Самый яркий свет

Глава 24

Голова неожиданно взорвалась приступом боли, и я чуть не рухнула рядом с Магнусом. Это было бы весьма неприятно, учитывая, что все вокруг оказалось забрызгано содержимым его башки. Меня подхватил под руки Макаров.

— Александра Платоновна, плохо совсем? Может, воды организовать?

— Нет, — хриплым голосом отозвалась я. — Другое мне нужно.

Весь дом, конечно, уже не спал, как и здания по соседству. Люди с любопытством выглядывали из окон, но громко обсуждать увиденное стереглись, многие крестились, отходя от пережитого ужаса. Солнце взошло на небосклон, а запоздавшая в этом году осень именно сегодня решила вспомнить о своих правах на дождливый город, и серые тучи неохотно пропускали свет. День обещал быть промозглым и холодным.

Полицейские собирались обыскивать квартиру, из которой ввысь вдоль стен улетали струйки порохового дыма. Из парадной показался мужичок, мигом определивший, кто тут начальство, он принялся, постоянно кланяясь, интересоваться причинами переполоха и дальнейшими перспективами. Оказалось — управляющий.

— Свободные комнаты есть? — спросила его я.

— Никак нет-с, сударыня.

— Найди, но чтобы никого там не было ближайший… час.

— Извольте в мою квартиру, на третьем этаже напротив разгромленной. Убытки-то какие!

— Серж, пойдемте!

Корнет кивнул и взял меня под руку. Дверь оказалась открыта, я заперла ее за собой и огляделась. Бедная обстановка, но хотя бы чисто. Гусар не успел ничего сказать, как его губы оказались заняты моими, а пуговицы доломана едва не отрывались от судорожных движений женских пальцев. Поняв, что сейчас просто взорвусь, потащила Сержа в комнату, представляющую собой какую-то смесь кухни и столовой, спихнула со стола посуду и хотела было усесться на него, но никак не могла стянуть с себя панталоны. Фатов попытался помочь, однако я в нетерпении встала, развернулась, упершись руками в скатерть, и Серж, поняв требуемое, задрал юбки и вошел в меня.

— Быстрее, Сережа! Сильнее!

Боль стала стихать, уступая место удовольствию, а главное, что в голове прояснилось. Руки гусара нащупали грудь, он хотел залезть под жакет и блузу, но бросил это занятие, просто сжав ее сквозь одежду. Внезапно нагрянула благодать, так что я истошно закричала.

В чужую кровать я ложиться не рискнула, поэтому страсть продолжили на том же столе, пока и Серж обессилено не выдохнул.

— Спасибо, милый мой, — прошептала ему и получила нежный поцелуй.

Привести себя в порядок оказалось той еще проблемой. Корнет с сомнением посмотрел на имеющиеся тряпки и рушники, развешанные возле умывальника, в итоге достал собственный платок, который после выкинул в поганое ведро. Теперь можно было возвращаться к остальным. Я поправила Сержу помятый доломан, он же внимательно оценил мой внешний вид и кивнул — мол, все в порядке, урона чести нет.

На лестнице два полицейских посмотрели на нас, и один из них понимающе ухмыльнулся. Ну да, мои крики должны были перебудить и тех, кто умудрился проспать целое сражение. Я в изрядном раздражении только собралась приложить хама талантом, но меня успел опередить даже не корнет, а сам Макаров.

— Тебе заняться нечем?! — рыкнул он. — Хочешь в городовые пойти?! А ну пошел вход в парадную охранять!!!

И зыркнул на меня с немой просьбой пощадить дурака. Я лишь с благодарностью кивнула. Сержа Александр Семенович по-отечески обнял.

— Что-нибудь нашли там, — показала рукой на двери, — пока мы лечились?

Макаров улыбнулся с пониманием, похлопал гусара по плечу и пригласил пройти.

— Пока не многое, но что-то интересное есть. Например, калькуттские рупии.

Это подтверждало уже известную нам связь отступников с англичанами, но было мало. В квартире пахло сгоревшим порохом и жженым мясом, и все окна раскрыли настежь. Несколько молчаливых полицейских переворачивали вещи, вскрывали сундуки, прощупывали одежду. Но никаких значимых документов еще никто не увидел.

