да и солдат — он существо подневольное, ему обер-офицер приказал, так он и выполняет. Что ж за люди мы будем, если за чужие грехи карать станем.

На мой взгляд, ведомства присутствующих высокопоставленных персон как раз и занимались именно этим помимо всего прочего, но я благоразумно промолчала. Аракчеев подумал, но все же кивнул, решив проявить свою милость. Во всяком случае сейчас, а зная про злопамятность графа, никто не смог бы сказать, что будет с солдатами уже завтра. Тем более что их смиренность сейчас застыла на тонкой грани, в злой, неуверенной неустойчивости. До кровопролития и в самом деле достаточно одного неосторожного шепота.

— Кто твой офицер, фельдфебель? — спросил Алексей Андреевич.

— Капитан Иван Дмитриевич Щербатов[107]… был, — ответил солдат. — Застрелил я его, Ваше Сиятельство. Готов о том понести любую кару, только не наказывайте строго солдат моих. Нам приказали — мы пошли-с. И ведь на грех какой великий вели!

Фельдфебель с этими словами трижды перекрестился и, получив молчаливое согласие на то, продолжил:

— Как барышня к нам вышла, с нас как наваждение сняло. Готовы принять заслуженную кару!

— Почему не весь полк здесь?

— Не могу знать-с, Ваше Сиятельство! Суматоха была, стрельба, а потом приказано было выступать-с. Все, кто здесь, построены для получения дальнейших указаний!

— Пойдем, дадим указания, — хмыкнул граф. — Александра Платоновна, прогуляйтесь-ка с нами. Вам сей путь уже знаком.

Да уж, сто лет бы его не повторять.

Красно-синяя стена мундиров растянулась по всей ширине Невского проспекта. Сначала монолитная, с каждым шагом она распадалась на отдельные фигуры, мрачные лица и тяжелые взгляды. Солдаты стояли в ожидании своей судьбы, молча следили за нами. Со стороны Невы по Фонтанке, как по трубе, задул холодный ветер, окончательно унося с собой пороховую дымку.

Слева мертвыми глазами в небо смотрел Сергей Муравьев-Апостол. Я в который раз за последние дни отметила, что не испытываю ни малейших переживаний по поводу убитых мной негодяев, словно зачерствела душа. Это был враг, и я прервала его земное существование.

Пестель был жив. Он лежал на мосту, зажимая рану на ноге, куда я и метила своим выстрелом. Признаться, очень мне не хотелось, чтобы этот мерзавец так просто закончил свою жизнь, не ответив за свои злодеяния, да и тому же Ростопчину было о чем поговорить с Павлом. Аслан кинулся вперед, но тот час же успокоительно махнул рукой, подтверждая, что преступник не вооружен. Тимофей дал своему коллеге знак остаться рядом, а то мало ли что.

Не доходя до строя солдат десятка шагов, мы остановились, я пристроилась за спиной Аракчеева, который тяжелым взглядом обвел строй и гаркнул:

— Орлы! Бунтовщики! Так еще и офицеров порубили!

Несколько тел и впрямь было сложено в стороне, я пригляделась, но никого из убитых не узнала. Но это и не удивительно, ведь в военной среде я почти не общалась ни с кем, только с недавних пор — с гусарами.

Да подайте же мне Сержа!

Постаралась взять себя в руки, но тело почему-то скрутило любовным голодом, между ног так и сжалось все от промелькнувшей мысли о корнете.

— Ваше Сиятельство, — вновь обратился к графу фельдфебель Федоров, — помилуйте неразумных. Офицеры наши требовали открыть огонь, проливать кровь за них, а капитан Щербатов саблей рядового ударил, чтобы нас на грех сподвигнуть-с. Тут и началось…

— Началось у них, — зло сказал Аракчеев. — Ну что ж. Полк! Слушай мою команду! Под началом фельдфебеля Федорова направляетесь в свои казармы! Парадным шагом, чтобы носок в небо тянулся! Проследит за вами майор от преображенцев, его слушать, как самого Государя! Все ясно?

— Так точно, Ваше Сиятельство! — мощным хором ответили графу.

Но с исполнением команды возникла заминка, началось какое-то шептание, и из глубины строя послышалось:

— Ваше Сиятельство, покажите матушку!

— Пусть матушка явится нам! — раздалось еще из глубины шеренг.

— Матушку позвольте увидеть, покаяться хотим!

Ростопчин тихонько рассмеялся, а Алексей Андреевич нервно оглянулся и просто вытащил меня вперед.

