Сантрелья

Глава одиннадцата В ЛОГОВЕ ДИКАРЯ

Чьи-то сильные руки подняли меня. Пахнуло восточными благовониями. От ужаса я не сопротивлялась, встала и послушно поплелась, поддерживаемая неведомым похитителем. На стенах горело несколько факелов, освещая нам путь. Мы начали подниматься по узкой крутой лестнице, которая вела во внутренние покои замка. Ноги меня не слушались, и я то и дело спотыкалась и оступалась. Мой «тюремщик», как я мысленно назвала его, почти нес меня. Я точно знала, что мы направляемся в то самое помещение, которое я видела какое-то время назад и окрестила как «логово дикаря». Когда мы достигли верхней ступени, он вставил факел в держатель на стене и обеими руками легко подхватил меня, внес в комнату и положил на какое-то ложе. У меня перед глазами все плыло, и постепенно я утрачивала ощущение реальности, пока, наконец, меня снова не поглотило забытье.

Я пришла в себя, ощутив приятную прохладу на лице. Я лежала на кровати. Кроссовок на мне не было, и уставшие ноги наслаждались свободой. «Дикарь» сидел рядом с моим ложем, а на невысоком постаменте, наподобие тумбочки, стоял медный таз и кувшин. Мой похититель намочил тряпицу из кувшина и бережно обтирал мне лицо. Cначала аккуратными промокательными движениями он просто делал мне прохладные примочки, но, увидев, что я в сознании, он, сполоснув тряпицу, столь же заботливо стал смывать с меня пыль и грязь подземелья. Я лишь удивленно моргала и пялила на него глаза, не в силах пошевелиться. У кровати на полу я заметила свой рюкзак, о судьбе которого я забыла. Он, наверно, был брошен мною в подземелье.

Там, где я ожидала увидеть вход в подземный коридор, сплошная стена служила логическим завершением интерьера, и я начала сомневаться, в том ли месте я ищу эту дверь. Я опять перевела взгляд на «тюремщика» и попыталась его рассмотреть. Он сидел спиной к свету, пробивавшемуся через два высоких узких окна. Черты его лица лишь смутно угадывались, я сумела разглядеть только усы и бороду. Голову и волосы его скрывал странный для мужчины головной убор — что-то вроде наброшенного на голову прямоугольного платка с кисточками, поверх которого своеобразным венком лежала скрученная жгутом ткань, этакая мини-чалма. Кожа его мне показалась смуглой или загорелой, что нисколько меня не удивило, потому что его восточное происхождение не вызывало сомнений. Но загорелые руки его выдавали в нем белого человека: они были лишены той характерной пигментации, которая присуща смуглым, — четко очерченных темных ногтей и плавного перехода от светлой ладони к смуглой тыльной стороне руки.

Он ободряюще улыбнулся мне. Я не доверяла его необоснованной заботе обо мне, но, чтобы не разозлить его, я робко улыбнулась в ответ. Он показал на себя и представился:

— Я — Абд-аль-Рахман.

Он показал на меня и вопросительно кивнул. Я пробормотала свое имя.

— Элена, — радостно закивал он, будто закадычной подруге. Он что-то еще добавил, и то ли мне показалось, то ли мне хотелось это услышать, но я восприняла его слова как:

— Не бойся, Элена!

Он встал, унес в другой конец комнаты тазик с кувшином, жестом велел мне лежать и через массивную дверь вышел из своих покоев. Я поднялась со своего ложа. Рядом на полу аккуратно стояли кроссовки, но я не стала их надевать. Пол застилали небольшие пестрые ковры, приятно ласкавшие мои уставшие ноги. Ложе мое оказалось необычным восточным диваном, покрытым цветастым ковром и с длинной округлой подушкой в изголовье. Мое внимание привлек маленький столик, служивший несколько минут назад подставкой для тазика. Невысокий, около сорока сантиметров высотой, деревянный, инкрустированный перламутром, слоновой костью и разноцветными сортами дерева, со столешницей в форме восьмигранника, украшенной изысканным узором, он поражал удивительным изяществом.

