Самый яркий свет

Глава 3

Спустившись в зал, я была ошарашена еще одной картиной, которая никак не умещалась в голове: посетитель подходил к прилавку, клал монетку половому, и, получив разрешение, опускал деревянную кружку в бочку с пивом. Зачерпывал, не стесняясь окунуть в мутную жидкость грязные пальцы. А чтобы добытое пенное не расплескалось на пол, пока его несут к столу, страждущий отпивал прямо на месте. Пиво стекало по подбородкам, бородам, ладоням обратно в бочку.

Добрей подметил брезгливость в моем взгляде и усмехнулся: мол, контингент у меня не привередливый. Я же попросила его никогда не поить меня в своих заведениях.

— Чаю сделай нам, Дорон. Только…

— Да понимаю, Коля, не дурак. Не думаешь, что я из того же котла тут питаюсь.

Трактирщик вышел из кабинета отдать распоряжение халдею, а Спиридонов погрузился в свои мысли. Я пока ничего не понимала кроме одного: страшненькая проститутка, уездившая свое тело уже в двадцать лет, не далее как сегодня ночью соприкасалась со Светом. И скорее всего с…

— Амулет Сявка с Гундеем подрезали? — спросил вернувшийся Добрей.

— Истинно так, — кивнул пристав. — Сявка не возвращался?

— Не видел его сегодня. А Гундей утром пошел его искать, так и не вернулся. И сдается мне, что…

— И не вернется, — закончил за трактирщика фразу Николай Порфирьевич. — Поэтому Лукошку я заберу. Чует мое сердце, что иначе и она не вернется.

Пристав вновь задумался, в это время в дверь постучали. Вошел халдей с чайничком на подносе. Чашки Добрей достал из своего шкафчика.

— А что с франтом этим, которого разули? — спросил жид.

— Окочурился Пантелеймон Тимофеевич Колемин. Не выдержал страсти Лукошки твоей.

Да уж, Лукерья может гордиться — довела мужика до смерти любовными утехами. Прямо закончил срамное дело — и кончился!

— Не слышал о таком.

— Да с чего бы ты слышал. Дворянин из тамбовских, род захудал давно, рязанская ветвь еще трепыхается. В Петербурге месяц как зарегистрирован. Ходил на приемы к большим людям, куда мог проникнуть, предлагал безделушку, доставшуюся в наследство. Саша, что думаешь по сему?

Да ничего не думаю. Но Спиридонов так хитро смотрит, словно испытывает, и мной овладел стыд. В самом деле, можно уже начинать скрипеть мозговыми мышцами.

Итак, захудалый дворянин аж из Тамбова, пытается продать амулет. Откуда он у него?

Закрепить Свет в материальном предмете — это редкий талант, таких освещенных один на тысячу, а то и реже встречается. Теория мне известна, но ни с одним из мастеров я не встречалась, даже не знаю таковых. К тому же мастеру нужен тот, кто поделится своим умением, которое и вложат в амулет.

На Лукерье я почувствовала отголосок Света mentalis — дара духовного, мысленного. К таким относится и мой. Конкретнее и не скажешь, что именно вложили в «цацку», однако вариантов тут множество: от усиления умственных способностей, до… да хоть до чтения мыслей, если совсем уж фантазировать. Но такие таланты сами по себе из разряда мифических, так что в амулете что-то менее экзотическое, однако цена этой безделушке все равно немалая. Все зависит от дара, в ней заключенного…

— Странно все, Николай Порфирьевич. Слишком сложно. Этого Пантелеймона…

— Тимофеевича.

— Тимофеевича сначала чем-то опоили. Хотя нет, скорее осветили. Слишком много эффектов в зелье было бы — и любовное влечение до потери разума, и неутомимость, и концентрация на одной фигуре.

— Что ты имеешь в виду? — встрепенулся пристав.

— Ну, смотрите сами: одурманенный мужчина идет по Садовой, у него вожделение такое, что мыслить не может, а вокруг ведь множество женщин. Но он терпит до той поры, пока не увидит Лукерью. И тут уже держите его семеро. Каким бы зверобоем с лавандой и ромашкой его не поили, так выборочно это не действует.

— А зверобой, лаванда и ромашка как приворот работают? — заинтересовался Добрей.

Еще бы — с его профессией такой настой очень пригодился бы, его девки не простаивали бы. Пролеживали бы сутками напролет под клиентами.

— Не знаю, — пожала я плечами. — Все это травничество и алхимия мимо меня прошли. Бабки травками издревле лечили, но есть ли сила в рецептах или нет — я не знаю. А осветить воду или другую жидкость ни у кого еще не получалось.

— А святая вода? В церкви же налить можно, ее освящают.

— Освящают, а не освещают. Я не христианка. Странное у тебя отношение к святой воде, ты же еврей.

