Шанелька и Крис [СИ]

Глава 10

Собрались они быстро и Шанелька, погладив безымянного котика, оставила его в коридоре, где постелен был матрасик и выставлены мисочки с горшком, щедро засыпанным опилками.

Ехали уютно, без пробок, мимо проносились то лесные массивы, то промзоны, белели и краснели кубики и шпили домов, иногда ярко сверкала крестом колоколенка на луковице небольшой церкви.

Шанелька смотрела в окно и размышляла о двух безымянных. Написанная девушка, сплетающая в ленты и пояски собственные желания. И маленький кот-найденыш. Устав думать, вздохнула, покусывая губу. На заинтересованный взгляд подруги поделилась сомнениями о том, что пишется.

— Так и оставь, — посоветовала Крис, притормаживая в хвосте колонны грузовиков.

— Без имени?

— Нет. Пусть сказка будет об этом тоже. Пиши о том, что его нет, и жди, вдруг появится. А что до кота… Он теперь наш, мы ответственны, значит, нужно наречь. Придумаем что-нибудь. Как вот с Раскозяем получилось.

— Осталось найти, кого бы обругать, — засмеялась Шанелька, — эдак, с переподвывертом.

У платформы они оставили машину и, как планировали, прошлись, мимо лотошников с семечками и яблоками, заглянули вниз, на рельсы, уходящие между густых дальних сосен к распашному синему небу. И устав от толпы, штурмующей подходящие электрички, снова вернулись в машину.

Крис объехала станцию и машина нырнула под свешенные темные ветки, среди которых сверкали красные и желтые листья осинок и берез. Дорога, сначала асфальтовая, после трех развилок стала грунтовкой, с глубокими колеями, между которыми торчала щетка цветных трав, побитых колесами. По сторонам горели кисти ягод, пурпурные — рябиновые, и калина — яростно-оранжевого цвета. Белыми прочерками в цветной каше светились ровные и кривые березовые стволы.

— У нас травы теряют цвет, еще летом, — задумчиво сказала Шанелька, — становятся, как львиная шкура. Зато зимой светят, особенно на закате, будто их позолотили. Я тут удивлялась, осенью все цветное. Даже какой-то несчастный пустырь, что сорняками зарос, и тот становится драгоценностью. Знаешь, в туман, оно прекрасно. Влажные оттенки, и над ними белая густая пелена, в разрывах вся. Так и кажется, что за ним там еще что-то. Куда нужно попасть.

— Зато ты на море.

— Есть такое, да. Ну и сухие травы, я их тоже люблю. Такая совсем саванна. Желтое, с черными деревьями, под синим небом. А вот всяких речек, озер прудиков, такого конечно, почти нет. Это здесь вот, куда ни сверни, наткнешься.

— Уже наткнулись, — Крис вывернула на широкую заезженную площадку, усыпанную по краям человеческим мусором — обертками, пластиковыми стаканчиками, осколками бутылок.

Одну сторону площадки окаймляла почти черная по контрасту с осенним золотом сосновая роща, и туда уходила, спотыкаясь о мощные корни, натоптанная тропа. По ней и пошли, захватив пакет с бутербродами, перепрыгивая через отполированные пешеходами извивы старых корней.

— Тут не будем, — решительно сказала Крис, обходя краем овальное озеро с тихой водой, красивое издалека, но нещадно замусоренное по берегам, то плоским, с зарослями еще зеленой осоки, то невысоко-обрывистым, с вырубленными в земле парой-тройкой ступенек.

— Кругом хлам, — вздохнула Шанелька, — обидно, места такие.

— Народу много. Даже представить трудно, сколько тут топчется людей на квадратный метр зелени.

Берега и сейчас были усеяны гуляющими, которые сидели на траве, прохаживались по опушкам, кидались мячами и тарелками-фрисби друг в друга и в радостно обалделых собак. Сквозь ровные стволы сосен белели кое-где заборы и глянцевые бока автомобилей.

А Крис углубилась в осинник, по совсем неприметной тропке. И подруги, побалансировав на замшелом бревне, преодолели мокрый овражек и через пять минут быстрого хода вышли к еще одному озерцу, не очень большому, с кривыми, изрезанными заболоченными берегами. Вода тут подступала к самым деревьям, гулять и сидеть было исключительно неудобно, и потому крики и смех остались за рощей, а над водой стояла особая, внутренняя тишина, небольшая, как раз по размерам зеркала тихой воды, прикинула очарованная Шанелька. Она спустилась с неровного берега, держась за какие-то гнутые ветки. И очутилась на пятачке светлого песка, его как раз хватило на две подошвы ее кроссовок. Присела, трогая пальцами воду. В зеленоватой, чуть мутной от прибрежного ила толще, белели выпуклые раковины. Торчал рогоз, забежав в воду по пояс, пушился бывшими початками, теперь напоминающими клочки прозрачной, сверкающей белым ваты. Сонная большая стрекоза зависала над одним стеблем, потом над другим, раздумывая, где бы задремать и не свалиться.