Подошедший Спиридонов молча обозрел обыск, затем куда-то вышел и вернулся с тем типом, который встречал нас на лестнице в самом начале.

— Семен по прозвищу Нетуга[126]. Любить и жаловать не прошу, ибо того он не достоин. Давай-ка, Сема, посмотри тут своим глазом опытным, что и где злодеи спрятать могли.

Вор кивнул и мягким шагом двинулся по квартире. Глядя на канцелярских, только презрительно хмыкнул. Подошел к одному сундуку, приоткрыл его, но больше интереса не проявил. А вот кожаный шабадан[127] привлек внимание Нетуги, так что он присел перед ним и достал нож. Поддел острием шов изнутри и спорым движением вскрыл подкладку, открывая взору стопку бумаг. Поклонился и двинул дальше.

— Не тем Вы, Николай Порфирьевич, в этой жизни занимаетесь, — хмыкнул Макаров. — Из Вас получился бы чудесный предводитель разбойников. Вон как Вы ими командуете!

— С кем поведешься, — буркнул пристав. — Терпеть не могу эту братию, но если для пользы дела, то почему не привлечь.

— Это да, вашему Михайле хоть орден давай за задержание опасного преступника.

— Обойдется. Что там в документах?

— О, тут интересно.

Начальник особого отдела показал несколько паспортов на разные имена, в которых по описанию можно было бы опознать Вереницкого и Ульма. Тонкая пачка векселей гамбургского банка говорила о некоем благосостоянии преступников, но сумма не была какой-то уж заоблачной. Хватило бы на скромную жизнь, но на пару лет, не больше. Прав Макаров — интересно. Но не более.

Вернулся Нетуга, неся в руках еще листы.

— В сюртуке зашиты были. Еще бабки в ассигнациях припрятаны глупо были, брать не стал, — он покосился на Спиридонова, — положил там на кровати. Большего так на первый взгляд не нашел. Недолго они тут проживали, не успели обрасти ухоронками. И съезжать готовы были: вещички собраны уже. Пойду я?

— Ступай, — махнул рукой пристав, вглядываясь в бумаги. — Не по-нашему тут все.

Макаров глянул, но тоже не понял ни слова. Он, конечно, прекрасно говорит по-французски, а здесь английские слова. Я забрала документы у него и едва сдержала брань.

Первый лист был исписан почерком Дюпре, и этот ублюдок обещался выплатить господам Вереницкому и Ульму сумму в двадцать тысяч фунтов стерлингов за полное уничтожение мануфактуры Александры Болкошиной. Дешево же Компания оценила мой завод. Но и это было бы возмутительно, но не так преступно, как то, что следовало из следующего документа.

В нем Ульм расписался за получение аванса в пять тысяч фунтов за помощь в убийстве Его Императорского Величества, за успех в сим мероприятии ему было обещано уже девяносто тысяч в любом номинале по установленному лажу. И главное — в расписке было полностью указано имя Александра Дюпре, графа Каледонского, оставившего и свою аккуратную подпись.

— Дела, — пробормотал Макаров. — Это же… война!

— Не соглашусь, — задумчиво ответила я. — Подписалась Компания под этой бумажкой, англичане скажут, что дело это — частное.

— Но теперь Дюпре наш, — продолжил мысль Александр Семенович. — Никакие грозные письма не вызволят его.

— Если поймаем, — засомневался Спиридонов. — Ежли он уже уехал, то не отдадут нам его.

— А вот если не отдадут, то это и в самом деле повод для войны, — сказала я. — Одно дело завод частный сжечь, но тут на Государя покушение проплатили. Такое не прощается, и, если Георг откажет Павлу Петровичу, то это будет равносильно признанию в соучастии.

— Вязать его надо! — начал горячиться пристав. — Дюпре практически не появлялся последние дни нигде, мог уже и в стрем податься.

— Что?

— Сбежать! Пусть тут заканчивают, а нам надо в Компанию мчать и арестовывать там всех!

Спорить с этим было глупо, но я потребовала сначала заглянуть в мастерские, которые тут в двух шагах. Время уже рабочее, инженеры должны быть на месте, а меня интересовали припасы для револьвера. Отстреляла все и чувствую сейчас себя словно голой.

