Севильский слепец

21

Четверг, 19 апреля 2001 года,

полицейское управление,

улица Власа Инфанте, Севилья

Размышляя о том, что этот Рауль из дневников его отца — не кто иной, как Рауль Хименес, Фалькон позвонил Району Сальгадо и узнал, что тот не изменил своих планов. Он собирался пообедать в Мадриде, взять билет на экспресс «AVE» и вернуться домой не раньше часа ночи в пятницу. Утром у него была назначена встреча. Его секретарша, Грета, предложила обед, что предполагало более длительное, чем хотелось Фалькону, общение с Сальгадо, но, с другой стороны, стоило принести такую жертву, чтобы посмотреть на лицо старого галериста в ту минуту, когда он услышит про «МКА Консульторес».

В полной тишине, царившей в полицейском управлении, Фалькон, откинувшись на спинку повернутого боком к столу кресла, пытался припомнить, не упоминал ли когда-нибудь его отец имя Рауля Хименеса. В 1961 году, когда умерла его мать, отец занимался исключительно живописью. Ни о каком бизнесе и слуху не было. А когда они жили в Севилье, Рауль Хименес у них ни разу не объявлялся. Странно было и то, что его отцу не нашлось места среди знаменитостей, чьи фотографии украшали кабинет Хименеса. В какой-то момент они, видимо, разошлись.

Подвинувшись к столу, Фалькон занялся просмотром отчетов, составленных его подчиненными. В районе промышленной зоны позади кладбища был замечен серый хэтчбэк. Один из охранников утверждал, что это «гольф», другой, что «сеат». Его номерной знак скрывался под слоем грязи, но одному охраннику удалось-таки разглядеть начальные буквы: «СЕ» — Севилья. В отчете Серрано говорилось, что на заметку брались только автомобили, вызывавшие подозрение, а этот серый хэтчбэк медленно объезжал ближайшие к кладбищу корпуса.

Отчет Переса о «Мудансас Триана» был очень обстоятельным. Перес даже нарисовал план склада, отметив на нем место, где находилась камера хранения, отведенная Хименесу. Допрос с пристрастием прораба, сеньора Браво, и других работников показал, что совмещать их нагрузку со съемками фильма невозможно. В тот день, когда «Бетис» проиграл «Севилье» со счетом 0:4, все штатные рабочие были в разъездах, и утром в день похорон Рауля Хименеса тоже. В отчете содержался список внештатников, нанимавшихся в последний год. Перес предполагал, что многие из них — нелегалы. Лишь единицы сообщали свой адрес. Информацию о семейных кинофильмах Перес уложил в две строчки.

Фернандес показывал фотографию Элоисы Гомес всем, кого встретил на кладбище. Никто ее не вспомнил. Садовники ни в субботу, ни в воскресенье не работали. Площадка для садового мусора огорожена густыми кустами. По мнению Фернандеса, Элоису Гомес вполне могли убить и спрятать в субботу утром. Ворота кладбища открылись в субботу в 8.30 утра, но до 10 посетителей почти не было.

Просмотрев отчеты, Фалькон продумал вопросы, с помощью которых он намеревался сломить упорство Консуэло Хименес, если таковое у нее еще сохранилось.

Вскоре собрались члены группы. Фалькон указал им на малую продуктивность их действий и отправил на кладбище и в промышленную зону ту же троицу, что и прежде. Рамиреса он попросил на минутку выйти и объявил Пересу, что отстраняет его от расследования, так как не видит в нем должного интереса к делу. Разъяренный Перес вылетел вон.

В кабинет вернулся Рамирес и встал у окна, разминая кулак, словно собирался кого-то ударить. Он прекрасно понимал, что сейчас произошло. Фалькон велел ему отправиться с экспертом-криминалистом домой к Элоисе Гомес и произвести там тщательный осмотр. Рамирес молча вышел из кабинета. Фалькон позвонил Консуэло Хименес, которая, как всегда, сразу же согласилась с ним встретиться.

