Шанелька и Крис [СИ]

Глава 13

Васька вошел, аккуратно положив гитару на низкую тахту. И сел рядом с лежащей Крис, укрытой одеялом по самые плечи.

— Курить будешь?

Она покачала головой, выпрастывая руку и укладывая ее вдоль тела. Васька взял ее запястье, склонился, целуя в ладонь.

— Я не курю, — ответила. И замолчала вопросительно, ожидая ответа на вопрос.

— Холодно, — пожаловался Васька, повел голыми плечами.

У него и правда, были совсем ледяные пальцы. Крис откинула одеяло.

— Залезай. И рассказывай.

— А тебе нравятся? — он возился, дышал тепло, дреды щекотали ей скулу, и она немного напряженно улыбнулась.

Не будь стихов, ее собственных, все было бы проще. Но тогда, скорее всего, ничего и не случилось бы. Сколько таких музыкантов играет в переходах, и не раз Крис останавливалась, слушала недолго, бросала купюру в кепку или кружку аскера. Это Васька сегодня успел ей рассказать, про аскеров, оказывается, по кругу с кепкой ходит специальный человек на зарплате, ему положен процент от выручки. Просит. То есть — аскает. Логично. Пение бедных студентов, живущих в столице впроголодь, тоже логично, и не студентов тоже. А вот услышать свои стихи, мелькнувшие в интернете буквально на несколько часов и после удаленные, не скрытые, а именно удаленные напрочь, в этом логики не было. Это должно понравиться Шанельке, подумала Крис, устраивая локоть под шеей Васьки, уже понравилось, по глазам было видно, ее посетила идея следующей сказки. Когда-то, пока сама Крис не выбрала себе другой путь, это понравилось бы и ей. Как нравились ночные беседы в сети с людьми без адреса, внешности и пола, собеседниками, состоящими только из умения блестяще выстроить слова, облекающие интересные мысли. Пока не оказалось, что в этом таится подвох. Не тот, о котором любят шутить, про дядьку в майке-алкашке, что притворяется школьницей, с упоением хихикая и встряхивая воображаемыми косичками. Другой подвох.

Но Васька ждал ответа, и времени на долгие размышления не было. Плюс ей самой было любопытно, еще и как.

— Не знаю, — задумчиво сказала Крис, — не знаю, хороши ли. Но очень странно было услышать их в переходе, в толпе. Как-то не думала, что такое можно исполнять, для денег.

— Я не для денег, — засмеялся Васька, обнимая ее руками и ногами, как ленивец ветку.

Крис вспомнила, как Шанелька, слушая игру Перышка, держала руку на Васькиных космах, перебирая тугие плетеные пряди. А потом, кажется, испугалась, что обидела этим подругу. Но он, и правда, похож на щенка-подростка, вроде и взрослый, и красавчик, а радуется и ласкается совсем по-щенячьи.

— Для денег у меня другое совсем. Из «Сплинов» можно сбацать, Цой всегда хорошо катит. Или опереточное что. Когда рядом скрипка, знаешь, как народ ведется на всякие чардаши. «Сильва ты меня не любишь, Сильва ты меня погубишь, Сильва ты меня с ума сведешь»…

Он оборвал сам себя и засмеялся.

— А потом знаешь, как надоедает! И охота чего-нибудь совсем другого. Я пару лет читал всякие стихи, искал такие, чтоб ложились на музыку. Я ж на композиторском факультете, так что, сама понимаешь.

Он, жестикулируя, зашевелил пальцами, щекоча Крис живот. Смеясь, она поймала его руку, прихлопнула, заставив лежать неподвижно.

— Я весь интернет облазил. Читал обрядовые, ритуальные, из тех, которые вообще непонятно, как исполнялись и какие мелодии были. Иностранщину всякую. Не песни нет, а вот чтоб чисто один голый стих, и я про него ничего вообще не знаю. По японской поэзии написал пьесу, для экзамена.

— Какой ты молодец.

— Угу. Наверное. Хотя, чтоб написать настоящее что-то, это редкость. Ты вот стихи запомнила, да? А мелодию вспомнишь, под которую я их пел? Вот видишь!

Крис сильно прикусила губу, чтоб не рассмеяться в голос. Стихи, о да, стихи она запомнила. Наизусть, и может хоть сейчас удивить композитора Конькова художественным чтением. В темноте, в постели, окруженной длинными полками вдоль стен, уставленными одинаковыми литровыми банками с изысканными вареньями и соленьями. Когда вошли, Васька опешил, рассматривая склянки с плавающими в них перцами и какими-то кореньями, и уговорился, утром обязательно поищет банку с заспиртованной коброй, а если нету, давай поймаем какого ужа и заспиртуем хозяйке в подарок. Но когда Крис села на аккуратно накрытую пушистым пледом кровать, Васька про змей забыл напрочь.