Представительную делегацию у входа встретил сам Вяжницкий. Управляющий поинтересовался причинами переполоха на соседней улице, а когда узнал, то побледнел и принялся охать. Пришлось прикрикнуть на Степана Ивановича, велев усилить охрану пусть даже городовыми, о чем Макаров даже черкнул бумагу для квартального надзирателя с грозным приказом.

Мне же нужен был Кутасов, и, к счастью, он был на месте. Инженер споро отсыпал снаряженные патроны и тихонько поведал, что почти готов новый револьвер, для управления которым довольно будет и одной руки.

— И спуск не тугой, Ваше Сиятельство! Подпружинили поворот барабана. Еще экспериментируем с гильзами из металла, пока сходимся в том, что латунные нужны. Железные уж очень распирает, не подойдут.

— Управляющий не ворчит, что не тем занимаетесь?

— Как с Вами поработали, так и проект паровоза завершили раньше всех сроков. Остается ждать постройки и испытаний, так что есть время. Тем более что приезжали от самого Аракчеева, Степан Иванович после этого даже поторапливать с оружием стал.

Я кивнула, давая понять, что сюрпризом активность графа для меня не стала.

— Есть готовые револьверы еще?

— Есть четыре, для Аракчеева стали делать.

— Он подождет, несите. И патроны к ним.

Оружие я раздала своим охранникам и Сержу. Быстро показала, как пользоваться, но они все — люди опытные, со стреляющим механизмом разобрались быстро. Корнет пытался отказаться, но я даже слушать не стала, потребовав перестать возражать, а быть готовым к защите своей дамы сердца. Этот аргумент гусар парировать уже не смог.

Представительством место пребывания Британской Ост-Индской компании в Петербурге назвать нельзя — как такового его не существует. Попытки распространить свое влияние на Россию эти коммерсанты предпринимали неоднократно, но их методы, прекрасно работающие в Индии, здесь были бы решительно невозможны. Разговаривать с Империей с позиции силы у Компании возможностей нет, поэтому и дела здесь всякий раз шли ни шатко, ни валко. Заветная мечта — монополия на вывоз пушнины — так и осталась не реализованной.

Из-за этого и, как называли это место сами англичане, «штаб-квартира» на Офицерской[128] улице в Адмиралтейской части недалеко от все еще ремонтирующегося Большого театра[129] занимала всего половину не самого большого дома, где расположилась и контора, и жилые комнаты для сотрудников. Сопротивления никто не ожидал, но Макаров пригнал десяток полицейских, да и Спиридонов пригласил несколько своих людей, с виду совершенно неприметных, на городовых совсем не смахивающих. Серж тоже отказался возвращаться в полк, поехал с нами и всю дорогу задумчиво молчал. Я же смотрела на него, и в животе танцевали бабочки. Глупая Александра — влюбилась в юнца! И ведь впрямь — влюбилась, уж себе могу признаться. Что с этим делать, то пока неведомо, сейчас другие заботы.

Но присутствие корнета рядом успокаивает.

Я пока не осознала, что натворила в доме на Колтовской, однако по реакции полицейских и даже лихих людей это было что-то выдающееся. И поступок Фатова тот же Александр Семенович оценил как геройский, не меньше. Очевидно, волну жути я подняла такую, что досталось всем вокруг, даже непричастным жильцам, не зря управляющий так стелился: не просто подобострастно, но с ужасом в глазах.

При этом Магнус Ульм держался твердо, хотя мои озарения сбивали его, темный так и не смог должным образом сосредоточиться, чтобы приложить меня наверняка. Сейчас, пока карета споро катится по мостовой, есть время обдумать новую грань таланта.

Итак, ничего нового я не приобрела, просто данное мне Мани в последние дни многократно усилилось. И прежде мой Свет позволял погрузиться в тенета памяти, даруя возможность за какие-то мгновения увидеть во всех подробностях пережитое, но теперь озарение… ну да — тормозит само течение времени. Конечно, талант не нарушает порядок мироздания и сами физические законы, это лишь в голове моей что-то приключается, и привычное озарение начинает происходить не по прошедшим событиям, а по текущим. Плохо, что пока не понятно, как использовать такой дар осознанно, каждый раз в «кисель» я проваливаюсь в минуту большой опасности без своей на то воли.

