Сережки Анны Карениной

16. Путешествие из Петербурга в Москву

В вагоне было светло и уютно. Правда, донимал попутчик, узнавший сыщика и пожелавший выпить на брудершафт. Еще один попутчик молча читал книжку. Первого вскоре сняли с поезда за дебош в тамбуре, куда он вышел покурить. Второй пассажир слез на полпути. Выходя, он надел плащ, прихватил с собой чемодан, а книгу оставил на столике.

— Вы забыли, — напомнил детектив.

— Эта брошюрка тут и лежала, — пояснил сходящий. У него был какой-то странный взгляд. Наверно, из-за глаз разного цвета. — Так что, пользуйтесь.

— А про что тут?

— Рекламный проспект, — усмехнулся незнакомец.

«Рекламным проспектом» оказалась книжка в мягком переплете. Причем, на неё, очевидно, ставили горячий чай и клали селедку. Обложка скукожилась и пахла. Но с третьей страницы текст был вполне разборчив. Чудовище обло, огромно обзорно и лайяй, — улегшись, читал Фанаберия. И такое начало его обескуражило. Что это? Триллер о драконе, о похищенной им принцессе и смелом рыцаре, освободившим её?

Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала, — продолжал читать Эразм Петрович. — Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы.

«Э, — припомнил детектив, имевший в школе плохую отметку по литературе, — так то ж, как его? кажись, Радищев написал. О путешествии из Петербурга в Москву. Да-да! именно за эту книгу его лишили дворянского звания и сломали шпагу над головой». А запомнилось хорошо, потому что в учебнике по литературе была нарисована картинка, как ломают шпагу над головой опального дворянина. Эразм Петрович продолжал читать. И, с трудом одолев пару глав, подумал: «Господи, какая нищета была в шестнадцатом веке! А бесправие! Поистине, мы живем в светлом будущем».

На какой-то остановке сошел, захотев перекусить. Худая баба в длинном, ниже колен, зипуне из позапрошлого века продавала вареную картошку, обсыпанную поджаренным луком и соблазнительно пахнущую. Он пошарил в карманах, но отечественных денежек не нашел. Остались доллары от Каренина.

— Бери, сынок, теплая еще, — меж тем уговаривала старуха.

— Я бы взял, да мне нечем расплатиться.

— Ах ты, господи, вот жизнь пошла: ни у кого нет денег. А кушать сильно хочется?

— Да, — сконфузясь, подтвердил он.

— Ну, возьми так, горемычный.

И на листке из школьной тетради, исписанной каракулями (уж не внучки ли?) подала ему несколько картошин из укутанного шалью пластмассового ведерка. Он вошел в вагон, в своё купе. Как раз бабка, одарившая картошкой, стояла под его окном. Кто-то еще подошел к ней, она и тому мужику дала картошки, но сыщик не заметил, чтобы покупатель рассчитался. Потом к старушке подошел служитель порядка, возвышавшийся над ней на целую голову, и что-то стал требовать. Старушка, по-видимому, оправдывалась, но полицейского не убедила. Он крепко взял её под локоток и повел прочь от перрона.

С аппетитом перекусив, Эразм Петрович продолжил чтение книги, но сложный, не по-детски навороченный текст перебивали собственные мысли. Как будто впервые включился некий филиал в полушарниях, доселе невостребованный. «Господи, какая по-прежнему нищета! Да и бесправия хватает. Вот тебе и светлое будущее».

Утоленный желудок клонил ко сну. Глядя в книжку, задремал, и приснился ему сон, будто он сам очутился в шестнадцатом веке и едет не в теплом вагоне, а на санях, закутавшись в тулуп. Началась страшная метель, в трех шагах не видно, сани остановились. «Эй, ямщик! — крикнул он. — Чего не гонишь лошадей?» Сильный ветер глушил слова. «Эх, барин, — наконец, понял возница. — С дороги мы сбились. Че делать-то будем?» А он не растерялся и посоветовал: «Ты это, вожжи-то брось. Лошади сами куда надо вывезут». И, наверно, толковый дал совет, ибо не замерз в степи, а выехал в двадцать первый век и вышел на нужной остановке.