— Он выкрест истинно верующий, — сказал Спиридонов. — Но забудьте про освященную ромашку, я правильно понимаю, что Колемину Светом голову запудрили, и он на Лукошку кинулся из-за этого?

Я кивнула.

— Все так. Я и говорю, что как-то сложно очень. Если кому-то очень нужен был амулет, то он затеял очень уж хитрое дело. Нанять душегубов и продажную девку, одурманить человека, вложив ему страсть к образу страшненькому. Понадеяться на то, что лиходеи его не обманут, а отдадут оговоренное.

Добрей хмыкнул удивленно, но одобрительно, признавая за мной правоту и умственные способности, в которых, судя по всему, изначально сомневался. Впрочем, я даже не стала бы его винить. Кто он такой? Выкрест, держащий притон, в котором собираются самые низы петербургского общества. Если к своим годам он не только живой, но еще и преуспевающий по здешним меркам, то как минимум в определенном хитроумии ему не откажешь. И кого он увидел? Молодую дворяночку, которая с детства ела с серебряной ложечки.

— Главное тут, — задумчиво сказал пристав, — что злодей Лукошку видел. Так?

— Злодей ли, но тот, кто осветил покойного, точно должен был видеть. По описанию или портрету такое не сделаешь. Поверьте, Николай Порфирьевич, в этом я разбираюсь.

— А сама могла бы?

— Нет. Не мой Свет.

— Лукошка часто уходит из «Малинника»?

Лукошка из «Малинника» обычно ни ногой. Девицы Добрея фактически жили в квартале на Обуховском, столовались тут же, да и деньги им сводник на руки почти никогда не давал. Потому как все равно тут же пропьют.

Из «Малинника» в последнюю неделю Лукерья не выходила ни разу, только вчера, когда отправилась «на дело» со своими подельниками. И это означало, что злодей с большой долей вероятности появлялся здесь собственной персоной. Спиридонов принялся выпытывать из Добрея приметы всех клиентов проститутки, потом пытался заставить припомнить всех посетителей, которые заглядывали на «сладенькое», но тут уж трактирщик взмолился:

— Да не упомнить мне всех! Каждая по десятку за день принимает!

Я ужаснулась: представить себе такую службу было решительно невозможно! Зато понятно, почему молодая девка так поизносилась. Все же утехи должны быть в радость, а не как работа для ломовой лошади.

— Николай Порфирьевич, не о том спрашиваешь. Надо узнать, были ли здесь необычные посетители. Не в смысле кривые или косые, а не обычного круга. Кто выделялся бы из этих прохиндеев, что за стенкой сидят.

За такие слова я была награждена уважительным взглядом Добрея и несколько изумленным Спиридонова.

— Вот! Это правильнее, сударыня. Я не припомню, но я и не всегда же всех вижу. У матроны узнаю потихоньку. И тебе, Коля, потом скажу. Но лучше бы ты здесь не засиживался, а то разговоры пойдут, никто потом слова не скажет.

Пристав нехотя кивнул, признавая правоту кабатчика. Даже я догадалась, что откровения со служащим Управы здесь не в почете, хотя Николая Порфирьевича в заведении знает каждый лиходей, похоже.

— Коля, я все понимаю. Контингент мой все больше из честных воров, барышня, — Добрей посмотрел на меня, поясняя мысль. — Душегубство давно не в почете. Не из богобоязни, конечно, проблем от него много.

— Только трупы собирать все равно чуть ли не каждый день приходится, — мрачно заметил пристав.

— Всякие люди есть. И тут, и в Коломне. Про Нарву и не говорю уже. Но и не Одесса тут, Коля. Ты там не был, а я оттуда и уехал, что не по душе мне были тамошние порядки. Там поца на ножичек примут за милую душу.

— Это поэтому Николай Порфирьевич жидов не любит? — спросила я.

Об одесских порядках отец мне рассказывал.

— Не любит, но и слова злые попусту говорит.

— Мне любой человек мил, пока не лиходействует, — сказал Спиридонов.

— Поляков он не любит, — заметил Добрей.

— Поляков не люблю, — вздохнул пристав. — Подлый народец. И гонористый при этом. Мацы дашь?

Трактирщик встал, откинул рушник с корзиночки на буфете и покачал головой.

— Кончилась. Замешаю, принесу тебе с вестями.

— Только заверни, чтобы не видел никто. Вкусная, и не толстеешь с нее. Как семечки грызешь, — виновато отговорился мне Спиридонов. — Веди Лукошку, буду выводить.

Николай Порфирьевич откинул полу сюртука и из его полы вытащил укороченный двуствольный «Farmer» английской работы. Этот пистолет я видела у пристава неоднократно, и владел он им отменно, часто показывая свое мастерство отцу, который стрелять тоже любил, но призвания к тому не имел. Пристав проверил порох на полках и снова спрятал оружие.