Сначала один, потом второй, затем сразу десяток, и вот почти три сотни солдат вдруг рухнули передо мной на колени. Я замерла в потрясении, совершенно не представляя, что делать дальше. Суровые мужики, многие из которых прошли жестокие сражения, сейчас смотрели на меня с мольбой в глазах и каком-то восхищенном исступлении, словно видели перед собой святую. Аракчеев, когда я обернулась к нему, только пожал плечами.

— Прости нас, матушка!

— Смилуйся над нами, Плачущая Дева!

И еще множество мольб, просьб и покаяний. Так как никто из начальников не произнес ни слова, я решилась:

— Солдаты! Гвардейцы! Встать! Равняйсь! Смирно! Злое дело вы чуть было не совершили! Верю я, что запутали вас ваши командиры, ну так и свои головы на плечах вам даны, не только чтобы кашу в них пихать! То, что одумались — хвалю, пусть и крови это стоило! Я вас прощаю и обещаю, что паду в ноги Государю, буду и Его прощение для вас вымаливать! Но с сей поры вы должны стать его вернейшими слугами и своими жизнями доказать в будущих сражениях, что достойны его милости!

— Служим Императору Павлу Петровичу! — рявкнул строй.

А фельдфебель добавил:

— Ура Плачущей Деве!

— Ура! Ура! Ура!

— Строй! Нале-во! В казармы шагом м-арш!

И грохот солдатских башмаков по земле был мне салютом.

— Вот представь себе, Федор Васильевич, — задумчиво сказал Аракчеев. — Мы с тобой выслуживаемся, гребем против потока кляуз, ненависти, мерзких слухов. Нас с тобой боятся пуще диавола, а тут — пигалица, а перед ней сразу на колени!

— Плачущая Дева, — хмыкнул Ростопчин. — А ведь метко! Стареем, Алексей Андреевич, скоро вот такие молодые барышни нас задвинут. А вообще, Александра Платоновна, умыться бы Вам. А то ей-Богу икону сейчас писать с Вас. Еще и щечку подпалили. Пойдем, Алеша, поговорим с Павлушей.

— Не-ет, не здесь. Давай его спеленаем и в крепость, потом я уже Павлу Петровичу доложусь.

Граф подошел к Пестелю. Под тем натекло порядочно крови, но Аслан уже перетянул и рану, и ногу чуть выше нее. Павел смотрел на нас всех отрешенным взглядом человека, сделавшего вернейшую ставку, но внезапно потерявший все. Даже на ненависть сил у него не осталось, а я испытывала к нему лишь отвращение. Мерзкое насекомое, причинившее столько бед своим никчемным существованием.

— Радуйтесь, сатрапы, — устало сказал Пестель.

— Порадуемся, Павлик, порадуемся, — вкрадчиво ответил Ростопчин. — Батюшка твой тоже счастлив будет, что не пристрелили тебя тут. Впрочем, надолго ли, а?

— А мне за Россию умереть не страшно! — Павел от разговора несколько пришел в себя, проснулась в нем злая решимость.

— Вот за нее и умрешь, за такую, какую сам себе представлял. Только добрая ли она была бы? Впрочем, не отвечай, береги силы. Разговаривать мы долго будем, поверь!

Федор Васильевич позвал какого-то офицера и приказал аккуратно принять пленного с последующей доставкой того в Петропавловскую крепость. Аракчееву он пообещал не начинать допрос без него, тем более что Пестеля следовало бы сначала подлечить, потому как юшки из того вытекло предостаточно, да и рана могла начать кровить снова. Пока же Алексей Андреевич вызвался доставить меня до дома, хотя идти тут было бы всего ничего, но не в потемках и сразу после бунта. Самое время для лихих людей, у которых от таких событий чувство дозволенного может и отказать.

Возле кареты нашелся еще один мертвец — Агафон. В боку его зияла дыра от штыка, сам он валялся возле колеса.

— Это как понимать?! — взревел Аракчеев.

— Ваше Сиятельство, приказ был! — испуганно ответил рядовой, один из тех, что были приставлены охранять бывшего помощника пристава Спиридонова.

И выяснилось, что не все нам было известно о талантах безродного освещенного. Как рассказал солдатик, Агафон сначала вел себя смирно, а затем начал нашептывать своим стражам, дескать, освободить его надо бы немедля, потому как дело у него государственной важности. И солдаты, сами не понимая того, что делают, принялись арестованного развязывать. Но только как раз у докладывающего разум на мгновение прояснился, и он принял решение задержанного ударить изо всех сил. Только после этого наваждение спало.

— Что ж ты его прикладом не приложил, олух!

