Самый яркий свет

Глава 5

Кабинет управляющего не поражал своим убранством: крепкий дубовый стол, несколько кресел и шкафы, забитые бумагами. Рядом разместились счетоводы, делопроизводители, пара мальчишек на поручениях скромно пристроились в углу большого зала, испуганно взирая на непонятное начальство.

— Семен! Чаю нам подай! — крикнул Вяжницкий молодому служащему, который угодливо склонился шевелюрой, напомаженной настолько, что франтовский чуб аж прилип ко лбу.

Коломин помог мне присесть, расположившись напротив. Неожиданно он испросил у меня разрешения закурить, я милостиво кивнула, однако титулярный советник и тут меня смог удивить. Из кармана сюртука он достал не трубку, а мешочек с махоркой и маленькую пачку с мелко нарезанной газетной бумагой, из которой споро скрутил маленькую сигару. Поджег ее от свечи и задымил.

— И меня угости, Арсений Петрович, попросил управляющий. — Ловко он придумал — дешевые ошметки заворачивать.

Теперь пыхтели уже двое, и кабинет затянуло табачным туманом посредственного качества. Но деваться было уже некуда — сама разрешила.

Меж тем Вяжницкий раскрыл толстенный гроссбух, в котором сводились все затраты и доходы вверенного ему завода, пригласив меня ознакомиться с цифрами. На первый взгляд тут все обстояло благополучно: последние ощутимо превышали первые, что, впрочем, я и сама понимала, так как уже успела после смерти отца получить от мастерских вексель, который ощутимо пополнил мой вклад в Заемном банке. Деньги, признаться, были огромные.

Но увиденное в цехах обескураживало, однако мои претензии ни Вяжницкий, ни Коломин попервой принимать не хотели.

— Позвольте, Александра Платоновна! — горячился управляющий. — Вы говорите немыслимые вещи!

— Не позволю, Степан Иванович! Рабочие у вас работают в неприемлемых условиях! Свиньи в хлеву чище живут!

— Так тут завод, а не бальная зала!

— А когда у вас мастер от чахотки помирает — вы откуда нового берете?

— Нанимаем, обучаем…

— Вот! Вместо того, чтобы дорожить опытным мастером, вы такового из несмышленого делаете, теряете в деньгах!

— Так причем тут чистота?! — совсем уж взорвался гневом Вяжницкий, а вот Коломин стал его успокаивать, с интересом глядя на меня.

Я же сама горела яростью о того, что знающий человек не понимает очевидных вещей, пока министерский не открыл мне глаза: это для меня связь между шумным, душным цехом и болезнью работников понятна и ясна.

— Не кипятись, Степан, Александра Платоновна просто так ведь говорить не будет. Только вы, сударыня, объясните все толком. При батюшке Вашем, признаю, порядка в цехах больше было. А по болезням… как изменилось?

Коломин внимательно глянул на управляющего, тот, подумав, признал, что чахнуть люди стали больше.

Мне оставалось только вздохнуть и приступить к разъяснениям.

Сама бы я до такого не додумалась, но папа во всем, что касалось здоровья телесного, разбирался как никто другой. Многие его слова казались мне выдумкой, и он говорил, что ученые от медицины за таковые его насмех бы подняли, но авторитет родителя, во-первых, был для меня безусловен, во-вторых, подтверждался его делами. В нашем доме никто никогда долго не болел. И связано это было отнюдь не только с тем, что он быстро излечивал своим Светом и меня, и прислугу: papá требовал неукоснительного соблюдения многих правил, многим казавшимися бессмысленными. За стол с немытыми руками не садиться, перед сном тщательно ополоснуться, комнаты проветривать и мыть если не ежедневно, то пару раз на неделе. И воду заставлял кипятить, категорически запрещая пить сырую.

«Понимаешь, Сашка, многое дано мне Всеблагим, многого понять не могу. Но когда смотрю в Свете на суть болезни, то ощущаю в ней постороннее присутствие, словно она живая. А если присмотреться к окружающему, то следы такой гнилой жизни — они везде. И задача лекаря первая — не столько излечить, сколько не допустить к здоровому эту гниль».

Именно это я и рассказывала Вяжницкому и Коломину. Если первый недовольно кривился, то министерский слушал внимательно, даже взял счеты и постучал костяшками, что-то прикидывая.