В воздухе все также витал запах благовоний. Я, пошатываясь, но, уже почти избавившись от позорного страха, продолжила экскурсию по комнате. Прежде всего, я пыталась разыскать дверь в подземелье, толкая плечом стену возле оконной ниши, надавливая кулаком на камни в разных местах стены. Тщетно. Путь к спасению отрезан. Я решила не терять присутствия духа. Меня не пытают, не бьют, со мной ласково обращаются… Пока. Пусть пока. Но пока меня еще не съели и не убили, я в состоянии рассуждать и действовать. И я продолжила осмотр интерьера.

Стена, в которой я подозревала потайную дверь, служила пролетом между двумя нишами. Правая ниша скрывалась за узорчатыми изящными деревянными дверцами. Сквозь резной орнамент просматривались стеллажи книг и полки с сосудами различной формы. Эта ниша располагалась практически напротив дивана. Левое углубление, как я уже упоминала, содержало довольно узкое закругленное сверху окно примерно на высоте талии человека среднего роста. Я инстинктивно выглянула наружу, возможно, чтобы оценить шансы побега таким путем. Внизу, метрах в пяти-шести под окном, я увидела неширокую полосу ухоженного участка между крепостной стеной и внешней стеной замка, засаженную травой, занятую огородом и цветником. Неужели среди этих развалин можно было обрабатывать землю и содержать ее в идеальном порядке? Но, вероятно, для сегодняшних таинственных обитателей этого заброшенного много веков назад замка подобное хозяйство служило единственным средством к существованию.

Соседняя слева стена также имела две ниши: правая — с аналогичным окном, а левая, наверное, служила своеобразным шкафом или кладовой. Она закрывалась снаружи деревянной узорчатой облицовкой, превращавшей ее в изящный восточный шкафчик, внутри которого угадывалась легкая занавеска, скрывавшая его содержимое. В пролете между нишами выстроились, как массивные стражники, два инкрустированных сундука, охранявших примостившийся между ними изысканно отделанный металлический ларец с высокой шатровой крышкой. Посреди комнаты стояла небольшая простая деревянная парта с покатой столешницей. Она удобно размещалась лицом к правому окну, так что сквозь второе окно свет падал слева. Рассеянно побарабанив по ней пальцами, я повернулась к ней спиной и направилась к камину, занимавшему большую часть восточной стены. Огромный (по крайней мере, мне казалось, что он должен быть меньше), грубоватый, без каких-либо украшений и резьбы, камин удивил меня своей чистотой. Его будто не использовали или использовали крайне редко и довольно давно. Я ласково погладила шершавые выступающие камни этого источника тепла и окинула взором последнюю стену комнаты. В правом углу стена эта резко выдвигалась вперед, образуя слегка закругленный выступ, который служил небольшим порталом массивной невысокой округлой деревянной двери. Почти сразу за выступом, к стене притулился диван, мой старый знакомый.

Вот, пожалуй, и вся обстановка, не считая еще пары маленьких изумительных восьмигранных столиков, прятавшихся в углах этих огромных, таких пустых и в то же время очень уютных и жилых покоев. Этот интерьер никак не вязался с покинутым полтысячелетия назад разваливающимся замком, где обитают только пыль, обломки камней, да гулкое, тяжелое эхо пустых помещений — эхо руин.

Я услышала лязг дверной ручки и рванулась к дивану. За дверью кто-то переговаривался. Я подумала, что теперь-то уж точно заботливый хозяин превратится в дикаря, и притворилась спящей. Я не столько слышала, сколько чувствовала приближающиеся бесшумные шаги, затем раздался легкий стук, будто что-то поставили на деревянный столик, и запах еды заставил меня открыть глаза. Водруженный на изящной тумбочке огромный поднос манил дымящейся тарелкой и обилием аппетитных фруктов. Абдеррахман расплылся в улыбке и жестом пригласил меня к трапезе. Я считала, что убить меня можно было просто, без всяких изысков, а посему вряд ли имеет смысл пытаться меня отравить теперь, когда мне уже сохранили жизнь. Голод давал себя знать, и я решила рискнуть. Я приподнялась на диване. Абдеррахман подал мне снова медный таз и полил мне на руки из кувшина.

