Санитарная рубка

24

Но Караваев зря ругал Бекишева. Тот честно отрабатывал жалованье.

В свое время, дослужившись до майора в одном из райотделов и наевшись черствого ментовского хлеба до полной отрыжки, он с началом перестроечной тряски и вовсе затосковал: случались дни, когда на задержание приходилось ездить на общественном транспорте, потому что разбитые казенные уазики простаивали без бензина. Вот с бензинового дефицита и началось его знакомство с Караваевым: начальство отправило со слезной бумагой к главе фирмы «Беркут» — дайте, ради Христа, бензинчику, а то передвигаться по городу нам совсем не на чем… Караваев посмеивался, читая бумагу, приговаривал:

— Не кормит родное государство блюстителей порядка, а в итоге беспорядок получается. Беспорядок это — у частной фирмы бензин просить… Вдруг я услугу за услугу потребую… А, майор?

Неожиданный ответ Бекишева его озадачил:

— Требуйте, Василий Юрьевич, чего хотите, все равно дурдом творится! Меньше, больше — какая разница!

Бензина тогда Караваев на райотдел выделил, а вскоре и ему понадобилась помощь: по пьяному делу, ночью, наехал он на пешеходном переходе на старичка- пенсионера, который оказался, на свое несчастье, не в том месте и в позднее время. Помял этого старичка изрядно, но не до смерти. Дело, однако, закрутили. Тогда и вспомнил о майоре, позвонил, тот приехал к нему, выслушал и коротко сказал только одно слово:

— Постараюсь.

Постарался…

Дело прикрыли, пострадавшего вылечили, и тот, оказавшись старичком веселым и любителем выпить, получив солидную компенсацию в конверте, на прощание еще и анекдот рассказал:

— Он, как бы про меня, ребята, честно слово. Едет мужик на лошади с телегой и врезается в них другой ездок на «жигулях». Телега в хлам, «жигули» помяты, лошадь в судорогах бьется. Подлетает гаишник, смотрит на лошадь — ноги переломаны, брюхо распорото, ясно дело, не вылечить. Достает пистолет — бах, бах, чтоб не мучилась. И спрашивает у мужиков: «Как себя чувствуете?» А те на пистолет смотрят, из дула еще дымок идет, и в один голос: «Лучше, чем до аварии!»

Рассказав, старичок смеялся дробным мелким смешком, и видно было, что он доволен. А Караваев повез майора Бекишева в ресторан и там попытался его напоить — проверить хотел. Не получилось. Точнее, получилось, но совсем наоборот: очнулся у себя в кабинете, на диване, разут-раздет и сверху еще накидочкой прикрыт. А майор сидит скромно у краешка стола и так же скромно пьет минеральную воду. Как позже выяснилось, Бекишев мог хоть ведро без закуски выхлебать и головы не потерять. «Надо будет к нему всерьез приглядеться, решил тогда Караваев. — Нужный кадр».

Через несколько месяцев, дождавшись, когда Бекишев уволится со службы, Караваев взял его к себе на работу.

И вот сегодня вчерашний майор, самое доверенное лицо главы фирмы «Беркут», рыскал по городу, как неутомимый гончий пес, пытаясь взять след Николая Богатырева.

Но пока получалось плохо. Человек в городе давно не жил, связей практически ни с кем не имел, и все зацепки обламывались, как горелые спички. Оставалась еще бывшая жена покойного Алексея Богатырева, может, что-то прояснит, если знает.

В том, что запираться она не станет, Бекишев нисколько не сомневался. Пробил: есть магазин на бойком месте, собирается открывать второй, бабки за «крышу» платит ленинским, платит исправно и безоговорочно, никаких разногласий нет; высоких заступников не имеет, в политику не лезет, одним словом, обычная пролетарка нынешней коммерции. Должна быть сговорчивой и нестроптивой. В магазин, где был и крохотный кабинетик Татьяны, явился Бекишев без всякого предупреждения, прихватив одного из ленинских бойцов, хотя, как он считал, силовая поддержка не понадобится, но пусть поторчит для психологического давления, для разумного испуга, как он любил говорить.

Не ошибся.

Татьяна сразу все поняла. Выслушала Бекишева, достала сигарету из пачки, щелкнула зажигалкой, но прикуривать не стала, поглядела на дрожащий огонек и дунула на него, будто свечку погасила. Заговорила спокойно, глядя не на Бекишева, а на его бойца, который сидел в углу и сосредоточенно смотрел на свои кроссовки, время от времени переставляя ноги, будто неведомый жар подпаливал ему подошвы. Заговорила, даже не пытаясь чего-то утаить или переиначить, потому как знала, что самое лучшее сейчас для нее — излагать только правду, иначе… Иначе можно остаться босой и голой, и хорошо, если не покалечат… Вот этот дебильного вида боец, чем-то похожий на Славика, он и покалечит, не вынимая изо рта жвачки.