…

— Перышку хорошо. Нет, не то, что хорошо. Но он талант. И большой. Хочет или не хочет, оно из него прет, когда надо или не надо. Марьячка намучается с ним еще. А мне вот не повезло. Ну как. Я могу как все, и еще немножко лучше могу. А как Перышко, конечно, не могу. Так я про что?

Он приподнялся на локте, блеснул в темноте глазами перед самым ее лицом.

— Ты про что? — покладисто спросила Крис.

Васька свалился снова, убрал руки, закидывая их за голову.

— Сильные стихи мою музыку ровняют. Понимаешь? Вытаскивают. Я же не тетеха какая бесталанная вовсе. Но все равно — не гений. А если стихи гениальные, то все класс.

— Сам определяешь? Гениальные или нет.

— Вот! Я, когда на форуме торчал, ночами, познакомился с одним перцем. Умный дядька, в литературе разбирается. Мы с ним трепались, а в жизни я его не видел ни разу. Он мне подкидывал ссылки, на всякое. И почти всегда получалось очень хорошо. И еще что классно, все стихи неизвестные, никакой выходит конкуренции, или там претензий. Авторы сами рады были. Я даже несколько треков записал, послал в подарок, на музыкальных сайтах они висят. А эту подборку он мне прислал в письме. И попросил, чтоб я ее в сети не светил. Так такая штука вышла, короче, это его знакомая дама. Она в интернете не светится вообще. Стихи повесила и сразу убрала. Но были же! Значит, опубликованные, так? Но чисто по-человечески он попросил, чтоб я ими не сильно размахивал.

— Знакомая… — Крис села повыше, снова натягивая одеяло на грудь, — его знакомая?

— Ну да, — удивился ее удивлению Васька, — он меня постарше, музыку преподает в Волгограде. Нет, она не в реале, а просто — переписывались. Он чуток про нее рассказал. Слушай, а времени сколько? Нам когда домой?

— Устал?

— Трепаться устал, — уточнил Васька, тоже усаживаясь повыше, — а хочу еще успеть. Пару раз.

— Я думала, раз пять. Распять…

Они вместе засмеялись. Васька облапил ее шею, пытаясь уложить, но Крис мягко вывернулась, отталкивая его ладонью.

— Есть время. Ты договори, ладно?

— Чего так срочно? — удивился Васька, — в другой раз доскажу.

— Ну. Шанелька пишет, ее сильно история эта зацепила, со стихами.

Она замолчала, пытаясь сообразить, а сообразит ли Васька, что пока не стал рассказывать, никакой, собственно, истории не было.

— А, — удовлетворился объяснением тот, — угу, я понял.

За окном прочихал мимо одинокий тепловоз, протягивая по ярчающему и после тускнеющему свету тени кустов и растрепанных крупных роз. Посвистел, укатываясь куда-то, в недалекое техническое пространство какого-то полустанка.

— В-общем, он сильно на этой даме повернут был. Мне раза два писал, как они там ночами трепались, аж до утра. В комментах и письмами перекидывались. Восхищался, вот какая существует где-то женщина, удивительной просто гармонии. И внешность, и мозги, и талантливая какая. Один раз видно, подбухал хорошо, здоровое такое письмище мне прислал, все про нее. И страдал, что сам женатый и старый уже. Ну и куда ему дергаться, из своего Волгограда, в Швейцарские Альпы.

— Ку-да?

— Она уехала, давно уже, — пояснил Васька, — не перебивай, а то время же. Уехала замуж, муж у нее лыжный инструктор, в горах у них шале. Она тоже катается. И конечно, лысый старпер с Волги, нафига он ей? Разве что в сети трепаться, чтоб язык не забыть, ну и он конечно, умник, и молодец, куда там ее импортному хазбенду. Они похожи как брат и сестра. Физический контакт.

— Кто похожи? — Крис нервно гладила Васькину башку, запутываясь пальцами в дредах.

— Больно.

— Извини.

— Ну эта, Леда Полонская, и ее лыжник. Оба высокие, беловолосые. Кристина, все, я про них больше не хочу. Нафига мне тощая длинная Леда, даже с классными стихами, если ты вот. Мы вот. Одни, дача. Романтика.

— Банки с кобрами, — согласилась Крис, — она ему фотку, что ли, присылала? Может наврала, а сама — мужик в майке-алкашке?