Волна страха — и здесь ничего нового, ведь и прежде я с легкостью играла на его нитях. Вот только ныне мне не нужно видеть перед собой озаряемого, выискивать его фобии, можно просто ударить вокруг, а там сам Мани разберет, кого за какую струнку дернуть. Страшно даже представить, что будет с тем, за кого я возьмусь основательно и персонально.

Да уж, Александра Болкошина — симпатичный ужас.

И интересно, как проявятся новые силы в самых безобидных моих талантах: мое озарение на гениальность и распутывание чужих манипуляций.

— Приехал, — сказал Тимофей.

Он всю дорогу сидел рядом со мной, отодвинув даже Сержа, но тот и не настаивал. К моим охранникам гусар проявил уважение и благодарность, они же его после утренней схватки приняли как человека лихого, которому подопечную можно и доверить.

— Какой-то особый план битвы будет? — спросил Спиридонов.

— Никакого, — отмахнулся Макаров. — Двое — следить во дворе, двое остаются на улице, Николай Порфирьевич, своим тоже тут следить повели. Остальные гуртом вламываются и вяжут всех. Ну и мы за ними.

Наверное, если бы не чисто британское чванство и отношение к аборигенам как к неразумным детям природы, то из этого — воистину! — налета ничего путного и не вышло бы. Когда толпа полицейских ворвалась в контору Компании, ее служащие пили чай. Вокруг них были свалены кипы бумаг, подготовленных к сожжению, но даже печь не была еще растоплена в полной мере: так, теплилась, чтобы воду согреть. Поэтому англичане оказались растеряны и напуганы, но никто и не подумал пытаться бежать. Все это они восприняли как досадное недоразумение, не достойное излишних волнений, ведь кто будет пытаться чинить козни подданным короля Георга! Тем горше становились их лица, чем больше документов я бегло зачитывала Макарову. Разбираться в этом ворохе можно было бы долго, а времени совсем не имелось, но хватило и схваченного по самым верхам. Здесь и расписки о получении взяток, и переписка с лондонской конторой, содержание коей просто вопило о предании подписантов и адресатов праведному суду. Окончательно мои исследования прервал Александр Семенович после оглашения документа, где почти без витиеватого иносказания большое начальство согласовывало предприятие по устранению «коронованного препятствия», отдельно оговаривая, что никакого недовольства «там» это не вызовет.

Не все конторские понимали русский, однако те, кто его знал, определенно занервничали. Один из англичан, ужасно коверкая слова, принялся отговариваться, мол, он ничего о таких письмах не знал, а ответственен только за бухгалтерский счет, но начальник Особого отдела физиономию к этому моменту имел самую зверскую. Макаров повелел крутить всех присутствующих без какой-либо жалости и почтения, в конторе выставить усиленную охрану, а также пригнать для обыска и изучения найденного еще людей, желательно, чтобы кто-то из них хорошо понимал британскую речь.

Оставался самый главный вопрос: где Дюпре?

Этого никто не знал. Граф Каледонский последнее время в рабочем кабинете появлялся редко, вчера вечером примчался, велел сжечь все документы и ждать дальнейших распоряжений. Я предположила, что никаких таких указаний и не последовало бы: Дюпре просто бросил своих сотрудников на растерзание русским медведям и сбежал. Знать бы куда.

Быстрый допрос англичан результатов не дал, хотя по просьбе Макарова все они были ввергнуты мной в невменяемое состояние. Компанейские скулили от ужаса, но о местонахождении Дюпре никто не знал.

— Если он выезжал из Петербурга, то должен был отметиться на одной из Рогаток[130] или застав, — подсказал кто-то из полицейских.

— Это если он не обошел их. Мог и морем, — в сердцах сказал Александр Семенович.

— Погодите, — остановил намечающуюся брань пристав.

Он пошуршал в груде сваленной одежды и выбрал из нее неприметное пальто. Оказалось, что для меня: я должна была облачиться в него, чтобы скрыть приметный и дорогой наряд.

— В помощь тебе Сергея Петровича, он человек опытный. Порасспрашивает, а ты ему и вопросами, если что, поможешь, и по дару своему постараешься понять, правду вам отвечают или нет.