Господи, не сорваться бы, глупость не брякнуть! Со стуком положила на столешницу зажигалку и удивилась своему голосу — такой же костяной звук, как от пластмассы:

— С мужем моим бывшим мы не живем уже почти два года. Не жили… Отношений не поддерживали. Где находится его брат, Николай Богатырев, не знаю. Знаю только, что он военный, служил в последнее время где-то в Молдавии. Приехал недавно, ничего не рассказывал, да и времени не было, сразу заторопился к Алексею. Мой водитель отвез, а там… После этого не до разговоров было — милиция, морг, пока машину достала… Возле морга последний раз и виделись. Он Алексея в Первомайск хоронить повез.

— Сама почему не поехала?

— Упреки не хотела слушать, да и муж покойный не пожелал бы, чтобы я там была, тут сложно все и вам, думаю, не интересно…

— Нам все интересно. Где он сейчас может быть, есть у него еще какие-то знакомые, родные?

— Родных точно нет. Знакомые? Навряд ли, его же лет шесть в Сибирске не было.

— Ладно, на первый случай поверим. — Бекишев подтянул к себе чистый лист бумаги, быстро написал на нем телефонный номер и, подумав, добавил к телефонному номеру: Эдуард Александрович. Протянул лист Татьяне. — Объяснять, надеюсь, не надо, зачем я этот номер оставляю?

— Не надо. — Татьяна снова взяла сигарету, снова щелкнула зажигалкой, на этот раз прикурила и, слегка отвернувшись, добавила: — Не надо, я понятливая…

Бекишев покивал головой и вышел, не попрощавшись, следом за ним тяжело, по-медвежьи, вывалился боец, зацепившись плечом за косяк. Дверь за собой не закрыл, и Татьяна долго смотрела в узкий проем, где в небольшом торговом зале скучали две ее продавщицы и какая-то любопытная, бедно одетая старушка перебирала модные женские куртки, будто приценивалась, «Пенсии у тебя, бабка, не хватит, — без всякой злости на старуху подумала Татьяна. — Если год копить будешь, может, и купишь, если с голоду не помрешь».

Если, если… Если поверили, значит, отстанут. Татьяна продолжала сидеть, даже не пытаясь подняться, и чувствовала себя так, словно на ней долго-долго пахали, а занял весь разговор не больше десяти минут.

«Как на войне, — тоскливо тянула Татьяна давнюю и тоскливую мысль. — Даже не знаешь, откуда прилетит. А прилететь может в любую минуту… Надолго меня хватит?»

Уже не один раз задавала себе этот вопрос и всякий раз не могла на него ответить, потому что не загадывала — на сколько времени хватит ей сил, чтобы тянуть лямку, к которой никогда не примеривалась, даже во сне такое не могло присниться: магазин, налоговая, бандиты, черный нал, безнал, навар, кидалово… И самое главное — кутерьме этой ни конца, ни края не видно, будто к горизонту бежишь, а он все отодвигается и отодвигается.

— Ладно, рассопливилась… — Вслух сказала самой себе и резко поднялась из-за стола.

Надо было жить дальше.

Остаток дня прошел в обычной суете, а вечером, уже перед сном, когда после душа наконец-то добралась до постели и свалилась на нее, словно подрубленная, вспыхнуло в памяти, будто выключатель щелкнул, и осветилось…

Господи!

Да неужели все это было так недавно? Кажется, протяни руку — и дотронешься, ведь ничего не забылось, все помнится.

Маленькая комнатка в общежитии на первом этаже, где проживали семейные пары; старый диван, стол, застеленный клеенкой и заставленный молочными бутылочками для Сашки, детская кроватка в углу, шкаф и книжная полка, прибитая к стене, — вот и все пространство семейной жизни. Не повернуться. Но это молодых нисколько не тяготило, они воспринимали такое положение, как должное, да и стоило ли обращать внимание на такие мелочи, если владело ими совсем иное — они были счастливыми. Безоглядно счастливыми. Ведь только что Сашка начал ползать, но не вперед, а назад, пыхтел, старался и недовольно мотал головой, когда они пытались поменять ему курс движения. Смеялись, глядя на своего первенца, и от этого смеха расширялось махонькое пространство комнатки, становилось большим, как жизнь.

Приехали поглядеть на внука родители Алексея. Свалили в углу кошели с гостинцами, и свекровь решительно принялась все переставлять и передвигать в комнатке по-своему. А Татьяну с Алексеем отправила погулять. И нисколько было не обидно — ни капельки. Она же из лучших чувств й побуждений. Пусть передвигает и переставляет. А они — в город, по которому почти год не ходили вдвоем. Оказывается, это тоже счастье. Держаться за руки, идти по тротуару, смотреть на прохожих и прищуриваться от удовольствия, когда светит уже усталое после лета сентябрьское солнце.