— Может. Чужую. Да. Роман мне рассказывал, а я сам не видел же. Может и Ромка сам в майке-алкашке. И хазбенд в Альпах. И в…

— Майке-алкашке. Иди сюда, чудо ты в дредах. Конь в никотине. Ты сам-то откуда вообще?

— Не смейся только. Я в Конькове родился. Блин, ты ржешь! Мы вообще приехали, цветы поливать или ржать конями? Или еще что?

— Ржать, конечно. Коньков из Конькова. Ну и еще кобру в банку. Иди сюда.

— Нет. Это ты иди. И одеяло. А то холодно.

— Ненадолго.

Эта была странная ночь и странное место. Крис оказалась там, будто не сама: выдернули из обыденной налаженной жизни, полной обычных хлопот, перенесли по осеннему воздуху и устроили внутри темной коробки, где прохладный нежилой воздух перемешивался с помигивающими бликами на круглых бочках бесчисленных банок. Под одеялом быстро становилось жарко, а после само одеяло оказывалось на полу, потом у обоих замерзали руки, плечи и задницы, и смеясь, они снова шарили под краем низкой кровати, вытаскивали теплое, ими же согретое, заворачивались вместе, прижимаясь друг к другу и от этого загораясь опять. Одеяльные хлопоты мешали Крис, хотелось, вернее, представлялось заранее, что прекрасно было бы вдумчиво заниматься друг другом, путешествуя вдоль почти незнакомого тела касаниями и поцелуями, плавно повышая температуру до яркого взрыва. Услышит ли кто-то их возгласы и смех, Крис не боялась. На темной дачной улице светили окошки всего в паре домишек, а между ними — сонная предзимняя тишина. Тут еще будет шумно и ярко, знала Крис, загоняя машину в небольшой асфальтовый двор, сначала на Хэллоуин, потом на зимние праздники, ну и по выходным народ приезжает. А сегодня им повезло — будни, межсезонье.

Но именно поэтому редко навещаемая комната никак не желала прогреваться, и медленных путешествий не получалось, а в тесном нутре одеяла все было скомканным, будто они перемешались телами, и температура прыгала, от ледяного озноба до жаркого пота на лопатках и спинах.

Он так красив, напоминала себе Крис, закрывая глаза и вызывая мысленную картинку с яркими Васькиными глазами, с его перегибистым длинным телом, изящными, но не женственными руками. С золотистыми скулами и бредпиттовской мальчишеской улыбкой. Так красив. Нажим в мысленном утверждении доказывал: раз уж пришлось проговаривать, уверяя себя…

Но в общем все очень и очень неплохо, возразила она себе, запрокидывая голову и подставляя шею мужским поцелуям. Но сама же и посмеялась необходимости возражения. Было бы совсем все прекрасно, не мыслила бы. А летала ведьмой, вдоль, поперек, под и над, протискиваясь в какие-то промежутки, растаптывая и распластываясь, прыгая в неизмеримую высоту и проваливаясь под сладостный душный лед.

Ах так, сказала она себе, ах… так… И выворачиваясь из-под мужского тела, сделалась амазонкой, бросающей коня в самую гущу, в вопли и мешанину, чтоб без возврата.

Мимо окон ездил и ездил туда-сюда неутомимый паровозик, таскал вагоны поштучно, и надорванный, когда-то женский, голос командовал и ругал, непонятными, кажется, стершимися о скучный технический воздух словами и длинными комковатыми предложениями. В нужное время они добавили собственных невнятных слов в неспокойную ночную не-тишину, и теперь лежали молча, рядом, сплетя горячие ноги и хрипло дыша.

— Ого, — уважительно сказал Васька, уткнулся носом в подрагивающее плечо, — я вот сразу на тебя запал, когда увидел, как слушаешь. Вот и так и есть. Ну…

— Мерси вам, господин композитор. Вы тоже прекрасно исполнили свой чардаш.

— Фаду! — спохватился Васька.

— Думала, приврал, — Крис засмеялась, пытаясь укрыть одеялом его, сидящего, но пушистое сползало с голых плеч, и она придвинулась ближе, оборачиваясь кошкой вокруг его талии, укладывая голову так, чтоб не мешать гитаре и рукам.

