Севильский слепец

5

Четверг, 12 апреля 2001 года,

Эдифисьо-дель-Пресиденте, квартал

Ремедиос, Севилья

Как это обыграть? Фалькон поборол искушение пробежаться пальцами по краю письменного стола, как концертирующий пианист в расцвете творческих сил. Он оперся подбородком на большой палец, сжал зубы и провел пальцем по скуле, ощущая, как по жилам мчится адреналин. Вот оно, подумал он. Но как заставить их расколоться? Порознь или вместе? Он чувствовал вдохновение. Решение созрело мгновенно: стравить петушка и курочку. Пусть понаскакивают друг на друга, поклюются, похлопают крыльями, поквохчут.

— Мы с сеньорой Хименес отправляемся в Порвенир, — повернулся он к Фернандесу. — Свяжитесь с младшим инспектором Пересом и помогите ему найти ту проститутку. Скажите ему, что мы опознали неизвестных с видеопленки.

Сеньора Хименес положила ногу на ногу и закурила сигарету. Ее стопа нервно подергивалась. Фалькон вышел в коридор, чтобы позвонить Рамиресу. Не очень ему повезло с помощником, но что поделаешь.

Рамирес был не в духе. Он сам взялся за бессмысленный опрос уволенных работников и пока, побеседовав с двумя, не добился ничего, кроме заверений, что они были рады развязаться с сеньорой Хименес. Фалькон наблюдал за ней через дверь, пока Рамирес выпускал пары. Она пощелкивала ногтями большого и указательного пальцев, что-то прокручивая в уме. Фалькон кратко проинформировал Рамиреса, дал ему адрес Басилио Лусены и велел ехать туда, приготовившись к «колке» двух главных фигурантов.

Фалькон повез Консуэло Хименес обратно через реку в дом № 17 по улице Рио-де-ла-Плата. В обеденное время движение на улицах оживилось. В парк высыпали бегуны, девчонки с хвостиками, радуясь солнцу, резвились за оградой. Он обожал подобные моменты в полицейской работе — катишь себе на машине, а в это время подозреваемый переживает тяжелейшую внутреннюю борьбу, мучаясь над вопросом: отрицать или признаться, продолжать разыгрывать роль, нанизывая ложь на ложь, или свалить с души камень, покаявшись и приняв наказание? Откуда исходит импульс, толкающий человека к принятию столь глобального решения?

За высокими башнями площади Испании он повернул направо на проспект Португалии.

Здание, ставшее главным украшением выставки «Экспо-29», до того ему примелькалось, что он не обратил бы на него никакого внимания, если бы не особенно яркий в тот день контраст красного кирпича, синего неба и буйной зелени. Фалькон вспомнил, как его отец, когда они смотрели по телевизору «Лоуренса Аравийского», аж вскочил с места, поняв, что снятое Дэвидом Лином Британское посольство в Каире — это оно и есть.

— Вы можете говорить, если хотите, — обратился он к донье Консуэло.

Она готова была изречь что-то сердитое, но одумалась. Достала из сумочки губную помаду и подкрасила губы… очень мило.

— Я так же заинтригована, как и вы, — сказала она, чем порядком его разозлила.

Он остановил машину, чуть не доехав до нужного дома. Рамиреса нигде не было видно. Фалькон вынул отчет о вскрытии трупа и еще раз прочел его, вникая в детали. Использованные инструменты, хирургическая сноровка, химические растворы, обнаруженные на одежде жертвы, — все это подтвердило его подозрения.

Рядом притормозила машина. Рамирес кивнул и проехал в конец улицы. Он вернулся пешком, вошел в ворота и позвонил в дверь дома № 17. Лусена отворил. Произошел обмен репликами. Рамирес предъявил удостоверение, после чего его впустили внутрь. Прошло несколько минут. Фалькон и сеньора Хименес вылезли из машины, позвонили. Лусена открыл дверь, явно встревоженный. Он заглянул Фалькону прямо в зрачки и перехватил голубую вспышку глаз своей возлюбленной. Он несомненно был напуган, но чем, Фалькон пока не знал. Они вошли. Хозяин определенно чувствовал себя стесненно в собственной гостиной под прицелом трех пристальных взглядов. Фалькон уселся рядом с телевизором, к которому была подсоединена видеокамера. Рамирес встал у двери. Лусена присел на краешек кресла. Сеньора Хименес устроилась на диване напротив, вполоборота к любовнику, скосила на него глаз и принялась качать ногой, закинутой на ногу.

— Как нам стало известно от сеньоры Хименес, прошлой ночью вы были у нее, — начал Фалькон. — Вы не могли бы вспомнить, когда вы ушли оттуда?

— Где-то около двух часов, — ответил он, прочесав пятерней свои тонкие каштановые волосы.