Сергей Петрович оказался дяденькой лет пятидесяти и более всего ликом напоминал приказчика в лавке мелкого пошиба. Одет он был столь же невзрачно, смотрел с хитрым прищуром, но при этом видом всем внушал доверие и почтение к опыту и умудренности.

— Пойдем, дочка, поболтаем с людьми.

Мы спустились на улицу, и я все старалась притереться к дешевому пальтишку, накинутому на плечи. Помощник пристава поправил его, чтобы скрыть дорогую блузу, а потом наклонился, собрал грязь с мостовой и припорошил ею мои сапожки и юбку.

— Не идеально-с, но, если не присматриваться, сойдет. Вы, барышня, больше молчите, говорить я буду.

Я и промолчала, увлекаемая Сергеем Петровичем через проезжую часть, где он на миг остановился, огляделся и зашел в мелочную лавку[131]. Внутри оказалось темно, холодно, а ассортимент товара мне совсем не глянулся. Тут тебе и овощи, и какие-то колбасы, и швейные иглы, и табак, и Мани ведает что еще.

Сергей Петрович солидно подошел к прилавку, с прищуром осмотрел торг и хмыкнул. Хозяин в стареньком унтер-офицерском мундире с сомнением глянул на посетителей, и все же обратился с вежливостью:

— Все свежее, тухлятины не держу.

— То и смотрю, что гнильцы нет, за что Бог спасет вас, — кивнул помощник пристава. — Травить покупателя — дело дурное. Нет, ежли какого Ваньку, то так ему и надо, если дурак, а вот постоянный клиент такого не простит. Ежли он солидный особенно.

— Истинно так, Бог видит, — кивнул торговец с важностью. — Ко мне люди приличные заходят. Вот напротив целая артель англичан, и те с уважением ко мне обращаются. Только суета сегодня у них какая-то.

— Суета, — согласился Сергей Петрович. — Один из них вот племянницу мою обидел, ирод нерусский! Стал я правды добиваться — отовсюду гнали! Но нашлись люди добрые, вступились за сиротку! Большой начальник меня выслушал, ногами топал! Что, говорит, позволяют себе басурмане, прямо в сердце России честных девиц обижать, под бесчестье подводить! Аж целую толпу полицейских пригнал!

Отставной унтер выказал и сочувствие, и гордость за страну, и беспокойство за выгодных клиентов. Он выглянул из лавки, окинул взглядом скучающих служивых и осторожно спросил:

— А кто обидел-то?

Я хотела ответить, но Сергей Петрович незаметно наступил мне на ногу и продолжил разговор сам:

— А кто их басурман разберет! Представлялся большим начальником, а оказался писарем обычным!

— Беда, — согласился лавочник. — Можно же было к самому главному сходить пожаловаться — господину Дюпре. Он их в ежовых рукавицах держит, в миг бы справедливость навел.

— Не стал он нас слушать, — горько вздохнул мой «дядька». — Даже вчера к нему ходил я, так он только наорал, что спешит и некогда заниматься всякой глупостью.

— Это да, спешили они, даже у меня туесок снеди в дорогу купил.

— Эка! — расстроился Сергей Петрович. — И теперь справедливости как добиться? Сейчас полицейские уйдут, так ничего и не решится, не будут же они без начальства разбираться. Не по закону так!

Лавочник о законах ничего не ведал, сочувственно кивал, но снова сказал, что Дюпре явно собрался в отъезд, а надолго ли — Иисус ведает. Может знать аптекарь на углу, с которым англичанин приятельствует, и как раз после посещения лавки он к нему и пошел.

«Дядька» вновь печально вздохнул, поблагодарил честного торговца и степенно вышел на улицу. Здесь он в момент преобразился, кликнул кого-то из своих и пошептался о чем-то с полицейскими. И вновь повторился штурм, только теперь приличной на вид аптеки здесь же по соседству.

Аптекарь Клаус Шнитке ничего не знал. Говорил он так искренне, что ему могли бы и поверить, вот только немец стал утверждать, что никакого мистера Дюпре он не знает. Мне даже не довелось озарять, так как дюжий молодец из Управы схватил его за шкирку, заломил руку и пообещал запереть в холодном подвале, где хранятся тела невинно убиенных до тех пор, пока их не заберут для захоронения в общей могиле. Окончательно волю герра Шнитке сломило появление Макарова при мундире и регалиях. Многозначительного «что тут у нас — отпирается, изверг?» хватило для того, чтобы аптекарь отпираться прекратил.