— Ой! — она пошевелила высокие заросли травы, открывая тайную водяную полянку, сплошь забитую плоскими круглыми листьями. В вырезе одного листа покоился желтый цветок, уже немного усталый, без яркой летней свежести.

— Кубышка, — сказала сверху Крис, — которую еще кувшинкой называют. Летом их тут полно.

Шанелька вывернула шею, оглядываясь на подругу. Та, снова немного нервничая, держала в руке мобильник.

— Ты звонка ждешь?

— Я? Нет.

— Спускайся. Тут внезапно настил, под берегом. Бревна. Посидим. Нас никто не увидит.

— Нет, — поспешно отказалась Крис, — я тут побуду. Сверху.

Ага, подумала проницательная Шанелька, что и требовалось доказать. Не просто так Крис маячит, точно, ждет своего гитариста. И нервно смотрит на часы.

Она еще немного постояла у воды и полезла обратно. Вертя головой, присматривала местечко, где они могут спокойно посидеть, видимые со всех сторон.

— Тут сядем, — указала Крис на уютный пригорок под тонкими стволиками рябины, — будем греться, ядя бутеры и пияча чай. Медитировать, в-общем. Часок посидим, — она снова вынула телефон, — еще часок вокруг погуляем. А к четырем поедем в кафешку, есть тут одна, замечательная.

— Угу, — пробормотала Шанелька, стараясь не смотреть на честное лицо подруги.

— Что? — возмутилась та, аккуратно ступая между неаккуратными кочками.

— Ничего, — кротко отказалась Шанелька.

— Понатыкали тут…

А потом они прекрасно сидели, ленились с наслаждением, и наспех нарубленные бутерброды были вкуснее ресторанной еды, как и бывает обычно, если место нужное и погода прекрасна. Болтали, так, ни о чем, «о королях и капусте», так процитировала Шанелька, а еще пытались придумать имя котенку, увязли в словотворчестве и ослабели от смеха. Вокруг восхитительно почти никого не было, вдалеке промелькивали иногда гуляющие, выходили к бережкам, и разочарованно убредали обратно, покричать в лесу о найденных мухоморах, таких сказочно красивых.

— Пора, — подсказала Шанелька, когда Крис в очередной раз поглядела на экран мобильного, — и так полтора часа просидели, теперь торжественно обойдем окрестности онежского озера обнаружив обнаженную ольгу…

— Чего?

— Не знала, что ли? Такая на «О» забавка. Однажды Отец Онуфрий Обходя Окрестности Онежского Озера Обнаружил Обнаженную Ольгу… Отдайся Ольга Озолочу… Обманул Ольгу Отец Онуфрий. Не озолотил короче.

— Частица «не» означает конец гармонии, — подытожила, смеясь, Крис, — может котея назовем Онуфрием?

— Чтоб он гонялся за всеми окрестными ольгами? — не согласилась Шанелька, спрыгивая с очередного корявого бревна и нацеливая фотоаппарат на дальний берег, — и вообще, святотатство, надо что-то более светское. Такое, слегка шаловливое, веселое и забавное.

— Разухабистое, — подсказала Крис, — разгульное, босяцкое, гуляй рванина…

Шанелька собралась возразить, но тут над водной гладью в рифму пронесся испуганный и одновременно радостный вопль:

— Кристина!

Кричала женщина, вернее, голос был высоким, девичьим, с нотками режущей ухо истерики в нем.

— Я вас вижу! Подождите! Я щас!

— Теперь нас все видят, — сказала Крис, — до самой, наверное, Обираловки оглядываются. На вопли.

— Это Марианна, — обрадовалась Шанелька, которая уже устала ждать, когда же приключение начнет совершаться, — бежит.

И закричала в ответ, с удовольствием слушая как бросается над водой эхо, увязая в тяжелых ветвях сосен:

— Осторожнее! Марианна! Мари-А-нна!

Фигурка приближалась, прыгая неровно, как заяц, то путаясь в траве, то боком протискиваясь в узкостях между холмиков, заваленных буреломом.

