Сестра Груня

ГОНЕЦ

В один миг вся маленькая Грачёвка узнала, что у тётки Устиньи остановилась на ночлег девушка-странница. В Болгарию путь держит, на войну.

На неё пришли поглядеть и порасспросить, что слыхала она, что видела, пока добралась до них. Уселись прямо на улице, кто на завалинке, кто на сваленных перед избой брёвнах.

Груня сначала даже оробела от вниманья к ней, но виду не показала. Ей сразу припомнился разговор с учительницей из Севска, когда та сказала, прощаясь: «Знайте, Грунечка, вы сейчас не просто путник с посохом, которому предстоит дойти до Орла. Вы, как говорили в старину, — гонец, потому что несёте срочную весть. Рассказывайте людям о том, что происходит сейчас в Болгарии и зачем идут туда наши воины. Надо, чтоб все об этом знали и помогали чем могли для победы над турками».

Груня и сама понимала: когда вершится великое и справедливое дело — а освобожденье болгар от ига как раз такое дело, — никто не должен стоять в стороне.

И она стала рассказывать всё, о чём сама наслышалась длинной дорогой. Не забыла и о Самарском знамени, описала, какое оно и зачем его послали в Болгарию.

Её не перебивали, слушали, сочувствовали болгарам, готовые и сами помочь хоть чем-нибудь. Лишь одна женщина хмуро взглянула на Груню и заметила:

— Своих забот нам мало, что ль? А ты вот бросила хату и пошла невесть зачем. Отца-матери тебе не жалко?

Груня подавила обиду и укоризненно произнесла:

— Наверное, тётушка, ты не слыхала, как маются под турецким игом болгарские люди. Целых пятьсот лет! А прошлым летом поднялся там народ, да в одиночку не осилил супостата. Что же потом там творилось! Болгар загоняли в избы и храмы и живыми сжигали. Расправлялись без жалости.

— Ой, да что же они за нелюди, эти враги! Чего же они такие лютые? — ужаснулась тётка Устинья.

А Устиньин муж заметил:

— Надо торопиться вызволять болгар. Одним им никак не справиться, не осилить силу турецкую.

Женщина с хмурым лицом стала оправдываться:

— Я-то по-другому думала. Живут, мол, обоко солнца люди, нам незнакомые, какое до них дело? Неправа я.

Стоявший рядом с ней парень заулыбался:

— Что я тебе, маманя, говорил? Надо помочь. Вон с Михайловской дачи ушли добровольцы, я тоже пойду.

Мать всплеснула руками. И снова сердито крикнула Груне:

— Наговорила тут! — Схватила сына за руку и приказала: — Идём домой!

Парень послушался, пошёл, но упрямо проговорил:

— Ты не держи меня. Вон девка идёт на войну, да ещё пешком, а мне совестно сидеть дома.

И по лицу было видно, что никто его теперь не удержит — уйдёт непременно.

— Раскипятилась баба, — заметил кто-то со смехом, — обойдётся, она отходчивая. Ты не сердись на неё.

Ей пожелали счастливого пути и разошлись по домам с нечаянной мирской сходки.

— Небось спать захотелось? — спросила тётка Устинья гостью.

— Да ещё как! — ответила та, зевая, и подумала с беспокойством: «Где тут все улягутся? Семья-то велика».

Но хоть и мала избёнка, а всех вместила, всем нашлось место. Кто лёг в горнице на полу, кто на печи — не испугался жары. А Груне постелили чистой соломы в кухне на широкой лавке.

Ох, как она уморилась! Ножки-ходуножки гудят, разбитые, ведь всё босиком да босиком идёт. Но уснуть сразу не смогла. Встаёт перед глазами увиденное за день. А тут ещё часики-ходики мерно тикают на стене. И хозяйка возится рядом. То засыплет золой чуть тлеющие угольки, чтоб наутро раздуть огонь, тогда и спичек не придётся расходовать. То ворочает тяжёлые чугуны, то выйдет за чем-нибудь в сенцы или сарай. Много в крестьянском хозяйстве дел. Одно кончаешь, за ним ещё больше выстроилось в очередь.

Так и не дождалась Груня, когда хозяйка ляжет, уснула. Утром встала ни свет ни заря, а печка уже топится.

— Умывайся, — сказала тётка Устинья, — да поешь в дорогу, всё на столе.

А когда Груня позавтракала и взяла в руки свой посох, хозяйка разбудила старшую дочь.

— Смотри за печкой, чтоб пожару не случилось, — наказала она ей. И вышла проводить Груню, показать покороче тропку, которая ведёт к большаку.

— Прощай, тётушка Устинья, — поклонилась Груня доброй женщине, когда они вышли за околицу. — Сто лет тебе жизни.

— Тебе тоже, — ответила тётка Устинья. — На́ вот, возьми на дорогу. — И отдала ей свёрток с хлебом и кусочком сала.

Груня взяла.

— Спасибо, — поблагодарила она. — Буду тебя помнить.

— Иди, милая, — сказала ласково на прощанье тётка Устинья. — Побереги там себя.

И пошла не оглядываясь: некогда ей, дома дел непочатый край.