Свернули на тропинку, чтобы посидеть в парке, и на тропинке этой нашли пятьдесят рублей. Одной, зелененькой бумажкой. И начали хохотать, как ненормальные, нет, не от радости, а от удивительного совпадения: утром Татьяна посетовала, что осталась у них только последняя пятерка, вот приедут родители Алексея, надо же их угостить… И как делить эту пятерку, она ума не приложит. Алексей заверил, что деньги он найдет, а на вопрос: где? — как всегда, коротко ответил: в Караганде. Это значило, что займет у кого-нибудь до зарплаты. И вот нашлись деньги, даже ближе, чем в Караганде.

— Я первый увидел, значит, они мои, значит, имею право распоряжаться как хочу. Вопросов не задавать, не вякать, не ахать и строго следовать за мной

И потащил ее в кафе «Аэлита». Татьяна пыталась остановить, говорила, что там очень дорого, но Алексей ее не слушал. Чуть не силком усадил за столик, заказал шампанское, конфеты, пирожное и смотрел на нее такими глазами… Какое же это счастье, когда на тебя так смотрят! После кафе они снова пошли в парк и там, на шаткой скамейке в дальнем углу, целовались взахлеб, до тех пор, пока не опомнились и не огляделись вокруг. Увидели, что наступают сумерки, спохватились, что пора возвращаться домой, и побежали, не размыкая крепко сведенных рук.

Теперь смешно — пятьдесят рублей, теперь она могла бы целиком кафе откупить хоть на сутки, да только смотреть там на нее, как смотрел Алексей, никто не будет.

Татьяна выла в подушку и шептала:

— Прости, Лешенька, прости… Приеду к тебе, обязательно приеду и расскажу… Я так много рассказать хочу…

Фрэди, разбрызгивая слюну, метался возле дивана, слышал ее голос и отрывисто гавкал, словно спрашивал: да чего случилось-то?

Случилось…

Наревевшись, Татьяна сползла с дивана, как побитая, нашла бутылку коньяка, набухала в фужер и махом, без передышки, выпила. Сидела, оглушенная, и понимала, что никакого облегчения не наступит, хоть до самого дна выхлестывай пузатую бутыль. Подвинула телефон, по памяти набрала московский номер и долго слушала короткие гудки — телефон был занят. Осторожно положила трубку, закурила и попыталась представить — чем они сейчас занимаются, Сашка и Нинка? Болтают с кем-то по телефону или уже разговаривают о чем-то своем? Может, ее вспоминают? Навряд ли… Там, в Москве, у сына и дочери шла своя жизнь, и в этой жизни, молодой и веселой, для матери оставалось совсем немного места: привет, привет, у нас все нормально, деньжат подкинь, так все дорого…

Снова подняла трубку, набрала номер. На этот раз отозвались, и Татьяна услышала громкую музыку, шум многолюдья и лишь после этого различила голос сына:

Алло, маманя, салют! Да нормальный шум, с ребятами собрались потусоваться. Нинки нет, она еще не приехала, в киношку с подруганками собиралась. Скоро будет. Чего ей передать?

— Привет передай. Ладно, я завтра перезвоню.

— О кэй!

И — гудки. Холодные, далекие, чужие.

А так хотелось поговорить по душам, хоть с кем-нибудь, поговорить и поплакаться, пожаловаться, уткнувшись в плечо. Татьяна легла на диван, закрылась с головой одеялом, долго не могла уснуть и все обещала Алексею, что обязательно приедет на могилу, может быть, даже завтра и соберется.

Но рано утром позвонила бухгалтер и огорошила:

— Татьяна Леонидовна, у меня подружка в налоговой, ну, вы знаете, она приходила, мы еще одевали ее, шепнула тихонько — завтра проверка к нам идет, а у нас…

— Ясно. Скоро буду.

Собиралась, как солдат по тревоге. И скоро уже торопливо шла к своему магазину, минуя открывающиеся ларьки, торговок с тележками, которые тащили свою поклажу, направляясь к вокзалу, мимо серых нахохленных домов, мимо бетонного забора, закрывавшего недостроенное здание, где на кирпичах уже росла трава, и невольно читала размашистую надпись, намалеванную на этом заборе: «Дешевле — только даром! Приворот, карма, удача в бизнесе, исцеление от болезней, возвращение любимых, а также исполнение всех желаний».

Вот если бы поверить в это дурацкое объявление на заборе, тогда и надежда бы появилась, хоть какая-нибудь, но Татьяна не верила и твердо была убеждена, что чудес в нынешней жизни нет и в будущем не предвидится. А будет вот эта серая реальность, тяжелая, как конская лямка. Крепкая настолько, что вырваться из нее нельзя и убежать невозможно.