Сестра Груня

МИР НЕ БЕЗ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ

На Петровско-Разумовской платформе Груня растерялась. В какую сторону податься? Некого спросить. Повернула наугад, куда вывезет.

Навстречу ей шёл очень прямой походкой мужчина средних лет. Лицо приметное, будто из крепкого камня вырублено, лоб высокий, открытый, взгляд доброжелательный.

— Добрый человек, — окликнула его Груня, — не укажешь ли мне дорогу на Петербург? Совсем я тут потерялась. Не знаю, куда идти.

Незнакомец сразу остановился и спросил:

— А ты какую деревню ищешь?

— Я не про деревню говорю, — возразила Груня. — Мне нужен сам Петербург.

— Вот как? — удивился мужчина. — Разве тебе не известно, как далеко до него отсюда?

— Слыхала, вёрст шестьсот.

— И дойдёшь?

— Надобно, — ответила Груня просто. — Я ведь от самого Стародуба иду, чай, уж месяц в дороге. Счёт дням потеряла.

— Шутить изволите? — недоверчиво проговорил мужчина.

И внимательно посмотрел на неё. Взгляд серьёзный, умный, собой миловидная, одета опрятно, светлая коса чуть не до пят. Обыкновенная крестьянская девушка. Право же, удивительно, каким образом она оказалась здесь, если идёт из-под Стародуба?

— Что же тебя побудило направиться в такую даль? — спросил он.

— Война, — вздохнув, ответила Груня. — Небось ты и сам знаешь, что мы воюем с турками. — И она, слово за словом, стала рассказывать о себе: как шла от Стародуба до Москвы, про мирскую сходку в селе Воздвиженском — как народ сочувствует болгарам. И о том, что её не приняли в Москве учиться на сестру милосердия. Потому она теперь и идёт в Петербург. Говорят, что только там берут в ученье таких, как она, малограмотных.

Груня говорила неспешно, несуетливо. Взглянет украдкой на собеседника, не утомила ли его словами, и снова продолжает. Видит, что он слушает её усердно, да ещё расспрашивает сам обо всём. И глаза участливые, в душу заглядывают. Такому человеку можно довериться, всю свою жизнь раскрыть.

— Ой, — спохватилась вдруг Груня, — заговорила я тебя, добрый человек. Ты лучше скажи, что дальше, за этой станцией?

— Дальше — Химки, за ними Крюково, Клин, — стал подробно перечислять он.

Груня попросила:

— Напиши мне крупными буквами названия на бумажке.

Дорога научила её предусмотрительности. Бывает, что один человек правильно растолкует, куда и как идти, другой же сам собьётся и тебя собьёт. Коль будет на бумажке написано, не надо объяснять никому, далеко ли идёшь и зачем. А только спросишь нужное название: Клин, или Крюково, или ещё какое-нибудь.

— Неужели всё-таки пойдёшь? — снова спросил Добрый человек (так назвала его Груня про себя). И не для того, чтобы отговорить, а чтобы она могла более явственно представить себе, какие трудности ждут её в дороге, сказал: — Отсюда путь намного тяжелей, чем от Стародуба до Москвы, особенно если взять ближе к Петербургу. Места там глухие, болотистые; дремучие, непроходимые леса. Тебе не страшно будет?

— А что поделаешь? — спокойно рассудила Груня. — Мне надобно идти непременно.

Добрый человек поглядел на неё долгим изучающим взглядом, как будто пытался разглядеть в ней что-то скрытое. Груня смутилась от его взгляда, поправила платок на голове и перекинула косу через другое плечо.

— Послушай, — сказал он, — мы с тобой разговариваем, а всё ещё не познакомились. — Протянул Груне руку и представился: — Михаил Николаевич Алексеев.

Девушка ещё больше смутилась, покраснела, потом с достоинством поклонилась и ответила:

— Меня Груней зовут, Аграфена Тимофеевна.

— А фамилия?

— Фамилия наша Михайловы. У нас в Матрёновке подряд все Михайловы, и родные, и соседи.

— Так вот, Аграфена Тимофеевна, — сказал Михаил Николаевич. — Я сейчас напишу письмо своим друзьям в Петербург и попрошу, чтобы они тебе помогли определиться на курсы сестёр милосердия. Я ведь сам петербуржец, в Москве нахожусь по работе. Профессия у меня такая, что приходится много ездить. Я адвокат, или защитник, как тебе угодно. А случается, пишу статьи в газеты про таких людей, как ты.

Груня застенчиво улыбнулась, приняв его слова за шутку. Что можно про неё написать? Как шла, поспешала, истоптала лапти, и всё покамест без толку?

А за письмо, которое ей может посодействовать, низкий поклон.

— Я теперь не то что дойду — на крыльях долечу до города Петербурга с твоим письмом, — сказала она счастливым голосом.

— Нет, Аграфена Тимофеевна, — возразил Добрый человек, — время не ждёт, а до столицы вёрст не сосчитать. Пока ты дотащишься туда пешком, не останется времени на учёбу. Тебя ведь ждут раненые. Поезжай-ка лучше поездом.

— Ничего, — бодро ответила Груня, — доберусь и пешком. Сил у меня хватит, не думай.

Михаил Николаевич уже давно понял, что у неё нет денег на билет, и сказал просто, будто близкий человек:

— Я тебе дам денег на билет.

Груня ужаснулась и замахала руками:

— Что ты! Что ты, Добрый человек Михаил Николаевич! Разве можно? Да я лучше пешком пройду лишние вёрсты. Мне так привычней.