Они встретились в ее кабинете у площади Альфальфы. Сеньора Хименес. чувствуя, что сегодня он настроен по-боевому, прибегла к отвлекающим маневрам. Для начала она оставила его в одиночестве минут на пять, чтобы проверить, как ему готовят кофе.

— Вас чем-то не устроил отчет инспектора Рамиреса о нашем… нашей дискуссии? — спросила она, отодвинувшись с креслом от письменного стола с чашечкой кофе и вскинув ногу на ногу.

— Нет, вполне устроил, — ответил Фалькон. — Рамирес хороший полицейский и недоверчивый человек. Он чувствует, когда кто-то лжет, чего-то не говорит или недоговаривает. Вы удовлетворили его любопытство по двум пунктам.

— Мы все лжецы, старший инспектор. Это у нас в крови. Я люблю своих сыновей, и, в общем-то, они славные мальчишки, но… они врут. Инстинктивно. Вспомните, сколько раз ваша мать входила в комнату, чтобы спросить, кто разбил стакан или чашку, и как часто она слышала в ответ: «Он сам упал». В человеке заложена хитрость.

— Вы думаете, я только и делаю, что общаюсь с людьми, которые жаждут говорить правду? — поинтересовался Фалькон. — Убийство — более мощный стимул к всеотрицанию, чем любое другое преступление, исключая, возможно, изнасилование. Поэтому, если мы в ходе расследования встречаем кого-то, имеющего серьезный мотив и притом подозрительно скрытного, мы, естественно, постоянно к нему возвращаемся, пытаясь узнать, что же он утаивает.

— И поэтому вы теряете время со мной, — съязвила она.

— Вы с нами не откровенны.

— В жизни я придерживаюсь одного правила: никогда не лгать себе.

— А все другие формы лжи вы, надо полагать, признаете?

— Представьте себе, что вы целый день будете резать правду-матку, — сказала она. — Каких бед вы натворите! Все застопорится. Рухнут политические системы. Адвокатура зайдет в тупик. В бизнесе начнется застой. И все потому, что это рукотворные системы делопроизводства. Даже в математике и физике приходится использовать далеко не совершенные данные, чтобы добраться до конечной истины. Нет, старший инспектор, без лжи вы не добьетесь правды.

— И где же вы постигли такую философию?

— Не в Севилье, — ответила она. — Даже Басилио El Tonto, при всей своей дурацкой образованности, до меня в этом смысле недотягивал.

— Да, здесь мой отец согласился бы с вами, — заметил Фалькон. — Он считал университет местом, где кучке идиотов предоставлена возможность внедрять студентам в головы всякие нелепые идеи.

— Мне нравился ваш отец… очень, — сказала она. — Я даже простила ему ту его маленькую хитрость, когда он продал мне свои «оригинальные» копии.

Фалькон заерзал в кресле. Эта женщина умела нажимать на болевые точки.

— Полагаю, управляя ресторанами, вы развили в себе одно качество — бережливость, — продолжил он. — Бережливость во всем, и в признаниях тоже, вот в чем дело… я надеюсь.

— Я искусно упакована, старший инспектор. Я научилась себя подавать. А теперь вам и, возможно, половине полицейского управления известны обо мне такие вещи, которые знала только я. Но я их знала. Я проживала с ними каждый день. И мне, естественно, крайне неприятно, что их вытащили на свет божий, однако я подавила в зародыше инстинктивный позыв все отрицать. Отрицание — верный путь к забвению. Повернуть вспять трудно. Мой муж достиг единственно возможного конца Calle Negacion.[92]

— Но с чужой помощью, не так ли? — спросил Фалькон.