— Куда вы пошли из отеля «Колумб»?

Нога замерла в воздухе.

— Я вернулся сюда.

— Вы еще раз выходили из дома той ночью?

— Нет. Я выходил сегодня утром — на работу.

— Как вы туда добирались?

Он поколебался, смущенный этим вопросом.

— На автобусе.

Тут Рамирес взял инициативу в свои руки и начал пытать его относительно автобусных маршрутов. Лусена продолжал изворачиваться, пока Фалькон с невозмутимым видом не передал ему отпечаток с пленки системы видеонаблюдения.

— Это вы, сеньор Лусена? — спросил он.

Тот в подтверждение нервно тряхнул головой.

— Какой предмет вы преподаете в университете?

— Биохимию.

— Значит, вы, скорее всего, работаете в одном из тех зданий, что расположены на проспекте Королевы Мерседес?

Он кивнул.

— Совсем рядом с Гелиополисом, куда переехала сеньора Хименес, не так ли?

Он пожал плечами.

— Можно ли на вашем факультете достать такое вещество, как хлороформ?

— Проще простого.

— А физиологический раствор, скальпель и хирургические ножницы?

— Конечно, там же есть лаборатория.

— А что тут за циферки в нижнем правом углу снимка?

— Ноль-два-тридцать шесть, двенадцатого-четвертого-ноль-первого.

— К кому вы приходили в Эдифисьо-дель-Пресиденте в это время?

Он сжал пальцами переносицу и крепко зажмурился.

— Мы не могли бы поговорить об этом с глазу на глаз? — спросил он.

— Тут, кажется, нет посторонних, — заметил Рамирес.

— Через двадцать пять минут после того, как вы вошли в это здание, Рауль Хименес был убит, — сказал Фалькон, поняв наконец, что Лусена скорее ищет у него поддержки, чем опасается его. Боится он женщины.

— Я ходил на восьмой этаж, — произнес Лусена, вскидывая руки.

Такой неожиданный ответ заставил Рамиреса взяться за блокнот.

— Восьмой этаж? — переспросила сеньора Хименес.

— Орфилья Тринидад Муньос Дельгадо, — прочел Рамирес.

— Да ей, должно быть, лет девяносто, — заметила сеньора Хименес.

— Семьдесят четыре, — уточнил Рамирес. — Там есть еще Марсиано Хоакин Руис Писарро.

— Марсиано Руис, театральный режиссер, — уточнил Фалькон.

Лусена ответил ему кивком.

— Я знаю его, — сказал Фалькон. — Он приходил к моему отцу, но ведь он же…

— Un maricon,[18] — хрипло припечатала сеньора Хименес.

Рамирес, точь-в-точь как коверный клоун, сделал шаг назад и вылупился на Лусену. Фалькон по мобильнику позвонил Фернандесу, который сообщил ему, что во время его дневного обхода квартир у Рамиреса ему не открыли.

— Его сегодня не будет, — сказал Лусена. — Он завез меня на работу и поехал в Уэльву. Он там ставит «Bodas de Sangre»[19] Лорки.

В комнате повеяло грозой. Сеньора Хименес пулей сорвалась с места, так что никто не успел ее остановить. Она замахнулась и наотмашь ударила Лусену по скуле. Это была не просто пощечина, а тяжеленная оплеуха. Да еще все эти кольца, подумал Фалькон.

— Hijo de puta![20] — прокричала она от двери.

Кровь тонкой струйкой потекла по щеке Лусены. Хлопнула входная дверь. Каблуки застучали по мощенной плиткой дорожке.

— Не понимаю, — нарушил молчание Рамирес, почувствовав облегчение после ее ухода. — Зачем же вам было трахать ее, если вы…

Лусена выдернул из пачки несколько салфеток и промокнул кровь.

— Ну объясните же мне, ради бога, — снова обратился к нему Рамирес. — Ведь вы или то, или другое, разве не так?

— Я должен отвечать этому недоумку? — спросил Лусена Фалькона.

— Если не хотите надолго задержаться в полицейском участке, то да.

Лусена встал с кресла, засунул руки в карманы, прошел в центр комнаты и повернулся к Рамиресу. Его неуверенность сменилась убийственным спокойствием, с каким светский щеголь принимает вызов на дуэль.

— Я трахал ее потому, что она напоминает мне мою мать, — произнес он.

Это было хорошо рассчитанное оскорбление, и оно достигло своей цели — взбесить Рамиреса, в котором Лусена сразу же опознал представителя чуждого ему класса. Инспектор происходил из рабочей семьи с крепкими устоями и жил с женой и двумя дочерьми в доме родителей. Его мать жила с ними, а после смерти его тестя, которой ожидали со дня на день, он собирался взять к себе тещу. Рамирес сжал кулаки. Никто не смел оскорблять при нем матерей.