— Растерялся, Ваше Сиятельств, виноват! Уж больно испугался-с, что сбежит, паскуда!

— Растерялся он… Ладно, сделанного не воротишь. Такую ниточку упустили. Где теперь этих злодеев искать? — повернулся ко мне Аракчеев. — Я уж как рассчитывал этого Агафона наизнанку вывернуть!

Конечно, теперь все усложнялось. Из тех, кто видел неизвестную нам парочку из освещенного и отступника оставались оба Пестеля и Дюпре. Последнего прижать нечем, он с возмущением отвергнет все подозрения, а арестовать представителя Компании никак нельзя. Из моих соседей выбить сведения можно, но это займет время. Агафон в своем стремлении выжить и избежать суровой кары мог бы рассказать очень многое, но что ж теперь.

— Рига, — вспомнила я. — Напавший на меня сказал…

— «Хохунг», — напомнил Макаров. — Трактирщик Добрей с Сенной показал, что это говор лифляндских лихих людей.

— Что за Добрей? Какой трактирщик, — не понял граф.

— Держатель «Малинника».

— Какой малинник? Объясните же толком!

— Дурное место, Лешенька, — взял на себя эту роль Ростопчин. — На Сенной, в начале Обуховского много мест темных, где разный люд отдыхает от дел неправедных.

— Бар-дак! — в сердцах кинул граф.

Он еще раз окинул смурным взглядом тело Агафона и вдруг усмехнулся:

— А ведь этот подлец с Константином выход подсказал. Предложил оженить его.

— Оженить? Не понимаю. А! Груздинская! А что, комбинация может выйти интересная. Смотри-ка, даже от таких государственная польза бывает. Значит, тогда Николай?

— Тогда Николай.

— Тоже не все слава Богу, — вздохнул Федор Васильевич. — Нужен ему кто-то, кто дополнит, направит, придержит. Жаль, оженился уже Великий Князь. Так бы мы его с Александрой Платоновной и повенчали бы. Впрочем, всякое может случиться Александрой Федоровной, так что и такой вариант я бы не исключал. Принимаем в работу?

— Согласен, граф, принимаем.

И два человека, сосредоточившие в своих руках огромную власть, во много определяющие судьбу страны, уставились на меня.

А потом дружно расхохотались.

— Ох, видела бы ты свою физиономию сейчас, Сашка! — сквозь смех выдавил Ростопчин. — Плачущая Дева, а глаза как у воробушка испуганные!

— Дураки вы оба! — обиделась я, но тоже несмело улыбнулась.

Уже в карете с Аракчеевым мне пришлось объяснять, кто такой Добрей, как я с ним познакомилась, и что такого он подсказал. Граф повелел отправить гонца в Петропавловскую крепость и распорядиться о Спиридонове. Николая Порфирьевича пока велел не отпускать, но перевести его в комендантский домик, где умыть, обогреть, сытно накормить и проявить всяческое уважение. А мне наказал завтра же найти пристава и включать его в расследование, которым, как оказалось, теперь руковожу я!

— Я ж не умею!

— А и не надо уметь. У Вас для того люди есть, вот пусть и работают, но Вы в делах манихейских разумеете больше, потому и контролируйте, направляйте. Умная Вы, Александра Платоновна. Сами сказали — использовать Вас надо правильно, чтобы угрозы государству не было. Вот и впрягайтесь в хомут. Игры закончились, сами видите. Кстати, что это за пистолет такой хитрый у Вас? Это сколько же Вы из него выстрелить смогли?

Я достала револьвер и протянула его графу. Аракчеев покрутил оружие в руках и очень быстро разобрался в его устройстве, даже сам, без моих подсказок поменял барабан на тот, в котором еще оставался патрон.

— На моем заводе сделали, с инженером одним придумали.

— Мне надо десять таких. За каждый плачу по пятьсот рублей серебром.

— Тысяча, Ваше Сиятельство! Механизм сложный, работа ручная, штучная. Да и экземпляр сей пробный, будем улучшать еще.

— Согласен на тысячу, — быстро согласился граф, а я поняла, что, во-первых, продешевила, во-вторых, уже окупила премию Кутасову.

— У меня нет разрешения на выпуск оружия.

Аракчеев только махнул рукой, мол, негоже о таких мелочах беспокоиться.

Возле дома было тихо, только дежурили гренадеры, сообщившие, что господа полицейские из квартиры Пестелей уже ушли, дверь за собой заколотив, чтобы нечистые на руку люди ничего оттуда не вынесли. Алексей Андреевич решил подняться со мной — наведать Варвару, но на его стук никто не ответил, а мне открыла Танька, чей взгляд был весьма осоловелый.