— Поменяли бы Вы эту дуру, — сказала я. — Тяжелый, заряжать долго, за кремнем следить.

— Сашка, ты все по мальчишеским игрушкам так и страдаешь?

Что ж, снова пришло время удивлять. Обычная с виду складка на юбке скрывает потайной карман, из которого я извлекла свой однозарядный терцероль[16]. Верхняя часть курка была переделана и имела более округлую форму, чтобы не цепляла за ткань, но главное — никаких кремней!

— Пересобран под капсюль мосье Прела. Нет осечек, удобное заряжание единым патроном.

Пристав с интересом осмотрел мою пистоль, покрутил в руках и чуть ли не обнюхал патроны, коих я с собой несла аж пять штук. Вернул со вздохом: казенный кошт таких изысков не предусматривал, а припас системы Перла стоит недешево.

От визита в Управу со Спиридоновым я отказалась, пройдясь с ним только до Екатерининского. Лукерья куталась в платок, стараясь прикрыть лицо и остаться неузнанной. Девка ощутимо нервничала, но пристав крепко держал ее под локоток, и напоминали они влюбленную парочку, правда, очень спешащую по каким-то делам. Все у того же Заемного банка мы распрощались, и я отправилась искать извозчика. На сегодня дела закончены, скоро начнет темнеть, пора бы и в свои апартаменты возвращаться.

Лихач нашелся быстро, но пока пропускали кирасирский полк, вышагивающий по Невскому, солнце совсем почти село, поэтому к дому Мижуева, где я имела квартиру, подъехали в поздних сумерках. Коляска быстро скрылась из виду, и теперь надо было перейти дорогу.

Не знаю, что именно меня насторожило, скорее всего отсутствие Ивана. Швейцар не мог не услышать цокот копыт подъехавшего экипажа и должен был выйти посмотреть, кто остановился перед парадными дверьми. Открыть дверь, вежливо поклониться, помочь с багажом, если есть — за все это принято благодарить хотя бы полушкой, с того прислужник и живет, так как жалование у него, если и есть, то кот наплачет за день больше.

Так вот, не было Ваньки. Еще не осознав этого, я замедлила шаг и потянулась правой рукой к юбкам. И господина, кинувшегося на меня с ножом, едва открылась дверь, встретила выстрелом в упор.

Вот только и он оказался не лыком шит и в последний момент дернулся в сторону. Если бы в моих руках оказался пистолет сродни тому, что носит при себе Спиридонов, маневр незнакомцу удался бы в полной мере, но капсюль тем и хорош, что воспламеняется моментально, выплевывая пулю из ствола без малейшей задержки и яркой вспышки. Поэтому негодяя развернуло от попадания в ключицу, но на мою беду не исключило из игры насовсем. Зашипев от боли, он выпрямился, мимолетно взглянул на рану, что-то сказал сам себе и снова кинулся ко мне.

Если бы в моих руках оказался пистолет сродни тому, что носит при себе Спиридонов, сейчас был бы шанс на второй выстрел, но патрон в снаряженном состоянии мог быть только один. И теперь я осталась совершенно беззащитная перед раненым, но способным к злодейству мужчиной, вооруженным длинным ножом! Оставалось только бросить в него терцероль, но и тут он ловко увернулся.

Я закричала. Увы, злодей был готов и к этому, закрыв мой рот своей ладонью, затянутой лайковой перчаткой. Второй рукой он постарался ударить меня своим клинком, но тут уж я вцепилась в нее, не позволяя приблизить острие к своей груди. Глупо было бы надеяться, что мне удастся долго удерживать того, кто гораздо сильнее меня, но ужас и, наверное, Мани, позволили мне сопротивляться какое-то время. Господин прижал меня к захлопнувшимся дверям и давил все сильнее.

И вдруг он в раз ослаб, его оружие больше не стремилось пронзить меня насквозь, а потом лиходей обмяк и повалился на пол. Не в первое мгновение я смогла сосредоточить взгляд, а когда собралась, то увидела перед собой Сержа в полном гусарском параде, хотя и без кивера, и с обнаженным палашом в руке. Несостоявшийся мой убийца лежал лицом вниз, из резаной раны, уходящей наискосок от шеи на спину, вытекала черная в неярком свете свечей кровь.

— Александра! Вы целы?!

Ответить я уже не смогла, ноги мои стали подкашиваться, и корнет, бросив палаш, подхватил меня на руки.

— Серж… Как Вы здесь?..

— Александра Платоновна, я не мог ждать до завтра, я хотел Вас видеть. Пришел, но горничная Ваша, мерзавка, не пускает. Потом слышу гром, крик и шум. Кто этот негодяй?

— Не знаю… Надо позвать швейцара, пусть кличет городовых.