— Что-то я вспомнила, пока кричала. У меня приятельница жила в девятиэтажке, дома новые, двор пустой, гулкий, как колодец. Так ее соседка каждый день выходила на балкон, здоровая такая тетка-грузинка, набирала воздуху и орала вниз, с тирольскими переливами:

— Э-НЕ-ИИИИ-ДААА!

А снизу эхо такое… Дочку звала, из песочницы. Я себя чувствовала, как в античном мифе.

Шанелька набрала воздуху и заорала снова:

— МАРИ-ААА-ННАА!

Фигурка споткнулась, взмахивая руками, пошла медленнее, и уже было видно — совсем бледненькое растерянное лицо с испуганными глазами.

— Напужаешь детку. Флейту свою забудет, с какой стороны трясти, — упрекнула Крис радостную Шанельку, — что она вообще тут делает, спрашивается?

Шанелька ехидно хмыкнула, но честно пожала плечами.

— Извините! Пожалуйста, извините! — девочка переводила глаза с немного хмурого лица Крис на оживленное лицо Шанельки, тонкие брови умоляюще поднимались домиком, и губы уже знакомо кривились.

Потом Марианна спохватывалась, пытаясь изобразить приветливую улыбку, но быстро о ней забывала. Под копнишкой русых волос, забранных концами в яркие карандашики, острое лицо казалось мордочкой мыши. Такой, сказочной мышки, прикинула Шанелька, чуть отступая, потому что девочка явно обращалась не к ней.

— Пе-о-о… — завела и сглотнула, поправилась, — Просперо, он. Он в вас влюбился, Кристина… — подумала секунду, припоминая, и лицо осветилось улыбкой, — Андреевна!

— Че-го?

Шанелька за ее спиной сдавленно хихикнула, но на всякий случай быстро сделала лицо серьезным, докторским «на что жалуетесь, пациентка». Но Крис не повернулась.

— Да. Да! Вы же видели, у него рука, но, когда вы сидели, слушали, играл. Как он играл! Для вас играл, Кристина… Андреевна! Неля… извините, я не знаю отчества…

— Можно без них, — махнула рукой Крис.

— Да. Конечно, да. Я просто. Это из уважения, вы не подумайте. Что. Вот…

Она замолчала, переводя дыхание. Маленькие руки мяли молнию куртки, другой, самой обычной, флисовой с большим карманом на животе, пальцы жикали бегунком молнии, гоняя его вверх и вниз.

— Нужно скорее, — убедительно рассказала она дальше, — сейчас прямо. Я его знаю. Если уедет вот так, пропало все. Пойдемте же!

— Ничего не поняла. Куда пойдем? — Крис пожала плечами, переступила по траве кроссовками.

Вдалеке кто-то снова заорал, радуясь находке «какой мухомор, большой какой, красный!». Вот-вот, подумала Шанелька, тихо веселясь, красный, большой, откуси, девочка, с этого боку, и к тебе прибежит влюбленная Марианна, дарить своего суженого.

— У них выездное выступление! — руки бросили молнию и в одной оказался маленький потертый мобильник, — надо скорее, уже ехать совсем скоро, им. Автобус придет! Через два часа!

Наконец, Крис оглянулась за помощью к подруге. Шанелька важно закивала головой, ступила вперед, обходя обеих.

— По дороге расскажешь, да? Мы на машине, быстро доедем.

— Нам тут еще. Мы же хотели — гулять! — возмутилась Крис, не двигаясь с места.

— Криси! Там интересно, ну ты что, не хочешь помочь великолепному Просперо Гарсиа! Или — Гарсии?

— Великолепному, — шепотом согласилась Марианна, и по лицу с ярким пятнистым румянцем было видно, самому великолепному, конечно, и как прекрасно, что умная взрослая женщина это понимает.

Крис оглядела окрестности, так внимательно, будто хотела запомнить каждую кочку и каждый куст. Вздохнула и направилась следом по узкой корявой тропке. Марианна торопилась впереди, постоянно оглядываясь, и тогда Шанелька ловила ее локоть, боясь — упадет. Потом отступила, чтоб идти последней.

— А то шею свернешь. Ты только громче говори, чтоб мне тоже слышно.

— Да! — звонкий голос путался с дрожащими монетками осиновых листьев, на него оглядывались гуляющие, яркими пятнами мелькающие за тонкими деревцами.

— Я ужасно боялась. Но рука целая. Но ушиб. Вы же видели, сильный такой. Нужно беречь. Но когда вы. Вы сидели там. На стуле! Перышко вдруг все превозмог. Ой, тут кочка. Не упадите. Я не слышала, чтоб так играл. Вообще никогда.