— Он стал жертвой. Он сунулся в опасный мир. Я лишь разок заглянула туда, и меня обдало ледяным холодом. Мой муж ограничился пониманием лишь одного аспекта этого мира — его рептильной кровеносной системы, перекачивающей потоки денег. Но что, по-вашему, видят обитатели этого мира, когда в их круг затесывается человек, подобный Раулю Хименесу? Я могу вам сказать: они не видят достоинств, благодаря которым он стал преуспевающим бизнесменом. Они видят слабости. Они видят слепца, ориентирующегося на ощупь.

— Вы развили целую теорию.

— Мне же пришлось вчера выслушивать инспектора Рамиреса, развивавшего свои теории. Я проявила ангельское терпение, — сказала она. — Мне даже польстило, что крутые мужики из полицейского управления признали за женщиной способность разработать и осуществить такой сложный план. Хотя, впрочем, смерть Рауля делает меня владычицей всей его деловой империи, так что подобные качества мне, возможно, приписали вполне заслуженно.

— Империи, которую ваш муж пытался продать.

— Да, инспектор Рамирес делает из этого далеко идущие выводы, — заметила она. — Но подумайте, старший инспектор, убить проститутку, перенести тело на кладбище и положить его в мавзолей Хименеса. По-моему, странные действия для профессионального киллера.

— Я бы очень удивился, если бы у женщины вашего положения оказался под рукой набор профессиональных киллеров. Скорее вы обратились бы к кому-то, кого надеялись… подбить на такое дело.

— Я ни за что не доверилась бы до такой степени чужому человеку. Он имел бы надо мной власть всю мою оставшуюся жизнь, — сказала она, закуривая сигарету. — Но, поверьте мне, старший инспектор, я знаю, почему вы продолжаете цепляться ко мне.

— Не потому, что нам не к кому больше прицепиться, — соврал он. — Просто здесь всегда остаются непроясненные вопросы. Что-то всякий раз зависает. На днях вы сказали, что нет никакой отчетности о деятельности вашего мужа в строительном комитете «Экспо — девяносто два». Вчера вы заявили инспектору Рамиресу, что он может заглянуть только в ящики с семейными кинофильмами и ни в какие другие. Вы угрожали ему…

— А-а, вот новость так новость! Полицейское управление тоже держится на лжи, как и весь окружающий мир! — воскликнула она. — Вы можете заглянуть в любой из этих ящиков. Для меня они — древняя история. Они не имеют никакого отношения к моей жизни с Раулем. Врун ваш инспектор Рамирес.

— Так вы заботитесь только о неприкосновенности вашей частной жизни?

— А с какой стати я, собственно, должна вам позволять вторгаться в те сферы, которые не имеют отношения к вашему расследованию?

— Почему вам известно, что не имеют?

— Потому что я не убивала своего мужа и не заказывала его.

— Ваша скрытность вынуждает нас идти напролом.

— Скажите мне, старший инспектор, что вы нашли. Я не могу больше выносить эту неопределенность.

— Я хотел бы узнать, что Марте Хименес известно об особенностях проектирования зданий в зонах интенсивного движения.

Она прищурилась и раздавила сигарету в пепельнице.

— Я хотел бы узнать о характере отношений вашего мужа с Эдуардо Карвахалем.

Она закурила другую сигарету.

— Мне также очень интересно, какое еще деловое сотрудничество могло быть у вас с… как бишь его? Он еще старый друг Рауля по Танжеру…

— Не темните, старший инспектор.

— С Районом Сальгадо.

Сеньора Хименес нервно затянулась. Фалькон уловил шуршание нейлона, когда она придавила голенью голень.

— Я не буду отвечать ни на один из ваших вопросов без моего адвоката, — заявила она.

— Не удивляюсь.

— Но я скажу вам одно: это направление не выведет вас на убийцу.

— Почему вы так уверены? — спросил он. — Вы всегда говорите таким безапелляционным тоном, будто что-то знаете. Вам следовало бы понять, что именно ваши умалчивания вызывают жесткую реакцию полиции.