Я жаждала выяснить, куда я попала. Если я не в замке, то где? Мелькнула шальная мысль, что это одинокий бандит, поселившийся в толще крепостной стены, оборудовав здесь на свой вкус уютненькое логово. Но я вспомнила о голосах, об ухоженном огороде и цветнике, что сводило на нет теорию о бандите-одиночке. Тогда, скорее всего здесь орудует целая шайка. Крадут и убивают людей из любви к искусству или обращают в своих рабов. Недаром же холм этот прослыл проклятым местом. И все же внутренний голос подсказывал мне, что это слишком простое объяснение.

Я осторожно приступила к трапезе. Еда, представлявшая собой какие-то овощи, особо приготовленные, с голоду показалась мне пищей богов, и я заметно повеселела. В небольшую чашку наподобие пиалы Абдеррахман налил мне какой-то напиток из глиняного, расписанного восточным геометрическим орнаментом, сосуда с широким горлышком. Я отхлебнула — ну, конечно, вино. «Теперь мне будет совсем весело», — подумала я. По-испански я сказала «спасибо». Хозяин кивнул, как будто понял. И я начала нащупывать тропу к взаимопониманию.

— Кто ты? — спросила я и на всякий случай переспросила: — Кто вы?

Он понял, засмеялся и ответил:

— Абд-аль-Рахман.

Я осознала всю неуместность своего вопроса и комичность положения. Дом принадлежал ему, и ему должно было принадлежать право задавать вопросы. Но, очевидно, для меня выяснение этих вопросов являлось более жизненно важным, и я продолжила:

— Я понимаю, что задавать вопросы должен ты, и я готова на них ответить, но я не знаю, куда я попала. Скажи мне хотя бы, где я?

Я старалась говорить четко, в надежде, что он все же владеет испанским. Он сосредоточенно слушал мою тираду и, кажется, понял мой последний вопрос.

— Аструм Санктум, — коротко ответил он.

Это название откликнулось в моей душе и болью и надеждой. И я спросила:

— Ты говоришь по-испански? По-кастильски? — уточнила я.

Услышав слово «кастильский», мой собеседник радостно кивнул и гордо произнес:

— Кастилия! Леон!

Дальше он что-то проговорил, и в его странном языке я, сильно напрягаясь, начала улавливать смысл:

— Я не хозяин Аструм Санктум. Я — гость. А ты — путешественница?

И он показал на мою одежду.

— Да. Но я не туристка, я путешествую, потому что я потеряла брата. Я его ищу. Он пропал здесь, в Аструм Санктум.

Говорить было трудно, но понимать его требовало еще более колоссального напряжения. Что за диалект такой: дикая смесь испанского, итальянского и, пожалуй, латыни. Может, каталонский?

— Брат? — переспросил Абдеррахман. — Он как ты?

Я удивленно подняла брови. Что за вопрос?

— Он как ты? — повторил «дикарь». — Такой, как ты?

И он снова показал на мою одежду. Ну, конечно, его карнавальный нарядец какого-то средневекового не то турка, не то араба ему казался нормальным, а моя спортивная современная одежонка вызывала, по всей вероятности, его недоумение. Он совсем тут одичал на своем «проклятом холме», изолированный от внешнего мира. После подобных размышлений я вежливо ответила, что, видимо, брат мой, как я.

— Имя брата? — поинтересовался он.

Я занервничала, но ответила.

— Николас, — утвердительно повторил он, будто имя это имело для него какой-то смысл.

Он посмотрел на окно и пробормотал что-то вроде «позже». Он неожиданно встал, извинился, вышел на середину комнаты, сел на пол лицом к камину и начал молиться на совершенно уже неведомом мне языке. Иногда я улавливала имя Аллаха и поняла, что мой «тюремщик» исповедовал ислам.

Молился он около получаса. И я все это время с любопытством наблюдала за его действиями и бессовестно разглядывала его. Правда, профиль его лишь угадывался из-за его странного головного убора, который то и дело скрывал от меня его лицо, когда он склонялся в молитве. Но я успела заметить его точеный нос и на удивление довольно светлую растительность на лице.