— Итак, сеньор Лусена, сейчас мы вас покидаем, — сказал Фалькон, хватая Рамиреса за вздувшийся бицепс.

— Я хочу записать… я хочу записать номер телефона второго извращенца, — клокочущим от ярости голосом проговорил Рамирес, вырывая руку у Фалькона.

Лусена подошел к письменному столу, черкнул ручкой по листку бумаги и отдал его Фалькону, после чего тот с трудом вытолкнул Рамиреса из комнаты.

В этот час улица Рио-де-ла-Плата очень походила на медлительную реку, катящую свои воды мимо Буэнос-Айреса.[21] Сеньора Хименес стояла поодаль, и ее ярость прямо-таки искрилась на солнце. Рамирес тоже был вне себя. От Фалькона теперь требовались усилия не детектива, а скорее социального работника.

— Свяжитесь с Фернандесом, — сказал он Рамиресу, — и узнайте, нашли ли они проститутку.

Дверь дома Лусены с грохотом захлопнулась. Фалькон направился по улице к Консуэло Хименес, на ходу размышляя: «Неужели такая, как ты назвала ее, «интеллектуальность» могла тебя очаровать? Что же мы из себя представляем? Где мы находимся? В обществе вседозволенности».

Сеньора Хименес плакала, но теперь уже от злости. Она скрежетала зубами и топала ногой, глубоко переживая унижение. Фалькон подошел к ней небрежной походкой, держа руки в карманах. Кивнул головой, словно в знак понимания, но при этом подумал: «Хороша же у нас работенка — только вообразишь, что дело идет к раскрытию и можно будет пораньше слинять в бар, чтобы выпить пивка по этому случаю, как — бумс — ты уже опять стоишь на улице, удивляясь, как тебя угораздило так промахнуться».

— Я отвезу вас обратно к сестре, — сказал он.

— Что я ему сделала? — спросила она. — Что такого я ему сделала?

— Ничего, — ответил Фалькон.

— Ну и день, — всхлипнула она, подняв глаза на синее небо, чистое-чистое до самых глубин. — Кошмарный день.

Она воззрилась на скомканную в ладони салфетку, как предсказатель, способный по внутренностям жертвенного животного узнавать причину, смысл или будущее. Потом бросила ее в сточную канаву. Фалькон взял ее за руку, подвел к машине и усадил на переднее сиденье. Тут подоспел Рамирес с сообщением, что девушку с Аламеды нашли и везут сейчас в полицейское управление на улице Бласа Инфанте.

— Попросите Фернандеса побеседовать с последним из работников, уволенных сеньорой Хименес. А Перес пусть заставит девчонку попотеть, пока мы будем туда добираться. Все отчеты должны быть готовы к половине пятого, до того, как мы отправимся на встречу с судебным следователем Кальдероном.

Фалькон позвонил на мобильник Марсиано Руису и велел ему до вечера вернуться в Севилью для дачи показаний. В ответ на протест Руиса Фалькон пригрозил, что арестует Лусену.

— Вы успокоились? — спросил он Рамиреса. Тот кивнул в ответ из-за машины. — Тогда доставьте сеньора Лусену в полицейское управление и снимите с него письменные показания… но без грубостей.

Фалькон вывел Лусену из дома и посадил на заднее сиденье машины Рамиреса. Все отъехали. Фалькон пригнулся к рулю и под шуршание шин по проспекту Борбольи предавался раздумьям. Сегодня все здорово психовали. Некоторые преступления действовали на людей подобным образом. Слишком бередили нервы. Главным образом, случаи с детьми. Киднэппинг, за которым следовало томительное ожидание и неизбежное обнаружение обезображенного трупа. И здесь было то же самое ощущение… как будто совокупный человеческий опыт пополнился чем-то ужасным и одновременно исчезло нечто значительное, что уже невозможно восполнить. Для кого-то дневной свет теперь всегда будет немного тусклее, а воздух никогда не обретет былой свежести.

— И часто вам приходилось наблюдать такое? — задала неожиданный вопрос сеньора Хименес. — Я думаю, да. Наверняка вы видите это постоянно.

— Что? — спросил Фалькон, прекрасно понимая, о чем идет речь, но не желая развивать эту тему.

— Благополучных людей, у которых жизнь рушится на глазах за долю…

— Никогда, — отрезал он чуть ли не в бешенстве.

Фалькона зацепило слово «благополучный», и он вспомнил другие ее слова, прошедшиеся наждаком по его «благополучию»: «По-моему, это гораздо тяжелее. Быть брошенным женой, потому что ей лучше вообще ни с кем, чем с тобой». Его буквально подмывало отплатить ей той же монетой, заявив: «По-моему, очень тяжело… быть брошенной любовником, потому что ему лучше с мужчиной, чем с тобой». Но он послал эту фразочку куда подальше, навесив на нее ярлык «Недостойное», и заменил ее мыслью, что Инес, вероятно, сделала его женоненавистником.