— Я защищаю свои интересы, а не убийцу.

— Вы встречались с Районом Сальгадо до того, как приехали в Севилью? — спросил он.

Молчание.

— В мадридских богемных кругах, — добавил он.

Снова молчание.

— Это Рамон Сальгадо познакомил вас с Раулем Хименесом?

— Вы как плохой хирург, старший инспектор. Вы разрезаете людей и начинаете шарить у них внутри, выискивая, нет ли там какой-то злокачественной дряни, подлежащей удалению. Но я очень боюсь, что вы отхватите что-то совершенно здоровое, просто желая показать, как добросовестно вы делаете свою работу.

— Сотрудничество, донья Консуэло, — вот все, о чем я прошу.

— Я сотрудничаю с вами в расследовании смерти моего мужа. Вы встречаете с моей стороны сопротивление только тогда, когда пытаетесь лезть в сферы, в которые не должны влезать детективы, занимающиеся убийствами.

— Может, вы станете сотрудничать с тем, кого пришлют из Мадрида? К примеру, с одним из следователей с особыми полномочиями и опытом расследования дел о коррупции и мошенничестве?

— Угрозы обычно заставляют людей переходить в наступление.

— Значит, беремся за оружие?

— Вы первый за него взялись, — сказала она, раздавив окурок.

Они смотрели друг на друга сквозь курящийся над пепельницей дымок побоища.

— Вы проницательная женщина, — сказал он, — и знаете, что представляет для меня интерес. Сейчас меня мало волнуют воровство и мошенничество. Я понимаю, что бизнесменам приходится расплачиваться за услуги. Им приходится одаривать друзей, платить за нужные слова, сказанные нужным людям, или вознаграждать молчание. И то, что зачастую все это делается за государственный счет, ни для кого не секрет. Ведь только у государства такая бездонная казна.

— Весьма рада, что к вам вернулась ваша прежняя учтивость.

— Я не понимаю лишь одного: что связывало вашего мужа с Эдуардо Карвахалем? — сказал Фалькон. — И не имею возможности спросить у самого Карвахаля, потому что его уже нет в живых.

— Он, кажется, погиб в автомобильной катастрофе.

— Да, несколько лет назад, — подтвердил Фалькон. — Он принадлежал к кружку педофилов, которые впоследствии были осуждены.

— Мне жаль вас, старший инспектор, — заметила она. — Вам приходится бывать в самых мрачных и холодных местах на земле.

— Ваш муж влюбился в свою первую жену, когда ей едва исполнилось тринадцать.

— Откуда вам это известно?

— Из двух источников: от старшего сына вашего мужа и из дневников моего отца.

— Ваш отец и Рауль знали друг друга?

— Несколько лет они занимались общим бизнесом в Танжере.

— Каким бизнесом?

— Полагаю, теперь моя очередь скромно умолчать о фактах, донья Консуэло, — объявил Фалькон.

— Однако… насчет того, что вы сказали… увлечение Рауля могло быть вполне невинным. Оно наверняка не было противозаконным.

— Рауль встречался с проституткой Элоисой Гомес. Она, правда, совершеннолетняя, но выглядела совсем как девочка.

— И еще он был женат на мне, и я родила от него троих детей.

— Давайте не будем опять бряцать оружием, донья Консуэло. Мне просто необходимо выяснить, почему он счел нужным облагодетельствовать Эдуардо Карвахаля, — объяснил Фалькон. — Вы же видите, я ничего не записываю, и никакие ваши признания не будут обращены против вас. Мне нужна подсказка, вот и все.

— Я всегда ступаю с особой осторожностью, когда обстоятельства, казалось бы, мне благоприятствуют.

— Уверен, что даже здесь, в Севилье, вы чутко улавливаете даже еле слышное потрескивание льда.

— От этого мало толку, если вы далеко ушли от берега.

— Так никто не мешает вам ступать с осторожностью.