— Барышня! Вернулись!

И чуть не упала, осталась на ногах только лишь подхваченная Аракчеевым. Он втащил ее в квартиру, где обнаружилась не менее пьяная Пукалова.

— Алешенька! Родной мой! Как же я теперь без Ванечки моего! Сашка! Из-за тебя его подстрелили!

И Варвара заплакала винными слезами. Таня кинулась к ней с утешениями, и уже через секунду рыдали обе.

— Дела, — пробормотал Тимофей.

— Заберу я ее, — тихо сказал граф. — Не обижайтесь на ее слова, Александра Платоновна. С горя и винного духа и не такое скажешь.

— Полно-те, Алексей Андреевич.

Аракчеев осторожно высвободил Варвару из рук моей горничной и повел к выходу. У дверей та вдруг стала вырываться и просить у меня прощения, затем выговаривать любовнику, мол, всегда твердила ему про, что Борис — человек бесчестный. Граф прижал Пукалову к себе, прошептал что-то на ушко и вывел вон.

Ну да, Борис у нее негодный, но вот папеньку его Варвара всегда уважала ведь, и через Аракчеева помогала его гешефтам.

Впрочем, это уже точно не мое дело. В гостиной обнаружились две пустые бутылки из-под шампанского и одна начатая, причем такая, какой у меня и не было.

— Варуха принесла, — пояснила Таня заплетающимся языком.

При этом на столе бокал был только один, а служанка не решилась пить из барской посуды, поэтому наливала вино в стакан! Я плеснула немного себе, но девке пить уже запретила, и так уже на ногах еле стоит. К хмельному она совсем непривычная, поэтому алкоголь с пузырьками ударил в голову сильно.

— Асланушка! — уже совсем невнятно протянула Танька и повисла на черкесе.

Тимка и Андрей одномоментно притворно вздохнули, а Аслан ослепительно улыбнулся. Я попросила его увести горничную в ее каморку, ибо толку от нее сейчас никакого.

— Будете? — я показала на бутылку, но охранники отказались.

Андрей пошел готовить кофий, Тимофей устало опустился на стул. Его явно начала снедать печаль о погибшем друге, но я не знала, как можно утешить в такой ситуации. Тимке бы поспать, а он просто сидел и молчал. Я подошла к нему и трижды расцеловала в щеки, а затем тихо расплакалась.

— Ну что Вы, сударыня, не надо, а то и я сейчас разревусь.

— Плачьте, Тимофей, нет стыдного в том, чтобы о товарище слезу уронить.

— Все там будем, Александра Платоновна.

Вернулся Аслан, он похлопал Тимку по плечу, но ничего говорить не стал.

— Не остались с девушкой? — утирая слезу спросила я с улыбкой.

— Нет чести взять хмельную, — сверкнул он зубами в ответ. — Когда трезвой станет, сожалений будет море.

— О, по Вашему поводу жалеть точно не станет!

Андрей принес кофе на подносе, но мне пить запретил, пока я не умоюсь и не приведу себя в порядок. Пришлось идти в уборную и там при нескольких свечах в зеркале предстала Плачущая Дева собственной персоной.

О да! Видок у меня был тот еще, не удивительно, что целый полк на колени рухнул. Размазанная по лицу пороховая гарь, черные тени вокруг глаз, с одной стороны та самая дорожка от слезы, а на противоположной скуле след от пролетевшей в волоске от кожи пули. И ведь чуть правее… и опять — никаких эмоций.

Наспех сполоснувшись, вернулась к остальным, но по пути зашла в спальню, где хранились уже накрученные патроны, а также принадлежности к револьверу. И так за кофием чистила оружие, заправляла барабаны, обсуждая с охранниками перспективы многозарядных пистолетов. Андрей возжелал обзавестись таким же, Аслан соблюдал нейтралитет, а Тимофей высказывал сомнения, мол, несколько выстрелов подряд создадут такую дымовую завесу, что не то что попасть — увидеть врага будет невозможно.

В этом споре сон догнал меня, и я чуть не прикорнула прямо за столом. Кажется, Андрей отнес меня в спальню, помог раздеться и уложил в постель.

Утро выдалось хмурым.

Но не для меня, а для Таньки. Горничная страдала головной болью, тошнотой и общим разочарованием в жизни. Она попыталась приготовить завтрак, но была остановлена Андреем, ночевавшим у нас, за стряпню принялся он, велев девке хорошенько умыться и бодрить себя кофием. Таня смотрела на меня глазами побитой собаки, словно умоляла не браниться на нее сильно, но я и не собиралась. Будь вчера в ночи сил поболее, сама бы сейчас маялась головой, но перенапряжение сказалось, и хватило одного бокала, чтобы уснуть мертвецким сном.