— Поэтому доступ свежего воздуха необходим, — горячилась я. — Ежедневная уборка цехов. И особенно столовой! Теперь о детях…

— Знаю, Александра Платоновна, что нарушаем сенатский указ[28]! Но это детвора не с улицы же! Работник приходит на завод уже оребяченный, детей девать ему некуда, пока трудится, вот и просят принять к побегушкам. И под надзором, и деньгу в семью, и к станкам приучается. И платим мы им больше, чем где-нибудь в другом бы им оклад положили, это еще Платон Сергеевич завел так, менять и не стали, как видите.

Подумав, я приняла решение:

— Пусть работают, но следите, чтобы тяжести такие не таскали. Кости еще слабы у них, не надорвутся — так кривыми вырастут. И к станкам… школу надо открывать.

Горестный вздох Вяжницкого слышен был, наверное, на Московской дороге, но тут уже я закусилсь, начав горячо обосновывать прихоть:

— Степан Иванович, у вас тут не лесосека и не пасека! Рабочий при таком деле должен быть грамотным, чтобы и прочитать мог, и понять, что делает. Что нам несколько учителей встанут? Студентов привлечь можно. Зато потом получите верных мастеров, которых сами и выучили.

Коломин вновь постучал счетами, что-то пометив в тетради. Он вообще не сказал ни одного слова, чтобы возразить мне или поддержать управляющего, оставив последнего на растерзание расточительной хозяйке завода. Ободренная его нейтралитетом, я вцепилась в Вяжницкого в полной мере, заставив раскрыть заводские жалования. Их размер меня не возмутил, но неприятная мысль крутилась. И тут титулярный советник вдруг выступил, да так, что Арсения Петровича чуть не скрутило калачом!

— Мы важное для Империи дело делаем, — сказал чиновник. — И ты, Степа, тут сидишь за жалование, а крадешь так, что любой канцеляришка тебя на смех поднимет. За этот год ты прикарманил себе всякого хлама на пять серебряных рубликов… да помолчи, — отмахнулся Коломин, — я для того и поставлен над тобой, чтобы следить. Даже подозрительно было, что такой смех украл, но ты сидишь в этой конторе, потому что честолюбив без меры и болеешь колеспопроводом. Как ты первый паровоз назовешь?

— Паровоз? — спросила я.

— Да, так решили назвать самоходный экипаж, который будет по колесопроводам ходить. Сначала хотели сухопутным пароходом, но уж очень коряво звучит. Так как, Степа?

— «Вятка», — пробурчал управляющий.

— «Вятка», — посмотрел на меня, разведя руками, Коломин. — Вяжницкий, Татлев, Кривошеев, Акулинин. Трое инженеров, и наш Арсений Петрович, который сложнее бухгалтерской таблицы ничего не начертит.

— А они такого поначертят без меня, что впору будет вообще забыть про паровозы, колесопроводы и паровые машины! Вы представьте, Александра Платоновна, они когда мне первые чертежи паровоза принесли, там такого понавертели! Говорят, хоть в небо на нем лети! А я как обсчитал, во что он заводу обойдется, как представил, что мне вот тот же Осип Петрович скажет от такой цены, что я казне предъявлю, так меня на небо и без паровоза отправят! На пеньковой веревочке!

— Не кипятись, Степан. Ты в своем праве, слова тебе поперек тут не скажу. Но ты глядишь только в циферки свои, я их проверяю, но вижу больше по должности. Паровые машины, какие тут делаются, сейчас в мире лучшие, а англичане на них уже зарятся. Паровоз твой — у них до сих пор живопырки строят навроде «Блюхера»[29], а мы какую мощь планируем выпустить! И не один, а сразу семейку. Но вот перекупят твоих мастеров или инженеров англичане — что ты будешь потом на сентаском слушании говорить? А судить тебя по такому делу там будут. Поэтому снова тебе говорю — уже при хозяйке завода — повысь жалование мастерам! Пусть сюда стремятся, а не отсюда.

Доводы Коломина я находила разумными. Просто так бросаться деньгами в таком вопросе не стала бы, но указание посчитать различные варианты отдала. А также подумать, как можно еще облегчить жизнь работников, раз труд их так важен. А чиновника спросила, нельзя ли тогда увеличить поступления из казны, раз предложение о лишних расходах пошло от представителя Министерства внутренни дел. Титулярный советник усмехнулся, но обещал такое ходатайство Козодавлеву передать.

Предложение обещать крепостным рабочим волю понимания не вызвало по причине отсутствия таковых на фабрике.

После углубились в дела подробнее.