Она вертела в руках сигарету и зажигалку.

— У вас, видно, имеется новая версия, — заметила она, нацелив на него зажигалку.

— Я веду расследование. Моя задача — подходить к неразрешимым проблемам с разных сторон. Я никогда не отказываюсь от старых версий, но если не намечается никакого прорыва, я вынужден изыскивать новые подходы.

— Никогда не думала, что работа в полиции может быть столь творческой.

— Это зависит от отношения.

— А вы сын Франсиско Фалькона.

— Он, кстати, никогда не одобрял моего решения пойти на службу в правоохранительные органы.

— Даже в постфранкистские времена там, наверно, было полно всякого сброда, — заметила она. — Но что вас к этому подвигло?

— Романтика.

— Вы влюбились в охранницу правопорядка?

— Я влюбился в американское кино. Меня захватила идея борьбы одиночки против сплоченных сил зла.

— А в реальности так и есть?

— Нет, гораздо сложнее. Зло редко снисходит до того, чтобы являться нам в чистом виде. Да и мы, призванные с ним сражаться, не всегда оказываемся на должной высоте.

— Вы вновь зажгли во мне искру восхищения, дон Хавьер.

Мысль, что он способен зажечь в ней хоть какую-то искру, доставила ему необъяснимое удовольствие. Позвоночник закололо горячими иголочками. Сеньора Хименес закурила сигарету и выпустила дым поверх его головы.

— Эдуардо Карвахаль… — напомнил он.

— Вы, значит, полагаете, что моего мужа мог из мести убить изнасилованный им мальчик? — спросила она. — Я так не думаю, дон Хавьер. Чего-чего, а гомосексуальных наклонностей у него не было…

— Педофилы в своих компаниях редко насилуют одного мальчика или одну девочку. Мужчин много, и у всех разные вкусы. Может быть, изнасилованный мальчик мстил за других.

— И вы думаете, что такой человек убил бы заодно и проститутку? Разве они не одинаковые жертвы насилия?

— По словам сестры Элоисы Гомес, Серхио и Элоиса сблизились настолько, что он внушил ей надежду. Но откровенно использовав девушку в своих целях, убийца мог понять, что она представляет для него опасность как фигурантка, которой скоро придется улаживать дела с полицией. Не убрать ее значило выдать себя.

— Это всего лишь ваши домыслы.

— Я только пытаюсь понять, зачем вашему мужу понадобилось подмазывать Карвахаля.

— Знаете, чем вы сейчас занимаетесь, дон Хавьер?

— Нет.

— Придумываете мне работу.

— По-вашему, бессмысленную?

— Я никогда не встречалась с сеньором Карвахалем.

— Это, скорее всего, означает, что ваш муж и сеньор Карвахаль не состояли в деловых отношениях, — сказал Фалькон. — Иначе вы бы где-нибудь с ним да пересеклись, ведь так?

— К ресторанам он никакого касательства не имел.

— Ясно одно: он был деловым человеком, — проговорил Фалькон, вставая с кресла.

— Вы уже уходите? — спросила она.

— Мы с вами дело обделали.

Она наклонилась вперед, почти коснувшись грудью стола, и посмотрела на него снизу вверх голубыми, как льдинки, глазами.

— А знаете, дон Хавьер, когда все это будет позади, мы с вами должны пообедать.

— Боюсь, вас постигнет разочарование, — сказал он.

— Почему?

— Мы, скорее всего, никогда не сумеем воссоздать волнующую динамику отношений между вами — главной подозреваемой, и мной — главой отдела убийств.

Она расхохоталась гортанным, безудержным, сексуальным смехом.

— Да, чуть не забыл, — произнес он уже у самой двери. — Нам хотелось бы просмотреть список ваших телефонных разговоров, как деловых, так и домашних, за последние два года. Вы позволите?

Их взгляды встретились. Она покачала головой, улыбнулась и сняла трубку телефона.