— Ты бы видела этот стул, — вполголоса сказала Крис поспешающей следом Шанелька.

— Я подумала. Вот! Вот оно! Ой. Вот оно!

— Хде? — вдруг поинтересовался из-за куста мужской, крепко хмельной голос.

— Найдете, — утешила его Крис, минуя куст.

— Это катарсис. Это — просветление! Я читала. И еще Пал Сигизмундович рассказывал, на первом еще курсе. Я всю ночь, как в небесах. А сегодня…

— Осторожнее! — Крис подхватила рассказчицу, толкая через торчащий корень, — убьешься!

Дальше тропа была пошире и обе пошли рядом, очень быстро, а Шанелька торопилась, почти прилипая к их спинам на ходу.

— Он угас. Молчит. Но я вижу же! Он на стуле вашем сидел, все утро. И гладил.

— О Боже, — Крис тоже споткнулась.

Шанелька прихлопнула рот рукой.

— Спинку, — уточнила Марианна, — и эти, подлокотники. Не стал пить чай. Не стал вообще ничего. Ну как он поедет? Там такие музыканты. Эти концерты, семь выступлений, в разных городах, афиши уже. Я так гордилась.

— Вы что, хотите меня погрузить в футляр и возить с собой?

— Вместо контрабаса, — подсказала Шанелька, скисая от смеха.

— Нет же. Я и сама смогу только на один концерт попасть, у меня занятия, и практика, в ансамбле.

Она умолкала и снова говорила, заглядывая в серьезное лицо Крис, а та на ходу вынимала ключи, невдалеке пискнула их машина, открываясь.

— Но, если вы придете. Сейчас. Побудете с ним. Чтоб он знал, вам важно. Как он умеет. Он все тогда сможет. По-настоящему. Понимаете, да?

Шанелька забежала с другой стороны, тоже просительно заглядывая в лицо подруги. Крис покачала головой.

— Он играет чудесно.

— Видите? Вот!

— Подожди. Может быть, он просто устал. Да скорее всего. Смотри, работа, драка, ментовка. Потом всю ночь музицировали. Теперь вот…

— Да нет же! — голос Марианны возвысился, руки снова смяли край куртки, но видимо, напряжение было слишком большим. Лицо опустилось, руки повисли вдоль бедер, затянутых в старые джинсики.

— Я его знаю. Мы же не зря женимся. Не просто так.

Она подняла страдающие глаза. Повторила:

— Знаю. Все так, как я вам. Сейчас.

Крис кивнула, показывая на переднее сиденье. Уселась сама, мотор уютно заворчал. Шанелька взялась руками за спинки их кресел, внимательно слушая.

— Я тебе верю. Но что значит, побыть с ним? Надеюсь, э-э-э…

— Нет, — замахала руками Марианна, — не надо, я понимаю, у вас, конечно, же, бойфренд. Какой-то.

Уточнение сказало о несказанном: кто может сравниться с несравненным Просперо, какие-такие бойфренды.

— То есть, мне нужно снова воцариться на вашем стуле и милостиво слушать, как твой возлюбленный сыграет. И уедет?

— Да, — с сомнением согласилась Марианна, показывая, куда выезжать из рощи, — я думаю, да. Ну если, конечно, он не захочет, но вы же сказали, у вас бойфренд.

— Только стул, — решительно пресекла самоотверженные размышления внезапная муза испанского кабальеро, — никаких «захочет — не захочет». С ума сошла совсем.

— Я музыкант, — обиделась Марианна.

И замолчала. Шанелька кивнула, обдумывая странную, такую, казалось бы, смешную беседу. И новыми глазами посмотрела на русые волосы, худенькую скулу и решительный кончик носа — больше с заднего сиденья ей не было видно. Вот она сидит, такая по уши влюбленная. И в своей любви боготворит не только уши своего Перышка, глаза своего Перышка, его плечи, шею, ключицы, прочие члены и сочленения, не только привычки и характер, а в первую очередь — его талант, его главное дело жизни. Это одновременно трогательно, и немного неловко видеть. А еще печально той циничной от опыта печалью, что кивает, это у них до первого ожога от жизни. Он обманет, или она не сдюжит. Или еще что, такое обычное. И все развалится. А если и дальше она останется в этой своей пылающей чистоте, что скажут опытные, печально-циничные? Скажут, ах, глупа, снова и снова ищет себе грабли, наступить, одни и те же.