Воинская часть стояла от магистральной дороги в трех километрах. Пришлось идти пешком. Было еще темно и облачно. На небе — ни звездочки, и месяц, видно, еще не родился. Заканчивался последний час ночи. Эразм Петрович попал правой ногой в колдобину, наполненную водой, промочил ботинок, да и больно стало, чуть ступню не вывернул.

Доковылял кое-как. А на КПП его задержали. Постовой вызвал дежурного офицера, и Фанаберия сказал, что ему необходимо встретиться с Герасимом Крестьяниновым по чрезвычайно важному делу. Он показал удостоверение частного сыщика, но удостоверение на офицера не произвело впечатления.

— Отношение к комитету солдатских матерей имеете? — с подозрением спросил он.

— Я ведь мужчина, — поставил в известность Фанаберия.

— А бог вас знает, к какому роду-племени вы относитесь, — сказал старший лейтенант, морщась и страдая. Запашок от него шел приятственный.

— Вам продемонстрировать мои причиндалы? — рассердился Эразм Петрович.

— Ладно, поверю на слово, — кивнул старлей. — Но только рядовой Крестьянинов в настоящее время выполняет боевое задание.

Он с надеждой глянул на портфель гостя, и сыщик вздохнул: не догадался купить по дороге универсальное лекарство, снимающее последствия самой распространенной у нас болезни. Зато он вспомнил историю-загадку, рассказанную старлеем другого, правда, ведомства, достал бумажник и вытащил сто долларов.

— Окажите содействие, устройте встречу с рядовым Крестьяниновым, — попросил вслух, а про себя с неприязнью подумал: «Этому товарищу вполне хватит и одного Бени».

Старлей с достоинством принял купюру и позвал отдыхающего от вахты широкоскулого заспанного паренька.

— Рядовой Гойшу! — распорядился он. — Шагай на кухню и подмени Крестьянинова.

— Так Герка картошку чистит, — ответил солдат. — А я не умею. У нас в тундре картошка не растет. Один ягель только.

— Разговорчики! — рявкнул офицер. — Не умеешь — научим, не хочешь — заставим!..

Пришел Герасим, заметно исхудавший без Аннушкиных оладушек, поздоровался с гостем и нисколько не удивился: точно ожидал. Дежурный офицер проинструктировал солдата перед дачей показаний. Лишнего не болтать, хранить военную тайну… Эразм Петрович слушал его затянувшийся монолог и от нетерпения покусывал губы. «Да он что? Еще одного Беню вымогает? Ну, уж нет!»

Наконец, командиру надоело, и он оставил их вдвоем в тесной дежурке.

— Ну, выкладывай, что знаешь! — нетерпеливо потребовал детектив. — Учти, добровольное признание смягчает вину.

— Вы интересовались про сережки, — невозмутимо сказал Гера. — И я вспомнил. Я их видел.

— Где? — вскричал Эразм Петрович.

— Дайте закурить, — попросил рядовой.

— Не курю и тебе не советую. Где ты их видел?

— Ладно, скажу… Эх, курить не дали, так хоть от опостылевшей картошки освободили.

Он, как показалось сыщику, лукаво улыбнулся и еще немного потянул резину.

— Так это… — таинственно понизил голос. — Видел на ушах утопленной мной собачки.

— Что?!

— На ушах…

Фанаберия чуть не заматерился. Культура, впитанная с молоком матери, не позволила. Но досада и разочарование оккупировали его лицо. «Если идиот — то это надолго, — заключил он и самокритично додумал: — Хотя, еще неясно, кто из нас идиот. А может, и оба». Сами-то показания Герасим дал правдивые, сомневаться не приходилось. Видимо, владелица украсила любимую собачку бутафорскими сережками. А может, и не бутафорскими. Тут все зависит от вкуса и достатка госпожи-барыни. Но, увы, к делу это никакого отношения не имело.

«Нет, ну надо же, — расстроено мотал он головой, хромая от воинской части к поселку. — На такую туфту клюнул!»