Михаил Николаевич принялся её уговаривать:

— Послушай, друг мой, разве бы ты сама не выручила, если бы мне нужна была помощь? Возьми, прошу тебя, хотя бы в долг, заработаешь — вернёшь. Надо торопиться, а ты препираешься. Поверь мне, ты обязательно станешь сестрой милосердия. И надо, чтоб это было так.

Груня стояла молча, опустив голову.

— Прошу тебя, — уговаривал он. — Люди должны друг другу помогать. Тем более во имя такого святого и правого дела. — И уже совсем решительно проговорил: — Едем вместе на вокзал. Я сам куплю билет. Хорошо?

Груня не стала больше отказываться. Она рассудила: знать, должно быть так, а не по-другому.

Михаил Николаевич подозвал извозчика, который стоял недалеко от платформы, и они поехали назад в Москву.

Вокзал был огромный, какой-то гулкий, и Груня растерялась. Люди суетятся, толкаются, того гляди, с ног собьют. И как тут разберёшься, где кассы с билетами, где посадка? Нет, пешком лучше идти — вольная дорога, просторная.

Но всё оказалось гораздо проще, чем представлялось Груне. Добрый человек оставил её в зале ожидания, а сам сходил и купил билет на вечерний поезд. Потом объяснил, с какой платформы следует садиться и в какой вагон. По своей привычке Груня всё основательно утвердила в памяти, повторив про себя наставления Доброго человека, чтобы потом чего не напутать. Первый раз в жизни едет на поезде, есть отчего потеряться.

— Да ты не робей, Аграфена Тимофеевна, — весёлым голосом подбодрил её Михаил Николаевич, — всё пойдёт на лад, сама увидишь. Всё устроится, как нужно.

От его слов и мягкой улыбки Груня и впрямь сразу приободрилась.

Михаил Николаевич написал обещанное письмо в Петербург, отдал ей и сказал:

— Не потеряй смотри.

Груня только улыбнулась в ответ и напомнила Доброму человеку:

— Ты не забудь, запиши мне свой адрес, чтобы я могла долг тебе вернуть, как заработаю деньги.

— Вот моя визитная карточка, здесь всё обо мне, — сказал он и протянул Груне небольшую карточку, на которой был указан его адрес. — А это, — он вынул из кармана бумажник, — вот тебе деньги, купишь себе чего-нибудь поесть. Уверен, что с утра ещё ничего не ела.

Но Груня не захотела взять денег. Когда её кормили в разных деревнях, она вместе с хозяевами садилась за стол, такое было в обычае. У них в Матрёновке тоже не отпустят из дому, кто бы ни зашёл в избу переночевать, не накормив его. Деньги же — это вроде подаяния. Нет, она не возьмёт их.

— Не надобно мне, — отказалась она наотрез. — Ненадобно. А про чёрный день у меня найдётся.

— Тебе виднее, — не стал уговаривать её Михаил Николаевич. Он понял Груню, её независимый характер. — Счастливого тебе пути и успехов в учении, — пожелал он. — Искренне рад знакомству. — Пожал руку на прощанье и ушёл.

Груня сразу почувствовала себя осиротевшей. Как же она теперь справится одна? Кругом люду всякого — тьма! С чемоданами, с мешками через плечо, а кто с цветами, не то встречает кого-нибудь, не то провожает, и все громко перекликаются. Шумно, многолюдно, как на ярмарке в Севске.

Стоит, растерянно оглядывается, неприютно ей в этой сутолоке. «Да что-то я потерялась? Не в лесу ведь, люди кругом, — укорила она сама себя. — На миру не пропадёшь. Что не так, спросить кого-то можно. Всяк посоветует, что делать».

Но спрашивать не пришлось, так понятно всё объяснил Михаил Николаевич. Без труда отыскала платформу, на которую приходил её поезд, нашла и место в вагоне. Кондуктор дал свисток, поезд тронулся, загромыхал и пошёл.

Сначала ей было немного боязно: не на подводе едет. Но очень скоро улетучились все страхи, и она прильнула к окошку.

Как же всё там интересно! Летят вёрсты, будто у них за спиной крылья. Не сравнить с тем, как она шла пешком. Там, где ей нужно было целый день пройти, поезд за один час одолевает расстояние. Только что были Химки, глядь — Сходня; проехали вёрст восемьдесят — вот вам город Клин. Не чудо ли?

Какая просторная наша земля! Идёшь, едешь, а ей конца и края нет. И людей много всяких встречается. Жила в Матрёновке, одних своих деревенских знала — хорошие люди. Оказывается, и за Матрёновкой люди ничуть не хуже. И всех, кто ей добро сделал, она навечно будет помнить.

Вот Михаил Николаевич, кто он ей? Чужой ведь совсем, а позаботился, как родной. Такого человека нельзя забыть.

Давно так хорошо не было у Груни на душе. А тут ещё увидела в окошко звезду-путеводительницу и обрадовалась, как будто земляка в дороге повстречала. Сейчас она и над Матрёновкой светит, кому-то путь указывает, как ещё в малолетстве указывала ей самой.

Идёт поезд, постукивают колёса. Все уже давно спят в вагоне. А Груня, как обычно, когда разволнуется, не может уснуть. О прошлом вспоминает, думает о будущем. В прошлом всё понятно, там она сама хозяйка, всё, что произошло, ей принадлежит, и никто ни отнять, ни изменить не может. А будущее не совсем в её власти: может сложиться и так и по-другому. Будущее — это тайна.

«Ничего! Ничего!» — шепчет Груня, засыпая.

А в окно заглядывает звезда-путеводительница. Будто добрый привет из родной Матрёновки.