Всего завод за год поставлял до сорока паровых машин разных размеров, кои отличались и силою, и ценой, причем чем механизм был мощнее, тем стремительнее росла его стоимость, как сказал Вяжницкий — «нелинейно». После следующего Рождества выпуск планировали увеличить наполовину, так как заказы продолжали поступать и имелась тенденция к повышению их количества. Если до этого основным покупателем выступала казна, то теперь уже две трети приходились на частных фабрикантов и владельцев рудников. Часть прибыли предполагалось потратить на открытие нового цеха, где будут собирать небольшие движители, спрос на которые оказался вдруг сродни взрыву: никому не надо было, а теперь подавай сразу десятками. Лесопилки, насосные — везде вдруг поняли, что одна маленькая машина может заменить десяток людей или пару лошадей, ее не надо кормить, выгуливать или искать из запоя.

Но главная надежда «Мастерских Болкошиных» — паровозы, название первого из которых к удовольствию управляющего было уже высочайше утверждено — «Вятка». Вяжницкий самолично и торжественно вкатил в кабинет огромный мольберт на колесиках, на котором и показал облик будущего сухопутного парохода.

Это впечатляло. Округлый, стремительный даже на картине аппарат восхищал как своими линиями, так и размерами. Пририсованный для примера рядом возщик едва доставал до подножия…

— Будка, — словно художник, объясняющий свое произведение, управляющий показывал на разные части паровоза.

В качестве сравнения он продемонстрировал гравюру с тем самым английским «Блюхером», выглядевшим рядом с «Вяткой» как клоп перед шершнем. В творении инженеров моего завода лучше было все: размеры, скорость, сила, хотя последнее пока было плодом теоретических измыслов, но Вяжницкий клялся на кресте, что все так и будет, обещая, что его машина потянет целый поезд из десяти «вагонов» — так на немецкий манер он назвал возы для движения по колесопроводу.

Проведя пальцами по линиям нарисованного паровоза, я осознала, что уже влюбилась в это чудо техники, а осознание того, что делаться он будет на моем заводе, наполнило тело такой него, что и не каждый мужчина подарит. Каждая деталь была выписана во всех подробностях, как сказал управляющий, перенесена с чертежей. Колеса с подведенными к ним шатунами, рассекатель воздуха спереди, вычурная труба и колпак сухопарника, огромная угольная яма позади будки — все это выглядело… прекрасно! Той красотой, которая исходит из совершенства. Цилиндрический золотник, поршень, пароперегреватель, предохранительный клапан — я повторяла про себя слова, произносимые Вяжницким, дав себе слово, что не только заучу их, но и разберусь в том, как эти механизмы работают. Впервые… даже не со времени смерти отца, а во всей моей жизни у меня в друг появилась достойная цель. Все прежнее существование, полезная Государю и Империи служба, как выясняется, не занимали положенного места в душе и сознании, проходя фоном голландского пейзажа, который интересно рассматривать, но ничего кроме любопытства не вызывает. У тут словно я вышла на свежий воздух из душного помещения и удивилась, как легко можно дышать!

— Вы уже начали строить паровоз? — спросила я управляющего, смотря на него с мольбой в глазах.

— Только готовимся, Александра Платоновна. И не здесь будем, а в Гатчине. Сюда неудобно тянуть колесопровод — это же через весь город, потом три моста наводить. В Гатчине достраиваем цеха, все же в отчете есть, что мы посылали Вам к Пасхе. Но опытный экземпляр построим быстро, все детали, что не сами производим, уже заказаны.

В самом деле — были бумаги с завода, но просматривать их я тогда не стала, а потом и вовсе забыла.

Судя по всему, на моем лице было такое расстройство от осознания, что паровоза я не увижу, Вяжницкий предложил посмотреть паровой котел к нему, который как раз начали собирать в главном здании. Я не удержалась, подпрыгнула прямо к нему и чмокнула управляющего в щеку, чем вызвала его сильное смущение. До цеха едва ли не бежала, а там под насмешливыми взглядами мастеровых восхищенно осматривала чудный механизм, станущий в будущем сердцем стальной машины. Пожилой мастер с улыбкой принялся рассказывать об устройстве сего аппарата, а потом обомлел от десятка моих уточняющих вопросов.

— Сильно интересуетесь, барышня, — с уважением в голосе резюмировал он. — Не каждый из моих дурней так.

— Дядько Василий, как же не интересоваться. Ты представь, что до тебя такого никто не делал, а потом этот железный конь вырвется на волю, потрясая всех своей мощью и быстротой. Не конь — кит! А ты будешь знать, что приложил к нему свои руки.

Мастеру Василию такая мысль пришлась по душе, он даже погладил корпус котла шершавой рукой, а я предложила управляющему на первый паровоз повесить табличку, где выгравировать имена всех мастеров и работников, кто трудился над его созданием.