Начинало смеркаться. В комнату заползали таинственные тени. В сумерках я с особой остротой ощутила безысходность своего положения. Я должна была выбраться из этого логова, как бы ласково со мной ни обращались. Необходимо найти потайную дверь в подземелье и выбраться на улицу. Наверняка, наша поисковая экспедиция уже приостановила свою деятельность до утра, ведь поиски в темноте не имели смысла. Скорее всего, все вернулись в Сантрелью, а может быть, и Коля уже с ними. Теперь они потеряли меня. Но если я смогу выбраться, я не побоюсь даже в темноте добраться до Сантрельи.

«Дикарь», наконец, закончил свое общение с Аллахом и смущенно подошел ко мне. Я ожидала, что он догадается зажечь какое-нибудь освещение. Но он легко передвигался по полутемной комнате и, похоже, даже не собирался сделать ее светлее. Он снова предложил мне фрукты. Я отказалась. Он о чем-то размышлял и нерешительно оглядывался. Наконец, лицо его просветлело, словно он разрешил мучившую его проблему, и он направился к резным створкам, скрывавшим кладовую, поколдовал там с минуту-другую и вернулся с высоким изящным подсвечником, в котором утонула стройная свеча, играя трепещущим пламенем.

«Наконец-то», — недобро подумала я.

Абдеррахман подошел ко второй нише и поманил меня пальцем. На изразцовую «табуретку» он водрузил подсвечник на высокой, украшенной чеканкой, ножке. Я вполне охотно повиновалась: книги всегда имели надо мной особую власть. Он бережно достал из шкафа толстенную книгу и, показав мне ее название, о чем-то спросил. Я не поняла вопроса, недоуменно посмотрела на него, а затем прочитала вслух латинское название:

— «Commentarii de bello Gallico». Julius Caesar.

Абдеррахман довольно закивал: очевидно, его интересовало, умею ли я читать. А мне вдруг пришла на ум латинская фраза, и я с детским самодовольством изрекла:

— Historia est magistra vitae.

Мой собеседник издал удивленное восклицание и тут же заговорил по латыни, вероятно, полагая, что нашел, наконец, язык для нашего общения. Я покраснела, благо освещение позволяло скрыть мой позор. Я попыталась объяснить, что латынь моя ограничивается набором крылатых выражений, и то порядком подзабытых. И неожиданно я придумала невеселый, при сложившихся обстоятельствах, каламбур. Но он меня почему-то очень позабавил, и я задорно выпалила:

— Per aspera ad Astrum Sanctum.

Абдеррахман засмеялся, и я оценила его чувство юмора. Он вернул великого римлянина на полку, достал следующую книгу и протянул ее мне. Я держала в руках том Аристотеля на греческом языке.

— Аристотель? — удивилась я.

«Тюремщик» мой снова обрадовался и начал говорить мне что-то на греческом. Я расхохоталась.

— Нет, дорогой мой гостеприимный дикарь, — с горькой усмешкой по-испански сказала я, — я не говорю на древних языках.

Он пожал плечами, слегка помрачнел, и мне стало ясно, что смысл сказанного мною он понял. Уже без всякой надежды он предложил мне арабский. Я, смеясь, опять отрицательно замотала головой:

— Я знаю только испанский и английский.

Он хотел уже закрыть створки, но я остановила его, указав сначала на свечу, затем на книжные полки. Он взял подсвечник и осветил свою библиотеку. Все книги выглядели новыми, но были старинными, даже древними, написанными от руки и не на бумаге, а, по-видимому, на пергаменте. Множество книг на арабском, сменялось греческими, затем латинскими авторами, и насколько я смогла разобраться, тематика выдавала разносторонние интересы владельца библиотеки или же ее собирателя: математика, география, философия, медицина и многое, что я не сумела прочесть по-арабски. Я, как могла, выразила свое восхищение собранием книг. И он, польщенный, благодарно поклонился.

Затем он вновь усадил меня на диван и начал что-то мне старательно объяснять. Из всего его монолога, по всей вероятности, весьма убедительного и аргументированного, но совершенно не оцененного мной, я разобрала лишь отдельные слова:

— «Хозяин замка», «люди», «вид», «спектакль» или «представление» и, наконец, странное слово «серва».

