Сестра Груня

СОРОК ВОСЬМОЙ ВОЕННЫЙ ГОСПИТАЛЬ

Груня привыкла работать в трудных условиях, но Сорок восьмой военный госпиталь, куда она прибыла два дня тому назад, вверг её в отчаянье.

Он располагался в старинном местечке Бяле, где не было крупных зданий. Раненых размещали в сделанных на живую руку мазанках, в сараях, едва укрытых от холода, в кибитках. Многих укладывали прямо на полу, на соломенных подстилках, так как не было свободных коек. От холода и сырости — на улице стоял январь — хуже заживали раны.

Сердобольные сёстры как могли облегчали страдания раненым. Отдавали на бинты платья; своими одеялами укрывали дрожащих от холода людей, делились с ними скудной едой. И просто для каждого у них находилось доброе слово — оно тоже лечит.

В Бяле порой собиралось много раненых. Это было место, откуда их переправляли в город Яссы, и дальше — в Россию. Но самые слабые задерживались в Бяле на леченье, иногда на длительное время. Все они лежали в просторной палате, под которую был отведён опустевший дом. В эту палату ухаживать за тяжелоранеными и назначили Груню. Она считалась опытной сестрой.

Работа привычная, Груня легко с ней управляется. Сделать перевязку, снять бинты, дать лекарство, помочь поудобней лечь, накормить тех, кто сам не в состоянии ни приподнять голову, ни шевельнуть рукой. Да и мало ли ещё других забот! Ими заполнен до предела весь рабочий день сестры милосердия. Не то что поесть или выпить чая, некогда на миг остановиться, некогда подумать о себе.

Кончился обход врачей. Раненые, кто полегче, оживились. Вот он, подступил момент, которого все с нетерпением ждали. Теперь можно написать письма домой, в Россию.

— Сестрица, — доносится до Груни из угла голос солдата, — ты напишешь письмо? Моя очередь подошла.

У Груни заблаговременно приготовлены карандаш и бумага. Она садится рядом и ждёт, пока раненый начнёт диктовать.

— Пиши, — просит он и произносит первые слова: — Здравствуйте, дорогая матушка Анна Фёдоровна и дорогой батюшка Иван Петрович, тётушка Татьяна Фёдоровна. Низкий поклон вам всем. А также поклон жене Насте, тётке Дуне, деткам — Ванятке, Гришане, Манюшке…

На лице солдата улыбка. Ему дорого называть по именам всех своих родных. Он снова чувствует себя сильным, знает, с каким нетерпеньем ждут дома его слова, и он находит самое нужное.

Груня подхватывает мысли солдата на лету, облекает их в понятные слова. Она пишет крупными буквами, чтобы там, в деревне, без труда прочитали письмо.

— Не утомил я тебя, сестрица? — спрашивает он смущённо.

Но Груня с ещё большим усердием выводит буквы. Сама подсказывает, что дальше написать. Надо упомянуть добрую весть: мол, не тревожьтесь, дело идёт на поправку.

— Да, да, — подхватывает солдат. — Пропиши, что сделали операцию. Был тут сам доктор Пирогов, он делал. Руки, ноги целы. Вот отлежусь и вернусь домой, стану пахать и косить. Да спроси, всё ли там у них ладно. Как управляются без меня?

И заканчивает, как принято в письмах: «Низкий поклон вам от сырой матушки-земли до высокого неба».

— Спасибо, сестрица, — благодарит он Груню, когда та перечитала письмо. — Складно. Будто повидался со своими, поговорил. — И улыбнулся умиротворённо.

— Пить! Пить! — донеслось вдруг до Груни с конца палаты.

Груня поспешила на голос, с трудом пробираясь между койками и лежащими на полу людьми, дала пить…

— Плохо моё дело, сестрица, — с тоской говорит солдат. — Одолел страх, не могу справиться. Что со мной будет?

— Вылечат тебя, не бойся, — успокаивает его Груня. — Доктор у нас хороший. Ещё каким молодцом будешь.

Она поговорила с ним, постояла рядом, и солдат стал успокаиваться.

— Вроде и поздоровел от твоих слов, — улыбнулся он. — Авось и правда выживу.

— Спи, солдатик, всё заживёт, — говорит Груня.

Она уже заметила, как в ответ на заботу и ласковое слово преображается раненый солдат. В нём открывается самое лучшее: терпение, мягкость, стойкость в страдании. И слова находятся особенные, каких в обычной жизни он никогда не произносит, возможно, даже не подозревает, что знает их: «Сестрица, голубушка, побудь с нами, не уходи». Груня постоянно слышит такие слова и всем сердцем отзывается на них.

Раненые уснули. Ей вдруг тоже страшно захотелось спать. После трудных дорог, которыми она добиралась до Бялы из-под Плевны на санитарной повозке, усталость валит с ног. Превозмогая дремоту, она прислушивается, не зовёт ли её кто. Нет. Сейчас опустился на землю не́вголос — время ночи, когда непробудный сон валит с ног и зверя, и человека.

Груня склонилась на руку и, как ни сопротивлялась, будто свалилась в сон. Может, минута прошла, может, полчаса, но её разбудил голос:

— Сестрица! Сестрица!

Подняла голову, ищет глазами, кто зовёт, — рядом санитар. Не сразу понимает, что он говорит. Но наконец до неё доходит смысл его слов:

— Транспорт привезли. Надо раненых выгружать.

Груня быстро набрасывает пальто и уходит вслед за санитаром, в холод и предрассветную мглу. Увидев привезённых на подводах раненых, ужасается: «Где ж мы их уложим!»

Но место находится. Санитары начинают вносить на носилках раненых.

По привычке Груня спрашивала у вновь прибывших про Егора с Фёдором, называла фамилию: Михайловы. Не довелось ли им где встретиться? Кто молча поведёт в ответ головой, нет, мол, не встречал. Кто и совсем не ответит, может, и вопроса не услышал. А один сказал:

— И, сестрица, разве упомнишь всех по фамилии? Может, и встречали, да фамилии не спрашивали, Михайлов он или Иванов. Солдат ему имя, русский солдат.

Часам к семи раненых разместили в палате. Груня сразу напоила всех горячим чаем. Она понимала, какой трудной была для каждого дорога. Сама за это время успела исколесить много вёрст по болгарской земле.

В палату тихо вошли болгарки в чёрных платках. Они приехали из ближнего селения, привезли для раненых молоко, разные овощи, сыр и, что очень важно, бинты и бельё. Болгарки постоянно бывают в госпитале. Некоторые научились ухаживать за тяжелоранеными, кормят их из ложечки, поят. Как и русские сёстры милосердия, они ласковы и заботливы. С одинаковой любовью ухаживают и за болгарами-ополченцами, и за русскими солдатами.

Ближе к вечеру Груню сменяет старшая сестра, и теперь можно уходить домой. Она заранее дрожит от холода, вспоминая дырявый домишко, продуваемый всеми ветрами, куда её определили на житьё.

Но открыла дверь, вошла, и будто теплом повеяло. На столе её ждал укутанный в одеяло чайник. Две её новые подруги, сёстры милосердия, позаботились о ней, вскипятили чай.

Груня налила чая, с наслажденьем выпила целую кружку и, едва успев раздеться, мгновенно уснула.