— Конечно, старший инспектор… — сказала она.

— Нет, никогда, — повторил он, — потому что я никогда не встречал благополучных людей. С благополучным прошлым и с безоблачным будущим — да. Но прошлое всегда приукрашено воображением, а безоблачное будущее — несбыточная мечта. Люди предстают благополучными только в письменных отчетах, да и там между словами и строками есть промежутки, которые редко бывают пустыми.

— Да, мы осторожны, — подхватила она, — осторожны в отношении того, что показываем другим, и того, что раскрываем самим себе.

— Простите, я чересчур… погорячился, — сказал он. — У нас был тяжелый день, и многое еще впереди. Каждый испытал достаточно потрясений.

— Просто не могу поверить, что я до сих пор такая идиотка, — проговорила она. — Я столкнулась с Басилио в лифте в Эдифисьо-дель-Пресиденте. Он ехал вниз, и наверняка с восьмого этажа. Я как-то об этом не подумала. Но… но зачем же ему понадобилось так… утруждать себя, чтобы меня соблазнить?

— Забудьте о нем. Он тут ни при чем.

— Если только он не наградил меня чем-нибудь.

— Сходите, проверьтесь, — ляпнул Фалькон и тут же пожалел о своей бестактности. — А сейчас, донья Консуэло, подумайте о том, у кого могли быть мотивы убить вашего мужа. Мне нужны имена и адреса всех его друзей. В частности, я хочу, чтобы вы вспомнили, кто именно сказал вам, что вы очень похожи на его первую жену. И еще мне нужен органайзер Рауля.

— У него в офисе есть настольный ежедневник, который вела я. Свою записную книжку он выбросил, когда у него появился мобильный телефон. Там все его контакты. Он не любил бумагу, а ручки вечно терял и таскал у меня.

Фалькон не помнил, чтобы в квартире был найден мобильный телефон, и позвонил криминалистам и судмедэксперту. Никакого мобильника. Должно быть, убийца прихватил его с собой.

— А нет ли еще каких-нибудь записей?

— Старая адресная книга в офисном компьютере.

— Где это?

— Над рестораном у площади Альфальфы.

Он дал ей свой мобильник и попросил распорядиться, чтобы ему через полчаса подготовили распечатку книги с компьютера.

Около трех часов дня Фалькон высадил ее у дома сестры в Сан-Бернардо. Десять минут спустя он припарковался у восточных ворот Садов Мурильо и продолжил свой путь пешком по кварталу Санта-Крус, быстро лавируя в толпах туристов, собравшихся поглазеть на пасхальные шествия. Солнце светило вовсю. Было жарко, и Фалькон быстро вспотел. В спертой атмосфере узких улочек настоялся смешанный запах сигарет «Дукадос», цветущих апельсиновых деревьев, конского навоза и благовонного дыма, шлейфом стелившегося за процессиями. Булыжники мостовых стали скользкими от свечного воска.

Фалькон скинул плащ и, решив сократить путь, нырнул в проулок, известный ему по нескольким урокам в располагавшемся на улице Фредерико Рубио Британском институте, где были организованы курсы английского, которые он прилежно оплачивал, хотя почти не посещал. Он вышел на юго-восточный угол площади Альфальфы, наводненной представителями всех стран мира. Перед ним замелькали объективы фотоаппаратов и видеокамер. Протиснувшись сквозь скопление народа, он побежал трусцой по улице Сан-Хуана, и тут вдруг его подхватила и понесла с собою толпа, хлынувшая с улицы Ботерос. Фалькон понял свою ошибку, когда увидел приближающуюся процессию, но было слишком поздно: он уже не мог сопротивляться стаду. Его тащили к украшенной цветами платформе, которая только что одолела трудный поворот и теперь плыла вперед на плечах двадцати costaleros.[22] Стоявшая на платформе Дева Мария, строгая под своим белоснежным кружевным покровом, сверкала в ярких лучах солнца, а сладкий дым из курительниц расползался по улице, внедряясь в мозги и легкие, так что становилось трудно дышать. Следовавший за платформой оркестр оглашал воздух гнетущим барабанным боем.

Вперед протискивались особо ретивые. Тень paso[23] легла на их благоговейные лица, когда прямо над ними возвысилась фигура Богородицы, качавшаяся из стороны в сторону в такт шагам costaleros. Вдруг раздались оглушительные отчаянные рыдания труб. Этот резкий звук, зажатый в узком коридоре улочки, отдался у Фалькона в груди и, казалось, разворотил ее. Толпа обомлела от торжественности момента, от слез Богоматери и от религиозного восторга… и тут Фалькон почувствовал, как кровь отливает у него от головы.