Однако помочь мне одеться горничной пришлось, ведь облачиться в подобающий барышне наряд самостоятельно — да легче шубу в панталоны заправить! Рубаха, нижние юбки, чулки, шмизетка[108], платье, спенсер[109] — попробуй надень еще, застегнув все крючки и пуговицы, завязав все тесемки. И — славься Мани! — тонет в страшном прошлом тугой корсет! Нет, и в моем гардеробе они есть, но уже легкие, подчеркивающие талию и поднимающие грудь, но не на каждый день и не на любой случай.

Сопровождать сегодня меня вызвались Аслан с Андреем, Тимофей отправился в свой Отдел, ведь надо было найти замену несчастному Дыне. Его еще не предали земле, но — служба, она ждать не будет. Тимка пошушукался с товарищами, кивнул и ушел. А нас внизу у экипажа встретил Макаров.

— Александра Платоновна, утро доброе.

— И Вам, Александр Семенович.

— Задали Вы вчера, конечно. Вот ночь не спал, пришлось побегать после всей этой кутерьмы. И ведь попусту во многом, не дает Аракчеев Пестелей допрашивать. Говорит, при Императоре только дозволено говорить с ними. Но я сейчас с добрыми вестями. Едем к Спиридонову.

На душе моей стало радостно, все же не верила я в вину друга отца и переживала за него. Желание увидеть Николая Порфирьевича было нестерпимым, удивило только то, что тронулись не к Неве, не к Петровскому мосту, а в другую сторону.

— Выпустили его, сразу на службу отвезли. Даже умыться не дали, — хмыкнул Макаров.

Но в Управе пристава не оказалось, и начальнику Особого отдела пришлось даже повысить голос на старшего полицмейстера, который и выдал страшную тайну — господин Спиридонов по прибытии в присутственное место быстро собрался и уехал. Куда уехал?

— Не могу зна… Ваше Благородие, в «Малинник» он отправился. Но умоляю-с, не наказывайте строго, и так наш Николай Порфирьевич по злому намету натерпелся!

Канцелярский только махнул рукой и велел ехать на Сенную.

«Малинник» удивительно изменился — так я могла бы сказать, но нет: все та же грязь, все тот же тяжелый дух и прежние рыла завсегдатаев. Нашу компанию они встретили без расположения, кто-то даже собрался вставать из-за стола, вспомнив, наверное, о каких-то очень важных делах, но Андрей вежливо попросил:

— Сидите, господа, кушайте дальше.

От моего охранника не прозвучало ни единого грубого слова, но все присутствующие смирно уселись обратно и принялись старательно есть. Определенно, есть в канцелярских волках своеобразная харизма.

— Спиридонов? — кратко спросила я халдея за прилавком.

— У хозяина-с! — поклонился он.

Аслан остался у входа, одарив контингент «Малинника» белозубой улыбкой, а мы с Макаровым в сопровождении Андрея нырнули в каморку Добрея.

Николай Порфирьевич окинул вошедших смурным взглядом, а потом улыбнулся мне и встал, распахнув объятия. Я кинулась в них и разрыдалась от всей души, слезами счастья и спокойствия.

— Дядька Коля! На миг поверила в вину твою, всего на миг! Прости мне грех этот!

— Шурка, да перестань! Об одном Бога молил, чтобы, даже если казнят меня, ты не осталась в дурных мыслях обо мне. И спасибо тебе, родная. Если бы не ты, не отговориться было бы. Все хитро Агафон, подлец, обустроил. И Степана на нож взял, сука. Повязали его, я слышал?

— Повязали, но пытался бежать, окрутил голову солдатам, те его и порубили, как в себя на мгновение пришли.

— Жаль, — расстроился пристав, глаза которого уже горели кровожадным огнем опытной ищейки. — Жаль. Обрубила ниточки эта смерть.

— Остались еще двое, но до них пока не добраться без повеления Императора, — встрял в разговор Макаров, которого Николай Порфирьевич демонстративно не замечал. — А нам очень надо, конечно, подельников Агафона найти. Освещенного и отступника, который Мраку предался.

— А вот тут нам всем поможет уважаемый Добрей, — усмехнулся Спиридонов.

Трактирщик смущенно прокашлялся:

— Кхе-кхе. Здравствуйте, ваши светлости и благородия. Здесь дело такое.