Господина Дюпре он знает и видел его не далее как вчера. Был англичанин взволнован и сообщил, что против него строят козни какие-то темные личности, и теперь ему придется на какое-то время покинуть Петербург.

— Врет, — сказала я.

Не талантом почуяла это, а интуицией.

— Освещенную обмануть пытаетесь, господин Шнитке, — укорил аптекаря Александр Семенович.

Немец сник, и тут уже я была в полном праве пройтись по его страхам. Ничего особенного среди них не нашлось, но хватило и сокровенного ужаса перед заточением в камеру. После этого аптекарь «запел».

Он вымаливал прощение, но чем дальше герр Шнитке говорил, тем мрачнее становился Макаров. Не зря в старости фармацевтов боялись и наговаривали на них за связь с дьявольскими силами. Ведь тот, кто может приготовить лекарство, способен смешать и яд. И вот этим немец по наущению Дюпре занимался издавна.

— Травил он недругов что ли? — изумился Николай Порфирьевич.

— Ньет! Нье отрава! Дурман ему даваль!

— Куда Дюпре собрался?! — рыкнул Макаров.

— Йа не знайю, — аптекарь мелко дрожал и потел. — Он сказаль, что будет корабль!

— В крепость его, потом поговорим, что там за дурман он готовил. Срань какая, да что у нас тут под носом творится-то!

Александр Семенович был в гневе, почувствовав крайнее раздражение начальства, полицейские вздернули немца под руки и потащили на выход, не заботясь о сохранении целостности членов и природного цвета кожного покрова.

Корабль — это гавань, где пришвартованы суда, а мелких лодок не счесть. Найти там одного человека будет столь же сложно, как и иголку в стоге сена, но сразу три кареты помчались к Неве. Одна свернула в сторону Троицкой площади на Петербургскую сторону, вторая к Адмиралтейству, а наша — на Стрелку Васильевского острова.

— Как мы его найдем? Или хотя бы узнаем что-нибудь? — спросила я, держась за Сержа, чтобы не упасть от страшной тряски.

Макаров лишь пожал плечами.

Впрочем, бегать по кораблям он не стал, проворчал, что не для его возраста такая гимнастика, поэтому повел всю компанию в портовое управление. Чиновник, ответственный за учет прибывающих и отплывающих судов при виде большого начальника вытянулся во фрунт, приняв посетителей за высокую инспекцию. А когда узнал, что от него требуется, расслабился и выразил яростное желание помочь всей своей компетенцией.

— Ночью ни одно судно не отходило, это решительно невозможно, такого разрешения никто и не даст, — пояснил он. — Утром ушли три корабля. Один — русский торговый шмак[132] «Гавриил», идущий в Выборг, затем голландский пинас[133], отправившийся в Амстердам, и куттер[134] под британским флагом. Больших кораблей на рейде нет, ходатайств об отправлении на сегодня тоже не имеется.

— Куттер досматривали перед отходом?

— Досматривали, конечно. Список пассажиров и команды вот туточки. С кем приплыли, те и отправились домой, с ними еще один пассажир только был. Некий Джон Смит.

— Ни о чем не говорит.

— Мне говорит, — мрачно ответила я. — Все равно что Иван Иванов. Без выдумки вот так вот.

Макаров сразу все понял. Под именем некоего Джона Смита Санкт-Петербург и Россию покинул Александр Дюпре. На мой вопрос, возможно ли догнать этот корабль, раз отчалил он всего несколько часов назад, все портовые служки как один заявили, что это выше сил человеческих. Ветер англичанину сопутствует, а посоревноваться в скорости с этим самым куттером мало кто способен. Мне даже показали картину с его изображением: длинный, узкий корпус и три паруса только подчеркивали стремительный характер этого суденышка.

Для успокоения совести и души Александр Семенович потребовал опросить проверявших корабль таможенных, и те лишь подтвердили нашу общую догадку. По описанию пассажир полностью походил на теперь уже бывшего главу бывшего отделения Британской Ост-Индской компании в столице Империи.