— Пусть люди знают, кто такое чудо сотворил!

Под одобрительный гул Вяжницкий с радостью согласился, и его тут же принялись ангажировать те заводские, кто, наверное, к работе над паровозом привлечен не был. «Повеситься на паровозе», как со смехом заметил кто-то, хотел каждый.

Я, окрыленная перспективами, готова была бегать по цехам до полуночи, залезая в каждый закуток и обнюхивая каждый станок, но Коломин, сославшись на грядущие сумерки, настоял на обратной дороге. Мол, успеете, сударыня, еще всем надоесть. Пришлось согласиться и, устроив перед рабочими благодарственную речь, я попрощалась со Степаном Ивановичем, наказа ему подумать над школой и прочим, и отправилась в коляску. Возница выправил на Зелейную, двигая в сторону Тучкова буяна[30].

— Арсений Петрович, вот тут подумалось.

— Что, Александра Платоновна? — оторвался от своих дум титулярный советник.

— Ну, вот мы строим паровоз. Сжигаем уголь, и пар двигает поршень, от него через шатун крутятся колеса.

— Вы правильно все запомнили, сударыня.

— А почему нельзя такое поставить на коляску, чтобы ее двигал пар, а не лошадь?

Извозчик, услышавший эти рассуждения, тихо выругался и трижды сплюнул. Для него я сейчас была не просто еретичкой, предавшей истинную веру, а самим Антихристом, выдумавшим превратить его кобылу в пар.

— Так делали уже так, Александра Платоновна. Француз Кюньо еще в прошлом веке паровую телегу сделал. В Лондоне Тревитик построил карету, покатался два дня, да разбил ее о чей-то дом. Но дело не в том. Паровоз наш смысл имеет, как то ни странно, потому что он большой. На него можно взять десятки пудов дров, угля и воды, на которых он и будет ехать, можно поставить движитель таких размеров, как Вы сами видели сегодня. А на карету всего этого упихнешь. Вот и получается, что проедет такая десять верст, и встанет. Добавьте управление, тормозные механизмы — никто такого не делал до сих пор. Только… да, Ванька Кулибин еще при Екатерине Алексеевне, он выдумывал всякое, но его причуды все в стол клали. Вот Вы на мысль навели, надо бы поискать в архивах. Жаль, что старик из ума давно выжил.

— Да? А что с ним?

Про Кулибина слышать доводилось, но больше как о причудливом мужичке, который веселил высокородную публику хитрыми придумками. И никакой славы изобретателя за ним я не помнила.

— Видите ли, он же много чего интересного сделал, что по нашему ведомству в пору бы пришлось, но при дворе интересовались только его куклами-автоматонами, фейерверками и прочими забавами. Ванька же хотел признания и увлекся perpetuum mobile[31]. Его и из Академии выгнали, и сам он все остальное забросил. Доживает где-то.

— А что не так с вечным двигателем?

— Невозможен он, сударыня, — вздохнул чиновник. — Еще Михаил Васильевич[32] говорил: сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому, так ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте. Еще лет десять назад французы эксперимент с газами проводили, Гей-Люссак[33] хотел доказать, что теплоемкость газов зависит от их объема, а доказал обратное. Но все это говорит о том, что что-то из ниоткуда не берется. Что дает нам движитель? Живую силу, энергию, если современным научным языком говорить. Но для ее создания нужна та же самая энергия. Понимаете?

Я честно задумалась, пытаясь понять суть в словах Коломина. Вроде все почти они знакомы, а складываются во что-то мудреное.

— Паровой движитель делает, как вы говорите, энергию. Потому что пар двигает поршень… а, да, ведь чтобы пар образовался, мы сжигаем уголь!

— Умничка Вы, Александра Платоновна. Вот энергия от сгорания угля кипятит воду, дает энергию силе пара, который движет поршень, а тот уже колеса. Но первопричина — теплородная природа угля.

— Странный вы человек, Арсений Петрович, — сказала я, но больше не произнесла ни слова.

Коломин внимательно посмотрел на меня, но тоже промолчал и отвернулся. Так мы и ехали до самого моего дома. О чем размышлял титулярный советник, мне было неведомо, а вот я никак не могла взять в толк, что же это за человек такой в ранге «титуляшки», но при этом показывающий нетривиальные знания в самых разных вопросах. И изобретателей назовет по памяти, и научные опыты наперечет скажет, о сути природных законов поспорит с академиком.

И над заводом от министерства наблюдает.