— Серва? — переспросила я.

Он, видимо, подумал, что только это слово вызвало у меня недопонимание. Я же по непонятной причине осталась озадачена им.

— Моя серва, ты — моя серва, — эту мысль он втолковывал мне жестами, указывая сначала на меня, потом на себя и произнося это нехорошее слово.

Мне казалось, что оно означает «рабыня». Итак, маска сорвана, все точки над «i» расставлены: я — его рабыня. Интеллектуально-ознакомительное общение завершено, очевидно, я гожусь лишь для рабского труда. И это в конце двадцатого века! Даже попытку сосредоточиться и внимать его словам я оставила от возмущения. Я буду безголосая и безмозглая рабыня, не понимающая своего господина.

На улице окончательно стемнело, а комната освещалась лишь одной свечой, и, похоже, никакого другого освещения не предвиделось. Со свечой в руках Абдеррахман подошел к одному из сундуков и, порывшись в нем, извлек оттуда какие-то вещи. Он развернул передо мной большое легкое покрывало и показал, что под ним я буду спать. Еще он разложил на диване какую-то смешную одежду и дал понять, что его рабыня будет носить именно это. Затем он поклонился своей рабыне, снял со стены факел, зажег его от свечи, потушил свечу и с факелом покинул комнату, оставив меня в кромешной тьме. Он, вероятно, полагал, что делать мне нечего, и незачем тратить свечи на рабыню.

Я впала в панику. Где я очутилась? Кто этот тип? Как мне выбраться отсюда? Последний вопрос превратился в навязчивую идею. Я бросилась к двери, только что закрывшейся за «дикарем», но он естественно запер ее снаружи. В темноте, натыкаясь на предметы, я ходила, как затравленный зверь, из угла в угол.

Я в отчаянии колотила по камням, пытаясь найти «кнопочку», чтоб открылся «сим-сим». Слегка угомонившись, я заставила себя методично прощупывать каждый сантиметр стены, добралась до ниши, хранившей библиотеку, ощупала как внешние створки, так и стены ниши. Устав, я опустилась на пол и задумалась. Глаза постепенно привыкали к темноте. Предметы проступили более насыщенными черными силуэтами на темном фоне. Эта оптическая игра уменьшила комнату в размере: стены и потолок надвинулись друг на друга, как будто сработал некий прессующий механизм, как иногда показывают в остросюжетных фильмах.

Неуютно, обидно, непонятно, безнадежно! Вот, что я чувствовала! Я сидела на полу в темноте и вспоминала кинематограф и литературу, где бы фигурировали замки и подземные ходы. Я силилась припомнить или представить, где мог быть сокрыт так необходимый мне рычажок. Осененная какой-то идеей, я вскочила и кинулась к заветной запретной стене. И в этот момент лязг замка оповестил меня о чьем-то приходе. Я шмыгнула на диван, укрылась покрывалом из сундука, распространявшим какой-то умиротворяющий запах, и замерла.

Абдеррахман подошел к дивану и, видимо, убедившись, что я почиваю, стал бесшумно расстилать что-то на полу. Покончив с сооружением себе постели (думаю, он был занят именно этим), он оказался у стены, которую я только что тщательно протерла своими руками в тщетных поисках заветного механизма. Раздался легкий щелчок, стена пришла в движение с негромким скрежетом от трения камня о камень, и подалась вглубь, порождая четко очерченную черную брешь. Мой «господин» шагнул в эту вязкую черноту, и через мгновенье вспыхнуло пламя факела, и послышался легкий звук удаляющихся шагов.

Я села на своем ложе и долго напряженно прислушивалась. Было тихо. Я боялась, что мой «повелитель» вот-вот вернется. Но промедление могло перечеркнуть все. Я встала, нащупала рюкзак, натянула кроссовки и осторожно направилась к подземелью. Лестница освещалась торчащим в стене факелом. Куда делся мой «дикарь», я не знала, но я во что бы то ни стало, собиралась покинуть его «логово». Стояла мертвая тишина. Путь к свободе был открыт.