Надо бы спросить, почему фаду, откуда он знает, что ей нравится именно эта музыка. Но мешала вдруг Леда Полонская, высокая и худая, с белыми волосами, распущенными до пояса. Модельная блондинка безнадежно влюбленного учителя из Волгограда. А какие Леда пишет стихи…

Под мягкий перебор струн Крис отодвинулась, укутывая голые бедра Васьки одеялом, отползла к стенке и села повыше, опираясь на подушку. Теперь ей был виден профиль, блик на плече и локте, подсвеченный из окна гриф гитары и согнутая спина. Снова стало зябко, но в проплывающем свете трудолюбивого паровозика-тепловозика гитарист становился таким прекрасным, что Крис стало очень хорошо.

С ним можно не спать, лениво думала она, любуясь движениями пальцев и изгибом спины, утром, в ярком уже солнце, пусть бы ходил, голый, садился, вставал, держа в руках кофейную чашку. А мне — лежать и любоваться. Секс получается, как бы в нагрузку к прекрасной внешности Васьки Конькова. Очень и очень неплохой, конечно, секс. Но все равно красота перевешивает. И это раздражает.

Музыка умолкла, не закончив аккорда. Вместо профиля Крис видела теперь освещенное дальним электричеством лицо с глазами то блестящими, то черными.

— Ты не слушаешь…

— Ты такой красивый.

И сразу поняла, не нужно бы этого говорить. Но кто знал, он ведь молодой и такой, щенок — щенком.

— Да. Получается, для всех просто игрушка.

Гитара легла в ногах Крис, Васька снова отвернул лицо, профиль опустился, скрывая скулу за свешенными жесткими косичками.

— Нет же. Разве плохо быть красивым, а? Вот я не великая красавица, мне всегда казалось, это так здорово, быть прекрасным совершенством.

За окном снова ехал неутомимый тепловоз, свистнул, и оба помолчали, пережидая стук и новую раздраженно-длинную фразу из репродуктора.

— Я книжку читал, давно уже. Ну этот, который написал про гнездо кукушки.

Ого, хотела удивиться Крис, но вовремя себя одернула.

— Кен Кизи, — сказала только.

— Да. Там парень один, он мучился сильно, из-за того, что красивый был, прям совершенство. Потом случилось что-то, беда какая-то, я не помню, у него остался шрам, через все лицо. И он стал спокойным. Понимаешь? Все стало, как надо, для него.

— Может, он просто струсил? — предположила Крис, потихоньку натягивая на ноги одеяло, нагретое васькиным теплом.

— Может, и струсил. Или устал.

Она потянула его руку, укладывая рядом, а он, как ребенок, упирался, одновременно подаваясь и ложась не рядом, а сверху.

— Извини, — шепот запутался в жестких косках, коснулся невидимой скулы, щекотной губам, — я не думала, что для тебя так. Не нужен тебе шрам, Васька Конек. Сейчас я тебя все равно не вижу. Глазами.

В бледном рассвете, когда надорванный голос из репродуктора умолк, они успели поспать пару часов, и проснувшись, Крис все же полила цветы в маленькой оранжерейке, потом пришла и села, разглядывая спящего Ваську. Улыбнулась упрямой и слегка виноватой улыбкой. Черт и черт, ну какой же он красивый. И пусть. Лежит тут, как подарок ко дню рождения. Только шелковой ленты не хватает через голое пузо.

Ко дню свадьбы, подумала и развеселилась, представив картинку, как Васька дарит сам себя невесте в белом платье, явившись на торжество в картонной коробке с бантом.

Об этом нужно обязательно рассказать Шанельке. Коробка — это пустяки. А вот вся ситуация, в которой красота берет владельца в плен и повелевает, без жалости отметая его собственные человеческие желания и стремления, это ей понравится. И может, когда-то станет сказкой, не обязательно детской.

А еще, подумала она, наклоняясь, чтоб поцеловать мягкое во сне, совсем пацанское лицо с глазами, прикрытыми темно-золотистыми ресницами, вся эта ситуация с ее стихами, отобранными и переданными воображаемой красавице с мифологическим именем Леда, именно за ее красоту переданными, она вывернуто интересна, но и мешает. Будто сама Крис тут лишняя, слишком земная, будто она не сумела, а та, из-за своей красоты, авансом все может. Вот где подвох, главный. Ты переписываешься в сети, и он, так мало знакомый тебе, может и не прикидывается кем-то, но воображает вместо тебя — совершенно другое. Это обидно и отсвет обиды на старого мечтательного дурака ложится на отношение самой Крис к Ваське, который в Леду поверил и поет ее стихи. Ее, а не Крис. Ну, и ну вас лесом, мирно подумала и легонько поцеловала уголок красивого рта.

— Господин композитор. Утренний вальс. В смысле, давай бегом в сортир, умываться, кофе я сварила. Надо успеть, а то застрянем в пробке.